Рядом со мной. Любовь
Я смотрел на Элис, держа её холодную тонкую ладонь в своих горячих руках. Она совсем не шевелилась, кожа твёрдая, шершавая, словно под ней никогда и не было жизни, словно это простой труп, простая бездушная оболочка, где нет ничего, кроме пустоты, крови, органов. Только вот глаза этого трупа смотрели на меня так тепло и так живо, что я сомневался в том, что Элис вообще можно убить. Она пыталась улыбнуться, но боль вечно стискивала её тело, пробирала до костей – на ней вечно была искажённая гримаса и мольба во взгляде.
Убей меня. Вот, что она говорила мне даже без слов. А я мотал головой, шептал ей успокаивающие слова, поправлял волосы, упавшие на лоб, как я обычно делал это Джону. Тишина больничной палаты душила меня, воздух словно быстро заканчивался, и слёзы наворачивались на глаза, стоило мне посмотреть на неё и увидеть, как жизнь медленно уходила из её тела.
– Как такое могло случиться... – тихо говорила медсестра, прижимая свою маленькую ладошку к скривившимся в отвращении губам. Да, отвращаться действительно было чему. Лицо Элис было обезображено, столько осколков стекла врачи наверняка ещё не вытаскивали из живых тел. По лицу её словно карта рек и дорог расползались чёрные нити швов. Она стала похожа на тряпичную куклу, которой дали ещё один призрачный шанс на жизнь, да и тот уже давно ускользал от неё в бесконечную пустоту небытия.
– Поверить не могу... – шептал я, крепче сжимая её ледяную ладонь. Девушка перевела на меня свой ещё пока тёплый взгляд. Попыталась что-то сказать, но в итоге из её рта вырвался лишь слабый хрип.
– Не говори ничего, – помотал я головой. – Ты должна отдыхать, набираться сил. Ты... столько пережила. Не понимаю, как это всё вообще могло случиться с нами.
– Никто не понимает, – лечащий Элис врач появился за моей спиной совершенно неожиданно, его громовой голос оглушил всю палату, растрясая повисшую здесь страшную, вязкую тишину, превращая её в обыкновенный кислород. Он присел рядом со мной на небольшой стул. Посмотрел на меня.
– Она поправится, я вам обещаю. Даже не сомневайтесь.
– А если нет?
– Ну как же нет, когда да? Я вам сказал, что вылечу её, значит так и будет. Верьте мне. Даже нет, не так. Доверьтесь мне.
– Я уже ни во что давно не верю, – я вновь вернул свой взгляд на Элис. Та смотрела на меня с горечью, словно жалела о том, что я сидел тут с ней и она отнимала у меня время. Казалось, она вновь чувствовала себя бесполезной.
– Вам придётся поверить. Другого выхода нет.
– Понимаю, доктор. Я всё прекрасно понимаю. Лечить людей – это ваша работа, и вы знаете её как никто другой, но... – я на мгновение запнулся, – но не могли бы вы вылечить её побыстрее? Вы разве не видите, как она мучается? – обернулся к ней. – Элис, тебе больно?
Та лишь кротко кивнула, нахмурила остатки бровей, сожженые в загоревшейся после аварии машины.
– Видите, ей больно, доктор, – я с мольбой в глазах посмотрел на врача. Тот отчего-то сохранял невозмутимый вид, словно ему было совершенно всё равно на то, что будет дальше с Элис. В его глазах блестел металл, руки вечно трепали его белоснежные подкрученные усы, нога быстро отстукивала быстро надоевший ритм. Топот разносился по палате, крушил хрупкую атмосферу спокойствия, больше похожей на могильную тишь, которая обычно бывает на кладбищах. Кровать Элис – маленький гроб, а мы пришли, чтобы прощаться.
Но я надеялся, что это было не правдой. Очень надеялся, что мои мрачные мысли – это лишь выдумки разыгравшегося воображения и подростковой вспыльчивости, излишней эмоциональности. Внутри меня всё кипело, огромная кипящая масса мыслей и чувств вырывалась из меня, но я старался сохранять невозмутимый вид. Мой разум был, словно комната с огромными трещинами в стенах, через которые эта масса просачивалась наружу, во внешний холодный мир, в котором не было ни грамма сочувствия, ни капли сострадания к другим людям.
