Пепел короны

Солнце поднималось с трудом, словно и оно не желало быть свидетелем этого дня. Его золотые лучи вяло стекали по мраморным колоннам замка, напоминая тёплый мёд, вытекающий из треснувшего сосуда. Валентин стоял у восточного окна, его пальцы судорожно сжимали подоконник, оставляя на отполированном камне едва заметные следы. Внизу, за крепостными стенами, люди только начинали просыпаться — где-то хлопали ставни, слышался скрип телег, доносились обрывки утренних разговоров. Но всё это казалось таким далеким, словно происходило в другом мире.

Он не спал. Снова. Уже вторую ночь подряд.

После свадьбы он ощущал, как его душа раскололась на осколки, но теперь даже эти осколки начали тускнеть, превращаясь в холодный пепел. Покой не пришёл ни в одну из ночей, проведённых рядом с Викторией.

Его дыхание оставляло мутные следы на стекле.

Совет в ожидании коронации.

Но в груди — лишь чувство плена.

Утренний совет проходил в тумане. Голоса советников доносились до него, как сквозь толщу воды — глухо и бессвязно.

— Ваше Высочество, налоги с южных земель...

— ...посольство из Эльдарии ожидает ответа...

— ...крестьяне жалуются на неурожай...

Он кивал, подписывал бумаги, отдавал распоряжения, но мысли были далеко. В висках пульсировала боль, а в груди ныло, будто там застрял осколок льда.

Когда последний из вельмож поклонился и удалился, Валентин резко поднялся, едва не опрокинув кресло.

— Ваше Высочество? — обеспокоенно спросил камергер.

— Оставьте меня.

Он вышел в сад, где воздух был свеж и наполнен ароматом цветущего жасмина.

Южная беседка. Уединённое место, скрытое зарослями винограда. Здесь когда-то они с Даней...

Он резко прервал мысль, опускаясь на деревянную скамью. Закрыл глаза.

Один вдох, второй. 

И вдруг — движение.

Тихий скрип половицы, шорох ткани. Он открыл глаза — слишком поздно. Время словно замерло.

Сначала — свист, резкий и тонкий, как крик хищной птицы. Затем — удар. Острая, жгучая боль в плече. Он пошатнулся, рука инстинктивно потянулась к ране, пальцы наткнулись на что-то твёрдое и липкое... кровь...

— Охрана! — чей-то крик разорвал тишину.

Но прежде чем стражники ворвались в беседку, Валентин увидел его.

Человек в чёрном, капюшон, холодный блеск кинжала, уже занесённого для второго удара.

Он целится в сердце.

Металлический лязг. Кто-то из стражников успел подставить меч.

— Держи его!

Борьба, всплеск крови — не его. Потом всё поплыло перед глазами.

Когда сознание вернулось, он лежал на кушетке в своих покоях. Пахло травами и чем-то горьким — наверное, лечебной мазью.

— Ваше Высочество, вам повезло, — лекарь перевязывал рану, его пальцы двигались быстро, но осторожно. — Клинок задел кость, но не прошёл глубже. Вам нужен покой.

Покой.

Слово звучало как насмешка. 

Валентин молчал. Даже не дрогнул, когда бинт натянули слишком туго.

— Мы уже ведём допросы, — тихо сказал капитан стражи. — Кто-то пропустил его внутрь. Это... внутреннее дело.

— Конечно, — Валентин резко поднялся, игнорируя протест лекаря. — Только следите, чтобы в поисках виновного не вырезали полдворца. —Голова закружилась, но он не упал.

— Я не мальчик. И не игрушка. Если кто-то решил напомнить мне о моём положении... — он посмотрел на свою окровавленную рубашку, — ...то он ошибся телом, я ещё жив.

В тот же вечер, когда солнце уже клонилось к закату, во двор замка въехала чёрная карета.

Лошади фыркали, уставшие после долгой дороги. Дверца открылась, и из неё вышел...

Эдвард, брат Виктории.

Его плащ развевался за спиной, а стальные глаза скользнули по стражникам, будто оценивая их слабые места.

— Где королева? — его голос был тихим, но каждое слово падало, как камень в воду.

Слуги бросились провожать его, а весть о его прибытии достигла Виктории быстрее, чем эхо его шагов.

Она стояла у окна, когда Лиллиан вбежала в покои.

— Миледи, ваш брат тут...

