Трое

Давай вот так просидим до утра,

«Не уходи, погоди!», но «Мне пора».

И если выход один впереди,

То почему мы то холод, то жара?

Раскладывать по местам я устал

И поворачивать вспять, ну вот опять.

Прикосновения плавили мой металл,

Ты элемент номер пять ни дать, ни взять.
Nansi & Sidorov, Вахтёрам (Бумбокс cover)©

Прогноз Джерри сбылся. Том вернулся не после двадцать третьего числа, а только десятого декабря. Пошёл в ванную, но, посмотрев в зеркало, забыл про все гигиенические процедуры и фурией метнулся в спальню, к Оскару.

- Почему ты его не остановил?! – истово негодовал Том, и казалось, что растрепанные со сна крашеные волосы шевелились.

- Как я должен был его остановить? – развёл Шулейман кистями рук. – Я уже результат увидел. Была мысль зажать и побрить наголо, но лысина тебе не пойдёт, и не думаю, что ты бы остался доволен, проснувшись без волос.

Том рефлекторно коснулся шевелюры, с которой, по его мнению, сотворили беспредел. Да, он бы совсем не обрадовался, если бы проснулся с лысой головой. Но и тому, что на голове было сейчас, он был совсем не рад. Он терпеть не мог белые волосы, и стрижка идиотская! Но главное – Джерри переделал его внешность самовольно! Разве так можно? Куда Оскар смотрел?

- Или надо было отвезти в салон, привязать там к креслу и велеть покрасить насильно? – добавил Шулейман.

- Красить волосы можно не раньше чем через неделю после последней покраски, - машинально пробормотал Том взятое от Джерри знание. И встрепенулся, вскинул голову. – Всё равно. Это ужасно. Я похож на... на... - он посмотрел в подвернувшееся зеркало, скривил губы и выкрикнул, повернувшись обратно к Оскару: - На Джерри!

- Но Джерри похож на тебя, - заметил тот. – Так что в сухом остатке всё не так уж плохо.

Том поджал губы, засопел.

- Всё ужасно, - повторил и, резко развернувшись, выскочил в коридор.

- Куда ты? – крикнул вслед Оскар. Ему совсем не нравилось, что Том такой дёрганный, убежал, ничего не сказав.

Ответа не последовало. Шулейман поднялся с кровати и направился вслед за беглецом, который нашёлся около ванной комнаты, привалившийся плечом к стене и смотрящий в пол с переплетёнными на груди руками.

- Я сейчас пойду мыться, - буркнул Том, предупреждая вопросы.

- А здесь стоишь, потому что к такому важному делу нужно морально подготовиться?

Том взглянул на Оскара исподлобья и снова опустил глаза, отвечая:

- Да.

- Пойдём. Я прогоню монстров, - открыв дверь, Шулейман взял Тома за локоть и завёл в ванную комнату.

Том не сопротивлялся, но основанную на былом шутку не оценил и выглядел подавленным и недовольным. Он отошёл от Оскара ближе к раковине, не заглядывая в зеркало над ней, и посмотрел на супруга:

- Я буду мыться один.

- Не стесняйся, - сказал в ответ Шулейман, судя по всему, не планирующий уходить.

- Оскар, выйди, - твёрдо сказал Том и начал выпихивать того за дверь.

Когда смотрел на Джерри с внешностью Тома, Шулейман не ощущал большого противоречия, но так странно было видеть характерный образ Джерри с поведением, мимикой, голосом и всеми отличительными чертами Тома. Огромный диссонанс. Том быстро закрыл дверь за спиной мужа. Конечно, у него получилось вытолкнуть его в коридор только потому, что Оскар не противился.

Оскар обернулся к двери, за которой включилась вода. Не ушёл, пока шум в ванной не стих и Том не вышел к нему.

- Зачем ты меня контролируешь? – спросил Том, напряжённым зверьком зыркая исподлобья.

- Во-первых, я тебя жду. Во-вторых, я тоже хочу почистить зубы и принять душ. Не уходи, я быстро, - дал команду Шулейман.

- Не надо ходить за мной по пятам. Мне это не нравится, - ожесточённо произнёс Том.

Шулейман в ответ также раздражился:

- Ты уж как-нибудь определись, чего тебе надо: когда я тебя оставляю одного, ты недоволен, когда я этого не делаю, тоже.

У Тома трепетали крылья носа, что выдавало нервное напряжение и неустойчивость состояния, и взгляд был как у загнанного в угол волчонка, готового к атаке за свою свободу. Но он воздержался от эскалации конфликта и сказал:

- Пойду пока завтрак приготовлю.

Оскар поймал его за руку:

- Тебе подождать сложно?

Том руку вырвал и, глядя в лицо, выговорил:

- Я не собака, чтобы сидеть там, где ты меня оставишь. Зачем, если я могу в это время что-то сделать?

- Ты с утра пораньше ёбнулся? Чего ты дёрганный такой? Какая собака? – всплёскивал руками Шулейман, злящийся на Тома из-за его неадекватного поведения, перечёркивающего всю радость от того, что он вернулся. - Я просто прошу тебя подождать меня.

- Почему бы мне не быть дёрганным? – Том также взмахнул руками, разгоняя градус эмоций. – У меня раздвоение личности, я проснулся чёрти с чем на голове, а ты приказываешь мне сидеть на коврике и ждать! Ты не попросил, а приказал, и когда просят, вторая сторона имеет право отказать.

Какой же у Тома всё-таки вредный характер. Когда не боится, ведёт себя как несносный испорченный ребёнок. Разве что ногой не топает и по полу в истерике не катается, но ещё не вечер.

- Помнишь, какой диагноз я тебе когда-то ставил, который недостаток секса? – выгнув брови, поинтересовался Оскар. – По-моему, он у тебя снова.

Слова прозвучали как издёвка. Полшага до черты, до слома. Шулейман понял, что перегнул палку, они оба перегнули, и как взрослый и умный человек отступил. Он шагнул к Тому и обнял, спрятав его лицо у себя на груди, успокаивая, показывая, что больше не хочет ругаться. Том напрягся ещё больше, обратившись жёстким сгустком напряжения, поскольку подумал, что Оскар решил лечить его от недотраха. Но никаких действий со стороны Оскара не последовало, он просто обнимал его, и Том выдохнул, постепенно успокаиваясь.

- Иди готовь, - примирительно сказал Шулейман и отпустил Тома, отошёл к ванной.

Том закусил губы и, когда за Оскаром закрылась дверь, остался стоять на месте. Сделал два шага в сторону кухни, обратно к ванной комнате, разрываемый противоречивыми порывами, долженствованиями и чувствами. Том сел на пол напротив двери и обнял колени. В самом деле, будто щенок, ожидающий на коврике возвращения хозяина, как, по его словам, Оскар сказал ему поступить. Но, несмотря на определённость действия, внутренней определённости в нём по-прежнему не было. Мысли и чувства раздирали и рождали панику от незнания, как поступить. Уйдёт – Оскару будет неприятно. Останется – пойдёт против себя. Пойдёт ли? Сейчас уже не был уверен в том, что хочет уйти, потому что замолотил главный бич – вина за то, какой он неправильный. Психованный в данном случае. Но хотел же, до того, как чувства сбили с толку, хотел уйти, потому что в этом его маленькая свобода. Его право. Но зачем свобода, если из-за неё так паршиво, если ею обижаешь? А без неё как?

Зажмурившись, Том сжал в зубах ткань штанов, чтобы не заскулить в голос от того, что творилось внутри, от невозможности сделать выбор без потери. Но уйти логичнее. Логичнее не терять время впустую, а пойти и заняться завтраком, приготовить его полностью не успеет, Оскар так долго не торчит в ванной, но хотя бы начнёт. Том отпустил штаны и поднял голову. Подумав немного, он поднялся на ноги и направился в сторону кухни. Но остановился, оглянулся к двери, глядя на неё так пристально и пронзительно, словно пытался увидеть сквозь, словно был уверен, что там, за непрозрачной преградой стен и двери, Оскару тоже плохо. Вернулся к двери, подошёл близко, почти коснулся, прислушиваясь к звукам по ту сторону. Ушёл, вернулся, ушёл, вернулся. Ушёл, вернулся. Крутанулся на месте, повернувшись лицом к противоположной стене.

