Рядом со мной. Угроза
Её могила была совершенно обычной, ничем не отличающейся от всех остальных, что были натыканы на нашем старом кладбище на окраине Ист-Пойнта. Огромное ровное роле с короткой влажной травой, куча надгробных плит и крестов, земля, усеянная угасшими жизнями – всё это выглядело удручающе. Ещё и погода, как назло, начала портиться. К концу августа небо постоянно было закрыто серо-чёрными тучами, ветер стал в разы холоднее – его порывы немного обжигали кожу от той силы, с которой он нёсся по полям – и каждый день теперь шёл дождь.
И среди всего этого одиночества я стоял и смотрел на её могилу. Обыкновенная надгробная плита, даже без надписей, лишь возле могильного холмика был возложен букет её любимых пионов. Из запах неприятно бил в нос, и с тех самых пор смерть у меня ассоциировалась не только с тёмными подвалами моего дома и матерью, но и запахом прекрасно ужасных цветов.
Я приходил на её могилу вот уже в который раз. Мне хотелось делать это куда чаще, но получалось вырываться лишь три раза в неделю. Я садился на землю в своём рабочем комбинезоне, клал руку на небольшой холмик перед плитой, смотрел на неё и чаще всего не мог выговорить ни слова. Мне столько всего хотелось сказать, но всё это попросту застревало в горле, и мы вдвоём сидели в тишине, слушая вой мёртвого ветра в вышине, слушая плеск бушующего моря, что по-прежнему неотрывно наблюдало за этой землёй.
– Прости меня... – только и мог обычно прошептать я, чувствуя, как эти слова обдирают горло изнутри. – Прости меня, Элис... не получилось у меня заставить тебя жить.
Я ненадолго замолчал, словно ожидая, что она мне ответит, но между по-прежнему стояла пустота: вязкая, противная, очень холодная.
– Не знаю, где ты сейчас, – начал было я говорить, смотря в холодную землю, – но, надеюсь, ты слышишь меня. Мне... мне очень жаль, что ты не смогла найти в себе силы жить дальше. Я пытался тебя удержать здесь, на этой земле. Понимаю... я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. По крайней мере сейчас я чувствую то же самое, – продолжал я, еле сдерживая слёзы. Я вонзил дрожащие пальцы в холодную землю, сгрёб немного грязи в руку, бросил обратно. – Не знаю, что бы я сделал на твоём месте, но вряд ли бы стал умирать. Я хотел, чтобы твоя жизнь стала лучше, хотел добра, но... жизнь – тяжёлая штука, да? – нервно усмехнулся. – Ты столько говорила о смерти и столько раз я видел в твоих глазах желание умереть. Я старался этого не замечать и делал вид, что это лишь твои взгляды на мир, твоё внутреннее настроение, которое не будет в жизни никогда воплощено, но... я ошибся. Эта ошибка стоила тебе жизни. И жизни Лизы. Мне жаль, что так получилось.
Я на целую минуту замолчал, собираясь с силами сказать те слова, которые обещал себе никогда не говорить ей.
– Прощай, Элис. Мы больше с тобой не увидимся.
Я встал с холодной земли и, не оборачиваясь, пошёл обратно к своему старому дому-тюрьме, где меня вновь ждала мать, братья и слабохарактерных отец. Наверное, без меня они бы и не справились с домом – мать вечно на работе, из братьев только Филипп мог чем-то заниматься, отец вообще делал вид, что дом – это удел слабых никчёмных фермеров. Помню, сколько раз его просто помочь с чем-нибудь, как его лицо менялось в отвратительной, даже презрительной гримасе. Он говорил что-то похожее на отговорку и уходил в свою спальню. А мне приходилось делать всю работу.
Я вошёл в дом, увидел, как Филипп бегал по кухне, пытался готовить и убираться одновременно. Его взгляд метался между газовой плитой и тазом с мутной водой, в которой лежала гора посуды. Я встал возле плиты, улыбнулся брату и взял готовку в свои руки. Его же отправил мыть посуду.
– Спасибо, – сказал он мне позже и обнял. Вместе мы пошли наверх, к остальным. Малыши сидели на кровати и мирно дремали. Аккуратно закрыв дверь, мы с Филиппом сели на веранде. Никто из нас не знал, почему мать вдруг отменила запрет на прогулки днём – хотя ночью дверь по-прежнему запиралась – но теперь она позволяла нам сидеть на веранде, выходить во двор, даже прогуляться до моря. Но на море мне не хотелось – слишком сильно оно напоминало мне об Элис, которая любила его так же сильно, как и я.