— Он не должен был приезжать так скоро, — прошептала Виктория. — Значит, уже узнал о нападении.

— Или подозревает, что не всё спокойно, миледи, — тихо ответила Лиллиан.

— Это... может всё изменить.

Она обернулась, и в глазах её — не страх, а холодный расчёт, 

Время словно замерло, в ожидании судьбы поворот. 

В это время Валентин сидел в кабинете. В руках — серебряный  крестик. Тот самый.. Слабое воспоминание: улыбка, которая когда-то согревала. 

Если бы я был просто человеком, а не именем...

Но он не был. И теперь, когда смерть посмотрела ему в лицо, он знал,  следующий раз может быть последним.  Он должен выбрать. 

Не только сторону,но и себя.

Гул кареты ещё не успел стихнуть, как Виктория уже спускалась в главный приёмный зал. Шлейф её тёмно-синего платья мерцал, а лицо было непроницаемо — как и подобает новой будущей  королеве.

В этот раз Лиллиан осталась за порогом. Виктория хотела встретить брата сама. Эдвард — не тот человек, перед которым стоило демонстрировать слабость или дружбу с кем-либо из прислуги.

Он стоял у большого окна, когда она вошла, сложив руки за спиной. Суровый, высокий, с лёгкой сединой на висках. Его глаза были внимательны, но не тёплы. Он не обернулся сразу — дождался, пока она подойдёт.

— Королева, — произнёс он, не оборачиваясь.

— Эдвард, — сдержанно сказала она.

Он повернулся. Лёгкая ухмылка тронула угол его губ, но исчезла прежде, чем стала улыбкой.

— Знаешь, сестра, я всегда считал, что ты умеешь держать удар. Но вести о покушении — это уже слишком. — Он подошёл ближе. — Его Высочество жив?

— Валентин ранен, но не смертельно. — Виктория кивнула. — Покушение было организовано внутри. Мы разбираемся.

— "Мы"? — переспросил он с тенью иронии. — Значит, теперь ты одна из них.

— Я жена будущего короля. Это делает меня частью этого государства. Нравится тебе это или нет.

Эдвард задумчиво посмотрел на неё, словно изучая новую черту её характера.

— Не думал, что ты выберешь роль.

— Я не выбрала роль. Я выбрала путь.

Он сел в кресло у камина, сцепив пальцы. Помолчал, глядя на пламя.

— Этот союз... он не вызывает доверия в Совете. И не только у нас, в Лешах. Валентин — противоречивая фигура. Слишком молчаливый, слишком... слабый.

Виктория подошла к столику, наливая себе воды. Сделала глоток.

— Он не слабый. Он сдержанный. Разве не в этом ты всегда винил отца? Что он был слишком вспыльчив?

Эдвард усмехнулся. Почти по-братски.

— Отец хотя бы не прятал чувства. А Валентин... в нём что-то замкнутое. Замок в пустыне. Слишком одинокий, чтобы быть хорошим союзником. Слишком непредсказуемый, чтобы быть безопасным.

— Ты приехал выразить соболезнования или чтобы поставить под сомнение  выбор нашего отца?

— Я приехал, чтобы напомнить: ты больше не просто женщина, ты политическая фигура. Твоя личная жизнь теперь — это угроза или опора для десятков земель.

— И ты приехал, чтобы напомнить мне, каково быть пешкой? — Виктория подняла глаза. — Не выйдет, Эдвард. Я сделала ставку. И пока Валентин дышит — я рядом с ним, я люблю его.

Он встал. Его лицо стало чуть серьёзнее.

— Я не твой враг. Но ты слишком долго жила среди теней, сестра. Иногда тебе кажется, что ты контролируешь бурю. Но это только до тех пор, пока ветер не сменит направление. Тобой управляет только твои чувства.

— Я не боюсь бури. Я сама — буря, — тихо сказала она.

Они помолчали.

— Я останусь на пару дней—  произнёс Эдвард. — Чтобы быть на коронации и убедиться, что твоя позиция не слабеет. И... чтобы поговорить с Валентином. Мы должны понять, кто за этим стоит. Если замешана внешняя сторона — Леши вмешаются.

— А если внутренняя?

— Тогда ты должна быть готова потерять больше, чем ты думаешь.

Он поклонился едва заметно и вышел, оставив Викторию у камина.