Том ударился лбом об стену. Чёлка самую малость смягчила удар, но напомнила о ненавистной причёске и цвете волос, и захотелось выдрать себе волосы. Что с ним не так? Почему он не может справиться с такой мелочью? Не волосы вырвать, а сделать выбор. Том закрыл глаза и завыл под нос, опёршись предплечьями о стену. Припадал к ней, извивался, будто хотел залезть на стену или продавить себя через твердь, размазаться по ней тонким непривлекательным слоем мяса и крови.

Погружённый в оглушительные муки разума и сердца, Том не услышал, что вода перестала шуметь и дверь тихо открылась. Вопросительно выгнув брови, Шулейман остановился на пороге ванной и наблюдал за тем, как Том в каком-то необъяснимом и оригинальном состоянии червя в ломке обтирает собой стену. Зрелище было поистине занимательное. Один вопрос – какого чёрта он делает? Подумал бы, что из Тома бес выходит, было очень похоже. Но излечение от психиатрических заболеваний выглядит по-другому, а в экзорцизм Оскар не верил, считая его подменой психиатрии. Увы.

Оскар подошёл к Тому и положил ладонь на бок. Том, не услышавший и его приближения, вздрогнул и повернулся. Две секунды он широко раскрытыми глазами смотрел на Оскара и, не придумав ничего лучше, чтобы не объясняться, убежал. Шулейман провёл его взглядом, всё больше не понимая, что происходит. В частности – что происходит у Тома в голове?

Зачесав руками чёлку назад, Том, как бандану повязал на голову симпатичное кухонное полотенце, пряча раздражающую причёску. Когда Шулейман зашёл на кухню, он уже гремел ящиками, посудой и выкладываемыми на тумбочку продуктами. Обойдясь без вопросов, Оскар подошёл к Тому и снял с него нелепый импровизированный головной убор. Не вьющиеся благодаря салонному выпрямлению, сохранившие объём пряди упруго вернулись на место, и Том наградил его хмурым неодобрительным взглядом.

- Ты нормально выглядишь, - сказал Шулейман и откинул полотенце на тумбочку.

- Я хорошо выгляжу. Но я выгляжу как Джерри, - возразил Том. – А хочу выглядеть как я.

- Но не при помощи водружения на голову кухонных предметов. Давай готовить, я тебе помогу.

Шулейман встал рядом с Томом, выше закатал рукава и окинул взглядом груду всего, что Том стащил к плите. Помогая, как и сказал, он бросал на Тома взгляды и, улыбнувшись уголками губ, поцеловал в висок, носом задев аккуратно постриженные щекотные волоски. Оскар планировал серьёзный и важный разговор, но он наверняка отсрочил бы или отменил завтрак, а Шулейман не хотел, чтобы Том голодал, потому решил отложить беседу. Невзначай он касался руки Тома, пока они не закончили у плиты.

Позавтракали без эксцессов и столкновений, а после перебрались в гостиную. Шулейман всем телом повернулся к Тому, поставив локоть на спинку дивана, и завёл тему, что вот уже без малого пять месяцев была главной на повестке каждого дня.

- Джерри сказал, что ты знаешь, в чём причина раскола, - без прелюдий сказал Оскар, не сводя с Тома пристального пытливого взгляда, чтобы ничто не укрылось от внимания.

- Я не знаю, - ответил Том чуть тише обычного, поскольку голос сел в сжатом страхом горле. – Вернее, знаю – её нет. Я тебе уже говорил.

Забегали глаза или нет? Не успел это проконтролировать. Остаётся только надеяться, что выглядит не так, как ощущает себя, не испуганным. Борьба взглядов и уверенностей. Последней в Томе не было, кроме уверенности в том, что должен охранить свою тайну, которую из него выковыривал Оскар. Глупо скрывать то, что уже озвучено не тобой, но должен постараться. Это его правда, правда, которую не выносят на обсуждение, он сам разберётся в своём болоте чувств. Оскара это не касается, не должно коснуться.

- У меня другая информация. И мне достаточно доходчиво намекнули, что причина во мне, в нашем браке, - строго произнёс Шулейман, твёрдо намеренный расколоть Тома, развести на откровенный разговор, пусть даже по принуждению.

Что-то взорвалось в груди. Сердце? Нет, оно продолжало биться, запинаясь от ужаса и впрыскивая в вены холодок. Это паника бабахнула, но и её Том никак не выдал, кроме того, что все мышцы напряглись, а более всего лицевые.

- Это неправда, - возразил Том так искренне, что сам себе поверил бы, если бы не чувствовал, как сердце стукает в грудину и спотыкается. – Мне хорошо с тобой. Разве было похоже, что я страдал?

- Так ты же скрытничаешь во всём, что тебя тревожит, - парировал Оскар, не скрывая недовольства тем, что Том так себя ведёт, что привело к тому, что они имеют сейчас. - Одного понять не могу – сейчас-то ты зачем продолжаешь гнуть свою линию? Почему ты не можешь просто признаться? – он сжал ладонь на запястье Тома и тряхнул его.

- Мне не в чем признаваться, - не отступал Том, честно смотрел ему в глаза. – Да, я не хотел вступать в брак, для меня это было попросту рано, мне двадцать четыре года было. Но я хочу быть с тобой, хочу с тобой жить, это самое главное. Какая разница, что я думал?

- Такая, что твои душевные метания привели к рецидиву расстройства.

- Они не привели.

Шулейман ударил Тому пощёчину. Надо с ним быть пожёстче? Пожалуйста. Тем более что на самом деле уже выводил из себя. Заебал. Ангелочек слабоумный, всё у него просто, всё неважно.

На несильный, но всё равно болезненный, морально неприятный удар Том не ответил никак, только глаза закрыл на секунду.

- Попробуй ещё раз, - сказал, а скорее велел Оскар.

- То, о чём ты говоришь, не привело к рецидиву, - повторил Том.

Оскар ударил его второй раз, по другой щеке. Произнёс с наездом:

- Все проблемы из-за того, что ты язык в жопу засунул и сидишь ровно вместо того, чтобы поговорить со мной, обсудить свои проблемы с головой.

- У меня нет проблем с головой. В смысле не было.

- И даже сейчас, когда я прямо тебе говорю, что знаю, прямо спрашиваю, ты язык ещё глубже загнал и продолжаешь отнекиваться, - продолжил мысль Шулейман. - Ждёшь, когда на большее количество личностей рассыплешься? Или когда я умом тронусь во всём этом дерьме?

- Оскар, я говорю правду, почему ты мне не веришь?

Том выглядел жертвой, если не знать правду, что была за глазами. Несчастным человеком, которого бьют, а он всё сносит от любви и даже не плачет.

- Потому что после всех твоих поступков веры тебе нет, - жестоко ответил Шулейман. - Твои слова. Но я верю Джерри.

- Вот и живи с Джерри, раз ты веришь ему, а не мне! – вспылил Том и, вырвав руку из пальцев Оскара, убежал из комнаты.

Перегнул? Не надо было его бить? Оскар уже не знал, что ему делать, как быть. Всё летело к чертям. Они не слышали друг друга и не могли разговаривать. Недавно счастливый брак трещал по швам. А был ли он счастливым? Для Оскара был, каждая его минута, даже страшные. Он вспоминал, как Том улыбался и ластился, как он успокаивал его раненного в машине в треклятой Швейцарии, а позже, в клинике, стоял под дверью операционной и не знал, как будет жить, если Том не выживет. Бесспорно, он был счастлив, не мог в этом усомниться, но то время казалось далёким и нереальным. Между ними чёрной тенью встал Джерри и подобно дыханию смерти отравлял всё живое, все прекрасное, оставляя только серые тона и безрадостность полных страданий дней. Или дело вовсе не в Джерри, а счастливая сказка существовала лишь для него одного. Между ними царил холод недосказанности, и как Оскар ни пытался его пробить, лёд становился только крепче. Том не хотел разговаривать. Значит ли это, что ему всё не нужно? Не может же он не понимать, что вредит таким поведением...

