глава 2.Лань и Флейта
Тихие листья окутывали тело девочки, чья жизнь стояла на каждом холодном куске мха. Её сердце билось — живо. Лань — та, кто была счастлива.
Упрямые скулы и болтливые часы о бессмысленном заставляли народ радоваться. Детские изумрудные огоньки впивались во всё бережное, как её мать, и показывали своё счастье.
Веснушки обжигали мягкий румянец на щеках, а босые ноги неловко шагали по сырой земле. Скрытые в лесу от мира — они существовали.
Лань бегала по скользким камням на заливе и опрокидывала надежды быть серьёзной. Детство безнадёжно лилось по запястьям маленьких рук.
Потом шли объятья — крепкие и тёплые, исцеляющие будто.
Схватывая двумя руками любимую маму, детский смех громко, но с трепетом, целовал уши.
Материнский порок был важнее закона сердца, и жизнь светилась долго. Лань бегала — от счастья, от детских забот и скучных указов.
Яркое нетерпение сжимало губы девочки.
Вопрос висел и ожидал раскрытия — будто это сундук с драгоценностями, к которому надо найти ключ.
Ключа не было.
Не было ответа, кто живёт, и что правит.
А девочка лишь слезливо смотрела в отражение в ручье
и каждый день спрашивала:
«Что я есть?»
Население в глуби леса царило магами и чудотворцами — ведьмами, феями и эльфами.
Культ делился на восемь званий — по тому, для чего ты был рождён.
Свет выходил из глуби и создавал ночной шлейф, указывал путь беднягам и помогал проезжим.
---
Фос — первое звание.
Они светились.
Это был народ, что держал солнце ближе к земле и заставлял звёзды сиять.
Их узнавали по белым волосам и ярким карим глазам — будто поцелованные искрами.
---
Иеревсы — те, кто устраивали покой и тишину, захватывая верхом ушедшее.
Они были вечными хранителями жизни в покое.
Хранили умершим очи и возвышенные души.
---
Зои — следователи и жизнидеятели.
Они творили мир и создавали жизнь, заставляли песнь цвести и расти всему живому.
Целители, что лечили не раз раненых и душевно убитых,
лишь нежно приглаживая руки.
---
Пиры — те, кто зажигал закат и творил взрывные ночи.
Прогревали души и жилища.
В их руках горел огонь,
а сердца изливались жаром.
---
Тиэрры — охватывая леса и поднимая возвышенности,
они рождались, чтобы заставлять землю дышать,
а листву — разговаривать.
---
Одосы — мудрецы.
Они несли в себе покой и свет одновременно.
Обладали предсказанием точного прогноза,
усиливали жизнь и продлевали сияние народов.
---
Отшельники — редкие, свирепые, оскаленные.
Царили раздором и ревом.
Их челюсти заставляли плакать.
Они уходили дальше деревень — в самую глушь.
---
Восьмое звание — те, кто приносили влагу и питание листве.
Безукоризненно поливали род дождями,
укрывая от засухи.
Шли недели,
и сердце покрывалось лесным мхом.
Хотелось биться в отчаянии.
Но со временем — свыклась.
Звук лился по мурашкам
в хрупких детских ногах.
Один раз — палец на дыру,
и вот она слышит прекрасное пение.
Ещё один выдох —
а после по её щекам летит порхание.
Казалось бы, это та глупость,
от которой стоило злиться.
Но эта флейта...
это звучание…
этот мир, который просыпался,
открывая все свои занавеси…
Этот бой водопада,
точившегося о пробитые камни.
Лань утихла со своими проблемами,
а горечь — вылетела с нотами,
забывшимися, улетевшими вдаль.
И осталось лишь ждать.
Мир перестал казаться чужим.
Птичьи голоса, которые раньше раздражали, теперь отзывались в груди.
Ветви, стучащие в окно, стали не стуком — а приглашением.
Каждая нота, вылетавшая из флейты, будто вытаскивала из груди что-то забытое —
старое, нежное, родное.
Лань сидела на краю небольшого обрыва,
где кусты малины мешались с папоротниками,
и дул тёплый ветер — не убаюкивающий, а будящий.
Она дышала. Просто дышала.
Флейта лежала на коленях, тёплая от рук.
Теперь она не казалась деревяшкой.
Она была чем-то, что слушает.
Как будто не Лань играла — а лес пел через неё.
Мир не ответил на её вопрос:
«Кто я?»
Но он сказал:
«Ты уже есть.»
Материнские пальцы перебирали рыжие кудри
и нежно целовали в грубый, холмистый нос,
проведя пальцем по детским веснушкам.
А флейта царила этим теплом
и заставляла Лань жить больше,
быть крепче
и обнимать ярче.
Босым ногам было не так уж и холодно,
а изумрудные глаза не сжимала зависть
при взгляде на названых.
Руки тряслись,
и пожары жгли на щеках —
но лишь в отчаянии.
И её боль уходила,
запираясь в рёбрах.
Только ветер раздувал подол мягкого платья
и небрежные кучеряшки.
Только камни с мамой
слушали её бессмысленные мелодии.