Трое

Это сильнее меня,

Это больнее огня,

Я никогда не кричу,

Только тебя я хочу.

Это страшнее беды,

Это важнее воды,

Это сильнее меня,

Это сильнее меня!

Гости из будущего, Это сильнее меня©

В этот раз Том проснулся спокойно, не истерил и не выглядел особенно подавленным. Встал и пошёл в ванную. Перед зеркалом вынул из ушей серёжки и бросил в раковину, ничуть не заботясь о том, что швыряется драгоценностями. После душа он встретился в коридоре с Оскаром, которого ещё не видел сегодня, так как проснулся в другой спальне.

Оскару хватило полутора секунд, какого-то необъяснимого чувства-радара, щёлкнувшего внутри: «Он», чтобы понять, что перед ним не Джерри, и отсутствие серёжек в аккуратных, беспощадно проколотых на прошлой неделе мочках окончательно убедило, что сегодня праздник, вернулся Том. Ничего не говоря, Шулейман в пару шагов преодолел разделяющее их расстояние, подхватил Тома и сжал в объятиях, притиснул к стене, зажав между ней и собой. Уткнулся носом в изгиб шеи и закрыл глаза. Том пах свежим гелем для душа, запах которого Оскар уже начал забывать, только что вымытым, чистым до скрипа телом. Собой.

Том несколько опешил от такой медвежьей нежности, но послушно повис в его объятиях, ожидая, когда Оскар закончит, что он там хочет сделать.

- В следующий раз – сразу ко мне, - сказал Шулейман, поставив Тома обратно на пол и требовательно заглядывая ему в глаза.

Том кивнул.

- Вслух.

Противореча собственному требованию говорить или вовсе забыв о нём, Оскар протянул руку к лицу Тома, коснулся рта, провёл в одну сторону, в другую, растягивая губы, касался с нажимом острого края зубов. Огладил его лицо, размазывая по растягиваемой коже чуть-чуть попавшей на пальцы слюны, в то время как Том стоял руки по швам и хлопал ресницами, снова пытаясь понять, что он делает.

Не объяснив, почему превратился в тактильного маньяка, Шулейман поцеловал Тома, прижал к себе, ощущая под сердцем рычащее утробное урчание от удовольствия, от вкуса губ, слюны, умеренно мятной зубной пасты.

- Я бы с удовольствием пренебрёг завтраком, - проговорил Оскар, на секунды прерывая поцелуй, покачиваясь, прижимаясь к бедру Тома. – Или ты как обычно умираешь от голода?

- Я хочу... есть.

- Точно хочешь? Я могу тебя накормить... – ухмыльнулся Шулейман, опустил руку и начал лапать Тома между ног.

- Точно хочу. – Том поднял колено, пытаясь избавиться от руки Оскара, беспардонно мнущей его гениталии, и придержал её. – Оскар, прекрати, - он упёрся ладонями в плечи Шулеймана и двинулся вбок, но упёрся в дверную ручку, а ускользать в другую сторону теперь было бессмысленно.

Вместо ответа Шулейман опять поцеловал его, лизнул. Том снова отстранил его от себя:

- Ты что, пьян?

Не боялся он, но не мог понять, почему Оскар ни с того ни с сего ведёт себя так развязно и озабоченно.

- Немного выпил, - не став врать, пожал плечами Шулейман и снова прижал Тома к себе.

- Оскар, сейчас... - Том взял его запястье и взглянул на циферблат часов, - нет и одиннадцати, - закончил он и поднял взгляд к глазам Оскара.

- В спальне осталась открытая бутылка, я выпил, как проснулся. Ерунда, кофе выпью и протрезвею, - махнул рукой Шулейман и хотел вновь заключить Тома в объятия и потискать с разной степенью приличия.

Том не дался, заглядывая в его лицо, спросил серьёзно и обеспокоенно:

- Оскар, у тебя какие-то проблемы?

- Ага. Супруг с расстройством психики – горе в семье. Особенно когда у него альтер-личность такая, что каждый час хочется её отравить, но нельзя, потому что это тот самый случай, когда одним махом можно убить двух зайцев.

- Оскар, запивать проблемы – это плохой выход...

- Не нуди, - отмахнулся Шулейман.

Не подумал он, что предыдущим высказыванием ударил Тома в больную тему, а сейчас отказал ему в разговоре, которого сам требовал. Том тоже не подумал, не обиделся. Он мог почти до бесконечности терпеть плохое к себе отношение и не обращать внимания на причиняемую ему боль.

Опять Шулейман уцепился за Тома, дёрнул к себе, ударив бёдрами о свои бёдра, огладил щёку, скулу, запутался пальцами в волосах. Поцеловал, эстетом снял пробу с испитых ранее губ, но отпустил, оставив одну руку на пояснице Тома, и сказал:

- Ладно, пойдём завтракать.

По пути на кухню Оскар не отпускал руку Тома, тянул к себе, позволял отойти, встряхивал. Будто ребёнок, дорвавшийся до любимой мягкой игрушки.

- Доброе утро, Джерри, - улыбнулась Жазель, когда парни зашли на кухню.

- Я Том, - машинально поправил Том. И осёкся, распахнул глаза. – То есть... - судорожно начал он придумывать объяснение. – Сегодня я Том. Сегодня называй меня Томом.

Он отошёл к плите, снял крышку с блюда и сделал вид, что крайне занят изучением его содержимого. Жазель вопросительно посмотрела на Оскара.

- Что? – развёл Шулейман кистями рук. – У каждого свои причуды. Иди давай, занимайся своими обязанностями.

Оскар подошёл к Тому сзади, взял за плечи, оставив между их телами расстояние в ладонь. Держа отложенную на тумбочку крышку и голову опущенной, Том произнёс:

- Глупо получилось. Неудобно.

- Нормально. Она всего лишь прислуга, - по-своему успокоил его Шулейман.

Том повернулся, его всегда остро задевало подобное несправедливое отношение Оскара к тем, кто стоит ниже его на социальной лестнице и одним этим заслуживают неуважения.

- Я тоже когда-то был всего лишь прислугой, - сказал в ответ Том, глядя Оскару в глаза. – А сейчас я... - хотел сказать, что всё может измениться, он тому пример.

