Последние месяцы
Со смерти отца прошло вот уже два месяца. Было начало января – морозное время, тихое и совершенно не предвещающее ничего страшного. В это время люди обычно отдыхали, играли в снегу, лепили снеговиков, да и в общем делали вид, что им хорошо. Круглые сутки они ходили по улицам Ньюпорта и Ист-Пойнта, веселились, кто-то запускал салюты, и они громко взрывались разноцветными бомбами в чёрном небе. Они отражались в неспокойном, очень холодном море.
Мать изменилась. Заставила меня съездить в Ньюпорт и поискать работу. Раньше до этого я ни разу не выезжал за пределы своего жилища, не считая Сосновый холм, где я побывал первый и последний раз, и мне было страшно покидать родной дом, пусть даже ненадолго. Я попросил своего соседа, мистера Лейта, подвезти меня туда и обратно. Он охотно согласился, отвёз в город, даже оплатил обед в небольшом ресторанчике на окраине города. Приятный мужчина, опрятный и воспитанный – давно такого не видел.
Я обошёл, наверное, половину города, прежде чем смог найти себе мало-мальское место работы. Когда уже солнце клонилось к горизонту, окрашивая небо в тёмные тона, словно мазали гуашью или яичной темперой, когда ветер становился в разы сильнее и сдувал снег, небрежно лежащий на улицах довольно тихого Ньюпорта, я проходил по маленькой набережной, смотрел на витрины магазинов в поисках заветной таблички с надписью: «Требуется помощник». Но пока было пусто, и я шёл всё дальше и дальше, делал вид, что я обыкновенный житель города или заблудившийся турист. На витринах я старался надолго не задерживать свой взгляд – боялся, что застряну там навсегда или, не дай бог, куплю себе какую-нибудь неинтересную, абсолютно бесполезную безделушку.
Я сел на одной из лавочек, глядящей в сторону слегка успокоившегося моря, в котором так равнодушно тонул огромный налитый кровью глаз бога то ли ненависти, то ли войны. Глаза мои были буквально прикованы к этому завораживающему зрелищу, только вот этот цвет... он вызывал слишком неприятные воспоминания. Элис, госпиталь, огрубевшая кожа, красный закат, освещающий наши лица так, словно мы уходили в последний путь. Врач и медсёстры с каменными лицами, пустые коридоры, ковры на холодных скрипучих полах, большие панорамные окна – вот, что мне напоминал один только этот закат в Ньюпорте. Настроение искать работу тут же отпало, и я встал, ещё раз осмотрелся, посмотрел, нет ли людей вокруг, пошёл обратно. Путь домой занял куда больше времени, чем я ожидал.
Только вот когда я уже сходил с длинной прямой линии набережной, то заметил в одном из маленьких закутков, где продавали всякий настоящий антиквариат или просто бесполезный хлам, который люди так именовали, заветную табличку.
Я вошёл внутрь, там пахло лампадным маслом и фруктами. Небольшой магазинчик, доверху забитый всякими древностями, которыми никто уже никогда и не воспользуется. Ко мне подошёл низенький старичок:
– Мужчина, что-то конкретное ищете?
– Да, работу нормальную, – ответил я в слегка шутливой манере, пытаясь хоть как-то разбавить эту гробовую тишину, что наполняла небольшие узкие коридоры этого магазинчика. Старик рассмеялся вслед моей шутки.
– У меня как раз последняя осталась.
– Сёрьезно? – Нет, мой излишне толстый сарказм вряд ли в будущем принес бы какие-либо победы в личной жизни. Поэтому я зарекся больше так никому не отвечать.
– Да, более чем. Опыт у вас есть? – по-хозяйски спросил старик и потрепал свою бороду. Посмотрел наверх.
– Нет, никакого.
– Плохо, – вздохнул тот. – Ладно, попробовать стоит. Ты принят.
– Правда? – искренне удивился я, уже не надеявшийся хоть что-то найти в этом треклятом городке на берегу моря.
– Правда. Работников не хватает нигде, а тут такой кадр. – он ненадолго замолчал, оглянувшись на стойку с кассой. –Тебя звать-то как?
– Уильям, можно просто Билл.
– Рональд, – он протянул мне свою морщинистую жилистую руку, я охотно пожал её. – Завтра выходишь на первую смену. Быть здесь в девять.
– Хорошо, спасибо, Рональд, – улыбнулся я и зашагал к выходу. – До завтра!
– До завтра, Билл, – спокойно ответил тот, когда я уже выходил на холодную улицу.