После его ухода, она подошла к окну. Из садов доносился запах лаванды. День был тёплым, как и тот день, когда она впервые увидела Валентина не как принца, а как человека.

Сейчас он всегда когда лежал в покоях , почти не разговаривая с ней. Отстранялся. Уходил в себя. В его глазах, когда она входила, было что-то странное — не от боли тела, а от боли души.

Она знала этот взгляд. Видела его раньше. У своего отца. У себя — в зеркале. Что-то ломалось. Или уже сломалось.

Но она не сдастся. Не отступит. Не позволит ни Эдварду, ни придворным, ни даже самой себе забрать у неё это новое имя — королева.

И если Валентин отдаляется — она найдёт путь к нему, любой ценой.Потому что теперь они не просто союз. Они — мишень.

Валентин стоял у окна в своём кабинете.  Лёгкое ранение на его плече ноило, но куда болезненнее была не сама рана, а её смысл.

Покушение. Кто-то действительно пытался его убить. Прямо в сердце замка. И не оставил следов.

— Ваше высочество, — прозвучал за спиной вкрадчивый голос. — Могу я войти?

— Проходите, лорд Эдвард, — ответил Валентин, не оборачиваясь.

Тот вошёл неспешно, как человек, привыкший к собственному достоинству и дипломатии. Его шаги были точны и отмерены, взгляд — цепкий, но не откровенный. На нём был глубокий синий камзол, сдержанно украшенный серебром. Мягкая ухмылка на лице никак не соответствовала недавним событиям.

— Не слишком радостное время для визита, — заметил Эдвард, оглядывая убранство кабинета. — Но, как вы знаете, дела государства не ждут. Да и... моя сестра будет спокойнее, если я лично увижу, как вы себя чувствуете и буду присутствовать на коронации.

— Я жив, — коротко ответил Валентин. Он наконец обернулся. — Этого, видимо, пока достаточно для трона.

Эдвард слегка приподнял брови:

— Ваша проницательность остра, как всегда. Но позвольте спросить прямо: вы полагаете, что покушение было внутренним делом?

— Я ничего не утверждаю, — холодно ответил Валентин, — но я и не наивен.

Эдвард приблизился к столу, небрежно поглаживая край дорогого дерева пальцами.

— Ваши враги — не только за пределами королевства. Это вы понимаете. Вы молодой, талантливый и... эмоционально сложный человек. У власти это вызывает не восхищение, а страх. Особенно у тех, кто старше и слабее духом.

Валентин не ответил. Его молчание говорило больше, чем любые слова.

— Позвольте ещё одну откровенность, — продолжал Эдвард. — Вы не похожи на правителя, которого ждала наша земля. Вы опасны. Потому что не хотите быть марионеткой. И потому что умеете молчать, когда вас ждут бурных слов.

— А вы? — мягко спросил Валентин. — Кем вы меня видите?

Эдвард прищурился.

— Я вижу вас в будущем на троне. Но не в одиночестве. У вас слишком много привязанностей, чтобы править без теней. И одна из них... слишком дорога, чтобы её игнорировать.

Валентин напрягся, взгляд его стал тяжелее.

— Вы угрожаете?

— Нет, — Эдвад усмехнулся. — Я наблюдаю. И предостерегаю. Моя сестра, Виктория, верит в вас. Верит до слепоты. Я бы хотел, чтобы это доверие не оказалось ошибкой. Я не враг вам, но стану им, если увижу, что вы играете её сердцем. Или судьбой нашей династии.

Наступила тишина. Валентин медленно подошёл к столу, налил себе воды. Выпил. Потом, без спешки, произнёс:

— И всё же вы прибыли не только ради её спокойствия. Вы хотите знать, что я сделаю с попыткой убийства. Не так ли?

Эдвард кивнул.

— Конечно. Такие удары никогда не бывают одиночными. Кто-то проверяет вас на прочность. И если вы ответите слабо, следующий удар будет смертельным. Я был бы глупцом, если бы не интересовался этим.

— Тогда я скажу прямо, — Валентин посмотрел ему в глаза. — Я найду, кто за этим стоит. И если даже это будет кто-то из ближайшего круга, я не пощажу. Трон не получит короля, который боится собственной тени.

Эдвард изучал его несколько долгих секунд, затем слегка кивнул.

— Тогда, возможно, у вас есть шанс. Но не забывайте: монарх правит не один. И даже любовь может стать оружием, если ей воспользуется не тот человек.