Опустил взгляд к левой руке и смолк на полуслове, по глазам вдруг резануло отсутствие колец, без которых безымянный палец выглядел голым. Том сунул руку в карман, будто Оскар не видел, что на нём нет обручального кольца, не знал, что он их снял не только что, не слышал его речь о разводе, после которой кольца остались где-то. Но карманов на этих штанах не было, ладонь скользнула по бедру, и Том поспешил отвернуться обратно. Неловким движением руки он сбросил с плиты горячий завтрак. Кастрюлька громко звякнула об пол и исторгла, разбросала своё содержимое.

Прислонившись к плите, Том закрыл глаза и потёр пальцами переносицу. Что с ним не так? Был ведь спокоен, но рядом с Оскаром почему-то теряется, обращается всё позволяющей куклой и суетится.

Этот жест – непривычный у него, как Оскару показалось, взрослый. Он заставил вспомнить, прочувствовать, что Том уже не мальчик, он взрослеет, и этот процесс ничем не остановить.

- Я ходячая катастрофа, - произнёс Том и опустил руку, открыл глаза.

- Не больше, чем обычно.

Шустро достав из шкафчика щётку для уборки мусора и совок, Том присел на корточки у учинённого на полу беспорядка, следуя много лет назад вдолбленному в голову, потерявшему актуальность и давно искореняемому правилу: «Кто намусорил, тот и убирает». Оскар отобрал у него щётку и громко кликнул:

- Жазель!

Том открыл рот, чтобы сказать, что сам уберёт, но так и закрыл, не произведя ни звука, потому что говорить что-то бессмысленно. Не раз уже поднималась эта тема, Оскар ответит: «Каждый должен делать свою работу» или «Снова тебе лавры уборщика покоя не дают?». Но домработнице Том сказал, когда та оперативно справилась со своей работой:

- Жазель, извини. Я случайно столкнул. Новый завтрак я сам приготовлю.

- Да? – посмотрев на Тома, переспросил Оскар, явно ожидавший, что тот не захочет сейчас заниматься домашними делами.

- Да.

Получив подтверждение, что вопреки сложной ситуации, в которой они находятся, Том как обычно хочет самостоятельно встать к плите и обеспечить их обоих завтраком, Шулейман отпустил Жазель и сел за стол. Занимаясь приготовлением завтрака-импровизации, Том подкреплялся тонко нарезанными кусочками сладкого апельсина. Методично постукивая ножом по разделочной доске, ритмичными деревянными звуками и монотонными движениями Том вогнал себя в подобие кратковременного поверхностного транса. Прекратив рубить, он задумчиво посмотрел на небольшой нож, потрогал подушечкой большого пальца выгнутое узкое лезвие, проверяя остроту. Испытал желание стиснуть нож и со всей силы вонзить в деревянную дощечку. Но позволил себе только сжать в кулаке рукоять и повернуть орудие вертикально, остриём вниз. Это в нём Джерри говорит или он сам по себе псих? Видимо, сам по себе...

Оскару не понравилось то, что он увидел – эти игры с ножом.

- Ты ведь не собираешься устроить харакири дубль два?

Том обернулся к нему:

- Конечно нет. Я... Я не смогу объяснить, - качнул он головой и отвернулся обратно, вернулся к нарезке, которой осталось всего ничего.

- А ты попробуй.

- Оскар – я не собираюсь делать глупости, - максимально чётко, честно сказал Том, снова стуча ножом.

- Что собираешься? – надавил Оскар, пристально наблюдая за тонкой фигурой.

И Том раскололся, вспылил:

- С ножиком я поиграть хотел! Доволен? – развернувшись к Оскару, взмахнул руками, указанными предметом в правой. – А позже, возможно, захочу побить посуду, но тоже не стану этого делать.

- Можешь побить, я не против. Только не бросай мне в голову: я от тебя удара не жду и могу не успеть увернуться.

- Не буду я бить посуду и крушить квартиру, - уже спокойно сказал Том. – Я не...

Снова он смолк на полуслове. Ярко вспомнил не единожды случившееся страстное битьё посуды Оскаром и Джерри, в котором Оскар лидировал по количеству угробленных с его руки кухонных предметов.

- Я не Джерри, - всё-таки договорил Том, хотя изначально на языке крутилось «Я не псих», но озвученное противопоставление было более наглядным. И сразу уточнил: - Но я не отрицаю Джерри. Как это правильно сказать? Не отриниваю его. Он – часть меня. Я его тихо ненавижу, но не как раньше, а как неприятного родственника, от которого не отделаться, - объяснил и вернулся к завтраку, который ещё нужно приготовить, а чувство голода никуда не делось.

Оскар снова подошёл к Тому со спины, но в этот раз обнял, устроил подбородок во впадинке над ключицей.

- Ты долго, - сказал он, прижимаясь колючей щекой к тёплой шее.

- Извини, я не шеф-повар, чтобы готовить с ошеломляющей профессиональной скоростью, - ответ выглядел язвительно, но был сказан миролюбивым, извиняющимся тоном. Том повернул к Оскару голову, мельком улыбнулся.

Шулейман плотнее обхватил его поперёк живота.

- Ты долго не идёшь ко мне, - объяснил, потёрся щекой. – Я не хочу тебя отпускать.

- Оскар, ты мне мешаешь, - улыбаясь, Том передёрнул плечами, потому что щетина кололась и вызывала щекотку.

- Давай я тебе помогу, - предложил, но по факту утвердил Оскар, нехотя расцепив объятия.

Но он не взял себе отдельную часть работы, а накрыл рукой руку Тома, чтобы необходимые действия совершать вдвоём, в связке, чувствуя его кожей и мышцами. Том не повторил, что Оскар ему мешает, потому что он и не мешал. Приловчился двигать рукой под тяжестью его руки, дотягивался куда надо, то вёл, то подчинялся давлению Оскара.

Долго Шулейман не выдержал быть просто помощником по кухне, прикоснулся губами к шее Тома, поцеловал, пробежался кончиком языка по нежной коже к уху. Том повернул голову и угодил в поцелуй, которому не успел воспротивиться, принял чужой язык, умело изучающий каждый миллиметр широко раскрытого рта, целовал, ласкал в ответ, следуя заданной неторопливости глубокого томящего поцелуя. Оскар прижался к нему, вжимая в плиту, что для Тома было не очень комфортно, придерживал рукой его лицо под челюстью и готов был урчать, как большой кот, от двух элементарных ощущений – кожи под своей рукой и одуряющего запаха, что как животное улавливал на каком-то нечеловеческом уровне.

Том разорвал поцелуй и покрутился, отталкивая Оскара спиной.