В тот миг, когда врач бесшумно покинул белоснежную палату, залитую ярким летним солнцем, которое изредка гасло под натиском редких плотных облаков, ничего не сказав и просто гулко хлопнув дверью, я почувствовал, как он безмолвно вынес ей приговор. Его приход был больше похож на прощание, а все его слова – всего лишь глупые слова утешения.
Мои руки начинали дрожать. То ли от холода, то ли от нарастающего внутри напряжения. Я был зол на весь этот мир: за его равнодушие, за его серость и обыденность, за то, что он так спокойно наблюдал, как умирал человек в мучительной агонии. Никто не хотел ничего делать, только я сидел и, не отходя от Элис ни на шаг, надеялся на то, что всё наладится. Увы, это мне казалось лишь самовнушением, пустотой, которой я заполнял свою голову, набитую ватой и ненужными мыслями.
Всё это продолжалось три дня. Наступило шаткое равновесие на всё это время, странное безмолвие во всём мире, словно началась минута молчания по погибшим в авариях. Целыми днями я пытался отвлекать Элис от боли: читал её любимые книги вслух, поил чаем из ложечки, показывал самодельные кукольные представления, где куклами были старые носки и тряпки. Я делал всё, чтобы она не думала о том, что медленно умирает от полученных травм. Солнце садилось медленно, окрашивая палату Элис в кроваво-красный цвет, который лишь усугублял положение.
– Помнишь, как мы смотрели на такие закаты на берегу? – улыбнулся я, смотря сначала в окно, затем на неё. Та попыталась улыбнуться, аккуратно повернула голову, и не смогла.
– Хочешь взглянуть? – спросил я и встал со стула, на котором проводил практически всё то время, что был в этом госпитале. Посмотрел на ножки кровати – там были старые колёса, еле двигающиеся, но рабочие.
Аккуратно, так, чтобы никто из врачей или медсестёр не услышал, как я манипулирую кроватью, я развернул кровать к окну. Лицо Элис озарилось красным светом солнца, что словно огромный красный глаз Бога опускался за горизонт, позволяя ночью творить всё, что вздумается. Да, наверное, так и было. По ночам Бог и его ангелы спали мёртвым сном, то ли не желая смотреть на грехопадение человечества, то ли всего-навсего устав от такого напряжённого театра абсурда, вечной карусели безумия, которую запустил сам Создатель, а теперь не мог остановить.
Я посмотрел на Элис. Она бесшумно плакала. Слёзы длинными нескончаемыми потоками катились по её впавшим бледными щекам, грудь изредка вздрагивала при каждом её бесшумном всхлипе.
Стояла обезоруживающая тишина. Я осторожно взял Элис за руку. Она не сопротивлялась. Так мы и сидели до тех пор, пока солнце не зашло за горизонт, забрав с собой этот страшный красный оттенок смерти, что падал на наши измождённые, поверженные лица уставших детей.
Через неделю дверь палаты привычно раскрылась для осмотра тем самым бездушным врачом. Но тот стоял в дверях и, кажется, звал меня наружу, в длинный тёмный коридор, где царила утренняя пустота. Я посмотрел на впервые за ночь задремавшую Элис, встал, вышел из палаты. Снаружи было довольно прохладно – в конце кулуара было открыто окно.
– Что случилось? – спросил я первым делом. Мне этот врач всё ещё не нравился за его равнодушие, за его чёрствость души, которую мне было никак не понять. Как может он с каменным лицом смотреть на умирающего человека, особенно если тот смотрит на тебя и плачет от боли? Самое страшное было не в этом, а в том, что это был тот человек, который мог бы помочь Элис вновь встать на ноги, но он ничего не делал. Может, потерял надежду. Может, с самого начала знал, что ничего не выйдет.