В спальне Том стоял у окна, обнимая себя за локти, и смотрел на улицу, блеклую и растекающуюся по вине средней силы дождя. Ему было плохо, но не так плохо, чтобы биться в истерике или хотя бы поплакать в три ручья, за чем обязательно последует если не облегчение, но опустошение, что тоже какое никакое освобождение. Странное состояние, неприятнейшее. Выть бы, да не воется. Том поёжился. Холодно. Или, скорее, зябко. Или просто плохо. Когда душе плохо, всегда не хватает тепла. Плохо, плохо... Так много слова «плохо», потому как чувства ещё больше.

Пальцы холодели. Том спрятал их подмышками. Он не считал себя молодцом за то, что не желает обсуждать с Оскаром то, что его изводило и сейчас, наверное, тоже не отпустило, просто другая проблема вышла на первый план. В возвращении расстройства можно даже плюс найти, благодаря этому появилась настоящая проблема, которая отвлекла от внутренних переживаний. Но остроумным и циничным оптимизмом он не отличался, потому мысль о том, что стакан наполовину всё же полон, как посетила, так и ушла, растворившись в безрадостной серости. Да, Том не считал себя хорошим, но и поведение Оскара его обидело. И пощёчины были очень неприятны, если подумать, что он сейчас и делал. Том нормально воспринимал удары по лицу в качестве успокоительного, но когда Оскар бил просто так, когда никак не защищался и не испытывал закономерной злости от того, что на него поднимают руку... Том чувствовал себя слабым и ничтожным, чем-то, на что можно замахнуться, и ничего за это не будет. Но это лишние размышления, гораздо важнее то, что чувствовал и думал по поводу своего молчания и сопутствующего поведения Оскара.

Прав ли он? Конечно прав. К чему обсуждать, что мечтал проснуться без кольца на пальце? Гораздо важнее понять, как такая ерунда могла спровоцировать новый раскол. Понять и самостоятельно разобраться, потому что не хотел рассказывать о своих неуверенностях. Вопросом «Как будет с этим разбираться?» Том пока что не задавался, главное сохранить свою тайну. И не задумывался, что логичнее обсудить проблемы, которые касаются обоих, которые возникли из-за того, что они вдвоём, как и не посещала его мысль, что единственный способ выздороветь - устранить первопричину всех бед.

Том посмотрел на бледную, осиротевшую без колец руку, потёр безымянный палец и снова убрал ладонь в тепло подмышку. За окном было холодно, дул ветер. Когда он в последний раз выходил на улицу? А когда выйдет? Пойти бы погулять, просто без цели походить по улицам, невзирая на непогоду, но у них не ладится и глупо тратить, скорее всего, единственный день на прогулку – Том бы потратил, но Оскар думает иначе. Не будет даже предлагать.

Шулейман пришёл через полчаса, встал позади Тома на расстоянии шага и обратился к нему:

- Том.

- Не называй меня по имени, - оставшись стоять спиной, сказал Том.

- Почему? Снова не устраивает собственное имя? – осведомился Оскар.

- Я люблю своё имя. Но мне не нравится, когда ты зовёшь меня по имени.

- Почему? – удивился Шулейман. – Всем нравится, когда их зовут по имени.

Тома задело, поскольку это были слова Джерри. Он ответил:

- Я не все. Не надо звать меня по имени только потому, что так сказал Джерри.

- Я сам этого хочу, - возразил Оскар и не слукавил, замечание Джерри совпадало с его желанием, и желание случилось раньше.

- А я нет, - Том повернулся к нему, резко перейдя на твёрдый, эмоциональный тон. – Ты никогда не звал меня по имени и не надо это менять. Мне это не нравится, пусть всё остаётся, как было.

Пусть всё остаётся как есть. Не то же ли самое Том говорил, когда Оскар предложил пожениться? Именно, он не хотел ничего менять. Но Шулейман за его кричащие слова не зацепился, хотя они были ответом на многие вопросы. Том всего лишь хотел оставить всё, как есть, поскольку в объединении его жизнь кардинально изменилась, и он это новое, потрясающее, полное возможностей в полной мере прожить ещё не успел. Он непременно пришёл бы к следующему этапу, но позже, ему банально нужно было время, так как молод и только обрёл волю. Но Оскар поторопился и вместо плавной закономерной эволюции учинил ему революцию, насильно перевёл его жизнь на следующий виток, в то время как Том остался прежним.

- Ладно, буду по старинке называть тебя Котомышом. Как раз снова актуально, - подумав и почесав затылок, усмехнулся Шулейман.

Острота вышла вымученной и никого не рассмешила. Том издал кислый звук, заменивший «угу», и отвернулся обратно к окну. Оскар смотрел на его спину, на затылок и не знал, что сказать дальше. Как с ним разговаривать? Как подступиться к нему?

Так и не придумав, что сказать, Шулейман обнял Тома, устроил подбородок у него на плече и просто стоял с ним.

Хотел бы заняться сексом, после него и во время всё становится проще и пресловутый контакт опять же. Но последствия огнестрельного ранения ещё не зажили, что ограничивало активность, большинство поз сулили Оскару вспышку боли и вред сломанной кости – разве что верхом Тома усадить. Он даже обнять как следует не мог, поскольку мог свободно пользоваться левой рукой только ниже локтя.

- Я не в первый раз назвал тебя по имени, - произнёс Шулейман. – Почему ты раньше не говорил, что тебе это не нравится?

- Потому что ты делал так редко, - ответил Том, не оглядываясь, снова зябко обнимая себя. – Но теперь похоже, что ты решил звать меня по имени на постоянной основе. И, может быть, я ошибаюсь, но я уверен, что слова Джерри сыграли в этом не последнюю роль. Как он сказал? «Том пугается, но он привыкнет, называй». Нет, не привыкну, - отрезал он. – Не надо. Не заставляй меня привыкать.

- А если мне самому приятно звать тебя по имени? – отпустив его, задал Шулейман закономерный вопрос, разводя на диалог о чувствах, о позициях в отношениях.

Том скривил губы, чего Оскар не мог видеть. Вопрос ему не понравился, поскольку выставлял его виноватым в том, что его желание противоречит желанию Оскара, и, прислушавшись к нему, Оскар лишит себя того, что ему нужно, к чему он пришёл. Только за это он ещё не испытывал угрызений совести.

- Кому-то из нас придётся уступить, - сказал в ответ Том, бессмысленно и беспорядочно водя взглядом по соседнему зданию и грязному молоку неба над ним. Он помолчал пару секунд и добавил другим тоном, раскрашенным уверенностью, смиренностью и фатализмом. - А знаешь, называй. Я потерплю и привыкну. Джерри прав.

Последняя фраза, то, как она была сказана, выдало, что Том соглашается не от понимания, что так правильнее и лучше, а из какой-то нездоровой вредности к самому себе. Оскар сжал ладонь на его плече и повернул к себе.

- Можно обойтись без жертв? – в голосе Шулеймана прозвучала толика раздражения, взгляд в глаза был твёрд. - По-моему, ты сам уже должен понимать, что ни к чему хорошему такое поведение не приводит.

- Как иначе? – без наезда Том выгнул брови. – В столкновении интересов кто-то должен отказаться от своего. Ты не откажешься, а значит, должен я. Не беспокойся, мне не привыкать.

- Ты меня слышишь? А себя? – Шулейман не сильно встряхнул его, чтобы пришёл в себя и перестал нести пургу.

- Слышу, - Том на секунду глянул Оскару в глаза и продолжил крутиться в попытке избавиться от его сжимающих рук. – Но какой смысл нам бодаться, если... - он подумал, что разговор становится откровенным, грозится вскрыть то, что он любыми правдами и неправдами желал сохранить в тайне. Нахмурился и мотнул головой, прекратив извиваться. – Неважно. Мне плохо не будет от того, что я уступлю, я ко всему привыкаю.

- Адаптируется ко всему Джерри. А ты думаешь, что привыкаешь, страдаешь, и в конце концов тебя бабахает, - безапелляционно отрезал Шулейман, больно сжав пальцы на его плече от того, что внутри бурлило из-за его идиотизма, выдаваемого за святую невинность.

Том повёл плечом, но рука Оскара никуда не сдвинулась.

- Считаешь, что знаешь меня лучше, чем я сам? – Том посмотрел на него, терпя боль.