- Оскар, я всё ещё хочу есть, а завтрак всё ещё не готов. Ты снова мешаешь мне.

Неимоверным и нежеланным усилием воли Шулейман заставил себя убрать от Тома руки и ушёл за стол, поскольку желание помогать стряпать отпало – неудобно помогать, когда ширинку рвёт изнутри. Откинувшись на спинку стула, он сложил руки на груди и снова предался наблюдению за Томом. Поправил джинсы в паху и подумал расстегнуть ширинку, чтобы так невыносимо не давило, но воздержался. Он и так вёл себя озабоченно как никогда, демонстративно расстегнуть за столом штаны – это уже лишнее. Тем более практика показывала, что когда Том по-настоящему голоден с утра, от него даже в безоблачные времена ничего не добьёшься. Хотя с удовольствием поставил бы Тома на колени и накормил натуральнейшим белком. На этой мысли Оскар подвис и ею довольствовался, пока Том не спешил идти в его объятия, занятый кручением у плиты. На голодный, не считая коньяка, желудок потягивал крепкий чёрный кофе.

Наконец Том поставил на стол две тарелки, кофе с молоком для себя и сам сел, пожелал приятного аппетита. И во время завтрака, лениво растянувшегося до обеда и разбавленного тремя порциями крепкого кофе, и после него Оскар оставался верен своему слову – не отпускал Тома, касался, так или иначе трогал. Ударная доза кофеина окончательно вытравила из крови алкоголь, потому никакого оправдания ему не было, кроме того, что испытывает и никак не может утолить дикий тактильный голод по одному-единственному человеку. Ему хотелось касаться Тома, хотелось с такой трясущей, неконтролируемой силой, которую можно сравнить лишь с жаждой смертельно обезвоженного человека, когда нет «для чего?», а есть только – сдохну, если не получу.

Шулейман потащил Тома в спальню. Это их главная комната, и считал наиболее подходящим поговорить именно там – и не только поговорить рассчитывал, если повезёт. Том сел на кровать, подогнув под себя одну ногу, и посмотрел на Оскара. Собирался слушать и ждал, что скажет Оскар, но, подумав, рискнул разрушить момент и озвучил то, что его тревожило:

- Оскар, я запрещаю тебе спать с Джерри, - прозвучало твёрдо, безапелляционно, хотя сам от себя ждал, что будет мямлить.

Видимо, когда дело касается верности Оскара, ему отказывают все мягкие стороны личности и остаётся только ожесточённое, несогласное на компромиссы собственничество. Шулейман, не ожидавший этого поворота, посмотрел на Тома с оттенком удивления и ответил:

- Я так-то и не собирался, - о том, что он уже, Оскар предпочёл сейчас, прямо сейчас не вспоминать, особенно вслух.

- Оскар, я серьёзно. Я не разрешаю тебе спать с Джерри, - повторил Том ещё твёрже, снизу сверкая глазами, серьёзнейшим решительным взглядом. – Я понимаю, тебе надо. И я не могу требовать от тебя верности, когда меня подолгу нет рядом, сознательно нет. Но – не с ним. Спи с кем-нибудь незнакомым, с проститутками. Я не против.

Только не говорил он о том, почему так категорично настроен против их сближения. А причина в том, что банально боится – сознаёт преимущество Джерри во всём и боится, что Оскар это тоже разглядит и выберет лучшего, того, кто ему больше подходит. Том мог быть разным, он больше не был тем затюканным недоразумением, с которым Оскар когда-то познакомился, но – он не мог стать Джерри, максимум мог притвориться, но и то ненадолго и не со стопроцентной достоверностью, внутри у него было не то, а того не было. Быть Джерри мог – только Джерри. Том словно со стороны видел свою жизнь, когда правил Джерри, словно через стекло видел их с Оскаром страстные взаимоотношения и орал внутри. Видел это – их с Оскаром взаимодействие, и чувствовал себя ущербным, блеклым в сравнении с более ярким, без преувеличения блистательным «близнецом», который всегда побеждает, и все его обожают. Это в точности как некогда с Оили, когда наблюдал за их с Оскаром общением, подобным пинг-понгу по активности, увлечённости и азарту, чего у него с Оскаром никогда не было, и внутри себя сходил с ума от ревности и от понимания, что он не такой, не тот, не может так же и дать Оскару того же. Но на сестру он мог как-то воздействовать, мог даже физически, если бы совсем тронулся умом на почве ревности того, кого ни с кем не согласен делить, от одной мысли заходится психотическим припадком. А с Джерри ничего не мог поделать, совсем ничего, мог только Оскара отговаривать.

Всего полминуты Том продержался в высказанной уверенности, что примет физическую измену Оскара, и прерывисто, мучительно выдохнул, потёр ладонями лицо и опустил плечи.

- Чёрт... - Том закрыл глаза и сжал пальцами переносицу. – Я соврал. Я против проституток и кого угодно. Я даже думать об этом не могу, меня трясти начинает... Но тебе ведь надо, - он поднял голову и растерянно, с затаённой мольбой посмотрел на Оскара.

- Что не буду спать с Джерри, я могу пообещать тебе и обещаю, у меня нет ни малейшего желания это делать. А насчёт того, как мне не страдать от сексуальной неудовлетворённости, у меня есть идея получше, - Шулейман сел рядом и с хитро-довольным заговорщическим видом заглянул Тому в лицо. – Натрахаться наперёд.

Том успел только брови удивлённо и вопросительно поднять, как Оскар поцеловал его, сразу заваливая спиной на постель. Том отвернул голову, разрывая поцелуй, но и вдохнуть толком не успел, не то что вымолвить что-то, как Оскар снова завладел его губами.

- Оскар, подожди... - пытался сказать Том, но Шулейман затыкал ему рот и заводился с пол-оборота

Том крутил головой, насколько позволял недетский напор Оскара, крутился весь, силясь или отстранить его, или из-под него выползти. Но Шулейман не пускал, прижимал его собой и целовал, целовал, целовал, истерзывая губы до боли, обжимал, лез под одежду.

- Оскар...

- Закрой рот, - отрывисто отчеканил Шулейман в губы Тома. – В плане разговоров – просто закрой рот.

Том не оставлял раздражающих попыток притормозить, не толкал, но упирался ладонями в плечи Оскара, касался и всё бубнил, бубнил что-то, в большинстве раз не успевая выговорить целое слово, отчего речь становилась вовсе бессвязной и лишней в постели после долгой разлуки.