Он развернулся, направляясь к выходу. Перед дверью остановился.

— И... Ваше высочество. Постарайтесь сделать Викторию счастливой. Она... заслуживает не меньше.

Тишина снова воцарилась в комнате, будто Эдвард унёс с собой весь воздух. Валентин остался у окна, не двигаясь. Он стоял так долго, что боль в плече снова дала о себе знать — резкой, неприятной, живой. Как напоминание: ты жив. Хотел бы — не смог бы забыть. Он опустил взгляд на руку.

Тонкая нить серебра обвивала запястье. Крестик. Маленький, почти невесомый. Но он будто впивался в кожу, словно всё ещё хранил тепло другого тела.

Того тела. Того взгляда. Того молчания.Того, кто ушёл.

Даня..

Имя отзывалось внутри так, как отзывается в лесу чей-то крик — эхо, всегда чуть позади. Валентин тихо опустился в кресло. На столе осталась полупустая кружка.

Мысли не слушались. Они текли, как потоки дождя по стеклу — без ясности, без цели. В последние дни — особенно после покушения и свадьбы — он чувствовал себя как человек, которого кто-то незаметно вывернул изнутри, оставив снаружи пустую оболочку. Все смотрят, все ждут, а внутри — только гром.Он не знал, кто послал стрелу. Но он знал, кто бы точно не смог...Не Даня, и это делало всё только сложнее.

Валентин провёл пальцами по лбу, словно пытаясь стереть мысль. Но она не стиралась. Она только укоренялась. Каждое движение, каждый голос в коридоре, каждое воспоминание — всё вело к нему. Его младший брат, чей взгляд он избегал с той самой ночи, когда...Он не хотел вспоминать. И всё же вспоминал.

Каждую тишину между словами. Каждое дрожание в голосе Даниила. Каждую несказанную правду. Его учили быть будущим королём, щитом, символом. А не человеком.

Валентин сжал запястье, почти до боли. Серебряный крестик врезался в кожу, как печать.

Он снова носил его, Потому что не знал, как ещё быть рядом, когда самого Даниила рядом не было уже теперь.

Слуги стучались в дверь, приглашая к встрече с советом. Он не ответил. Пусть ждут. Пусть королевство подождёт.

А если бы он попал в сердце?— подумал он. — Кого бы я вспомнил? —Ответ был ясен. Но его нельзя было произносить.

Он встал, подошёл к камину. Пламя давно погасло.  Как и он сам. Как и всё, что должно было согреть, но не смогло. Он вспомнил Викторию. Её голос, ласковый и стойкий. Её руки, тёплые, верные. Её тревогу — искреннюю. И понял: она достойна правды. Но не той, что жила в нём.

Он не любил её. Он любил память. Он любил то, что нельзя носить на пальце, но можно прятать на запястье. Он любил тень, которая ушла. Оставив крестик и молчание.

Уже почти ночь опускался на замок, и вместе с ним рассеивался весь свет надежды, оставляя холод и тревогу. Даня шёл по дорожкам внутреннего двора со сжатыми кулаками и тяжёлым сердцем. Только что он вернулся в замок, решив остаться рядом, несмотря ни на что. Но всё было иначе — стены хранили запах опасности, а каждый шаг отзывался эхом тревоги. На младшего сильно повлияли слова монарха, он готов был уже ждать сколько надо любви от брата.

Его путь лежал прямо к залу совета. Люди там шёпотом обсуждали закрытое покушение. Один из старейших придворных, заметив Даню, кивнул ему утвердительно и скрылся в коридоре. Уже недостаточно скоро — заметил он мысленно — слишком поздно.

Он вломился в зал. Свет факелов, отражённый от мрамора, обнажил беспокойные лица придворных. Их взгляды мгновенно остановились на нём — и ненадолго, но ясно сквозила смесь вопросов и вины: как мог он покинуть замок, когда это было нужно так остро?

Даня не стал ждать. Он перескочил через пол комнаты и вышел наружу, к коридору, ведущему к кабинетам. Сердце бешено колотилось. Он не мог позволить себе быть слишком спокойным — если он шагнёт, всё может рухнуть.

— Где он? — выкрикнул. — Где находятся Его Высочество?

Старший стражник, держа руки на рукояти меча, понял: от его ответа зависит многое.