- Должен же кто-то знать, - ответил Шулейман, что было довольно обидно, и вернулся к прерванной теме. – Ты сказал, что должен уступать и терпеть, поскольку я никогда этого не делаю, и так далее. Считаешь себя бедным и несчастным, а меня тираном?

Челюсти его сжались после последнего слова, суровый, недобрый взгляд давил, пришпиливал. От всего этого Тому становилось не по себе.

- Я этого не говорил, - сказал Том, смотря в лицо Оскара искренним дрожащим взглядом.

- Но думаешь так.

- Оскар, ты делаешь мне больно, - не выдержал Том, у него уже пальцы немели, так Оскар пережимал руку вверху.

- И могу сделать ещё больнее, - хладнокровно, страшно сказал Шулейман и потеснил Тома, угрожающе сделав шаг вперёд. – Мне тут намекнули, что с тобой нужно пожёстче.

Том отступил, но в поясницу упёрся подоконник. Обе руки Шулеймана сжались на его плечах, тряхнули, пугая грядущим насилием, и Том, поскольку отступать было некуда, ударил его ладонями в грудь:

- Ты с ума сошёл?!

Воспользовавшись незначительным выигранным расстоянием, Том отошёл в сторону, подальше. Шулейман больно, слишком сильно для его тонкого запястья сжал руку Тома. Прежде чем успел подумать, Том точным махом ноги отбил его руку и быстро попятился на безопасное расстояние. Не сводил с Оскара напряжённого, испуганного, непонимающего взгляда, следящего за каждым движением. Он не хотел драться с Оскаром, боялся настоящего, серьёзного столкновения, в котором придётся причинить боль, но и позволять себя избивать не собирался.

Вдруг в сердце, а из него в голову ворвалось осознание, что они подошли к очередной опасной, ломкой, уже хрустящей под ногами черте, за которой могут всё потерять, потерять то самое дорогое, что у них есть, по крайней мере, у него ничего дороже не было. На свой страх и риск Том на одном вдохе преодолел разделяющее их расстояние, приближаясь к разъярённому зверю без намёка на защиту. Он сбросил всю оборону. Взял лицо Оскара в ладони и, мечась взглядом по его чертам, заговорил:

- Оскар, не слушай его. Умоляю тебя, не слушай. Джерри всё про меня знает, знает потаённые желания, мысли и чувства. Но всё моё он чувствует не так, как я, он и сам уже это понял. Он не может говорить за меня.

- Ты меня бесишь, - сказал Шулейман через недолгую паузу, словами, голосом и взглядом вонзив под рёбра нож.

Тому ладони укололо холодными иглами, но он не убрал руки. Оскар продолжил:

- Бесишь тем, что я пытаюсь поговорить с тобой, чтобы помочь, а ты упираешься, выкручиваешься, будто не понимаешь, что делаешь хуже. Тем, как ты себя ведёшь... Бесишь.

Том закусил губы, облизал и, беззвучно выдохнув, сказал:

- Хорошо, давай поговорим. Я всё скажу. Только не перебивай, пожалуйста.

За руку он увлёк Оскара к кровати, сели на край.

- Да, я не хотел вступать в брак. Это правда. Согласился я только из-за тебя, ради тебя, - говорил Том, повернувшись к Оскару и подогнув одну ногу. – Я хотел развестись и продолжать просто жить с тобой, это тоже чистая правда. Я не хотел носить кольца, они были для меня в тягость из-за уз, которые символизируют. Вот, я признался. Я думаю, что причина раскола в браке, он стал для меня слишком сильным стрессом. Это моя вина. Дело не в тебе, а в тараканах в моей голове. Я не буду рассказывать, что думал и чувствовал на протяжении всех месяцев, потому что это неважно.

- Почему ты не говорил? – задал Оскар самый главный вопрос, из отсутствия ответа на который вытекали все прочие.

Том потупил взгляд.

- Потому что не хотел, чтобы тебе было неприятно. Для тебя всё это важно: брак, кольца, контракт...

- Да, как сейчас, мне намного лучше, - хмыкнул Шулейман и отвернул голову в сторону.

Том прикусил губу и осторожно взял Оскара за руку.

- Ты злишься на меня? – спросил негромко, всецело сознавая свою вину. Но вина не заставляла быть честным на сто процентов и даже на пятьдесят, он уже сам в себе запутался.

- Не знаю, - честно ответил Шулейман и посмотрел на него. – Что с остальным? С работой?

- Давай об этом в другой раз? – попросил Том, подкупающе заглянув в глаза. – Всё это детали, которые по отдельности не имеют веса. Главное я сказал.

Шулейман был не уверен, что им стоит бороться, что у него есть, за что бороться. Впервые за долгие годы он смотрел на Тома и ничего не чувствовал, кроме выжженного опустошения, как едкой солью присыпанного раздражением. Но понимал, что там, за глушащим перенапряжением, по-прежнему есть то, за что можно убить, умереть и расшибиться в лепёшку. Любит ли он? Любит. Просто ненавидит за то, что происходит, за то, что всё не так, как было и как хочется ему.

Оскар протянул руку, положил ладонь на щёку Тома – и пихнул его вбок, на кровать. Посмотрел на него, непонятным внимательным взглядом изучая черты лица и тела, обвёл ладонью руку, бок до середины бедра, вернулся к груди, к плечу и снова толкнул, переворачивая на бок. Так повторялось раз за разом, только время первых двух действий сокращалось: смотрел, касался, толкал. За плечо или за футболку брал и шкуматал, валяя по постели и ничего не говоря. Это были действия на грани, но отсутствие боли не делало их не насилием. Такое обращение не было приятно, но Том интуитивно угадывал, что Оскару это нужно – выпустить пар хотя бы так, хотя бы часть, чтобы не громыхнуло. Молчал и не мешал, послушной тряпичной куклой падая и перекатываясь вслед за рывками Оскара. Волосы растрепались, лицом он то и дело падал в покрывало, пока Оскар швырял и валял его как шавку.

- Можешь ударить меня, если хочешь, - предложил Том.

И сейчас, в этих обстоятельствах, он на самом деле не обиделся бы на побои и воспринял их как должное, как необходимое.

- Ударил уже, - сказал Шулейман, опустив руки, и в голосе его звучало сожаление.

Его тоже кидало из стороны в сторону. Но если Том, хоть и испытывал неудобство от таких качелей, качался на них всю жизнь и был привычен, то Оскар впервые сталкивался с подобным состоянием, и оно разбивало на куски. Его швыряло из крайности в крайность. То ненавидел Тома и раздражался, то любовь билась вместо пульса. То обнять хотел, поцеловать, уложить с собой в постель, то истово, бешено желал ударить, измордовать. Он устал, хотел сложить с себя полномочия ответственного за Тома и всё закончить, потому что не вывозил, нет никаких сил продолжать и желания продолжать, иногда казалось, тоже нет. Ловил порыв отпустить Тома, нет, не отпустить – прогнать, чтобы перестал рвать сердце и сводить с ума. А в другой момент хотел ни за что не отпускать и быть рядом во всём и несмотря ни на что. Последнее перевешивало, пересиливало, гнало кровь. Чем быть без Тома, лучше ломаться вместе с ним.

Сев, Том ободряюще и примирительно улыбнулся уголками губ, давая понять, что не в обиде за рукоприкладство. Не помнит уже. Когда это было? Но они не заговорили, не клеился разговор, который никто не начал, и голову постепенно захватывали всякие мысли. Том сидел на их кровати, которая больше не принадлежала только им двоим, и не мог об этом не думать. Слишком много всего произошло на этой кровати: он и Оскар, Оскар и Джерри... А сколько прошло через неё до того, как он в ней обосновался? Сотни... Том присмотрелся – нет, это не та кровать, которая стояла здесь в первые годы их с Оскаром знакомства, стало быть, помнит она не настолько много, но всё равно не одного его. Наверняка не одного, потому как она была здесь на тот момент, когда он въехал в последний раз, а значит, Оскар ею пользовался до того, в том числе не только для сна. Внезапные размышления вызывали неприятное чувство: в супружеской постели он последний, но не первый и далеко не единственный... Но те безликие женщины, чьи тел призраки хранил матрас, не так заботили, они в прошлом, у них нет имён. Главное, что ныне эта кровать принадлежала троим: Оскару, ему и Джерри, а с Джерри он не мог ни соперничать, ни бороться. Их просто трое, кровать всё помнит.

