Весть из Вест-Сайда
Работа продолжалась, мать по-прежнему ограничивала нас, как могла. Больше не было дневных прогулок, не было открытых окон и дверей, внутри стояла постоянная жара и неприятный запах наших усталых тел. Стоило нам завершить пахать поле, как мать открывала дверь на задний двор и звала нас обратно, громко гремя связкой ключей висевшей у неё на боку. В те дни она была особенно озабоченной, какой-то очень сосредоточенной на своих мыслях, и до нас ей не было дело. После завтрака она поднималась в свою комнату, переодевалась в уличное чёрное платье в серую клетку, кружевными оборками и со строгим белым воротником, спускалась на первый этаж, брала зонтик от солнца и выходила на улицу. Дверь отчего-то не запирала. Ключи, скорее всего были у отца.
Мы с Филиппом постоянно переглядывались, пытаясь понять, что же с ней происходит. Казалось, это была подготовка к чему-то более страшному, к ещё одной подлянке, которую она могла сделать своим детям.
Отец старался из комнаты не выходить. Он либо спал, либо находился в гостиной, бродил вдоль старых полок с фотографиями, брал в руки рамки, ставил на место и расстроенно вздыхал. Садился в кресло, брал книгу, пытался хоть как-то занять себя. Я смотрел на это из кухни, пока готовил обед. Изредка он приходил ко мне и садился на высокий стул возле разделочного стола, смотрел на меня. Молчал. Выглядело это странно, меня такие наблюдения даже немного напрягали. Я постоянно бросал на него вопросительные взгляды, пока раскатывал тесто для яблочного пирога. Но тот не отвечал и спустя минут пять уходил обратно в гостиную. И так по кругу.
В последний раз, когда он осел на кухне, я не выдержал:
– Отец, что не так? Что ты маешься весь день?
Тот немного оторопел от такой резкости, но мягкость в его голубых глазах никуда не делась.
– Не знаю, Билл. Это лучше ты мне скажи, – он кивнул на меня.
– В смысле? О чём ты?
– Ты ведь знаешь, почему ушла Лейла, так ведь? Иначе ведь просто не может быть. Не думаю, что она всё это придумала она и сделала без чьей-либо помощи.
– Я ничего не знал, отец, – соврал я, отводя взгляд на тесто. Отряхнул руки от муки, взял в руки старую скалку. – Честно, ничего. Мы с ней не были особо близки, сам видел, наверное. Она что-то там себе думала, вот и додумалась.
– Думаешь, она вернётся? – вопрос отца неприятно повис в воздухе.
Я ответил не сразу. Отвечать мне и не хотелось, ведь любой ответ вряд ли его устроил бы. И вряд ли устроил бы мать, которая наверняка и попросила его ненавязчиво узнать о Лейле. Какая же она всё-таки коварная женщина, самый настоящий манипулятор.
– Нет, не вернётся. Никто бы не вернулся, – тихо ответил я, не смотря отцу в глаза. Тот лишь шумно вздохнул и задумчиво почесал затылок.
– Никто...
– Никто, отец.
– Я бы и сам не вернулся, если бы мог уйти, – горько рассмеялся он, смотря на меня. – Честно, ушёл бы, и концы в воду. Это ведь так просто.
– Но уйти ты не можешь. Как и все остальные, – жёстко сказал я, нарезая яблоки. Во мне отчего-то нарастала странная злость на этого человека. Он ведь и сам понимал, что заперт здесь, но ничего делать не мог или просто не хотел. Наверное, он так же боялся мать, но почему? Он ведь сильнее... хотя он был сильнее только физически, морально он был слишком слаб, чтобы противостоять ей.
– А ты хочешь уйти? – спросил вдруг он заговорщицки.
– А сам как думаешь? – таким же тоном ответил я.
– Да действительно, зачем я спрашиваю это... – сказал отец, словно бы обращаясь к самому себе. – Прости, Билл, мне просто нечем занять себя. Никогда этого не чувствовал, теперь вот не знаю, что делать.
– Выйди на улицу. Прогуляйся. Тебе-то, я думаю, можно. Это мы здесь заключённые, не ты.
– Смешно. Меня она тоже держит на привязи, – грустно ответил отец, – если ты понимаешь, о чём я.
Я понял. Понял, о чём он говорил. Шрамы на моей шее начали ныть чуть настойчивее. Мой старый свитер с высоким воротом постоянно трепал эти раны, отчего они никогда не заживали полностью. Но и показывать их всему миру мне тоже не хотелось. Поэтому приходилось терпеть, стиснув зубы.
Но ладно я, я к этому привык. Боль стала моим спутником по жизни: шрамы на спине, царапины и порезы на руках, больной глаз – всё это заковывало в странный саркофаг, из-за которого я не мог пошевелиться и делать всё то, что я хотел делать со своей жизнью.
Но отец... неужели и его она запирала в подвале на несколько дней, недель, месяцев? Спрашивать это напрямую мне совершенно не хотелось, но в голове сами собой начали всплывать воспоминания о том, как я понимал, что давно не видел отца. Были у нас в семье дни, когда его никто не видел целыми неделями и никто из детей не сидел в подвале за провинности. Единственное, от чего мать не могла отказаться, так это от своей плети, которую постоянно таскала с собой и била нас, кроме Сэма. Видимо, капелька сострадания в ней всё же была.