- Ты заткнёшься или нет? – в конце концов грубо спросил Шулейман, приподнявшись над Томом на руках.

Не ожидая ответа, он встал и, начав расстегивать рубашку, велел:

- Раздевайся.

- Что? – Том сел на смятом покрывале.

- Раздевайся, - повторил Оскар и бросил на пол снятую рубашку. – Ты же хочешь, чтобы я хранил тебе верность, так будь добр, способствуй, закрой рот и сними трусы.

Он вытянул из шлёвок ремень и швырнул туда же, на пол. Тяжёлая металлическая пряжка громко стукнула об пол, вкупе с резкими словами заставив Тома вздрогнуть и выдав злое напряжение хозяина ремня.

- Оскар, мне не...

Шулейман перебил:

- Одежду снимай.

Том согнул ноги, прикрываясь коленями, и растерянно смотрел на Оскара, которого не узнавал. Оставив джинсы на потом, Шулейман подошёл к нему.

- Чего смотришь так? Раздевайся! – он дёрнул майку на Томе.

Том потёр плечо, приглаживая оттянутую ткань. Подтянул к себе и обнял подушку, используя и её в качестве бесполезного щита и хлопая ресницами. В его огромных, направленных на Оскара глазах к растерянности примешался испуг. Увидев страх на лице Тома и в его позе, Шулейман понял, что ни черта у них не получится.

- Почему с тобой столько проблем?! – обвинил Оскар Тома, плюхнувшись на кровать. – Почему ты не можешь быть нормальным?

Снова не подумал, что бьёт в больное место, место, которое лечить должен, чтобы Том успокоился и не убежал. В эти секунды он вовсе не думал, а выплёскивал клокочущую неудовлетворённость ситуацией, в которой, по его мнению, был виновен один человек. А Том почувствовал себя плохо от его слов, убито, виновато опустил взгляд и обнял себя одной рукой, зацепившись пальцами за лопатку.

Повернув голову, Шулейман увидел, в каком Том состоянии, и поостыл, по крайней мере вернул себе некоторую способность соображать головой, а не гениталиями. Он поднялся и подполз к Тому.

- Прости. За всё это прости, - сказал Оскар, заглядывая Тому в глаза, и обхватил ладонями его лицо, упёрся лбом в лоб. – У меня крышу рвёт...

Том не держал зла и молчал, ощущая горячие ладони на щеках.

- Что мне делать? – вдруг спросил Шулейман.

«Отпустить меня», - грустно подумал Том, но вслух не сказал.

Потому что не хотел уходить. Уже. Никогда. Оскар своим категоричным «Не отпущу» и прочими речами и подтверждающими действиями переломил в нём трусливый и одновременно благородной порыв, который мог спасти их обоих. И теперь оба съехавшим с рельс скоростным поездом летели под откос.

После недолгой паузы Шулейман заговорил снова и уже не останавливался:

- Я скучаю по тебе. Я тебя люблю. Я так сильно тебя люблю, что ненавижу. Веришь? Меня пугают собственные чувства тем, что я не могу их контролировать, ничего не могу; тем, что они становятся всё сильнее. Каждый раз я думаю, что сильнее уже нельзя, некуда, но очередной предел рушится, ломая что-то во мне. Я совершенно точно уверен, что сегодня люблю тебя больше, чем вчера, чем месяц назад и так далее, и так больше четырёх грёбанных лет, и это только тот срок, что я сознаю, и я не сомневаюсь, что дальше будет только хуже. Том...

Оскар говорил и дышал так прерывисто, сдавленно, с хрипотцой, словно сейчас заплачет, но лицо было сухим и горячим.

- Я ударить тебя хочу за то, что ты со мной делаешь. – Шулейман отлепился лбом от Томиного лба, заглядывая в глаза, сжал на его плечах кулаки, самую малость ударил по ключицам. – Хочу, потому что перед тобой я слаб, и это меня пугает и злит. Но не могу, - ладони разжались, огладили хрупкие плечи, и он снова упёрся лбом в Томин лоб, не смотря в глаза. – Даже этого не могу. Сука. Даже Джерри не могу ударить, поскольку это всё равно ты, ты внутри, и твоему телу будет больно.

От откровений Оскара Тому делалось страшно и тошно. Потому что они напомнили о том, что периодически грызло и до свадьбы, и после, только потом оно забылось, припорошенное повседневностью и прочими проблемами. Оскар любит его сильнее. В собственных чувствах Том не сомневался, но у Оскара они были глубже, острее, выражались в каждодневных и особенных действиях и таких вот словах, от которых мир, кроме его фигуры, переставал существовать и звучать шумом машин и чем угодно ещё, и ответ при всём желании не мог придумать. И от этого Том терялся и чувствовал себя неполноценным, неспособным чувствовать так – полно, на разрыв. За Оскара Том готов был убить и умереть, что уже делал, пусть со вторым не сложилось по вине патологически живучего кошачьего сердца, но это не то. От Оскара он каждый день видел, чувствовал любовь и её проявления, а от себя... Не понимал Том, что убить своими руками и умереть за человека – высшее проявление любви, граничащей с болезнью, с безумием, в котором отказывает главный из инстинктов – инстинкт самосохранения.

- Ты переживаешь по поводу моей верности, и я хочу признаться – я изменил тебе. Почти изменил. Так прижало, что собирался, - продолжал говорить Шулейман, глядя вниз из-под прикрытых век, не отпуская плеч Тома и не отодвигаясь от его лица. – Как не знаю кто сбежал из собственной квартиры в отель, вызвал проститутку, сказал, что хочу только анал, чтобы похоже было, думал, сойдёт. Но посмотрел на неё и понял – не могу. Не хочу. Буду тебя ждать и дождусь. Я знал, что верный, давно понял, но оказалось, что патологически. Не могу я с другими, не хочу других. – В секундной паузе Оскар усмехнулся, посмеялся коротко, сухо и заглянул Тому в глаза. – Кто бы мог подумать? Я никогда не думал, что будет так, что так может быть. Меня от тебя кроет. От запаха, прикосновений к твоей коже, тепла и одного вида. Как чёртов наркоман я вдыхаю твой запах и не могу надышаться. А ведь ты даже не пахнешь ничем, что можно объяснить, вроде приятного или запоминающегося парфюма. Ты им никогда не пользовался. Сука... Я сидел на коксе и слез сам, без какой-либо зависимости, в клинику я от балды лёг и потому, что папа настаивал. Я много лет не мыслил свою жизнь без коньяка, каждый день пил, но перестал, и не было у меня никакого абстинентного синдрома, я и не заметил, что перестал пить. Ни от чего, ни от каких веществ, доказано вызывающих привыкание, у меня не было зависимости, и без них я не страдал. А от тебя есть зависимость.