Том наткнулся взглядом на дырку от пули в изголовье кровати, служащую напоминанием об остром моменте. Разглядывал её долго, обвёл пальцами, поковырял. Джерри в Оскара стрелял. А Оскар... Эту мысль Том не продолжал, он знал и этого было достаточно. Но недостаточно было сил, чтобы не смотреть на эту метку, что останется с ними. Видя его действия и угадав нелёгкие мысли, Шулейман сказал:

- Я хотел заменить кровать, но не дошли руки, не успел. Куплю новую.

- Не надо, - качнул головой Том. – Меня это не волнует.

Он отсел от изголовья и отвернулся, посмотрел на Оскара. Взгляд опустился к плечу Оскара, скользнул по рубашке, под которой ничего не выделялось, но Том знал, что там.

- Как ты? – спросил Том. – Болит?

- Нормально всё, заживает, - не отмахнулся, но ответил Шулейман.

Том помолчал немного, подсел ближе и протянул руку, касаясь воротника рубашки:

- Можно?

Шулейман кивнул. Том аккуратно оттянул рубашку в сторону, оголяя его плечо. След от ранения ещё был свеж, Том изучал его взглядом, невесомо обвёл кончиками пальцев, не решаясь коснуться центра, формирующегося рубца, который – останется шрамом или рассосётся? Войди пуля немного ниже и левее, она бы разбила рисунок радостных мультипликационных Тома и Джерри. И пробила бы лёгкое. Сместись она ещё левее, попала бы в сердце. В сердце... Том знал, что Джерри не промахнулся, а целился именно в плечо, но существовало так много вариантов более страшного исхода.

- Не понимаю, почему он это сделал... - тихо проговорил Том, растерянным взглядом водя по коже Оскара.

- Ты вправду не понимаешь, почему? – в ответ спросил тот, бесстрашно намекая на своё преступление.

- Я знаю – за что. Но я не понимаю – как? Я был уверен, что Джерри не может причинить тебе вред... - проговорил Том в полной растрепанности мыслей и чувств.

- Надеюсь, из-за этого ты не захочешь снова уйти? – спросил Оскар через некоторую паузу.

Том отрицательно качнул головой:

- Нет. Но... Я всё равно не понимаю, - этот случай не укладывался у него в голове, ломал всё то, что давало ему уверенность, и вместо неё оставлял хаос.

- А я понимаю. В конце концов, я сам нарвался, - сделал Шулейман невиданное – признал вину. Но только потому, что перед ним Том, по отношению к Джерри он по-прежнему считал себя правым и ничуть не раскаивался за причинённое насилие. – Джерри защищает тебя любой ценой, и если для этого нужно выстрелить в меня, он выстрелит. Но заметь, он выстрелил так, чтобы не нанести мне серьёзного вреда.

- Ты уверен, что он не промахнулся? – Том поднял к нему взгляд.

- Я думаю, ты сам в этом уверен, - разумно ответил Оскар.

И Том не мог с ним не согласиться. Если бы Джерри хотел всадить пулю в более опасное место, он бы не промахнулся, тем более что Оскар не двигался и расстояние было малым. Но что будет, если Оскар совершит более серьёзный проступок?..

- Всё честно – я пустил ему кровь, он мне, - усмехнулся Шулейман.

Но весёлое выражение быстро сошло с его лица. Он помолчал и обратился к Тому с признанием:

- Я изнасиловал Джерри.

Страшно об этом говорить, тянет сделать вид, что ничего не было, ведь так намного проще, да и сделанного уже не исправишь, но он должен сказать. Том знает, и они должны это обсудить, чтобы данный непростой эпизод не стал очередным молчанием между ними. Чтобы Том не загнал вглубь тяжёлые чувства, что ещё больше его подточат и могут аукнуться когда-нибудь в неподходящий момент.

- Я знаю, - спокойно ответил Том, не поднимая глаз.

- Что ты думаешь по этому поводу? – серьёзно спросил Шулейман, желая услышать правду, какой бы она ни была.

Том подумал и пожал плечами:

- Ничего.

- Ничего? – скептически переспросил Оскар, слабо веря в то, что Том может равнодушно относиться к изнасилованию.

- Это плохой поступок, я его не одобряю, но я понимаю, почему ты так поступил, ты хотел секса и был зол. Я не осуждаю тебя, не злюсь и не обижаюсь, - объяснил Том. – И если ты когда-нибудь обойдёшься со мной так, я тоже прощу.

Удивительно. Не человек, а фокус: на ерунду обижается, а серьёзный проступок простил и готов простить ещё раз. Но оно и к лучшему, поскольку мелкие обиды и забываются быстро, а изнасилование могло бы надолго оставить грязный отпечаток... Шулейман не стал убеждать Тома, что он на самом деле чувствует что-то тягостное, и выпытывать эту правду, поверил ему – и не прогадал. Но это было не всё, что он хотел сказать.

- Я спал с Джерри, - признался Оскар. – Первым утром после того, как ты попросил меня этого не делать, и ещё один раз, вначале.

Должен был облегчить свою совесть, и будь, что будет. Быть может, всё сложилось бы иначе, если бы не промолчал с самого начала, ведь именно чувство вины за измену с Джерри заставило вести себя неправильно и нехарактерно себе и встало между ними стеной.

- Об этом я тоже знаю, - без намёка на истерику сказал в ответ Том.

Не дождавшись от него эмоций или ещё каких-то слов, Шулейман вопросительно выгнул брови:

- И? Ты не ревнуешь?

- Нет.

- Почему? – глупый вопрос, но это же Том, демон ревности, который с пеной у рта запрещал прикасаться к его альтер, а сейчас сидит и демонстрирует завидное спокойствие, если не равнодушие. – Ты же всегда ревнуешь?

Том пожал плечами:

- Прошлого я всё равно не могу изменить, оно уже случилось. Зачем к нему ревновать? Переживать и действовать стоит тогда, когда можешь как-то повлиять на ситуацию.

Вот! Может же говорить, рассуждать разумно и даже мудро. Но почему же когда дело касается его личных переживаний и проблем, Том превращается в трёхлетнего ребёнка в кризисе, который на что угодно вопит: «Я сам!».

- Понятно. Ты ревнуешь только к будущему.

- Наверное, да, - согласился Том. – Если бы я ревновал к прошлому, давно сошёл бы с ума.

- Шпилька засчитана. – Оскар выдержал короткую паузу и усмехнулся, в этот раз не натянуто. – Твоя ревнивость порой пугает, но пока она есть, я могу быть уверен, что ты меня любишь.

- А ты меня совсем не ревнуешь, - припомнил Том, но не в качестве укола.

- Моя ревность проявляется иначе.

И то правда. Не обязательно ревновать ко всему, что движется, чтобы быть ярым собственником, бдительно следящим за тем, что происходит с его собственностью, кто к ней прикасается и как смотрит.

«Если нужно выстрелить, он выстрелит...».

Том не мог видеть мысли Джерри, но он его чувствовал. И чувствовал, что тот в качестве запасного плана задумывается о радикальном устранении проблемы, что он готов на это пойти. Что делать? Что он может сделать? Бежать, бежать, бежать!.. Но смысл? Оскар всё равно его найдёт, а Джерри большего не надо, чтобы исполнить страшное дело. Вечером, оставшись на время в одиночестве, Том думал обо всём этом, что было очень тяжело.

Джерри готов убить. От этого понимания стыла кровь и взрывалось сердце. Он не посмеет! Не посмеет! Но посмеет и его не спросит, не нужно себе лгать. Джерри сделает всё, что необходимо. Не подумает, каково Тому будет потом, без Оскара. Раз Джерри готов пойти на это, значит, уверен, что так будет лучше, что Том сможет жить после Оскара. Наверное, Джерри прав, он сможет, но... Том не был не согласен мириться с ещё чьей-то кровью на своих руках, тем более с кровью Оскара.

В комнате, которую Джерри облюбовал своей спальней, Том сел за стол и положил перед собой чистый лист. Джерри и мысленное послание бы получил, но Том хотел сделать его материальным, чтобы Джерри мог взять его в руки и точно отметил содержание. Том взял в руку ручку и приготовился писать, застыв над белоснежной бумагой. В голове билось: «Ненавижу тебя!», рвалось выплеснуться на лист. Но если начнёт с ненависти, если будет писать на эмоциях, получится просто крик, а ничего разумного не выйдет. Им нужно договориться, а не биться друг против друга. Джерри должен его услышать и понимать, что он серьёзен.

