Глава 2
Мин Джун видит, как приближается кулак отца. Зажмуривается — и тут же чувствует резкую, обжигающую боль. Чувствует, как что-то лопается внутри его губы, рот наполняется кровью.
Он едва удерживается на ногах. Виски пульсируют, будто сердце выбилось из груди и стучит прямо в голове.
— Ты позор семьи! — орёт отец, его крик резонирует с болезненной пульсацией в висках. — Ошибся? Это был просто школьный тест?
Смех отца — резкий, холодный, как треск ломающегося льда.
— Потом так же «ошибёшься» и угробишь мой бизнес?
Он хватает Мин Джуна за воротник и резко тянет к себе. Из его рта пахнет сигарами и виски.
— Лучше я завещаю всё церкви, чем оставлю хоть вону такому ничтожеству, как ты!
Мин Джун хочет закричать, но страх парализует горло. И вдруг он чувствует тепло. Мягкое, обволакивающее, как бархат. Руки матери обнимают его, прижимают к груди, её пальцы скользят по его волосам. Он зарывается лицом в её плечо. Пульсирующая боль в голове отступает. Он хочет утонуть в этом тепле. Спрятаться. От отца, от школы, от всего...
— Всё будет хорошо, Джун-а, — шепчет она ему в ухо.
Он почти верит. Почти. Но всё исчезает.
Мин Джун резко открывает глаза. Сердце всё ещё стучит. Тьма медленно рассеивается. Темнота отступает. Шёлковые простыни под ним тёплые, влажные от пота. Кожа липкая. Мать сидит рядом. Её рука всё ещё в его волосах, пальцы скользят по вискам. Её кожа тёплая, как во сне. Мин Джун не двигается, боясь, что она уберёт руку.
Платье сползло с плеча, открывая чёрную бретельку лифчика. Свет из окна играет золотыми бликами на её коже. Ей сорок три, но время к ней снисходительно. Кожа гладкая, волосы — тёмные, тяжёлые. Лицо безжалостно красивое.
— Кошмар? — спрашивает она. Голос мягкий, сочувственный, но в нём что-то оценивающее, почти хищное.
Мин Джун кивает.
— Ты в порядке, — говорит она. Не спрашивает, утверждает.
Её пальцы скользят по затылку, потом — медленно, почти лениво — вниз, по линии шеи. Он чувствует, как напрягается всё внутри.
Она встаёт. Платье плавно скользит по её бёдрам, обтягивая изгибы, которые он знает лучше, чем должен. Подходит к зеркалу. Садится за туалетный столик. Тушь, помада, пудра. Движения уверенные, точные, как у хирурга.
— Сегодня приезжает священник, — говорит она, не поворачивая головы. — Молодой поляк. Из какой-то деревни, я не выговорю название. Его зовут отец Андре. Он поживёт у нас, пока мы уладим все юридические формальности.
На секунду их взгляды встречаются в зеркале. В её взгляде — что-то острое, как игла.
— Ты будешь вести себя прилично, Джун-а.
Он садится на край кровати. Простыня сползает с бедра. Она это видит. Но ничего не говорит.
— А Со Йон? — спрашивает он. Старается говорить небрежно, но голос выдаёт напряжение.
Она замирает. Рука с кистью для пудры зависает в воздухе. Она смотрит в зеркало, но не на себя — на него. Взгляд прищурен, холоден.
— Это не твоя забота, — говорит она тихо. Но голос режет, как нож.
Она встаёт. Мин Джун не может не смотреть. Поворачивается. Платье не застегнуто, молния раскрыта до пояса.
— Помоги, — бросает она, уже прикладывая телефон к уху.
Мин Джун встаёт. Руки дрожат. Молния ползёт вверх, медленно, зубчик за зубчиком. Его пальцы касаются её спины — она не отстраняется.
Из телефона:
— ...отец Андре только что приземлился. Он моложе, чем мы ожидали...
— Спасибо, Джун-а, — её губы изгибаются в едва заметной улыбке.
Она выходит, набирая новый номер. Каблуки отмеряют шаги по паркету — чётко, как метроном.