— Он в кабинете,— ответил он. — Его рана не смертельна.

Даня не дожидаясь, бросился дальше по коридору, цепляясь взглядом за каждую свечу, каждый зал, каждую дверь — до той, за которой его имя опять могло означать что-то важное.

Дверь кабинета распахнулась — и Даня ворвался внутрь без стука.

Внутри на стуле у окна сидел Валентин. Он выглядел ослабленным, холодная рана на плече стягивалась бинтом, но взгляд был ясным и напряжённым. Комната была полутёмной: зашторенные окна, мягкий свет лампады, масштабная тень от статуи предшествующего короля.

— Даня! — всхлипнул Валентин, вставая, но едва удерживаясь. Рука застряла на столе.

Даня бросился через комнату и повис в его объятиях, не думая о том, как должен себя вести.

— Я здесь, — рывком произнёс он. — Я знаю. Я поздно, но я здесь..прости что ушёл..

Валентин подался ему навстречу, руки цеплялись за одежду, как за палку спасения.

— и ты прости меня..

— Это было опасно, — прошептал Даня. — Я ушёл на день... — он сбился. — Я не думал, что ... Я не выдержал. Никогда больше не выйду из этого замка без тебя...мне было просто больно видеть тебя с ней..

Валентин замолчал, его глаза были влажными, но твёрдыми.

— Я не ушёл ради тебя. Я ушёл, чтобы успокоиться. — Он проводил противоположную линию эмоций: он сильно любил его, но не понимал, как жить дальше, но зато знал что надо просто потерпеть..

— Я бы сильно хотел.. чтобы после моего ранения, я бы самым первым увидел тебя..

— Потому что я единственное, что осталось у тебя! — ответил Даня, прижимаясь к нему.

Валентин сжал плечи, не отстраняясь.

— Почему ты не остался рядом, когда это было важно? Почему я был один, когда... — он причмокнул, не закончив.

— Потому что... — Даня отпустил его плечо на секунду, потом вернулся. — Потому что ты не просил. И я думал, что ты... больше не хочешь. Я... думал...

Слова обрывались в узел чувств. Наконец он прошептал:

— Я твой брат. Это не просто формальность. Это кровное. И я готов рисковать всем, лишь бы быть рядом с тобой, я люблю тебя..

Валентин закрыл глаза и накрыл руку Дани своей — аккуратно, осторожно. Те дрожали, а после поцелуй.

— Ты заставляешь меня чувствовать, — сказал он. — Но я всё ещё обучаюсь жить с этим. Но я хочу... Я хочу, чтобы ты был рядом. Второй раз я не выдержу пустоты.

Братья сильнее обнялись, едва различимо, почти беззвучно. Сама тишина подыгрывала их словам — молчание стало консолидатором, а не преградой.

Даня провёл ладонью по его спине.

— Я обещаю, — прошептал он. — Никогда не уйду без тебя..

У кабинета снова раздался стук — знак заседания совета. Валентин отступил.

— Совещание зовёт, — тихо сказал он. Даня кивнул, и его глаза блеснули.

— Я рядом и готов ждать, но пожалуйста , не бросай меня сам..иначе я всё же уйду..

Виктория сидела у окна, её взгляд блуждал по мерцающему огню, что танцевал в камине. Письмо, отправленное брату, уже было далеко, и теперь оно стало чем-то почти абстрактным — посланием, брошенным в бездну. Теперь она уже желеет что рассказала ему всё, но было поздно.

«Брат мой, Эдвард...» — эти строки словно эхом отзывались в её памяти. В письме она пыталась зафиксировать то, что не могла проговорить вслух. Но сама всё больше сомневалась — может, она просто сходит с ума? Может, всё это — игра её воображения, и та "тайна", что она увидела между Валентином и Дани, — лишь тень её страхов?

— Ты больше не держишь его при себе, — услышала она тихий голос.

Обернувшись, Виктория увидела брата. Его лицо выражало спокойствие, но в глазах читалась серьёзность.

— Нет, — ответила она, чуть сжав губы. — Письмо..я не знаю как ты его воспринял.  Я пыталась изложить свои мысли, но сама начинаю сомневаться в том, что увидела.

— Что именно ты сомневаешься? — спросил Эдвард, сделав шаг ближе.