Подавив внутренний крик, Том отдал предпочтение разуму и коснулся ручкой листа, выводя слова:

«Джерри, я знаю, о чём ты думаешь. Не лезь. Не вздумай убивать Оскара. Если ты это сделаешь, я убью себя. Не потому, что так сильно его люблю или не могу без него жить, а потому, что ты не имеешь права совершать такие поступки.

Если ты хочешь жить, если хочешь, чтобы жил я, должен жить Оскар. Не иди против меня»...

«Мой милый Том, я никогда не действую против тебя».

За сосредоточенностью мыслей и чувств Том не услышал в глубине головы этого ответа, произнесённого Его голосом.

Дописав, Том перечитал короткое, но ёмкое письмо. Вспоминал грохот выстрела, крик, кровь, дыру в изголовье кровати и свежий рубец, которые видел сегодня, своими глазами. Думал: «Как ты мог?».

«Признайся себе, что я исполнил твоё страшное потаённое желание. Помнишь тот раз на кухне? Разве твоё желание воткнуть нож в разделочную доску не было вторым?».

Было. Но Том себе в этом никогда не признается. Игры с пистолетами и ножами... Тот раз, о котором говорил Джерри, не был ни единственным, ни первым. Иногда вспышками Том испытывал не основанное на злости или любой другой негативной эмоции желание выстрелить в Оскара или ударить его ножом. Просто так странные мысли не помещали, Том никогда не думал о том, чтобы убить или покалечить Оскара, но когда держал в руках какое-то оружие, бывало, что хотелось его применить. Без преследования некого результата и мыслей о нём, просто так. Как будто не понимал, что другой человек тоже живой, и удар ножом его убьёт или как минимум причинит вред. Том считал, что такие желания всех посещают, естественно, запрещал себе их исполнять, подавлял и не видел смысла говорить о своих мимолётных порывах, ведь это нормально.

Том по-прежнему не слышал свою вторую половинку, тёмную сторону личности. Отложил ручку, убрал письмо в ящик стола, где Джерри легко сможет его найти, но не найдёт Оскар, и сел прямо. Несколько минут он молчал в тяжёлых раздумьях и, решившись, тихо сказал:

- Джерри, поговори со мной.

«Я внимательно тебя слушаю».

- Ты не убьёшь Оскара.

Том говорил, но не слышал ответов и не чувствовал, что его сейчас кто-то слышит, мешал блок неприятия. Мог только надеяться.

- Перестань всё рассказывать Оскару. Я сам разберусь, его это не касается.

«Рассказывай ты, я буду только рад. Но ты ведь этого не сделаешь, верно? Потому извини, ничего обещать не буду».

- Джерри...

Том много чего хотел сказать, глядя в стену над столом, но предложения спутывались в голове и застревали в горле. Хотел попросить, чтобы Джерри ушёл и не возвращался, но есть ли в этом смысл? Замолчав, он почувствовал холод и безысходность. Но продолжил, поскольку ничего другого придумать попросту не мог.

- Не учись водить машину. Пожалуйста, не надо. Я сам это сделаю, я хочу сам.

«Могу ли я положиться на твоё обещание?».

Том не знал, хочет ли он водить, никогда не представлял себя за рулём, но точно знал, что не хочет, чтобы Джерри учился за него. Так глупо – разговаривать, по сути, с самим с собой, с пустотой, потому как обращался он всё-таки не к себе, и чего-то ждать. Он дважды ненормальный. Или в квадрате, как вам угодно.

Дверь в комнату открылась, и Том обернулся к ней.

- С кем ты разговариваешь? – спросил Шулейман с порога.

- С Джерри, - ответил Том, теперь боясь ещё и того, что Оскар узнает, о чём на самом деле он говорил. – Просил его не возвращаться.

- А, это хорошее дело, - кивнул Оскар, прошёл к кровати, сел и вопросительно воззрился на Тома. – И что он ответил?

- Не смешно, - понуро сказал Том.

- А я шучу?

Поняв, что Оскар не издевается, Том ответил нормально:

- Ничего не ответил. Он же выключен, когда активен я. Только в один короткий период было так, что я мог его слышать.

«Зачем ты лжёшь?», - вопрос принадлежал не Джерри, а собственному внутреннему голосу.

Не о том, что не услышал ответа, а о содержании разговора, обо всём. Вздохнув, Том поднялся из-за стола и сел рядом с Оскаром.

«Зачем ты лжёшь?».

Паршиво так. Убегая от чувства вины, Том положил голову Оскару на колени, собравшись клубком. Шулейман не видел выражение его глаз, и это хорошо, потому что они отражали всю тяжесть гнетущих чувств и дум. Зачем он лжёт? Почему не может сказать правду? Том сам начал задаваться этими вопросами, но единственным ответом было – не могу.

Не знал, как будет разбираться с ситуацией и добиваться излечения, но был уверен, что справится самостоятельно и хотел только так. Почему-то не принимал, что проблему двоих нужно решать вдвоём, в этом смысл брака и любого партнёрства. Не чувствовал лишённую голоса очень правую частичку себя, говорящую, что он не вывозит и не вывезет разобраться в одиночку.

Сохраняя молчание, Шулейман гладил его по голове и перебирал волосы, а Том был здесь, но не здесь, в своём стыде за молчание и ложь, от которых не хотел отказываться. Не мог. Уже не мог. Тепло и холодно одновременно, контакт и одиночество, чувство вины и уверенность в том, что прав.

Том поднялся, сел, опёршись на правую руку. Обвёл взглядом лицо Оскара, что было близко, и предложил:

- Давай займёмся сексом?

- Я всеми конечностями и прочими выступающими частями тела только за. Но у меня с этим могут возникнуть проблемы.

На лице Тома отразилось оправданное недоумение, и Шулейман уточнил:

- Лопатка ещё не срослась, большинство поз мне недоступны.

- Я могу быть сверху, - с готовностью озвучил выход Том. – В смысле верхом.

- Принято.

Оскар говорил вполне как обычно, изъявлял искреннее желание. Они оба не притворялись и оба понимали, что это лишь один слой реальности, а на втором их корабль попал в лютый шторм, и они пытаются его спасти или хотя бы стабилизировать.

- Ещё кое-что, - сказал Том. - Ты не возражаешь, если я не буду готовиться?

Том терпеть не мог проводить чистку непосредственно перед сексом, это сбивало настрой и создавало эффект подготовки не к сексу, а к какой-то операции. Он предпочитал проводить необходимую процедуру в начале дня, и за несколько лет гомосексуальной жизни с Оскаром использование анального душа стало для него такой же рутинной утреней привычкой, как чистка зубов. Но сегодня не до того было, забыл.

- Не готовься, - разрешил Оскар. - Если чувствуешь, что не очень чистый, надену резинку.

- Не надо презерватив, - несколько смутившись, мотнул головой Том. – У меня всё в порядке.

- Как знаешь.

Закусив губы, Том посмотрел на Оскара. Снова это знакомое чувство – странно начинать, когда не само по себе так получается, а оба знаете, что будет. Но не в первый раз уже, не нужно думать и мяться. Надо только начать. Пока Том думал, Шулейман взял его сзади за шею и поцеловал. И правда, нужно только начать, все волнения растворились в темноте опустившихся век.

За полтора месяца отсутствия Том и забыл, как потрясающе Оскар целуется, как виртуозно владеет языком. Ммм... Так вкусно, что впору мычать от удовольствия, как при поедании самого искусного десерта. Блаженствуя и принимая в поцелуе активное участие, Том обвил Оскара рукой за шею.

Шулейман плавно опрокинул Тома на спину, но Том мягко упёрся ладонями в его грудь и поменял их местами, аккуратно, помня о травме, уложив на спину Оскара.

- Лежи. Я всё сделаю сам.

Заманчивое предложение для разнообразия полежать бревном, пока Том старается для их общего удовольствия. Хотя Оскар не думал, что справится с этой непосильной задачей. Не трогать Тома, не притягивать к себе за бёдра, не подминать под себя – это как?