Снаружи отчего-то началось странное оживление. Стоило солнцу сесть, а ветру слегка поутихнуть, как из нор, раковин, мрачных убежищ выбежали люди и принялись с вальяжным видом расхаживать по широкой улице с большими тротуарами. Одеты они все были очень дорого, я был уверен, что мне никогда не заработать денег хоть бы на один такой костюм. Мужчины, проходившие мимо меня, бросали презрительные взгляды, шептались со своими дамами. Мне казалось, все смеялись надо мной из-за того, как я выглядел среди этих напыщенных индюков.
Я шёл на окраины, вдаль от высоких столбов фонарей, разливающих свой тёплый свет на мокрый асфальт, заваленный слегка порастаявшим снегом. С каждым пройденным кварталом, с каждым поворотом и перекрёстком, с каждой улицей и переулком я начинал всё больше замечать колоссальную разницу между центром и окраинами Ньюпорта. Да, так наверняка было везде, но это по-прежнему удивляло меня. В центре были фонари, яркие вывески, радостные люди устало маршировали по большим мостовым, говорили о всякой чуши, делая вид, что это действительно важно, а здесь, на самом краю я видел лишь мрак: люди бродили по грязным узким улочкам в каком-то рванье, на их измождённых, чаще всего грязных лицах я видел лишь бесконечную усталость от такой жизни в разбитых, полуразвалившихся домах, от запаха фекалий, царящего в этом царстве тьмы и безысходности, от отсутствия денег. И скорее всего, желание у них было всего одно – поскорее умереть и больше не мучиться.
Я шёл вверх по холму, на вокзал, чтобы увидеть впервые то место, откуда я когда-нибудь уеду из этого города, подальше от Ист-Пойнта, в котором был рождён и внутренне убит. Вокруг меня не было ни души, дорога была тёмная, и каждый шаг давался всё тяжелее. Мои высокие зимние ботинки утопали во влажной грязи, и, казалось, вскоре это месиво засосёт меня полностью, и никто о моей смерти никогда ничего не узнает. Но я продолжал идти и вскоре увидел вдали небольшое здание вокзала. Изнутри, из больших окон лился тёплый свет, слышался гвалт голосов, и это придало мне сил закончить своё маленькое путешествие.
Я вошёл внутрь и, поискав глазами кассы, подошёл к одной из них. Узнал цену на билет в ближайший крупный город. Миловидная девушка, сидящая на старом стуле, сказала, что цены всегда варьируются и точную сказать не может. Я горько вздохнул и попрощался. Вышел на улицу. Взглянул в небо без звёзд, затянутое тучами, из которых вот вот посыпется снег и укроет нас всех под этим белым гробом. Взгляд опустился на яркое пятно города, из которого так и тянуло жизнью, но мне такая жизнь не нравилась, совсем не нравилась.
Домой я вернулся где-то спустя три часа, когда мать уже спала у себя на втором этаже. Я же лёг в гостиной на софе и забылся крепким сном, слушая стук часов и грохот холодного моря за окном. В ту ночь мне снилась Элис. Она бежала вдоль берега, расплёскивая тёплую морскую воду, брызгаясь в меня. Вдвоём мы плавали, сидели на песке, ели сандвичи и ни о чём не думали. А когда солнце зашло за горизонт, я закрыл глаза и проснулся.
Проснулся я на холодном полу, обнимая единственную маленькую подушку. Солнце ещё не взошло.
Так и начинались последние моменты моей жизни в этом доме.
Следующие несколько месяцев я только и занимался тем, что копил деньги на билет из Ньюпорта. Работа в той антикварной лавке была несложная, клиентов мало, но почти каждый день мне приходилось лазить по всем полкам, вытирать пыль с каждой вещи, что стояла там (а их было очень много), поливать цветы на подоконниках, прочищать некоторые механические игрушки, проверять их работоспособность. И это даже приносило мне странное удовольствие: чем дольше я был вдали от дома в Ист-Пойнте, тем спокойнее было на душе. Рональд оказался довольно хорошим стариком. Он мне даже помогал с моей работой, исправно платил зарплату, даже иногда давал премию за хорошую работу. Я чувствовал себя даже немного реализованным в жизни, но понимал, что навсегда не смог бы остаться здесь – далеко отсюда, в солнечном Вест-Сайде меня ждали мои братья и бабушка с дедушкой. Я был нужен им как никогда. По крайней мере мне хотелось в это верить, и эта вера помогала мне не наложить на себя руки.
