Бог нас оставил
Всё самое страшное начиналось с первым снегом. Когда тонкий слой белоснежного покрывала превращал грязь в ледник, озёра – в прозрачные зеркала, отражающие бледное, почти безжизненное солнце, я понимал, что теперь начинались самые тяжёлые времена. Печка грела очень плохо, её жара порой не хватало даже на полдня. Приходилось выходить на улицу, под снегопад, вдыхая свежий морозный воздух, и рубить ещё больше дров, чтобы не замёрзнуть в собственном доме. Чугунные батареи отчего-то были ледяные, совсем не грели, и я чувствовал, что если что-то не предпринять, то вплоть до самой весны нам придётся жить в тёплой одежде, под несколькими одеялами лишь для того, чтобы на следующее утро хотя бы проснуться.
Мать всё так же уходила на работу, оставляла нас с отцом вдвоём. Между нами уже наладилось странное, мне не совсем понятное общение. Вроде бы мы как-то и не контактировали практически всю мою жизнь, а теперь мы были вместе сутки напролёт. Наверное, это происходило, потому что, кроме друг друга у нас никого не было. Никаких альтернатив, никакого выбора.
«Лезвие» всё ещё радовало нас своей скоростью и плавностью хода. За целый ноябрь мы плавали всего два или три раза, но каждый из них был незабываемым и по-своему особенным. Отец говорил: «Лучше побывать всего в нескольких местах, но изучить их вдоль и поперёк, чем облететь весь земной шар на скорости света и ничего не увидеть». И он был прав. Для далеких путешествий ни он, ни я не были готовы, хотя мне очень этого хотелось.
– Почему ты не очень уехать? – уже в который раз спрашивал я отца. Он уже несколько раз уворачивался от конкретного ответа, но отставать от него не входило в мои планы – слишком уж странно он себя вёл в последнее время.
– Не хочу, и всё, – ответил отец, продолжая руководить парусом. Я вёл «Лезвие» подальше от берега, где-то вдали заметил приближающуюся грозу: молнии вспыхивали белым огнём среди чёрных туч, ветер с каждой морской милей становился всё холоднее и тяжелее. Он бил нас по лицу, залезал под зимние куртки. Мне было совсем не страшно войти в этот зимний шторм, а вот отец немного струсил:
– Куда ты ведёшь? Там буря впереди, не видишь!
– Вижу! – громко ответил я, перекрикивая ветер. – Поэтому туда и плыву.
– Совсем с дуба рухнул? Ты убьёшь нас обоих! – кричал он, злобно смотря мне в глаза. Начинался дождь, и сквозь полупрозрачную стенку я не мог ясно рассмотреть его черты лица.
– Если хочешь, чтобы я повернул лодку назад, – деловито начал я, – то просто скажи мне, почему ты не хочешь уплыть отсюда навсегда. Есть же какая-то причина, ты просто её называть не хочешь.
– Шантажист проклятый! Разворачивай лодку! – кричал он в бессильной злобе. Он не мог отобрать у меня штурвал, его руки были заняты тросами, которые держали парус так, чтобы мы плыли прямо. Если бы он отпустил их и бросился на меня, то «Лезвие» совершенно точно унесло бы в открытое море.
– Нет! Не разверну, пока не скажешь.
– Хватит в игры играть! – отец посмотрел вперёд и обомлел – буря была уже совсем близко. Молнии уже сверкали над нами, качка усилилась, белая пена и серая вода заливались на борт. – Мы же умрем!
– Просто скажи!
– Нет!
– Говори, отец! Я не развернусь, если ты не скажешь.
Буря была уже практически рядом с нашим маленьким хрупким парусником, она раскрывала свою огромную серо-чёрную пасть, выплёскивая тонны воды, огромные порывы ветра, кидаясь в нас молниями и громыхая цепями грома. Вся эта картина наводила истинный ужас, но я не сдавался – мне нужно были узнать причину.
Но в конце концов мне пришлось сдаться. Умирать никто из нас не хотел, поэтому я повернул штурвал в самый последний момент, когда огромная стена воды уже была у правого борта. Стоило мне взять обратный курс на берег, «Лезвие» тут же ускорилось. Мы добрались до пристани в то время, когда буря уже занималась на суше. Чёрные облака висели над нами, грохотали громы и сверкали яркие взрывы божественного электричества, словно взрывы огромных бомб в небе. Это было похоже на чью-то войну, но совершенно точно не нашу – она была слишком огромная, слишком сильная для нас, для земных тварей.
