песнь вернинских лесов

Шелест холодной ночи проникался сквозь крону деревьев. Молчание повисло в воздухе комом. Обоим хотелось сказать что-то, что-то, что бьёт в грудной клетке и не даёт ровно дышать. То, о чём трепетно смотрели их глаза. Но тишина, как груз, висела. Весела и не придавала ни малейшего значения на взмахи ресниц и мягкие повороты подбородка. Не замечала дёрганья тонких пальцев и переливистого жемчуга на искусно вырезанных ключицах, которые спускался между груди.

Хоть тишина и не придавала значения на это, Морган видела и дышала этими прекрасными, но в тот же момент печальными взглядами. Что-то острое кололось под боком, будто игла, которую стоит достать. А достать можно было лишь словами, но все слова будто исчезли, будто ком в горле не дал вибрировать голосовым связкам.

— Вильям… — в ночной душе, раздирая тишину, прорезался голос на оторванном дыхании. Как луч света сквозь щель тяжёлого камня, который заполнил тьму мягким монотонным светом. Дрожь на выдохе была то ли от холода, то ли от того же чувства, которое съедало Вильяма.

— Я люблю тебя… — шёпот был чутким и вот-вот онемевшим. Он зашумел громче листвы, которая шелестела над головой, громче прибоя, который бил слева в уши. Но он не был наполнен ни радостью, ни счастьем, лишь ноткой восхитительной печали, которая, как дождь, пролилась и испарилась. Но замерла в стеклянных глазах обоих.

Тонкая грань уныния и света была в словах, которые несли в себе все тайны. Им обоим было страшно, и они оба понимали больше, чем должны были.

— Ну что ты… — кончики губ расплылись в искреннюю и печальную улыбку. Пальцы продержались холодом по его запястьям. Крепкие объятия слились в тонкую грань света, горячие слёзы, блестя сквозь ресницы, вырезались в плечо Вильяма. Даже мальчикам бывает страшно.

Вильям всегда смотрел на Морган так, будто видел перед собой самый прекрасный кусочек мира. Для него она была ветром — тем самым порывом, что налетает внезапно, взъерошивает волосы, оставляет солёный привкус на губах и запах далёких стран. Её волосы казались ему потоками морской пены, где ветер запутывал свои пальцы, а каждая кудря отражала солнечные блики. Он замечал, как в её взгляде жил ветер — порывистый, то мягкий и тихий, то рвущийся ввысь.

В её присутствии для него всё вокруг переставало быть просто берегом или волнами — даже прибой начинал шуметь иначе, будто пел только для неё. Он видел в ней звёздный путь, длинный, светящийся, уходящий за горизонт, туда, где встречаются небо и море. Её глаза, голубые как небесное светило и сияющие, для Вильяма были как две тёплые звезды, в которых отражался весь его мир. Иногда он ловил себя на том, что смотрит на неё так долго, что перестаёт дышать, боясь спугнуть этот свет.

Морган для него была как прекрасный цветок, распускающийся на рассвете. Он видел, как каждое её движение — вздох, поворот шеи, лёгкая улыбка — раскрывает в ней новую лепесток за лепестком. Когда она смеялась, он слышал в её голосе журчание родниковой воды, свежей и чистой. Её кожа казалась ему светящейся, как лепестки лилии, покрытые росой. И он всегда любовался её губами, мягкими, словно лепестки алой розы, и хранил в сердце воспоминания о каждом их прикосновении.

Иногда, глядя на неё, Вильям забывал, где он. Всё вокруг размывалось, и оставалась только она — как лёгкая морская волна, которая обнимает и не даёт упасть. Её присутствие наполняло воздух солью и сладостью водорослей, и он чувствовал себя живым лишь рядом с ней. В её глазах он видел все моря, которые мечтал переплыть, и все звёзды, которые хотел когда-то досчитать. Но больше всего он видел в них что-то своё — отклик его собственной души.

Когда она стояла у воды, ветер трепал её волосы, и лучи солнца прятались между её локонов. Он смотрел на неё и думал, что она создана из всех самых красивых вещей, что существуют в мире. Она была для него песней моря, его тихой молитвой и его несбывшейся мечтой. Иногда он видел в ней нежность утренней волны, которая касается берега так осторожно, будто боится разрушить его.

Его сердце трепетало, когда она приближалась. Он замечал всё: как дрожат её ресницы, как светятся в темноте её глаза, как вода стекает по её запястьям, будто драгоценные камни. Он считал каждую её веснушку маленькой звездой на её коже, считал каждую её улыбку чудом.

И в самые тихие ночи, лежа на своей койке в трюме корабля, он закрывал глаза и представлял, как она идёт по песку босиком. Ветер играет её волосами, звёзды рассыпаются вокруг неё, и она вся — свет, запах соли и блеск воды. И тогда он понимал, что всё в этом мире меркнет перед её светом. Что бы ни происходило, Морган оставалась для него той самой — ветром в волосах, звёздным путём в ночи, цветком, от которого нельзя отвести взгляд. Её имя звучало в его мыслях как прибой, который никогда не смолкает.

Она была всем его светом — и самой прекрасной частью моря, что когда-либо целовало берег.

Сложно и больно было прощаться с этим шёпотом жизни на его скулах, с этими тёплыми губами, с этими мягкими руками на шее.

Вильям прожил всего пятнадцать лет, но, взяв перо и чернила в руки, казалось, что кто-то выстрелит из револьвера, точно попав в его сердце. И на шероховатой поверхности бумаги появились слова:

«Раса, которая плыла в твоих волшебных глазах, Морган. Свет, который ты смогла зажечь за эти месяцы моей жизни. Тот огонь, который горел в моём сердце, и мягкие слова, которые заставляли меня понимать, почему род русалок вымирает…

Прекрасное твоей тёплой, нежной улыбки, которое стало моим домом. Останься моим смыслом до самой смерти. Прошу, пусть каждая новая родинка на твоём теле станет для меня новой звездой. Пусть ты навсегда останешься моим компасом, и твои веснушки, вырезанные на остром, изящном носе, всегда будут вести меня к свету.

Я так нуждаюсь в твоём тепле, в твоих мягких объятиях, которые больше никогда меня не охватят. И путь будет долгим и гладким, и камни будут блестящими, но тебя больше не будет в моей жизни.

Больше я не услышу твои рассказы. И в моих волосах больше никогда не будут ракушки, а на шее — жемчужины. И твои нежные руки, будто хлопок, никогда не будут успокаивать меня.

Целый мир истин хранится где-то там, но мой дом здесь — в твоём сердце. Мой дом навсегда останется на этом берегу и в волнах. Но ты исчезнешь, и мой дом перестанет встречать меня теплом. А мурашки перестанут бежать по моим лопаткам, ведь я больше не взгляну в твои глаза.

Мне бы так хотелось…

Оставь меня на этом пирсе. Мне никогда не хватит слов, которые смогли бы описать это чувство, которое заставляло меня разбивать ноги в кровь, бегая по обточенным камням в холодные ночи. Только это приятное безумие заставило меня воскреснуть.

Пусть твоя песнь будет яркой и мягкой, как мои мысли о тебе. И мне никогда не объяснить им. Не объяснить людям. Пусть по моей воле я бы стал твоей жертвой и позволил бы утопить себя, но моё сердце и так мертво без тебя.

Если вдруг когда-нибудь станет больно и колко — плыви на восход, к самому огню. Там ты найдёшь меня.

Вильям.»