Шулейман прерывисто вздохнул, снова опустил, прикрыл глаза.

- Я знал, что ты мне нужен. Знаю. Но сейчас, когда ты есть день через месяц, когда всё рушится, и я тебя теряю, ещё... больше... сильнее... Не знаю, как сказать, какие слова подобрать. Ты мне нужен. Необходим. И это тоже меня пугает – степень зависимости. Когда-то я думал и сейчас снова задумываюсь: а может, лучше без тебя? Никогда не знать тебя, или прогнать тебя, пока не стало ещё хуже? Но не могу. Не хочу, как бы ни корёжило. Потому что это безумие стоит того, чтобы жить. Без тебя у меня есть только коньяк и деньги, я вспомнил об этом в прошедшие три месяца, а это дерьмовая жизнь. Поверь мне. Ты считаешь, что у меня была насыщенная и весёлая жизнь, и она действительно была таковой, но вспомнить мне нечего, нечего, чтобы со смыслом. До тебя. Понимаешь? Даже в начале нашего знакомства ты привнёс в мою жизнь что-то новое, какой-то смысл. Я просыпался и знал, что в квартире есть кто-то, кому я нужен. И сейчас, вернее, ещё недавно, я просыпался и знал это. И знаешь, это лучшее на свете чувство. Мне есть с чем сравнивать. Я бы что угодно отдал за то, чтобы его вернуть, если бы кто-то производил такой обмен.

Том слушал Оскара и испытывал невыносимую, противоречащую их отношениям, ролям и самой личности Оскара жалость, выворачивающую, сжимающую, раздирающую душу в кровавое месиво с отчаянно, больно толкающимся сердцем в центре. Он сам не заметил, как по щекам протянулись две непрерывные мокрые линии. Всего две слезы. Он не плакал, просто чувств от монолога Оскара было так много, что чуть-чуть пролилось.

- Том... Я не могу тебя спасти. Не могу помочь. За все свои деньги и возможности я не могу купить тебе здоровье, и это меня убивает, злит, разбивает на куски. Раньше я не думал, и всё как-то само получалось. А теперь я не могу не думать, и не получается ни чер-та. Я не знаю, что мне делать. Ни с ситуацией, ни с собой. Ты мне нужен, а в остальном у меня непонятки. Нужнее, чем вода и пища, а это витальные потребности... Что мне делать? – повторил Шулейман вопрос, в котором крылось так много, и на который не было ответа.

Том провёл ладонью по загривку Оскара, по волосам на затылке, шее и щеке и нашёл губами его губы, в темноте, закрыв глаза заранее. Сам подтолкнул, чтобы они снова легли. Не для того, чтобы отвлечь и заставить Оскара замолчать, не из жалости, а потому, что сам этого хотел. Не секса хотел, а близости. Предельной, взаимопроникающей близости, что словами не передать, не объяснить потребность быть с этим человеком чем-то большим, глубже, прорасти в несущие кровь сосуды. Они зависли на краю и, вероятно, сорвутся вниз. Но этот момент перед падением принадлежит только им, на этом острие они могут быть.

«Не закрывай глаза», - подумал Том.

И Шулейман будто услышал, открыл глаза, не разрывая поцелуй. Целуя его или отвечая на поцелуй, сейчас не мог понять, кто из них ведёт, Том смотрел, смотрел, смотрел в зелёные с демоническим жёлтым кошачьи глаза. Пока глаза не заслезились от такой чрезмерной, непривычной, анатомически неправильной близости объекта, на котором сконцентрировано зрение – и каждая клеточка тела.

Они целовались без бешеной страсти, но так, что следующий глоток кислорода был не нужен, они словно пили воздух альтернативным способом, из уст друг друга. Раздевались вместе, без спешки. Оскар избавил Тома от майки и штанов, а трусы Том снял самостоятельно. Снова откинувшись на спину, Том раздвинул согнутые колени, пропуская между ног руку Оскара с прозрачным гелем на пальцах.

Шулеймана посетила мысль, что неплохо было бы Тома отправить в ванную, поскольку едва ли он с утра чистился. И Джерри вчера и ранее едва ли проводил данную процедуру, эта сволочь слишком себя любит, чтобы без надобности совать в себя что-то и вымывать полезную микрофлору. Но в прошлый раз после посещения Томом ванной комнаты ничего между ними не случилось, а Оскар скорее голову на отсечение даст, чем откажется сейчас от секса с ним. Можно и так, плевать. Вначале их отношений, пока не приучился к «гейскому гигиеническому этикету», Том постоянно отлынивал от чистки, и ни разу ничего не случилось.

Том шевельнул разомкнутыми губами, беззвучно прося Оскара вернуться к нему и продолжить целовать. И Шулейман отозвался, навис над ними, целуя в губы, и ввёл в него указательный палец. Том выгнулся от знакомых и забытых телом ощущений. Сейчас не было «как вчера», впрочем, «вчера», в прошлое его пробуждение и в позапрошлое тоже, между ними ничего не было. Последний их секс был вечером и ночью двадцать третьего июля, а ныне к исходу шёл октябрь...

Шулейман опустился на Тома, опираясь на локоть, и, приставив головку члена к его входу, протолкнув её внутрь, вошёл одним движением. Но когда он двинул бёдрами назад, Том схватился за его лопатки, впился, заскрёб пальцами по спине.

- Оскар, подожди...

- Тебе больно? – обеспокоенно спросил Шулейман, заглядывая Тому в глаза.

Должной подготовкой он пренебрёг. Не имел сил для основательной растяжки, вконец лишился бы рассудка, минута за минутой двигая пальцами внутри вожделенного тела, где горячо, упруго и, он рассчитывал, ждёт его.

Прикрыв веки, Том отрицательно качнул головой:

- Нет. Мне не больно. Мне хорошо. Просто побудь во мне. Пожалуйста...