Как только мы привязали «Лезвие» к пристани и быстрым шагом зашагали обратно, отец дал мне безболезненный подзатыльник, злобно посмотрел в глаза:
– Ты вообще думал, что делаешь? А если бы не успел развернуться? Так бы и подохли в этой буре!
– Прости, не знаю, что на меня нашло, – виновато ответил я, понимая, что чуть не убил нас обоих только по своим определённым причинам.
– А я знаю, Билл, – фыркнул отец. – На тебя нашла жажда мести, ты хочешь отомстить матери, сделать ей как можно больнее. Только вот ты пытаешься сделать это всеми доступными способами, и это неправильно.
– Почему ты не на моей стороне? – обиженно спросил я.
– Я ни на чьей стороне. Вы оба хороши, не хочу себя связывать с этим, – развёл руками отец, вышагивая ровно и чётко по скользкой траве и грязи. – Я лучше буду наблюдать за вашим дурацким противостоянием издалека.
– Наши силы с ней равны. Тут нужна помощь.
– Нет, один из вас обязательно окажется сильнее. Только вот кто – это уже решит время. Вот и всё.
Больше на эту тему мы старались не разговаривать. Я не знал, как отец мог реагировать, если и дальше донимал бы своими расспросами, поэтому мне пришлось замолчать.
Мы вернулись домой и каждый занялся своими делами. Я тут же ушёл к себе в комнату – хотелось немного вздремнуть после такого маленького самоубийственного приключения. Тут же провалился в глубокий сон.
Ночью меня разбудил звон дождевых капель, бьющихся об хрупкое, дрожащее от любого дуновения ветра, стекло. На потолке вновь отбрасывались тени решёток, накинутых поверх окон со стороны улицы. Монотонный стук воды, стекающей по фасаду нашего хлипкого дома, никак не успокаивал, даже наоборот – заставлял нервничать чуть больше обычного. Казалось, что сквозь шум запоздалого осеннего ливня я слышал крик.
Детский крик.
Я высочил с постели и, ступив босыми ногами на холодный пол, подбежал к окну. Сквозь решётки я видел лишь часть заднего двора, но могила Сэма была по-прежнему отчётливо видна. Меня пробирала дрожь каждый раз, когда вспоминал о том ужасном дне – наверное, самом ужасном, – когда мне пришлось закопать собственного брата в холодную рыхлую землю, где его будут съедать черви и трупные пятна покроют его тонкое, почти что полупрозрачное детское тельце.
Я развернулся, вгляделся во тьму своей комнаты. Она была девственно пуста, словно никто никогда здесь не жил, словно дом давным-давно заброшен. Было по-прежнему непривычно не слышать сопения братьев рядом с собой, не чувствовать их неловких движений, не ждать их звонких голосов по утрам, когда Филипп спускал Джона и Сэма, крепко держа их за руки. Но я был рад, что хоть где-то они были счастливы, пусть и не рядом со мной.
Но это был лишь вопрос времени.
На следующее утро мать с утра пораньше послала нас с отцом в ближайший лес, что был в миле от нашего дома. Говорила, что у нас кончались дрова и нужно принести ещё. Против неё идти мы по-прежнему очень боялись, ведь в руках она теперь постоянно носила плеть и смотрела на всех очень серьезно, задумчиво и величаво, словно она была королевой этого мира, а мы – всего лишь её услужливые рабы. Хотя, в какой-то степени так это и было.
Мы решили отправляться уже после того, как мать вновь пойдёт пешком в Ньюпорт, чтобы продолжить искать работу. Хлопнула дверь, и мы остались с отцом наедине со своими мыслями и чувствами. Воцарилась странная тишина, больше похожая на шёлк для ушей, на упоение этими безграничными звуками, которых на самом деле было не так много: стук часов в гостиной, капель воды с потолка на кухне, скрип старых половиц, рывок ручкой двери, звон дверных петель и ветер, воющий за окном. Первые десять минут мы просто бродили по дому и наслаждались этой композицией звуков, она, как мне на тот момент казалось, отражала истинную пустоту этого дома, ведь для того, чтобы этот дом казался живым, люди теперь были и не нужны.
