Вчера я убил свою мать

Шёл конец октября. Небо всё больше и больше затягивалось серо-чёрными тучами, моря становилось всё холоднее и безумнее, оно выбрасывало огромные волны на промозглый песок, воздух наполнился запахом влажной выпотрошенной земли и дождя.
Каждый день я встречал в одиночестве, это было так непривычно. Никто больше не отбирал у меня одеяло по утрам, не было того тепла маленьких детских тел вокруг, к которым я так привык. Они давали мне ощущение жизни, позволяли подумать о том, что это и были те самые люди, которым я нужен больше всего на этой земле. И теперь никого не было. Комната была абсолютно пуста, даже шкафы опустели – я сказал Джону и Филиппу забрать свою одежду, потому что боялся, что потом у них просто не будет возможности вернуться за ними сюда, в Ист-Пойнт. Я вообще очень скептически относился к своему будущему, ибо оно казалось мне либо невозможным, либо попросту пустым, никчёмным.
У меня был план. Грандиозный план мести, который я прорабатывал во сне и наяву, вот уже целый месяц, когда мне нужно было заботиться лишь о себе. Мать с отцом выглядели особенно мрачными, вечно глядели на меня недовольными взглядами за завтраком перед тем, как мать отправлялась в Ньюпорт на поиски работы (хотя мне отчего-то казалось, что она просто не хотела сидеть дома), с прошлой работы её уволили ещё в конце сентября. И большинство времени мы проводили с отцом наедине.
Поначалу было трудно наладить общение, мы подолгу сидели в гостиной, где каждый занимался своими делами, потом я уходил на кухню готовить ужин, отец немного помогал мне, мы ужинали и дальше сидели в гостиной, ничем не занимаясь. Между нами постоянно царила пустота, её разрывал лишь монотонный стук настенных часов в виде совы, которая постоянно двигала глазами из стороны в сторону, словно высматривала в комнате призраков давно ушедших людей.
В один день отец постучался ко мне, приоткрыл дверь и попросил спуститься. Я с опаской поглядел на него, но пошёл за ним. Вместе мы вышли из дома, одевшись потеплее, ступили на холодную траву, затем на песок. Возле пристани стоял небольшой парусник, в разы меньше величавой «Морриган». На борту увидел скромное название: «Лезвие».
– Что-то он на лезвие не очень похож, – вздохнул я и скрестил руки на груди. Отец посмотрел на меня, усмехнулся.
– Да он и на лодку-то не очень похож, – выдавил из себя сдавленное «ха-ха», указал рукой на борт. – Прошу.
– Мы поплывём сейчас? – спросил я.
– Ну да. Мать твоя всё равно на работе, а я решил разбавить нашу скучную жизнь, плохо что ли? – улыбнулся он.
Я пожал плечами и забрался на борт, вдохнул полной грудью, почувствовал кислый аромат морской соли и воды. Встал у левого борта, посмотрел вдаль, в глубину морской глади.
– Хэй, не поможешь? – он указал мне на место рулевого – на небольшой штурвал из светлой древесины.
– Ещё бы, – я встал возле штурвала, взял его в руки, понял, что это именно, о чём так мечтал весь этот год. – Куда плывём?
– Пробный заплыв, просто вперёд, подальше от берега.
Отец раскрыл парус, перетягивая нужные канаты и тросы, выглядел он очень напряжённо – видно, что он уже не обладал той силой, что раньше. Старость подкрадывалась незаметно, но я почему-то всё это время старался этого не замечать.
– Может, уплывём насовсем? – спросил я, когда мы отдалились от берега. Ветер хлестал меня по щекам, залезал под ворот тёплой куртки. Отец нахмурился.
– Не знаю, ох, не знаю.
– Почему?
– А куда мы поедем? И мы бросим Нэлли одну? – спросил он. – Она, конечно, далеко не подарок, но это очень жестоко.
– По её вине умер Сэм, – с металлом в голосе сказал я. – И ушла Лейла.
– Возможно, ты и прав. Честно, я уговаривал её открыть дверь и послать за врачом, но она упорно отказывалась и даже не объясняла почему. Мне до сих непонятно её поведение, но теперь, похоже, в ней что-то переклинило. Она стала... другой.
– Что-то я не заметил. Она как смотрела на меня с неприязнью, так и смотрит до сих пор. Наверное, это потому, что я считал её виновной в смерти Элис и Лизы, – я на пару мгновений замолчал, посмотрел на отца. – Ты ничего об этом не знаешь?
Он ответил не сразу. Пару минут он перетягивал канаты на себя, складывая парус. Я нахмурился и вопросительно посмотрел на него. Мы остановились прямо посреди моря.
– Знаю, Билли, очень много знаю, – наконец, вздохнул отец. Взял с сидения тряпку, вытер руки от чего-то чёрного, налипшего на его руки. Видно было, что отвечать на этот вопрос ему не очень хотелось.
– Рассказывай.
– Не могу.
– Почему?
– Мать твоя запретила вообще об этом заикаться.
– Её здесь нет, оглянись, – я развёл руками и громко сказал это. Эхо моего слегка хриплого голоса разнеслось на много морских миль вокруг.
– Ты точно хочешь это услышать?
– Просто скажи, кто виноват. Я большего не прошу. Если это была не она, то так даже лучше.
– Не хочу тебя расстраивать, честно. Очень не хочу.
– Ты уже начал это делать, так что лучше скажи сейчас.
Отец помолчал несколько секунд, словно я только что отчитал его, как маленького ребёнка, разбившего мою любимую вазу или кинувшего палку в нашего соседа. Его щёки стыдливо покраснели, взгляд был опущен на тряпку в его дрожащих руках.
– Она приказала мне сбить вас. Заставила меня украсть машину и перехватить на перекрёстке. Мне... мне очень жаль, Билл.
– Заставила? – ошарашенным голосом спросил я. Подошёл ближе, посмотрел в его бесстыжие глаза.
– Я не знаю, что на неё нашло тогда, но... когда вы уехали, они взяла нож. Сказала, что если я не сделаю этого, она зарежет кого-нибудь из младших. Или меня, – он горько вздохнул, словно был готов расплакаться. – Сам понимаешь, я не хотел смертей в своём доме. Пришлось выполнять.
– Она за это заплатит, – вырвалось у меня. Руки сами собой сжались в кулаки, да так сильно, что побелели костяшки пальцев.
– Не получится, – помотал головой отец. – Она слишком сильна. У неё есть власть над нами.
– Больше нет. Нас двое, а она одна.
– Только вот у нас ничего нет, а у неё целый подвал дохлых крыс, плети и кандалы. Мне кажется, шансы совсем не равны, – отец бросил тряпку обратно на сиденье, подошёл к борту, сплюнул. Достал из кармана своей куртки сигареты, зажигалку. Закурил. Сизый дым таял в воздухе, от каждого вдоха начинало гореть горло.
– С каких пор? – спросил я, косясь на тлеющую смерть.
– С тех самых, как мы с твоей матерью съехались. Тут по-другому никак.
– Ладно хоть ты не стал пьяницей. Это лучше. Смертельно, но всё же, – развёл руками я и вернулся к штурвалу. – Поплыли обратно. У нас теперь есть куча работы.
– Ты хочешь убить её?
– Это была бы отличная месть за смерть Элис и Сэма. Но нет. Не в этот раз. Лучше медленно и долго мучить, тогда она сама будет умолять нас о смерти.
– Я не знаю, смогу ли этим заняться.
– Главное, держи рот на замке и ничего ей не говори, как бы она не угрожала.
– А если... если она кинется на меня с ножом?
– Приведи её в чувство. Ударь, в конце концов, но это в крайнем случае, – серьёзно инструктировал его я, смотря на берег, который был уже довольно далеко от нашего «Лезвия». – Заставь её бояться тебя.
– Сложно это и... очень жестоко, Билл. Откуда в тебе всё это?
– Когда живешь с такой, как моя мать, учишься быть жестоким. Я научился этому даже слишком рано.
Мы вернулись на берег в полном молчании и больше об этом ни разу не разговаривали. Я видел, что он думал об этом не меньше моего, может, даже хотел поучаствовать в акте свершения мести, но ему не позволяла либо его внутренняя слабость, либо воспитание, данное бабушкой Гертрудой. Я склонялся к первому варианту.
Тем временем наступил ноябрь. Небо стало практически чёрным, темнеть начало очень рано, пару раз даже выпадал снег. Четвёртого числа мне исполнилось восемнадцать лет, и мать в тот день сказала мне, что через неделю я отправлюсь искать работу в Ньюпорт, как моя сестра когда-то это делала. Я не стал ничего отвечать, сказал лишь:
– Спасибо за поздравление.
– Радуйся, что я вообще помню о твоём существовании, – фыркнула она и поднялась к себе, оставив нас с отцом вдвоём в гостиной. Он мне подарил книги по мореходному делу, потом мы сплавали в ближайшую бухту, где был Сосновый холм, на которым мы с Элис были в первый и в последний раз. Там в антикварных магазинчиках посмотрели на статуэтки кораблей в бутылках, больших старых часов и телеграфов, серебряных подсвечников и антикварных книг. Мы решили не тратить деньги, а скопить на снасти для того, чтобы хоть какая-то польза была от нашего судоходства по окрестностям моря.
Через пару дней пришли две открытки: из Вест-Сайда от бабушки и младших братьев и из Бостона – от Лейлы. В первом письма была новая фотокарточка, на ней были радостные Филипп и Джон, Гертруда и дедушка Гарольд. Также было небольшое письмо:

«Дорогой Уильям,

В этот знаменательный день мы хотели бы поздравить тебя с восемнадцатилетнием. Такое бывает раз в жизни, это особенный день, который ты запомнишь навсегда как момент, когда ты вступаешь во взрослую жизнь. Надеемся, что ты с нею справишься.
У нас всё хорошо. Джон и Филипп передают тебе привет и говорят, что очень соскучились по тебе. Они очень милые детишки, ты хорошо их воспитал. Кстати, дедушку Гарольда выписали из госпиталя, теперь он живет дома, как и прежде.
Надеемся, ты проведёшь свой великий день просто замечательно. Приезжай, мы очень тебя ждём.

Твоя любимая семья»

И под подписью детским почерком было начертано: «Бабуля, дедуля, Джон и Фил».

Когда я читал эти строки, я чувствовал странную грусть. Очень скучал по братьям, по бабушке с дедушкой, по счастливой жизни, которую я видел теперь только на этих фотокарточках, сохранившиеся в моей памяти навсегда. Хотелось заплакать от счастья или горя, но я не мог сделать ничего – просто стоял и перечитывал это письмо, раз за разом и радовался за то, что мои братья теперь были в безопасности и счастливы. А ещё был счастлив, потому что знал, что нужен им.
Ноябрь всегда был грустным месяцем. Но в этом году он скрасился долгожданным письмом и странным облегчением на душе. В какой-то момент я даже почувствовал, что жизнь налаживалась, но уже через пару недель, в самом конце месяца, когда уже выпадал первый снег и грязь начинала вновь замерзать, после этих писем я убедился ровно в обратном.