Том сразу избавил себя от всей одежды и Оскара тоже раздел, поскольку оба знали, что сейчас будет, и в продолжительной прелюдии не нуждались. Но, достав из ящика тумбочки флакончик смазки, Том подумал секунду-другую и вместо того чтобы нанести лубрикант на член Оскара, склонился и погрузил его в рот.

Шулейман закусил губы, не ожидал, что Том решить помедлить и побаловать его – или помучить, как знать. Наблюдал, как его белокурая голова опускается, поднимается и выписывает фигуры... А Джерри никогда не делал ему минет, у него принципы. Но можно представить, что это Джерри обхаживает его, образ один в один, когда глаза у Тома закрыты.

Что за чёрт? Какой нахрен Джерри? Оскар выбрасывал, пинками вышвыривал из головы непрошеные мысли, но они возвращались. Эти мысли не только мешали сами по себе, но и провоцировали размышления о том, почему он об этом думает. С каких это пор он думает во время того, как Том отсасывает ему, одурительно приятно благодаря старательности и умению заглатывать под корень и не кашлять?

Все эти размышления отвлекали так сильно, что ослабла эрекция. Том почувствовал это и удивлённо и вопросительно посмотрел на Оскара. Во взгляде его так и читалось: «Я сделал что-то не так?».

- Извини, я задумался. Всё круто, продолжай, - отмахнулся Шулейман, после чего положил под голову здоровую руку и закрыл глаза, настраиваясь на удовольствие без лишних мыслей.

Том тоже удивился тому, что Оскар в такой момент думает – Оскар в такие моменты Не думает, - но у них сложная ситуация, есть о чём подумать, потому не стал заострять на этом внимание и вернулся к делу. Темнота помогала, фантазия разгулялась не настолько, чтобы рисовать образ Джерри под закрытыми веками, потому Шулейман смог всецело отдаться процессу, и потом, когда взглянул вниз, на Тома, увидел только его, самозабвенно придающемуся оральному ублажению, придерживающему ствол у основания тонкими пальцами, когда не надевался до упора. У него очаровательно подрагивали опущенные ресницы. Слюна выделялась обильно, стекала по стволу, от неё развратно блестели раскрасневшиеся губы, между которыми скользил толстый член. Потрясающая картина, смотрел бы и смотрел. Но ограничиваться ртом Оскар не хотел, и Том был с ним солидарен.

С ненамеренным влажным звуком выпустив член изо рта, Том поднялся выше и встал на колени над бёдрами Оскара. Тот его остановил:

- Плохая идея – без подготовки.

- Я уже.

Не поверив на слово, Шулейман развернул Тома боком и отметил влажные разводы смазки на ягодицах, доказывающие, что Том работал обеими руками в двух направлениях. Выдавив смазку на ладонь, Том нанёс её на Оскара, несколько раз проведя кулаком верх вниз, ещё раз мазнул себе между ягодиц и, присев, приставил головку к входу. Надавил, ощущая растяжение расходящихся мышц.

Произошедшее с Джерри сексуальное насилие не стало для Тома травмой и поводом избегать близости. Но тело всё помнило, помнило причинённую боль и травмы. На добровольное проникновение тело ответило болью, фантомной, а следом несильной, но реальной, и мышцы сократились. Том остановился и свёл брови. Он хотел, он настроился, но тело-предатель злопамятно запомнило эпизод насилия и противостояло близости с тем, кто его свершил, или вообще с кем угодно, этого Том знать не мог. Очередное противоречие, на этот раз тела и сознания. Но это ерунда, это всё в голове, вернее, простите, в заднице, поскольку как раз таки головой Том хотел близости и не видел поводов её избегать, а нижняя часть тела имела иной взгляд на ситуацию. Но голова сильнее, сомнений в этом быть не может, надо только переступить через не очень приятные, останавливающие чувства, и они отступят. Выдохнув, Том расслабил бёдра и, позволив силе тяжести сделать своё дело, одним движением опустился до конца.

- Сколько раз я тебе говорил не садиться одним махом? – через недовольство проявил заботу Шулейман. – Ты бы ещё с разбега запрыгнул!

- Всё в порядке, - не открывая глаз, срывающимся голосом проговорил Том. – Мне нравится, когда ты так... глубоко...

Оскар покачал головой, но ничего не сказал. Не тратя много времени, чтобы привыкнуть к наполненности, Том обернулся к ногам Оскара, думая, на что ему опереться, ведь на плечи нельзя, и приподнялся, чтобы в следующее мгновение снова насадиться, и ещё раз, и ещё, и ещё. Без опоры на руки он двигался на крепком члене, так приятно раздвигающем всё внутри. Взглядом пожирая его, облизывая сантиметры гибкого тела, Шулейман не мог не задумываться, что же будет делать, когда Том устанет? Как показывала практика, Том ещё ни разу не смог в позе наездника отпрыгать от начала и до конца. А ближе к оргазму его и вовсе нередко парализовывало, и оставалось только подминать под себя и доводить до криков и полной истомы.

Том заламывал руки к груди, шее, лицу, касался пылающей белой кожи, в удовольствии жмуря глаза и закидывая голову, пока ускорял рывки вверх и вниз. Шулейман скользил по нему взглядом, по животу, груди с маленькими торчащими сосками, лицу с выражением истинного блаженства.

«Взамен я попрыгаю на тебе верхом, как ты хотел», - без спроса вспомнились слова крысы и всё изменили.

Джерри этого так и не сделал, принципиальная ленивая сучка. Но Оскар начал видеть его – сейчас. На разомкнутых губах видел лукавую ухмылку, вместо опущенных век дерзкий взгляд в глаза и слышал змеиный голос: «Нравится?». Фантазия обезумила и воле не поддавалась, как ни старайся. Оскар закрыл глаза. Помогло. Но как только он поднял веки, вновь увидел на себе белокурую суку вместо Тома. Этот лукавый распутный образ разъедал мозг и глаза, накладывался на реальность и был непреодолим. Закрыть глаза, открыть. Не будет же он всё время лежать с закрытыми глазами?

Сука, Джерри!

«Реальность оправдывает твои ожидания?».

- Подожди, - Шулейман остановил Тома, придержав за бёдра.

Том удивлённо и непонимающе посмотрел на него. Облизнув губы, Оскар сказал правду:

- Я вижу Джерри.

Хуже вещи не придумать, что можно сказать во время секса. Но не трахаться же с образом Джерри, пока трахаешься с Томом. Дурдом! Лучше признаться и что-то с этим сделать, поскольку ненормальная воображаемая измена не приходилась Шулейману по душе и только отвлекала.

Изумление на лице Тома стало ярче. Поняв Оскара буквально, он завертел головой по сторонам, ища свою альтер, явившуюся не ему.

- Не в этом смысле, - сказал Шулейман, и Том снова остановил на нём взгляд. – Я вижу Джерри вместо тебя из-за цвета волос и причёски, это его образ.

Том подумал и, найдя выход, поднялся с Оскара и поспешил к шкафу. Странно было бегать после того, как только что встал с члена, внутри ныла растянутая полость и, казалось, ощущался холодок проникающего в нутро воздуха, но это, конечно, лишь игра воображения. Порывшись в ящиках, Том нашёл и натянул на голову самую обычную спортивную чёрную шапку, спрятав под неё все волосы. Потратив ещё немного времени, он выудил на свет чёрную маску, купленную Джерри неизвестно для какой цели и доселе не использованную, и, поддавшись родившейся из ничего игривости, нацепил на лицо. Не в силах держать гнущиеся вверх уголки рта ровно, вернулся к кровати и снова оседлал Оскара.

Чертёнок. Презабавный и такой милый. Кто, ну кто ещё после признания, что вместо него видят не того, без обид побежит, нацепит шапку и вернётся? С любовной усмешкой Шулейман провёл рукой по его лицу, сдвигая маску вверх:

- Хочу видеть твоё лицо.

Теперь никакого Джерри. Сучий образ не выдержал столкновения с неординарной находчивостью Тома и его улыбкой. Только Том, которого так хотелось... Как только ни хотелось! Смотреть, касаться, обладать! Шулейман провёл ладонями по бокам Тома, и Том, приподнявшись, вновь насадился на него. Быстро вспомнил, на чём они остановились, приноровился и стремился к большему.