– Ну, такое дело... – неуверенно начал он, стараясь не смотреть мне в глаза. – Я не знаю, что делать в таких ситуациях.
– Говорите.
– Мать её, Элизабет...
– Что? – уже нетерпеливо выкрикнул я, и эхо моего хриплого, больного голоса разнеслось по мрачным коридорам и затерялось в палатах, где жили такие же медленно умирающие, как я, как Элис.
– Умерла в реанимации.
На несколько секунд мир замолк, все звуки вдруг превратились в одну далёкую точку за горизонтом, в бесконечной тьме, и я был в ней, в этой огромной пустоте. Я помотал головой, пытаясь выбросить из голову эту липкую субстанцию, поглощающую мой разум.
– Мне очень жаль, – он по-дружески похлопал меня по плечу и отвёл взгляд, стыдливо поджав губы, словно ему было больно это говорить. Я начинал понимать, что он не совсем уж бездушный врач. Он всего лишь научился умело скрывать свои настоящие чувства. Да, на такой тяжёлой работе ничего более не оставалось, кроме как надеть маску безразличия и делать своё дело бесстрастно, не привязываясь ни к кому из пациентов. Мне стало его даже немного жаль – он не может быть собой только из-за своего предназначения на этой земле.
– А что... – вымолвил я, уперев руки в бока, пытаясь хоть как-то осознать всё это, – что будет с ней? – я кивнул на дверь палаты, в которой одиноко сопела Элис.
– Ей семнадцать, мы не можем её отпустить, – расстроенно вздохнул врач. – Органы опеки приедут, когда она поправится. Заберут её в приют. В восемнадцать, скорее всего, отпустят.
– Нет, так же нельзя... – продолжал лепетать я. – Вы не можете так поступить. Не можете!
– Это не от меня зависит, уж простите. Мои люди сделали всё, что могли, чтобы спасти её мать, но повреждения слишком тяжёлые. Машина врезалась с её стороны, у неё практически не было шансов. Девочке повезло больше, однако я тоже не могу гарантировать, что с ней потом будет всё в порядке.
– А если, – начал я, лихорадочно перебирать в голове варианты исхода. Мне вдруг в голову пришла странная, но вполне работающая идея, – а если кто-то удочерит её? Её же тогда не заберут?
– Не знаю, нет, наверное, – сказал врач. – Документы вряд ли успеют оформить, но... не знаю, не могу ничего обещать, простите. – он секунду помедлил, смотря куда-то за мою спину. – А с вами-то всё хорошо? Вы как-никак тоже были с ними.
– Нет, только рука, – я показал ему на гипс, который мне наложили ещё неделю назад. Рука ещё болела, если ею хоть немного пошевелить, но я к боли привык, слишком уж она часто бывала гостем в моей жизни.
– На осмотр и перевязку завтра утром, в процедурный кабинет, – серьезно вдруг сказал врач. – Постарайтесь не опаздывать, людей много.
Я посмотрел в оба конца коридора и не увидел ни единой живой души. Вопросительно развёл руками.
– Все спят, молодой человек, – ответил тот на мой немой вопрос. – Просто решил прийти пораньше, когда никого здесь нет.
– Ладно, верю.
– Что ж, тогда до встречи, – словно бы с облегчением сказал мужчина и, потеребив рукой свои подкрученные усы, пошёл по коридору куда-то вдаль. Гулкие шаги отдавались в моей черепной коробке ударом молота по наковальне: громко, звонко, ужасно неприятно.
Я в ответ лишь кротко кивнул и вернулся в палату.
В последние дни, проведённые рядом с Элис, я считал каждую секунду, когда мы были вместе. Мне не хотелось оставлять её одну, даже на секунду. Стоило мне уйти даже просто в сортир, как она начинала тихо плакать, то ли думая, что я её бросил навсегда, то ли вспоминая, что с ней случилось. О смерти матери я сказать так и не смог. Хотя закрадывалось в мою голову смутное чувство, что она прекрасно всё поняла и без слов, по одному лишь моему взгляду.