– Я слышал о том, что случилось, – прошептал Филипп лёжа у меня на коленях. Он смотрел на меня снизу вверх напряжённо, его детское лицо стало вдруг невообразимо напряжённым, словно он прошёл несколько войн одну за другой.
Я не ответил, лишь грустно посмотрел на него.
– Мне очень жаль, Билл. Правда, я не ожидал, что такое может случиться, – он принял вертикальное положение, положил голову на моё плечо и обнял. От его горячего тела стало немного легче, даже несмотря на холодный сентябрьский ветер.
– Я не знаю, что делать, – сказал вдруг я и помотал головой.
– Как «что»? Жить дальше. Ничего больше и не остаётся.
– Не могу, Фил. Не могу жить дальше... без неё, без наших прогулок по морю. Это так тяжело – осознавать смерть человека, который был тебе так дорог.
– Понимаю, – сказал Филипп, хоть мы оба прекрасно знали, что он не понимал мою боль. – Виновника так и не нашли?
– Нет, в полиции сказали, что машина принадлежала Дормандам, – сказал я и посмотрел на сухую дорогу чуть поодаль от вашего двора. – Они через пару домов отсюда живут. Недалеко.
– И? Кого-то арестовали?
– Нет, – сказал я, – у всей семьи было алиби – уезжали из Ист-Пойнта к родственникам в Ньюпорт. Доказательств их вины никакой. Теперь никто не знает, что делать.
– А как же улики? Неужели совсем ничего? – удивлялся Филипп.
– Есть одна странная деталь, полицейские не стали делать из этого большую зацепку, но... мне кажется это может на помочь.
– Какая?
– Ключей от машины так и не нашли. Кто-то угнал вторую машину с их двора и врезался в нас, – сказал я и посмотрел в серое небо. Где-то в вышине закаркали вороны. Резкий порыв ветра принёс с собой аромат моря и влажной земли. – Найдём ключи – найдём виновника.
– Стой, – сказал вдруг Филипп ошарашено и встал с холодного пола веранды. Убежал в дом – его громкие шаги по лестнице ещё пару секунд отдавались эхом в голове. Хлопнула дверь. Через несколько секунд хлопнула ещё раз. Вновь быстрые лёгкие шаги, и вот Филипп вновь был передо мной. Держал в руках ключ зажигания.
Я взял его в руки, повертел, осмотрел.
– Где ты это взял? – я удивлённо посмотрел на брата. Тот показал на наш двор.
– Там. Я возвращался с колонки, увидел какую-то блестящую штуку в траве. Поднял – оказались ключи. Спрятал у себя, не знал, что это когда-то может пригодиться.
Я всмотрелся в круглый стеклянный брелок, что висел на цепочке вместе с ключами. На них было выгравировано: «Принадлежит семье Дорманд».
Ноги сами понесли меня ближе к дороге. Я осмотрел дом и понял – угроза была в нём. Кто-то из тех, кто был внутри, причастен к смерти двух ни в чём не повинных людей.
Я посмотрел на Филиппа. Тот удивлённо осматривал фасад дома.
– Думаешь, мама как-то с этим связана? – спросил он.
– Я больше чем уверен, – тихо ответил я с металлом в голосе. – По-другому и быть не может.
– Может, отнесём ключи в участок?
– Нет.
– Почему?
– Это наше семейное дело.
– Но та семья...
– Той семьи больше нет, Филипп. И виновник этого сейчас сидит в своей спальне и делает вид, что ничего не произошло. Мы не можем сидеть на месте. Я не могу жить в одном доме с убийцей.
– Ты меня пугаешь, Билл.
– Я себя тоже пугаю, Фил. Мне тоже страшно.
– Что будем делать?
– Будем нести правосудие, – жёстко сказал я и пошёл в сторону дома. Нет, не для того, чтобы высказать матери всё, что я о ней думал, а лишь для того, чтобы обдумать план, как устранить угрозу, что осела в доме.
Я вдруг осознал, что её нужно устранить – окончательно и бесповоротно. Теперь, когда череда смертей захлестнула наши жизни, я не видел иного варианта, кроме этого.
Кровь за кровь, мама.
Так всегда было. Так всегда и будет.