Как ни бушевала кровь, барабаня в висках, Шулейман ему не отказал, полностью лёг сверху, позволяя просто обнимать, обнимая. И Том обнимал, обхватив, сжав, насколько хватало длины рук и сил. Щекотал дыханием ключицу, шею. Вскользь, случайно касался губами линии челюсти. Ничего не говорил, оба говорили на другом языке. Потом целовались, также без движения, превратив близость в изощрённую чувственную пытку и одновременно высшую точку единения.

- Я больше не могу... - извинился Оскар, прижавшись губами к виску Тома, и совершил первое движение.

А со вторым движением услышал первый стон, музыкальной наградой слетевший с губ Тома. Том закрыл глаза и откинул голову, упираясь затылком в матрас. Шулейман двигался медленно, плавно, тягуче, продлевая пытку в первую очередь самого себя. Но в какой-то момент ускорился и в скором времени спустил тормоза, начал трахать Тома по-животному быстро, сильно, грубо, отчего Том рывками сдвигался к изголовью кровати и его силами возвращался обратно, к чертям свозя простыню. Поджимая разведённые, задранные к подмышкам ноги с немеющими растопыренными пальцами, Том со вскриком и последующем стуком резко сведённых челюстей схватился обеими руками за задницу Оскара, вцепился. Шулейман дурел от таких моментов, когда Том, потерявшись в наслаждении, вжимал его в себя, исступлённо, жадно желая сильнее, глубже.

Оскар не останавливался. Кончив, не прерывался, не доставал из Тома по-прежнему каменный, немеющий от не проходящего перевозбуждения член и продолжал двигаться в нём. Даже после второй вынесшей мозг разрядки стояло колом, и Шулейман двумя заходами не ограничился. Задирал ноги Тома, разводил, растягивал, вертел его, как тряпичную куклу, укладывая в разные позы. Тому оставалось только подчиняться сметающему, сминающему торнадо и скулить и кричать от эмоций.

- Всё, хватит! Оскар, прошу тебя, остановись! – слезливо выкрикнул Том, лежащий плашмя на животе под таранящим, терзающим его парнем.

В этот раз Шулейман его не послушал, не остановился. Том кричал будто от боли, но Оскар знал, что на самом деле от удовольствия. С ним постоянно, с самого первого осознанного раза так происходит – настолько чувствительный, что не может выдержать силу собственных ощущений. Том вертелся под ним, царапался, пытаясь избавиться от невыносимого причиняемого наслаждения, и в момент очередного оргазма забился, закричал пронзительно. Как Шулейман любил такие моменты, когда Тому крышу срывало так, что он плакать от экстаза начинал, а как охеренно он сжимал внутри, пульсировал. А когда он ещё и бёдрами в забытьи начинал хаотично двигать – полный кайф. Оскар сжал бедро Тома, пресекая движение, немного вздёрнул его таз и продолжил безжалостно вбиваться в содрогающееся после оргазма обжигающее нутро. Повернул к себе лицо невменяемого почти, размякшего Тома и жадно, голодно, мокро поцеловал в губы.

После двух часов непрерывного марафона Тому понадобилось ещё немало времени, чтобы прийти в себя и отрастить новые кости, которых, судя по ощущениям, лишился полностью.

- У меня там болит, - неловко поделился Том, смотря вниз и комкая в пальцах одеяло.

- Четвёртый раз определённо был лишним, - заключил Шулейман.

Нагишом он проследовал в ванную и вернулся с тюбиком обезболивающей противовоспалительной мази, сел на кровать и сказал Тому:

- Вставай на четвереньки или на спину и ноги вверх.

- Оскар, я сам могу, - ответил Том, которого по-прежнему несколько смущало, что у Оскара отношения с его пятой точкой более близкие, чем у него самого.

Проигнорировав его слова и протянутую руку, Шулейман повторил альтернативы:

- На четвереньки или на спину?

Вздохнув, Том подчинился и лёг на спину, широко раздвинув колени. Передумал и перевернулся, опёршись на колени и локти.

- Ноги шире, - подсказал Оскар, откручивая крышку тюбика. - Сначала надо убрать смазку.

Отведя ягодицу Тома, он визуально оценил припухший покрасневший вход. Обернул салфеткой указательный палец и ввёл его в Тома, начиная как ни в чём не бывало методично очищать стенки от смазки, что на водной основе, но всё равно покрывает плотным слоем и воспрепятствует проникновению медицинского препарата. На секунду расширив глаза, Том нахмурился и обернулся к нему через плечо. Но ничего не сказал, потому что не в первый раз, и Оскар всё равно не послушает и сделает своё дело. В самом деле, у Оскара с его попой отношения такие особенные, что впору начать ревновать, но гораздо чаще Том испытывал неловкость от столь близких трепетных отношений и повышенного внимания. Ощущения были не самые приятные, но разве можно ощущать комфорт, когда тебе изнутри протирают ректрум?

«У меня там чисто?», - мысленно спросил Том и, вспыхнув от стыда, упёрся лбом в сжатые кулаки.

Прочитав его по частому смущённому дыханию, Шулейман ответил на не заданный вопрос:

- Нормально всё.

Бросив на пол третью использованную салфетку, он выдавил на пальцы мазь и прикоснулся подушечкой пальца к сфинктеру. Том подобрался, готовясь к боли, но она не пришла. Напротив, осторожно распределяемая внутри прохладная субстанция успокаивала перенапряжённые мышцы, в чём-то этот процесс был даже приятен. Оскар понял, что Тому не больно, по тому, как размягчились изначально жёсткие мышцы у него внутри.

- Теперь давай поговорим, - сказал Шулейман, когда Том принял нормальное сидячее положение и снова укрылся по пояс.

От перспективы разговора, наверняка серьёзного, Том напрягся, но не поспорил. Наоборот – к неожиданности Оскара сам заговорил:

- Я хочу сказать по поводу Джерри. Я не могу тебе запретить с ним спать, - говорил Том, не глядя на Оскара и перебирая пальцами мелкие складки одеяла. – Вернее, я могу. Но ты также можешь меня не послушать. – Он поднял голову и взглянул на мужа без обвинений и сердитости в глазах. И снова опустил глаза. – В конце концов, я оставляю тебя по причине своей болезни, это моя вина, и ты имеешь полное право не хранить мне верность в этих неординарных обстоятельствах. К тому же с Джерри, вроде как, и не измена, тело-то одно.

Том выдержал короткую паузу, провёл зубами по верхней губе и добавил:

- Но я этого очень не хочу.