Вечером вернулась мать. Похоже, она была на почте – в руке у неё был целый ворох бумаг, перевязанных тонкой грязной бечёвкой. Она вошла в дом – я стоял на кухне и готовил ужин, Филипп помогал – и, взглянув на нашу работу, прошла в гостиную, где продолжал сидеть отец.
– Проснись, боров старый! – шикнула она, поднимая своего мужа. – Тут почта нам пришла, надо разобрать.
Дальше слышался лишь шорох бумаги, тихие переговоры. Мы слышали лишь обрывки каких-то фраз:
– ...не может быть! Она вышла замуж!
– ...удочки выкидывать за борт...
– ...представляешь, умерла!
Вдруг на несколько долгих мгновений они замолкли, стали тихо перешёптываться. Я оставил нарезку овощей на Филиппа, сам встал возле входа в гостиную, так, чтобы меня никто увидел, но всё слышал. Похоже, разговор был действительно важный.
– Твои родители, – пошептала мать и зашелестела бумагой. Недолгое молчание, бормотание при чтении письма. – Они приезжают. Совсем скоро уже.
– Серьёзно? Зачем? – как-то раздражённо ответил отец. – Господи, только этого нам не хватало. Приплывут на своей старой яхте. Надо будет их встречать на пляже.
– Они тут были всего пару раз, что им здесь нужно? – удивлялась мать. – Во всяком случае, отказать им мы уже не можем, осталось всего ничего. Ну, не страшно, будем вести себя, как обычно, и всё будет в порядке.
Я нахмурился. У меня закрадывались смутные подозрения об истинном смысле их разговора. Неужели... неужели мать боялась родителей отца, бабушку и дедушку? Они ведь такие добрые и совсем непохожие на эту деспотичную женщину, что вот уже семнадцать лет отравляла мне жизнь.
– Вест-Сайд? – мать, похоже, увидела пункт отправления. – Когда они успели перебраться туда?
– Без понятия, дорогая, – притворно успокаивающе сказал отец. – Не переживай так, вряд ли случится что-то плохое. Они ведь просто старики, что с них взять?
– Да, ты прав, – ответила мать чуть расслабленно. – Ничего не случится.
Я насмешливо улыбнулся. Ха, наконец-то я нашёл её слабость! Это был такой сладостный миг маленькой победы в огромной битве за свободу и справедливость, что я еле удержался, чтобы не закричать. Сразу кинулся на кухню, продолжил готовку.
И не прогадал. Родители буквально через пару секунд прошли в том месте, где стоял я. В душе я ликовал, хоть и лицо у меня было каменное, абсолютно непроницаемое, отчего Филипп постоянно тыкал меня в бок локтём, как бы подначивая рассказать ему, что же мне удалось услышать.
– Расскажу, как в комнату вернёмся, хорошо?
Тот лишь кротко кивнул, понимал, что говорить о чём-то на кухне – занятие довольно опасное.
Перед сном, когда луна уже светила в наше окно, отбрасывая тени от решёток на побелённый потолок, когда море вновь начинало шуметь, суетясь и разбрызгивая пену по ещё не остывшему после жаркого дня песку, я рассказал Филиппу, да и всем остальным, о том, что услышал.
– Думаешь, нам это как-то поможет? – удивлённо спрашивал Филипп.
– Ещё бы. Она говорила об их приезде с такой... настороженностью. Ну трудно было бы не догадаться, что для неё они не самые желанные гости. Это наш шанс.
– Шанс на что?
– Сбежать отсюда. Они могут забрать нас на своей яхте.
– А, так они не на поезде, – задумчиво поджал губы Филипп. – Что ты предлагаешь?
– Просто попросимся на каникулы к ним в Вест-Сайд. Думаю, отказать нам у них на глазах мать не посмеет, иначе что-то случится. Мы просто уедем отсюда и больше никогда не вернёмся.
– А кто сказал, что мать не сможет приехать за нами? Думаешь, ей это не под силу? – парировал Филипп. Он теребил руками одеяло, на котором он сидел и в которое наполовину укутался замёрзший Сэм. Выглядел мальчик неважно: кожа слегка побледнела, вены стали выступать чуть сильнее, постоянно шмыгал носом. Я не знал, что предпринять. Если уедем, то вылечим, подумал я, не желая об этом думать в данный момент.
– Без понятия, Филипп. Но... у меня есть маленький план отступления. Он должен сработать.
– Какой же?
– Мы можем попросить бабушку с дедушкой спрятать нас от неё. Может, они решится продать свой новый дом в Вест-Сайде, и тогда мы точно уедем хоть на край света, и больше никогда не вернёмся в эту тюрьму. Неплохой план, ну?
– Неплохой план, да, – кивнул брат. – Только вот осталось выполнить самую первую часть твоего плана. Нам нужно хотя бы уехать.
Я кивнул. Уже через пять минут мы спали крепким летним сном, когда даже холодный ветер не тревожил нас. Наверное, он понимал, что нам и так трудно и не хотел тревожить ещё больше.
Шрамы на спине в ту ночь кровоточили больше обычного. Видимо, предвестники перемен.