18 глава. Запомни мое имя
Ночи мимолётно крылись новыми рассветами, и дыхание Шарллоты не переставало замирать. Вот только сегодняшняя ночь казалась темнее и неизвестнее всех других прожитых ночей за всю яркую и бездонную жизнь. Концы не сводились, и сон не ложился на мягкие грани висков. На горле встревоженно падал ком, когда серебристые цепи скованно отбивались друг о друга где-то ниже высших покоев.
Разбудив коснувшихся сном диких фей и алых светлячков, покой не приходил к принцессе. Тихим, невозмутимо тихим, невинным голосом она позволила себе узнать, кто является новым заключённым в этих холодных стенах. И такая непринуждённо скучная информация никогда не посещала головы Шарллоты, но в эту ночь стены трепетали тревожнее, чем обычно.
— Тётушка Бёрнс... А что за беглец был заточён в нашей темнице? — любопытно поинтересовалась девушка.
— Один из… из пророков. Бежал откуда-то.
Слухи ходят — он проклят, — выдохнула пожилая служанка, бросая опечаленные взгляды в сторону Шарллоты.
Сердце Шарллоты било не громче, но чаще. Оно не рвалось наружу, не бросало в дрожь — оно будто мерцало, как одинокий светлячок в туманной банке. Что-то тревожное, тонкое, как паутинка, держало её на грани, натянутой между страхом и притяжением. Комнаты, коридоры, весь мир будто дышал с ней в такт — медленно, осторожно, будто тоже знал, что в самой глубине, под камнями и звоном цепей, прячется что-то важное.
Её пальцы чуть дрожали, когда она аккуратно застегнула ворот платья. Не принцессиного — простого, лёгкого, будто под покровом ночи ей тоже хотелось быть незамеченной. Никто не остановил её. Или не посмел. Или стены сами позволили пройти.
Тихо. Даже воздух, казалось, приглушал своё шуршание. Шаг за шагом — по мраморным лестницам, потом по грубым каменным ступеням, которые становились всё холоднее. Факелы на стенах подземелий трепетали оранжевым дыханием, отражаясь в её глазах. Иногда ей казалось, будто стены улавливают её мысли. И не только стены.
С каждым поворотом коридора тьма будто сгущалась. Не страшная — глухая, полная ожидания. Она не боялась. Просто не понимала, зачем её тянет туда так... хрупко. Ласково. Неожиданно.
Она шла не за знаниями. Не за истиной. Шарллота шла за чем-то, что не умела называть. За чужим голосом во сне. За чужой болью, которая отдавала эхом в её груди.
Вот и решётка.
Тонкая, но крепкая. Пахнущая ржавчиной, вечностью, заточением. Она медленно, почти молитвенно, протянула руку — и коснулась холодного железа. Металл дрогнул под её пальцами, будто узнавая. А может, это ей показалось. Пальцы её были тонкими, почти прозрачными в этом свете, но прикосновение было твёрдым. Осознанным.
За решёткой — полумрак. Фигуры не было видно, но было ясно: он там. Он знал, что она пришла.
Шарллота не говорила. Молчание было уместнее любого вопроса. Она просто стояла, прислушиваясь — не к голосу. К дыханию. К присутствию.
И в этом молчании было больше боли, чем в самых громких пророчествах.
Её ослепили глаза.
Не ужас, не привидение, не что-то чудовищное или страшное. А глаза. Такие, каких Шарллота никогда прежде не встречала. Они сияли — не отражая свет факелов, нет — сами изнутри. Лиловый, чистый, глубокий аметист, с мягкой фиолетовой дымкой, как затонувшее в воде небо на закате. Эти глаза светились в темноте темницы, как два огня, но не жгли. Они смотрели прямо в неё — пронзительно, спокойно, сдержанно, так, будто знали всё, что она чувствует… и всё, о чём молчит.
Это были мудрые глаза. Напитанные выдержкой, пропитанные тишиной, сквозь которую проходит только тот, кто жил долго… или очень глубоко. Острый белый нос ловил блики света, к нему стекала тонкая прядь — прямая, густая, как нить снега. Волосы его были белоснежными, как само безмолвие зимы. Они спускались по щекам, по шее, теряясь в тенях, но в то же время освещая всё, будто он сам был светом.
Она не дышала.
Брови и ресницы были тоже белыми — лёгкими, невесомыми, как инея дыхание. Всё его лицо напоминало ангела, забытого где-то в снежной метели: губы — светлые, будто вырезанные из мрамора, но один угол рта чуть-чуть дрогнул. Улыбка. Почти незаметная. Лёгкая. Ухмылка? Или насмешка? Она не знала. Только сердце кольнуло тревогой.
Слов было много в её голове, но слетело лишь одно.
— Кто ты? — прошептала она.
И голос её звучал, как дрожь.
— Я видел это, — прошептал он, не отводя глаз. Его голос был будто сухой шелест трав, выжженных солнцем. — Когда сталь забудет, как звенеть. Когда вены земли выдохнут пар и раздавят города. Тогда разорвётся нить между роднёй и родством, между кровью и домом. Брат узнает брата по шраму, а не по имени.
Запах гари, пепельный и горький, будто тонкой пленкой лег в воздух, задел дыхание, и Шарллота на мгновение замерла. Пророк продолжал, не мигая:
— Колёса не будут крутиться. Сердца не будут петь. Всё, что создано руками, умрёт с мыслями. Всё, что пело — утонет. А всё, что было светом… станет тенью в лунной чаше.
Он приблизился к решётке, и даже темнота, казалось, дрогнула.
— Ты будешь идти туда, где не слышно шагов. Где тени зовут по имени. И в самый тихий час, когда лилии вянут на могиле без даты, — ты вспомнишь мою правду. Ибо ночь, что сгущается над тобой, — не последняя.
Он вдохнул, и прохладой повеяло лавровыми листьями и кровью.
— Ты, у которой имя цветёт в песне… умрёшь среди пепла, но кто-то другой… распустится сквозь смерть.
И снова замолчал.