- Не об этом я поговорить собирался, но ладно, - сказал в ответ Шулейман.

- Наверное, я должен объяснить, почему так категорически против, - продолжил Том мысль, снова прикусил губу, заправил за ухо прядь волос, не находя рукам покоя в этом непростом для себя разговоре. – Это будет правильно и честно. Я... - глоток кислорода, решиться, раскрыться, посмотреть на того, с кем говоришь. – Я боюсь, что Джерри понравится тебе больше, что ты сочтёшь его лучшим для себя. В постели, в жизни. Он на самом деле больше тебе подходит.

О том, что Оскар и Джерри уже переспали, Том помнил, но не обижался, и вслух вспоминать этот эпизод не считал нужным. Потому что на тот момент он ещё ни о чём не просил Оскара, это вроде как не считается. И Шулейман тоже не планировал говорить, хотя в голове всплывал вопрос: «Знает ли Том?». А надо бы сказать, хотя бы одному заговорить.

- Какой ты дурной, - Оскар подсел к нему, обнял, прижав к себе боком, чмокнул в щёку. – Мне Джерри сто лет не нужен. Он меня раздражает.

- Но ты не можешь отрицать, что между вами искрит. У вас очень страстные взаимоотношения. Я всё вижу, - заметил Том, украдкой взглянув на мужа.

- Допустим, - кивнул Оскар, заговорив серьёзно. – Но страсть и любовь – не одно и то же, даже желание не то же. Сложно объяснить разницу словами, но я её ощущаю. И ты тоже должен ощущать, понимать, если чувствуешь ко мне то, что я к тебе, - не упрёк, не проверка, а констатация факта без сомнений в том, что Том чувствует. – Это как было у меня с твоей сестрицей, пока она не упала в моих глазах, переспав с ряженым психом и родив от него ребёнка. С ней мне было интересно общаться, азартно, не соскучишься. Было ли некое напряжение и влечение? Вероятно. Переспал бы я с ней, если бы не было тебя? Да, скорее всего, переспал. Но смог бы я с ней жить? Ответ – нет, не смог бы. А с тобой могу. В этом кардинальная разница между влечением, страстью и чем-то большим. И потом, в чём смысл прошедших лет, если я мог выбрать Джерри ещё три с половиной года назад, будь он для меня предпочтителен? Это было бы более чем странно – любить и связать жизнь с альтер-личностью, но меня бы это не остановило. Между нами что-то было, но оно там, в прошлом, и осталось. Интрижка – не больше. А сейчас между мной и Джерри ничего нет, кроме неприязни с моей стороны.

Немного кривил душой, поскольку не мог отрицать, что между ним и Джерри что-то происходит, что-то, что не перешло в действия, так же, как и в прошлом происходило. Но понимал, что виной тому – Том, то, что Джерри выступает ему заменой и на него волей-неволей направляются эмоции и переплавляются в новые покорёженные формы. А что движет Джерри, Оскара не волновало – он руководствуется исключительно стратегиями и играми для достижения некого полезного результата.

- Дело в том, что я удобный? – задал вопрос Том. – Поэтому ты выбрал для жизни меня, а не более яркую и сильную личность?

- Ты – неудобный, - посмотрев на него, серьёзно ответил, отрезал Оскар. – В тебе нет ничего удобного для меня, вдобавок ещё и душу вынимаешь.

- Тогда почему? Я не могу понять.

Шулейман пожал плечами.

- Я не могу выделить, за что полюбил тебя, что мне в тебе нравится настолько, что за это можно полюбить. Если попросят перечислить, что меня привлекает, я перечислю всё в тебе. Но выделить что-то – не могу. Наверное, так и должно быть, когда на самом деле.

Том молчал, устроив голову на его плечо, обдумывал его слова, которым не мог не верить. Подумав всего ничего, Шулейман искренне, серьёзно дал слово:

- Обещаю, что не буду спать с Джерри.

- А если тебе...

Оскар не дослушал:

- Опыт воздержания у меня по твоей вине большой, справлюсь, - ответил он. – Но предупреждаю – на тебе я буду отрываться.

Выдержав паузу, он посмотрел на Тома с вопросом:

- Всё, вопрос с Джерри исчерпан?

Том кивнул. Положа руку на сердце, вопрос для него исчерпан не был, но это только его проблема: он никогда не успокоится, по поводу Джерри, по поводу кого угодно, кто оказывается рядом с Оскаром и может быть ему интересен. Это мания. Каждый год, каждый день рождаются новые люди, что как минимум намного моложе его, а Оскар и в шестьдесят, да что там – в восемьдесят сможет позволить себе молодую любовницу или любовника. И что он, Том, будет делать, если Оскар предаст его и бросит на закате дней? Лучше не дожить до тех лет, если исход их истории будет таким безрадостным.

- Теперь моя очередь задавать тему разговора, - сказал Шулейман и требовательно и пытливо глянул на Тома. – Ты успокоился? Больше не хочешь развестись?

Беззвучно вздохнув, Том честно ответил:

- Не хочу. На самом деле я и не хотел. Просто я испугался.

- Это я понял, - кивнул Оскар, не думая отпускать Тома из объятий и из-под бока, где тот уютно пригрелся. – Но твои страхи – дурь чистой воды, не имеющая никаких оснований. Я и раньше и с тобой больным спокойно жил, и с Джерри, когда у меня была только собственная уверенность в том, что Джерри для меня не представляет опасности, соответственно, ты тоже. Теперь же это доказанная истина: Джерри мне вреда не причинит, максимум, что он может мне испортить, это нервы, но нервы у меня крепкие. А насчёт твоих страхов касательно будущего – доверь это мне. Я разберусь. Не скажу сейчас, какой у меня план, но я что-нибудь придумаю. Экспромт и сюрпризы мне всегда удавались.

Том сказал, что верит, и на самом деле поверил, что у них всё может быть хорошо, что у них что-то ещё будет. Но не представлял, как может выглядеть нормальная жизнь в преломлении ненормальности.

- Пообещай, что если я буду мешать тебе жить, ты избавишься от меня, - подняв голову, без тени жалости к себе потребовал Том с Оскара дать слово.

- Обещаю, что я что-нибудь придумаю, - по-своему важно ответил Шулейман и добавил для убедительности: - А будешь ныть, что отравляешь мне жизнь – отхожу ремнём.

Том вздохнул и опустил голову обратно ему на плечо, уткнулся лицом, потёрся. Повернулся корпусом и поджал руку к груди, прижимаясь торсом к боку Оскара, утрамбовываясь подмышку.