— В том, что между Валентином и Дани может быть что-то... большее, — призналась Виктория. — Иногда мне кажется, что я сама придумываю эту историю. Что мои глаза обманывают меня. Что всё это невозможно, что я схожу с ума от тревог и одиночества.

— Виктория, — начал Эдвард ,глядя ей прямо в глаза, — я понимаю, что тебе тяжело. Но должен сказать честно, я согласен с тобой,  то, что ты видишь между Валентином и Дани — это скорее игра твоего разума.

— Что ты имеешь в виду? — с тревогой спросила Виктория.

— Ты слишком много думаешь. Иногда нам кажется, что в людях скрыты тайны и чувства, которых на самом деле нет. Особенно когда сердце тревожит неизвестность, а ум пытается найти объяснения там, где их нет.

— Но я не могу просто игнорировать то, что чувствую, — настаивала она. — Это не просто подозрения. В их взглядах есть что-то, что я не могу понять...

— Может, ты хочешь увидеть нечто большее, — улыбнулся брат, — потому что сама переживаешь и боишься потерять Валентина. Твои чувства к нему сильны, и это естественно. Но в этом нет ничего противозаконного или тайного. Просто двое людей — сложные, запутанные.

— Ты значит тоже считаешь, что я сама всё это придумала? Что мои страхи — просто иллюзия? — голос Виктории дрогнул.

— Да, — ответил Эдвард мягко, — но это не значит, что твои переживания — бред. Ты переживаешь за Валентина, за себя, за то, как сложится ваша жизнь. Это нормальное состояние. Я не хочу поддерживать фантазии, которые могут лишь навредить тебе и твоему окружению.

— Значит, ты не веришь, что между ними что-то есть?

— Я не утверждаю обратного, — задумчиво ответил брат, — просто не вижу в этом той трагедии, которую ты рисуешь. Иногда то, что кажется тайной, — всего лишь недопонимание или страх. А ты должна сосредоточиться на настоящем: на том, что действительно можешь изменить.

— А именно? — тихо спросила Виктория.

— На том, что ты чувствуешь к Валентину. Он — твой выбор, твоя жизнь. Вложи в это силы, забудь о призрачных страхах и дай себе шанс быть счастливой.

— Ты действительно думаешь, что я могу так просто забыть?

— Нет, — улыбнулся он, — но ты можешь научиться жить с этим и не позволять сомнениям разрушать твои отношения. Важно не то, что ты видишь вокруг, а то, что у тебя внутри.

— Спасибо, — сказала Виктория, — твои слова много значат для меня.

— Всегда пожалуйста. Ты сильнее, чем думаешь.

После ухода Эдварда Виктория осталась одна в просторной комнате. Вокруг было тихо, только приглушённый свет свечей играл на стенах. Она присела у окна, глядя в  небо, но мысли уносили её далеко назад теперь — к матери.

Воспоминания вспыхнули словно вспышка — мать, всегда такая сдержанная, холодная на людях, но за закрытыми дверями комнаты — совсем другая. Виктория помнила те редкие моменты, когда мать тихо сидела у окна, держа в руках письмо, глаза её блестели от слёз, и никто из семьи не знал, о чём она думает. Никто не знал о её тайной любви — чувствах, которые нельзя было выразить, которые оставались в тени, скрытыми от всего мира.

Такая же тихая, спрятанная боль, как у Валентина и Дани. Мать любила так, как не принято было любить. Это была любовь, которую нужно было скрывать, прятать глубоко внутри, потому что она могла разрушить всё — семью, репутацию, судьбу.

Виктория шептала про себя:

— Я видела её боль... и теперь вижу эту же боль в них. В этих двоих, что живут за закрытыми дверями, будто заключённые в своей тишине, но нет, нет , это всё бред, это только мои предположения..

Она вздохнула, почувствовав, как внутри растёт тревога и неуверенность.

— Может, я действительно сойду с ума... Или просто сердце боится правды, которую никому нельзя говорить.

Взгляд Виктории затуманился, и она вспомнила слова из письма, которые сама писала брату — о нежности, спрятанной словно клинок в сапоге, о страхе и ревности.

— Но если это действительно так... если между ними что-то большее, — прошептала она, — то что будет с нами? С этим домом? С нами всеми?

Тишина ночи отвечала ей молчанием. Виктория закрыла глаза, пытаясь унять тревогу и найти силы принять то, что не может изменить. В глубине души она понимала: это — только начало долгой и непростой дороги.