Как в воду глядел, что невозможно смирно лежать, пока котёнок объезжает его. Оскар сел, обхватил Тома за поясницу и целовал и вылизывал плоскую грудь, твёрдые чувствительные комочки сосков. По возможности нежно Том пихнул его обратно, велев лежать. Отклонился назад, ускорился, водил тазом не только вверх и вниз, снова приязненно жмурясь.

- Это издевательство! – шутливо возмутился Шулейман. – Как можно лежать и ничего не делать, когда ты такое творишь?

- Заткнись, - не останавливаясь, отрывисто сказал Том. И открыл глаза, добавил мягче: - Лежи... Пожалуйста... Я сам...

Можно ли ему отказать? Пожалуй, нет.

Недооценил Оскар Тома, ошибся, что тот раньше времени выдохнется, и придётся брать бразды правления в свои руки. Том более чем резво прыгал на нём, срываясь в ожесточённость, остервенелость движений, которые должны были приносить ему уже боль, но нет. Приходилось тормозить себя, даже останавливаться на секунды, чтобы не кончить раньше Оскара, поскольку знал, что в противном случае растечётся неосмысленным желе и не сможет продолжать. Только когда почувствовал оргазм Оскара, Том отпустил себя и тут же горячо излился ему на живот и грудь, содрогаясь всем телом, сгорбившись над ним.

Прекрасное зрелище. Шулейман насладился им и, когда Том расслабился, обмяк, с ухмылкой положил ладони на его бёдра:

- Я голосую за второй заход без перерыва.

- Во второй раз подряд я кончу через минуту. Ты же знаешь, - ответил Том со слабой усталой улыбкой.

- Значит, для тебя это будет второй, третий и так далее раз, - сказал Оскар, не видя проблемы.

- Я столько не смогу.

Том смог. Поддался и ничуть не пожалел, поскольку сам хотел того же. Потом Оскар долго курил, Том сидел рядом и дышал знакомым до невозможности дымом сигарет, которым Шулейман не изменял с момента их знакомства. И ощущал такое спокойствие, будто всё хорошо, будто нет никаких проблем, нет пяти месяцев нового раскола и Джерри внутри, а они всего лишь не очень обычная молодая супружеская пара.

- Я хочу тебе кое в чём признаться, - сказал Шулейман и взглянул на Тома. – Джерри никогда не делал мне минет, и когда ты сосал, я представлял, что это он.

Всякой реакции он ожидал, но не того, что Том со всей дури врежет кулаком ему в больное плечо. Том сам этого не ожидал, просто привычно не подумал и сделал. И испугался, когда Оскар зашипел от боли и схватился за плечо. Но эмоции молниеносно сделали очередной кульбит, и испуг Том выразил не сожалением, а наездом:

- Ты идиот! Нельзя мне такое говорить! Я же себя не контролирую! Я идиот!

Шулейман услышал его и – рассмеялся. С его реакций, с его криков.

- Я идиот, ты идиот – мы идеальная пара, - произнёс Оскар сквозь смех. – Так ты же не ревнуешь к прошлому, за что мне прилетело? – поинтересовался весело.

- Фантазия – это не прошлое, а дорога в будущее, половина будущего действия, если его не пресечь, - ответил Том со знанием дела.

Всё, это последняя капля. Едва успокоившись, Шулейман снова взорвался смехом. Позабыв о боли, хохотал от души как никогда, не в силах остановиться – это всё колоссальное напряжение разряжалось и окончательно выходило.

Том насупился, наблюдая за покатывающимся со смеху, заливающимся супругом. Ни разу он не видел, чтобы Оскар так хохотал.

- Чудо ты, - смахнув выступившие от смеха слёзы, Шулейман подсел ближе и обнял Тома одной рукой. Чмокнул в скулу. – Стукнутое на всю голову. Зато теперь я знаю, что мне надо сказать, если вдруг захочу умереть мучительной смертью, - и вновь засмеялся.

Том неодобрительно глянул на него, но не обиделся, и слегка приподнявшиеся уголки губ говорили о том, что ему тоже светло. Перестав ржать, Шулейман Тома не отпустил, ненавязчиво разглядывал лицо, гладил по плечу. Положил ладонь на его щёку и попросил:

- Останься на Новый год.

Приласкавшись к большой горячей ладони, Том потупил взгляд и закусил губы. Как и перед днём рождения, он чувствовал, что этот праздник, который новый год, пропустит. Но он не сказал «Я знаю, что меня не будет», а только попросил:

- Следи на празднике за Джерри, чтобы он не переспал с кем-нибудь. Лучше с тобой.

- Не думаю, что между нами возможна какая-то связь после того, что было.

- Да, действительно, - кивнул Том, не поднимая глаз.

- Останься, - повторил Оскар через паузу. – Не хочу встречать праздник с Джерри.

- Ты можешь поступить так, как во второй наш новый год: отметить числа десятого января и сделать вид, что праздника не было, а он только должен наступить.

- Почему раз в месяц? Ты проверяешь, изменялось ли что-то? – задал Шулейман важный вопрос, на который наталкивала нынешняя система переключений.

- Нет, не проверяю. Была бы моя воля, я бы не уходил. Ты помнишь, как я радовался, когда проснулся на второе утро? – Том посмотрел на него со всей неподдельной искренностью. – Но... Но я никак не могу на это повлиять, - с сожалением покачал он головой.

- Я думаю, что можешь.

- Оскар, - Том снова покачал головой. – Не обвиняй меня в том, что я болею. Раньше переключение действительно в некотором смысле зависело от меня, оно наступало, когда я совсем опускал руки. Но сейчас всё иначе, и я не понимаю – как? В прошлый раз я был счастлив, я верил, что останусь, но заснул я в октябре, а проснулся сегодня, спустя полтора месяца.

- Я не осуждаю. Но явственно прослеживается определённая система, что должно что-то значить.

- Система дала сбой, - парировал Том. – Я вернулся не через месяц, а через полтора. Так есть ли система, или это совпадение?

- Если бы ты вернулся в срок, то имел бы дело со свежими последствиями изнасилования и моего ранения. Не удивительно, что ты задержался.

- Хочешь сказать, что я струсил и намеренно отсиделся, пока не прошло больше времени? – такое предположение Тома обидело.

- Не совсем. Но смысл такой.

- Оскар, прошу, - Том вздохнул, отсел немного. – Всё хорошо, не надо портить этот вечер.

- На протяжении года всё было хорошо, по крайней мере, для меня, но – привет, Джерри.

Том вновь вздохнул, потупил взгляд, не ответил. Шулейман взял его за подбородок, подняв голову, и серьёзно, без наезда спросил:

- Что тебя во мне не устраивает?

«Меня во мне многое не устраивает, не в тебе», - подумал Том. Но он не хотел, не мог и не знал, как это исправить.

- Не молчи, - сказал Оскар. – Я не буду ругаться и попытаюсь измениться, скажи правду.

- Не надо меняться, - негромко ответил, а скорее попросил Том. – Проблема во мне. Это не красивые слова, а правда.

- В чём проблема?

- В том, что я – это я, - ответил Том честно, и нет, и наполовину. Хотел скрыть свои неприглядные мысли и чувства, которых Оскар не заслуживал, и на самом деле верил, что дело только в нём самом. Сплошная двойственность.

Шулейман поднял его лицо выше, заглянул в глаза.

- Я тебя брошу, если в новом году ситуация не изменится.

Том не испугался, поскольку понимал, что угроза пуста, и по лицу это было видно. Но показательно немедленно исполнить угрозу у Оскара не хватало духа. Как он может выгнать Тома, если больше всего хочет, чтобы он остался? Том неидеальный, раздражающий, больной и просто ненормальный, но он даёт жизни тот смысл, что ни за какие деньги не купишь. Он стоит того, чтобы любить и ждать, иначе не получается, даже когда опускаются руки.

- Я тебя пойму, если бросишь, - подыгрывая, тихо сказал Том.

Шулейман снова взял его за подбородок, посмотрел в глаза, мазнул взглядом вниз по скулам и поцеловал.

«Останься».

«Не смогу».

Том не думал, он знал. У них снова есть только этот день, что уже идёт к концу, едва ли два.