- Мне твоя небезызвестная альтер-личность кое-что интересное сказала, и я склонен с этим согласиться, - проговорил Шулейман. – Ты соврал, что половина возможных причин раскола из списка не актуальна, а половина неправда. Так?

- Так, - тихо, нехотя признал Том с его плеча, домашним котом продолжая жаться к нему лицом и телом, тереться.

- Закономерный вопрос на миллиард – что основная причина?

Вздохнув беззвучно и замучено, Том поднял голову и отстранился, чтобы посмотреть на Оскара.

- В этом я не лгал, - сказал он. – Я могу не знать, в чём причина, но я не могу не чувствовать. Попробую объяснить на примере подвала: я не помнил, не знал, но я ощущал, что это моя травма, моя боль, и без ярких картин памяти. Да, я совсем ничего не помнил, не чувствовал и жил спокойно до того, как меня под гипнозом заставили вспомнить, но сейчас-то я – всё помню. Да, все причины из списка были моими переживаниями, некоторые весьма сильными, но каждая из них и все они вместе – ерунда по сравнению с тем, какой должна быть травма.

- Должна быть? – сощурившись, придрался к формулировке Шулейман. – Не забывай, что, во-первых, всё не должно быть одинаково, во-вторых, психика у тебя однажды уже сломанная, ей много не надо.

- Оскар. – Том покачал головой. – Может быть, я не заслуживаю этого после всего моего вранья, но просто поверь мне.

- Ладно, - согласился Оскар и снова обнял Тома, притягивая к себе.

Но оставил за собой право не безоговорочно и бездумно доверять сказанному слову, а допускать всякие вероятности и проверять.

- Оскар? – через некоторое время нарушил Том уютное молчание и, получив от Оскара вопросительное «М?», спросил: - Ты сказал всё это, чтобы я согласился?

- Нет. Вряд ли я смогу повторить, что говорил, у меня какой-то поток сознания случился, но я был честен каждым словом, - не лукавя, ответил Шулейман и в свою очередь тоже поинтересовался: - А ты? Из жалости согласился?

- Нет. Я хотел.

- Буду знать, что тебя такое возбуждает, - фыркнул Шулейман, понемногу тиская Тома.

- Меня не возбуждает. Но я хотел быть с тобой. Ты тоже должен знать, как это: когда секс только способ.

Оскар кивнул. Да, он знал. Но от непривычных до сих пор размышлений о том, что заниматься любовью приятнее, чем заниматься сексом, и что секс не так важен сам по себе, как ценен контакт, отвлек вопрос более насущный.

- Не откажусь повторить, - ухмыльнулся Оскар и завалил Тома на спину. – Я готов, - и бессовестно скользнул рукой ему между ног.

Том поджал колени, свёл, насколько позволяли бёдра Оскара между ними.

- Оскар, не надо... - Том аккуратно придержал его руку и отодвинул от своей промежности. – Я вправду не могу больше. И так не знаю, как я завтра буду сидеть.

Шулеймана разочаровал отказ, но как ребёнка порадовало обещанное «завтра».

- Давай в рот? – предложил Том.

Оскар предпочёл бы классику, всегда предпочитал, но в текущих обстоятельствах уже было не столь важно, куда, главное, что это отверстие в Томином теле.

- Принято, - согласился Шулейман и поднялся с Тома для того, чтобы перекинуть ногу через его грудь и упереться коленями в постель по бокам от плеч.

Оказавшись носом у паха Оскара, Том сглотнул, прикрыл глаза, высунул язык и лизнул ствол. Заранее, машинально впился пальцами в измученную ими простыню. Спустив Тому в рот, размазав сперму со слюной по раскрасневшимся губам, Шулейман лёг рядом, обнимал, лениво, упоённо покрывал поцелуями его лицо, отвлёкшись лишь на одну сигарету. Так лежать вместе, обниматься, нежиться после потрясающего, не раз повторённого секса можно бесконечно, а солнце пусть делает своё дело, плывёт по небосводу, убавляя песок в часах очередного земного дня, что с полуночью перевернутся, чтобы начать сначала.

- У меня к тебе есть ещё один вопрос, - сказал Оскар. – Ты ведь помнишь, что происходило в твоё отсутствие?

- Помню.

- Что задумал Джерри? – озвучил Шулейман вопрос, который с самого начала надо было задать Тому, а не ломать голову. – Я практически уверен, что он не до конца со мной честен, что-то он замышляет.

Том задумался, заглядывая в себя, и неровно пожал плечами, с сожалением покачал головой:

- Я не знаю.

Шулейман вопросительно выгнул брови, и Том объяснил:

- Я помню всё, но со стороны, мыслей Джерри я не вижу. Я как будто из-за стекла наблюдаю за тем, что делает моё тело без меня, то есть как он живёт.

- Беда... - протянул Оскар и отвернул голову к двери, постучал пальцами по одеялу. – Я рассчитывал на твою помощь. Ладно, не суть, - фигурально махнул он рукой и вновь посмотрел на Тома. – Разберёмся.

Помолчал, подумал и обратился к Тому:

- А может, ну её, самодеятельность? Ляжешь в клинику, полечат тебя консервативными методами.

- Я согласен лечь на лечение, если ты этого хочешь, - ответил Том без энтузиазма, но и без страдания или явного нежелания.

Где-то глубоко внутри него Джерри хлопнул пятерню себе на лицо. Идиоты. Оба. Один баран придумывает всякую дурь, а другая овечка на всякую дурь соглашается.

Вечером Том, закутавшись в нетолстый плед, сидел у окна и наблюдал закат, разлившийся по небу полным света розовым цветом и золотом. Хотел бы посидеть на балконе, но в огромных двухэтажных апартаментах не было ни одного. Оскар балконы, веранды и иже с ними не любил, не пользовался ими и ещё на этапе перепланировки и ремонта в квартире распорядился все демонтировать.

Шулейман пришёл к нему, сел позади и обнял, поцеловал в скулу. Хотел пошутить, что если Том не останется, то он будет трахаться с Джерри до потери пульса во всех позах. Но побоялся испугать и вложить в трепетную душу сомнения. Вместо слов он прижался щекой к щеке Тома и тоже смотрел, как заходит солнце.

Завтра не факт, что будет. Но у них есть сегодня, и этот день у них уже никто не отнимет.