Иногда, когда я возвращался с работы, я выходил на задний двор и видел мать. Она просто смотрела на два маленьких могильных холмика, заботливо укрытых снегом, не двигалась, словно сама была мраморной статуей. Похоже, она сожалела о смерти своего сына и мужа. Может, подумал я, и у неё есть сердце, и она может быть чуткой, но мне почему-то было очень и очень трудно в это поверить. Вспоминая, как она с каменным лицом избивала меня, как оставляла в подвале месяцами закованным в цепях, как бесстрастно говорила о смерти кого-то из близких, я понимал, что мы с ней совсем не похожи, мы – слишком разные. И даже если мы остались бы одни на планете, то вряд ли смогли найти общий язык. Поэтому мне осталось только бежать, меня в этом доме больше никто не держал.
Да и мать, видимо, тоже. Когда я начал замечать, что она убирает с полок семейные фотографии, я решил не молчать:
– Зачем ты их убрала?
– Кого?
– Фотографии, ты знаешь о чём я. Ты их убрала.
– А, ну да, – непринуждённо ответила она, пытаясь убираться на кухне, получалось у неё из рук вон плохо. – Ну убрала. И что дальше, Билл? Какая тебе разница?
– Те люди на фотографиях – наша семья. Неужели тебе стыдно смотреть им в глаза после всего того, что ты сделала?
– Ты не смеешь меня ни в чём обвинять, – серьёзно сказала мать, бросив тряпку на разделочный стол. В её взгляде вдруг вспыхнул огонь, который я в последний раз видел очень давно, когда ещё сам был ребёнком. По-моему в тот день мы с Лейлой играли на заднем дворе и оба упали в грязь. Тогда она заперла нас обоих в подвале на неделю.
Меня вдруг пробила дрожь.
– Почему нет? – возмутился я. – Разве не ты запретила нам идти за врачом? И не ты ли предложила запереть отца в подвале, где он и раскроил себе череп об пол? Не думаю, что ты ни в чем не виновата. Ты сделала слишком много дерьма всем нам, а теперь делаешь вид, будто не знаешь, о чём я говорю.
– Заткнись, щенок, – прошипела мать. – Вот проживёшь столько же, сколько и я, тогда-то поймёшь, как жить с такими маленькими уродами, как вы.
Я несколько секунд буравил её злобным взглядом. Не знал, что сказать, чтобы не наорать.
– То есть ты нас никогда не любила? – выдавил из себя я.
– Ну, как сказать, – усмехнулась мать. – Просто сразу после рождения Лейлы я перестала что-либо чувствовать. Не знаю, чем это объяснить, но такая жизнь была мне не по вкусу. Потом я уже просто привыкла, а в последнее и вовсе стала ненавидеть этот дом всем сердцем.
– Если ты хотела другой жизни, почему просто не развелась с отцом? – возмутился я. – Почему ты продолжала мучить нас? За что?
– Я... я не знаю, – сказала она неуверенно. – Наверное, я просто никого никогда не любила. И всё, что мне оставалось, так это ненавидеть.
– И ты не жалеешь?
– Нисколько.
Я глубоко вздохнул.
– Пошла ты, – сказал я злобно и быстро поднялся на второй этаж, громко хлопнул дверью, да так, что стёкла в окнах затряслись. Я знал, что ей плевать на всё, что я делал, и больше всего в тот момент мне хотелось либо убить её за дикое равнодушие, либо сбежать из этого треклятого дома и больше никогда не возвращаться.
Теперь всё встало на свои места. Она никогда никого не любила и не жалела о том, что избивала нас годами, запирала в подвалах, заставляла бессмысленно копаться в грязи, работать на ферме с утра до вечера. Но фермы больше нет – весь скот подох, а поля давно загнулись, – семьи тоже нет, и теперь я мог сказать, что не буду жалеть, что уехал и бросил тут её одну.
Так и продолжалась наша скучная, ненавистная жизнь. Мать продолжала делать вид, что ничего не произошло, а я продолжал ненавидеть её всё больше и больше за то, каким человеком та была. Мне было совершенно непонятно, как ей удавалось засыпать по ночам, как её совсем не мучила совесть за всё, что она сделала со всеми нами. А я начинал осознавать, что каждую ночь спал в нескольких метрах от трупов своей семьи.
Я продолжал копить деньги. На это у меня уходило довольно времени, но мне было всё равно, что нужно сделать для того, чтобы их получить. Половину выручки мне приходилось отдавать матери, чтобы та продолжала хотя бы поддерживать жизнь в этом доме (хотя я бы ей этого не доверял, ибо уже увидел, что она на это неспособна), а остальное прятал в своей комнате, под матрасом. Это были деньги на билет, на новую жизнь. И я с нетерпением ждал, когда последние месяцы моего существования в этом доме мертвецов закончатся.
Только вот я не знал, что у матери были на меня совсем другие планы.