Глава 1. Лес по Утру
Утро.
Рёвом разбудило лесной дух.
Огненные пряди коснулись на ветру.
Сердце чуяло, что сейчас происходит что-то не бережное и тёплое.
Дитя природы будили не солнечные лучи и шелест кончиков острой травы,
а звук растерзанной и измученной сердечной тревоги.
Они шли.
Утро. Есть люди - не она.
Утро поднимало теплом и уютом,
крепким сестринским вздором и хрупким шорохом вуали.
Кто-то просыпался не в бегах,
а в тёплом покрове сонного вечера.
Ранние лучи раскрывали очи красавицы,
чьи волосы вились стеклянно-снежными локонами,
а янтарные глаза прожигали покои взглядом.
Резные стены открылись стуком прислужницы.
В полумраке и сонных покоях принцессы стояла девушка средних лет.
Трепетно открыв шторы, она раскрыла вид на соседний лес,
и в комнату полумрака ворвались лучи солнца.
Шарлотта - средняя дочь правителя,
который сидел на белом троне и отчаянно схватывал криками начало розыска.
Длинные пальцы и тонкие ногти на белоснежной коже,
фарфоровые щёки, в которых прятались ямочки для тёплых и родных людей...
На свету янтарные глаза горели рыженцой и тоской,
обвивая покои, облепленные цветами,
золотыми каймами и резными ставнями.
Лесные ворота были взаперти.
Никакая прислужница не могла их открыть для Шарлотты.
Но её печальный стон всегда улетал к птичьим гнёздам - в глубь леса.
Поцелованная властью, принцесса была обречена любить только сказанное, говорить только веленное.
Время врезалось в рёбра.
Хлопковые ткани стягивали каждый свободный изгиб тела и запрещали дышать.
А тонким скулам Шарлотты
оставалось только неясно вздрагивать.
Тоска улетала далеко,
а там накрывались туманные вечера,
и снова наступало утро - с шумом и розыском.
Босые ноги безукоризненно метались по всем колючим травинкам.
Глаза сверкали изумрудом, тая в себе весь страх и всю боль, что ломилась из груди.
Рыжие, бархатные ресницы хлопали в непонимании,
и оставалось лишь задыхаться в своём страхе.
Крепкие ноги держали тело,
а тело лишь безмятежно барахтало кистями рук.
Грязные пальцы сливались со следом босой ноги
на холодной, ещё не прогретой днём земле.
Она бежала.
На прохладе утра её рыже-огненные кучеряшки скакали,
а солнце золотило веснушки на лице.
Кончики острых ушей слышали крик.
Крик, который приносил смерть,
взмывая в алые закаты каждого дня.
Песочные часы, вместе с Вернинским заливом,
собирали всё больше и больше жизней.
Свечи притихали.
И вместе с ними - утихли жизни.
Шум свободы и отрицаний,
шум хрустальных пороков -
всё было вдавлено в тесные могилы.
- Все твари разбежались, - говорили они
в кожаных плащах и бархатных погонах,
с огнестрельными орудиями,
которые творили всё, что заставляло утихать даже самый громкий шум.
Рыцарский звон - только он шумел в лесу.
Топот невольных кобыл,
и стук земли, которая молилась за своё укрытие.
Пролитый ручей,
который был бы застроен мостами и облит пешей торговлей...
Тихие пещеры ломились от дыма печек и детского плача,
и виделась бы не жизнь -
а приказ.
Орфей - ценитель золотой резьбы
и алых пятен на медных кончиках мечей.
Карие очи всматривались голодным мором во всё искреннее.
Белая кожа не позволяла проявить ни одной гримасы.
Ни одна смерть, ни одна казнь не заставляла Орфея думать.
Шли годы - но он не менялся.
Не менялись огрубевшие пальцы,
кончики губ никогда не поднимались выше, чем скулы,
а густые белые брови никогда не хмурились от тихих мольб.
Мольба.
Мольба Шарлотты.
Стук в груди бился, словно восковой фонарь,
который разлетелся вдребезги стеклянных осколков.
А тихие слёзы доходили только до шёлкового платочка.
Только злат мелькал в орфеевых глазах,
и ничто больше не заставляло думать о небрежном.
Круги впивались в его сердце,
и лишь тремя словами он воспитывал трёх дочерей -
словами холода и тоски.
Ненужным хламом - в углу холодного и тёмного чердака.
Отец, который хранил свою любовь в потёмках,
не давал жить ничему светлому -
такому, как Рея.
Вот полная глава