– Ну что, идём? – сказал отец, когда мы встретились возле лестницы, ведущей вниз.
Я лишь кротко кивнул.
Мы решили надеть высокие сапоги, в которых будет удобно ходить по влажной, противно булькающей при каждом шаге земле. Надели тёплые куртки и, взяв в сарае два топора, выдвинулись в сторону леса.
До него мы добрались относительно быстро – по дороге это было сделать довольно просто. Но стоило нам пройти чуть вглубь тёмной чащи, куда сквозь тяжёлые, стальные кроны деревьев практически не проникал солнечный свет, как у меня в голову закралось странное подозрение, что лес этот не зря был не раз назван одним из самых опасных мест в нашем округе. И многие ведь шли сюда сознательно: за грибами, за за целебными травами, за дровами, как это делали мы.
– Всё ещё не передумал? – спросил я, пока медленно шли по узкой тропинке, усыпанной сгнившими еловыми иглами, трухлявой листвой и ветками. Шагов наших не было слышно и идти нам приходилось один за другим, поэтому лица его я не видел.
– Нет, Билл, – коротко ответил отец, и голос его отчего-то прозвучал очень мрачно. – Не передумал. А тебе советую отказаться от своих планов.
– Никогда. Она получит своё наказание. Она заплатит за смерть Сэма и Элис. Неужели ты думаешь, что я так просто это оставлю?
– Смерть – это всегда неприятно, я понимаю тебя, Билл. Но нельзя платить той же монетой. Никто не заслуживает такого отношения.
– Она убила твоего ребёнка, – я встал на месте, нахмурившись, посмотрел на своего отца, за которого мне было в тот момент очень стыдно. Он был всего лишь куском глины, мягким и податливым, не имеющим стержня внутри, готовым сломаться при малейшем давлении. Я понял это слишком поздно, иначе раньше бы отказался от затеи втягивать в это его. Теперь-то я видел, что от него лучше ничего не ждать, потому что он слишком добр к убийце, и это меня очень пугало.
– Убила. Какое странное слово, – грустно вздохнул отец и развернулся. Посмотрел на меня очень серьёзным взглядом. – Не говори так о ней, Билл, очень тебя прошу.
– Я не могу говорить об убийце хорошо! – не выдержал я, и крик мой разразился средь деревьев, утопая в сумраке, навалившемся на нас с того самого момента, как мы вошли под сени деревьев. – И ты тоже не имеешь права её оправдывать!
– Это уже моё дело.
– Мы – одна семья.
– Давно уже нет, – усмехнулся отец. – Хотя мы никогда и не были семьёй. Всегда было то, что она хотела – тирания, против которой ты теперь пытаешься бороться, Билл. Но это невозможно, – он подошёл чуть ближе, положил руку на плечо, – корни этой тирании слишком глубоко въелись в наш мозг, и нам их оттуда так просто не вытащишь.
– Никогда не поздно бороться. Никогда не поздно всё изменить, отец. Почему ты не видишь этого?
– Наверное, потому что меня научили этого не видеть.
Отец развернулся и пошёл дальше, как ни в чем не бывало. Я шёл следом. Мы прошли сквозь большое смрадное болото, в котором, похоже, утонула просто гора животных. Отовсюду шёл запах гнили – такой же, как в нашем подвале, только в разы сильнее – и я ждал, когда мы уже выйдем с этого треклятого леса: мёртвого, ужасного, наполненного лишь запахом влажной опавшей листвы и смерти.
Дров мы так и не нарубили – после прошлого дождя все опавшие деревья всё ещё были влажные, и нести эти трухлявые брёвна к нашему одинокому дому было не совсем логично. Поэтому вернулись домой с пустыми руками.
Но я никак не мог ожидать, что всего через несколько часов я буду наблюдать, как мой отец медленно убивал себя, кричал от невыносимой боли, держался за правый глаз, белок которого был налит кровью. Всё началось с обыкновенной головной боли, которая постепенно усиливалась, и уже спустя пару часов отец лежал в своей кровати и кричал, громко и совершенно не сдерживаясь. Я пытался хоть как-то его успокоить, но каждое моё действие только усугубляло положение.