– Я надеюсь, теперь ты не хочешь умирать, – прошептал я как-то в один из тех деньков, когда кровавый закат вновь окрашивал комнату в этот цвет смерти.
Она ничего не ответила, лишь повернула голову в сторону окна, из которого на нас смотрел озлобленный огненный глаз Бога. Он наверняка ненавидел нас. Да и мы его тоже. Взаимная ненависть – вечная, немилосердная, горящая.
– Не хочешь ведь, – настаивал я. – По глазам вижу, что нет.
Капли слёз блестели на её впалых щеках. Снова.
– Ладно, не буду выбивать ответ. Каждый имеет право на молчание и на грусть. Знаешь, Элис, – вздохнул я и взял её холодную руку в свою, – ты слишком хороша, чтобы так просто умереть. Я рядом с тобой, ты рядом со мной – мы вместе, и нас разлучит только смерть. А умереть тебе я никогда не позволю. Нет, даже не думай.
– Хватит, – прохрипела она впервые за долгое время. Как же сильно изменился её голос, а вместе с ним и она сама. – Хватит меня успокаивать, Билл. Ты сам знаешь, – она прокашлялась, – что это ни черта не помогает. Даже наоборот.
– Оу, – разочарованно сказал я. – Прости, не хотел тебя расстраивать.
– Теперь я хочу умереть ещё больше, – сказала она, не смотря на меня. – Никогда так не желала смерти, как сейчас. Эта жажда слишком сильна, Билл, я не могу противиться этому.
– Ты не обязана умирать.
– Не обязана. Я этого хочу.
– Почему?
– А сам как думаешь? – раздражённо всплеснула руками Элис, и голос её сорвался на хрип. – Я уродина, я больше никому в этом мире не нужна. Что мне теперь делать? Меня выпустят, и я теперь буду совсем одна. Никто мне не поможет.
– Нет, не говори так. Я могу поговорить с моей мамой, мы можем помочь тебе, возьмём тебя к себе. Не думаю, что кто-то будет против.
– Я буду.
– Почему?
– Не хочу быть для кого-то обузой. Проще умереть, чтобы никому не мешать.
– Ты никому не мешаешь, хватит нести чушь, Элис, – сказал я и нахмурился. Её пессимизм заставлял меня терять надежду вместе с ней, может, даже чуть быстрее. Маленький огонёк постепенно потухал в моём сердце, и сил на борьбу за эту хрупкую жизнь оставалось всё меньше.
Когда Элис разрешили вставать с постели, я постепенно учил её ходить. За то время, пока она неподвижно лежала, ноги её слегка атрофировались, и мне нужно было научить её делать это заново. Мне было несложно, даже приятно. Она обнимала меня за плечо, смотрела на свои тонкие хрупкие ноги, дрожащие от каждого нового шага.
Иногда я оставлял её, чтобы принести чаю, книгу из кабинета одного из врачей, что позволил брать любую из них, чтобы хоть как-то разогнать эту скуку. Приносил тёплые пледы в холодные ночи, укрывал её до подбородка, сам оставался может на шатком стуле, укрытый одним лишь маленьким покрывалом, которое нисколько не грело моё дрожащее тело.
В один день она попросила сходить вниз, на первый этаж, чтобы я принёс ей небольшую книгу из кабинета того самого щедрого врача. Я вышел из палаты, на выходе оглянулся – Элис сама вставала с кровати, в последние дни она не позволяла помогать ей, училась ходить сама. Иногда падала, да, но без ошибок не бывает результата. Чтобы стать кем-то нужно пройти сотни мгновений страданий. Простая правда вселенной.
Только вот когда я вернулся, то не смог вымолвить ни слова. Бездыханное тело Элис висело под потолком, на маленькой подвесной люстре. Горло её было обмотано белоснежной простынёй. Пустые глаза исступлённо, но безрадостно, безразлично буравили меня насквозь. Лицо побелело.
Я рухнул на колени. Не мог в это поверить.
Элис покончила с собой.
Элис. Покончила. С собой.