Он идёт к себе. Его шаги мягкие, как утренняя ложь. Со Йон стоит у стены, с зубной щёткой во рту, вторая рука мелькает над экраном телефона. Голые ноги, чёрные трусы, майка с пятнами — он надеется, что это кофе. Сквозь ткань видны соски. Он хотел бы проскользнуть мимо, но уже поздно.
Её губы кривятся в насмешке. Глаза блестят, как у кошки перед прыжком.
— О, наш малыш Джун-а... — тянет она, голос низкий, ленивый, с нотками издёвки. — Снова бегал плакать к мамочке? Описался от кошмара?
От неё пахнет зубной пастой и сигаретами. Курила недавно. Мин Джун выдыхает — значит, она не знает.
— От тебя воняет, Йона, — он старается сделать голос холодным, копируя мать. — Ты вообще моешься?
В её глазах вспыхивает знакомая злость. Она любит драться. Особенно с теми, кто не может ударить в ответ.
Её нога летит ему прямо в висок. Он реагирует инстинктивно: шаг в сторону, рука вверх — блок. Нога Со Йон скользит по его предплечью, пятка едва задевает ухо. Он перехватывает её за лодыжку, удерживает. В её глазах удивление, она теряет равновесие, её майка задирается почти до груди, обнажая плоский живот, с едва заметной тенью пупка.
— Ты жалкий, — говорит она, поймав его взгляд, и выдёргивает ногу. Но не нападает снова.
Мин Джун захлопывает дверь. Руки дрожат от ярости. Он глубоко вдыхает, потом медленно выдыхает — шумно, с усилием. Запах её сигарет всё ещё в его носу. Он машет рукой перед лицом, пытаясь избавиться от запаха, и садится на край кровати.
Ничья.
Ещё пару лет назад Со Йон могла бы избить его даже не напрягаясь. Но сейчас всё иначе.
Он медленно встаёт. Надевает школьную форму. Верхние пуговицы расстёгнуты. Волосы приглажены ладонью. Смотрит в зеркало. Старается улыбнуться — чуть хищно, чуть по-дурацки. И вдруг получается. В этом есть что-то... спасительное.
— Чеболь второго поколения, Ким Мин Джун, — произносит вслух с наигранной пафосной интонацией. — Взбалмошный наследник из подростковой дорамы. Кто же, если не святой отец Андре, спасёт его заблудшую душу?
Роль ему нравится.
Протягивает руку к тумбочке. Крестик исчез. Переворачивает ящик. Пусто.
— Ладно. Куплю новый.
И не просто новый — крестик должен выглядеть потёртым, как будто он всегда был с ним.
— Спаси меня, отец Андре, — Мин Джун смеётся. — Может, тогда я стану покровителем твоей паствы.
Паства отца Андре — не просто красивая метафора. Это сотни реальных людей. Мигранты, в основном из Филиппин. Слабо говорящие по-корейски, без документов, без прав. Без выбора.
Формально — независимые подрядчики, оформленные через цепочку подставных фирм. На деле — дешевая, покорная рабочая сила. Работают по двенадцать, по четырнадцать часов в сутки — без соцпакета, без страховки, без возможности пожаловаться на условия труда.
Они строят.
Дома, офисы, торговые центры.
Они рискуют.
Без касок. Без инструктажа. Без гарантий.
Они молчат.
Потому что жалоба — это увольнение. А увольнение — это депортация. А значит: конец.
На этих людях стояла империя покойного Ким Тэ Сока — отца Мин Джуна. Их потом, страхом и бессловесностью был оплачен его взлёт. Теперь у этих людей появится церковь. И священник. Отец Андре. Они увидят в нём пастыря, защитника, человека Бога. Мин Джун проследит за тем, чтобы этот человек служил не только Богу. Со временем священник начнёт говорить нужные слова, делать полезные вещи, успокаивать, вдохновлять, направлять — в нужную сторону. Потому что бедным всегда нужен кто-то, кто скажет, что страдание — это крест, а труд — путь к спасению.
А когда придёт время, Мин Джун сделает свой ход и заберёт то, что по праву принадлежит ему.
Мин Джун улыбнулся себе в зеркало и вышел из комнаты.