Но затем пришла мать. Впервые в жизни мы работали сообща: тащили на себе брыкающегося отца, кричащего, сбивающего все предметы на своём пути. Так у нас разбились несколько рамок с семейными фотографиями, любимая ваза бабушки Гертруды, упала полка с книгами.
– Куда? – говорил я громко, смотря на мать.
– В подвал, пока соседи не сбежались на крик.
Я кивнул, и мы вдвоём поволокли страдающее от невыносимой боли тело в тёмный подвал, где не было достаточно света, не было достаточно воздуха, не было достаточно жизни, чтобы там вообще мог кто-то существовать. И всё же мы несли туда отца, как когда-то в детстве они несли меня, держа под руки, туда же, чтобы заковать в нашейные кандалы и оставить на несколько часов в полной темноте и тишине. Сколько раз меня кусали за пальцы крысы, сколько крови было пролито во имя свободы и справедливости.
И теперь всё так быстро перевернулось.
Мы заковали его и оставили одного – наблюдать за его агонией не могли ни мать, ни я. Она просто запрела дверь в подвал, но крики тише не стали.
– Что с ним? – спросил я, когда мы вместе вошли в гостиную.
– Не знаю. Такого раньше не было, ни разу. У него, видимо, очень сильно болит голова. Без понятия, что делать.
– Может, на этот раз вызовем врача? – взмолился я.
– А ты так сильно этого хочешь? – мать улыбнулась так, будто знала, что я что-то знаю. Но в моей голове ничего не было, кроме желания помочь отцу, отомстить матери и отправиться к братьям в Вест-Сайд.
Я не был уверен в своём ответе, поэтому лишь отвёл взгляд и промолчал.
– То-то же.
Так мы и сидели в гостиной – я на кресле, она на софе, слушали, как внизу, под землёй кричал мой отец и её муж. Эти крики ещё долго снились мне в кошмарах, как и выдуманные мною крики Сэма, который, как я думал, был жив, когда я закапывал его на заднем дворе.
– Если он умрёт, – сказал вдруг я тихо, хрипло, словно боялся потревожить призраков этого старого дома, – мне снова придётся хоронить его на заднем дворе?
– Да, Билл. Другого варианта у меня нет.
– А как же наше местное кладбище?
– Здесь похоронен твой брат, будет похоронен и отец. И даже я.
«Жду не дождусь», – раздражённо фыркнул я.
Я решил почитать свою любимую книгу о моряках, открыл случайную страницу и начал вчитываться в строки. И первым предложением, которое я увидел, было: «Бог вас оставил». Я закрыл книгу, открыл снова, на той же странице, но во второй раз ничего не нашёл. Поэтому просто положил на одну из полок.
Крик продолжался до самого наступления тьмы, когда солнце уже село за горизонт когда лиловое небо превратилось в чёрную, бескрайнюю пасть космоса с острыми клыками звёзд. В один момент он вдруг замолк. Мы с мамой одновременно переглянулись, встали со своих мест и на негнущихся ногах пошли к подвалу. Мать доставала ключ, с громким щелчком отперла дверь. Предательски громко скрипнули петли, обнажая все внутренности этого старого дома, наполненного старым отцовским вином, трупным запахом крыс и влажной древесины.
Мать взяла керосинку с небольшого пьедестала, зажгла её – маленький купол света вырывал нас из этой бесконечной тьмы. Мы спустились по лестнице, прошли дальше, туда, где предположительно был отец. Мне было интересно разобраться, почему же он вдруг так резко замолчал. Мать навела луч свет на кандалы, затем на лицо отца.
Из его головы текла кровь.
– Он... он умер? – тихо спросил я.
– Посмотри на него, что ты себя как девчонка ведёшь, – она подтолкнула мне к его довольно холодному телу. Ногой я перевернул отца на спину, и вздрогнул – он раскроил себе череп практически полностью.
– Он умер, мам, – тихо сказал я, чувствуя, как на лице сама собой появилась отвратительная гримаса.
– Я вижу, Билл. У меня тоже есть глаза.
– Что делать будем?
– Как «что»? – развела руками мать. – Иди хорони. Рядом с Сэмом.
Так я и сделал. Под тихий снегопад, без единого дуновения морозного ветерка я копал неглубокую яму на заднем дворе, в которую впоследствии закинул труп своего сошедшего с ума отца.
И всё, о чём я думал тогда, было: «Бог нас оставил».