11.
—Я знаю одного парня, — начинает он, уже крепче сжимая руку Ацуму. — Он… лжец.
Вход и выход. Вдох, выдох. Всё будет хорошо.
— Его родители были воспитаны с верой в одну конкретную вещь, и поэтому он был воспитан так же. Вот и всё, что на самом деле произошло. Они всегда делали только то, чему их учили, то, что они считали правильным. Потому что они так сильно любили своего единственного сына.
Вход и выход. Вдох, выдох. Всё будет хорошо.
— В школе он узнал, что Бог любит всех, что он прощает, не осуждает, не закрывает свои двери для хороших людей. Но этот мальчик также узнает, что всё это не относится к тебе, если ты гей. Сначала это не имело большого значения. Он был ребёнком, что, чёрт возьми, он вообще понимал? Так, геи попадают в ад. Они не нравятся Богу, значит его родителям они тоже не нравятся. Но он правда не понимал, какое отношение это имеет к нему?
— Только когда ему исполнится пятнадцать, он поймет. Ему пятнадцать, он играет в волейбол... и он видит этого самоуверенного ублюдка с горчичными волосами через волейбольную сетку, и внезапно всё это начинает иметь к нему отношение.
Хватка Ацуму вокруг его руки становится невыносимой.
— И поэтому он напуган. Чертовски напуган. И он делает всё, что в его силах, чтобы скрыть это, измениться, заставить это чувство уйти. Он пробует всё, что только может придумать. Он молится десять раз в день. Он смотрит все фильмы и всё порно, которым восхищаются мальчики в его школе. Он заводит подружку и встречается с ней в течение года, терпит прикосновения, поцелуи, притворяется и пытается поверить, что может прожить всю свою жизнь в терпимости. Он лжёт. Он лжёт всем и лжёт самому себе. Потому что это всё, что он может сделать.
— Он совершает каминг-аут перед своим двоюродным братом. Он плачет. Ему исполняется шестнадцать. По новостям он слышит о каком-то парне, который совершает самоубийство, потому что он гей. Он отправляется в тренировочный лагерь. Он понимает, что всё началось с начала. Он трещит по швам. Потому что тот мальчик с горчичными волосами… его слишком много, то как он смотрит, как касается, всё это обжигает изнутри. Он общается с ним, он впускает его в свою жизнь, он непреднамеренно ломает стены, которые он так долго строил, и в ту ночь… он чувствует себя так, словно наконец-то дома.
Вход и выход. Вдох, выдох. Всё будет хорошо. Не плачь. Не плачь, чёрт возьми.
— Видишь ли, дело в том, что этот парень умён. По крайней мере, он так думал. Поэтому, когда ему исполнилось пятнадцать и он понял, в какой ситуации оказался, он начал планировать. Он будет усердно учиться, получать лучшие оценки, быть лучшим волейболистом, быть лучшим во всём, в чём, чёрт возьми, он может быть лучшим. Он всегда слушал, никогда не возражал, никогда не болел, и никогда ни о чём не просил. Он подумал, что, может быть, только может быть, если он будет всё это делать, то, возможно, факт того, что он гей, не будет иметь такого большого значения.
— Когда ему исполняется шестнадцать, дальний родственник сообщает, что он гей. Он рассказывает, что встречается со своим парнем уже пять лет. Его двоюродный брат — врач. Он был отличником всю свою жизнь. Он окончил университет с отличием. Его родители постоянно хвастались им в фейсбуке. Но он оказался геем. И вдруг… внезапно он просто перестал быть членом семьи. Для любого из них. Именно так. Как будто это было так легко сделать.
Он прерывисто выдыхает. Ацуму проводит большим пальцем по тыльной стороне ладони туда-сюда, и Сакуса сосредотачивается на движении.
— И он понимает, что не имеет значения, как сильно он старается. Как только его родители узнают, всё будет кончено. И поэтому он лжёт. Он продолжает лгать. Он заводит себе другую подружку. Пытается снова, даже зная, что это не сработает. Следующие несколько лет он проводит во лжи, скрывая ту часть себя, о которой говорил вслух лишь трём людям. Он понимает, что просто не может отпустить мальчика, которого увидел через волейбольную сетку в пятнадцать лет. А сейчас он смотрит на того же мальчика в их гостиной и чувствует всё то же самое... только это чувство сильнее в миллион раз.
— И он просто чертовски устал. Он так устал прятаться, лгать, нести этот дурацкий груз внутри себя. Но это всё, что он может. И он смотрит на этого мальчика, этого глупо красивого мальчика, и так сильно хочет быть с ним, но не может перестать думать о цене. И он задаётся вопросом, что, чёрт возьми, он должен делать? Отказаться от своей семьи ради счастья? Будет ли он счастливее без них? Как он может быть в этом уверен?
Вход и выход. Вход и выход. Вход и выход. Не плачь, чёрт возьми. Нет. Нет.
— И это звучит глупо, верно? Это глупо! Почему он так беспокоится о людях, которые откажутся о него за то, что он такой, какой он есть? За любовь к тому, кого он любит? За то, с чем он не может совладать? Он больше не тот беспомощный пятнадцатилетний ребёнок, живущий под их крышей и защитой. Ему двадцать два, и он взрослый самостоятельный человек, оплачивающий счета, живущий своей грёбаной мечтой, и он чертовски усердно работал, чтобы добиться этого. Ему больше не нужны родители. Он может прокормить себя и без них. Почему это должно иметь какое-то значение, если они откажутся от него? Разве не хорошо быть эгоистом? Разве не нормально сейчас позволить себе быть с кем-то, кого он хотел в течение семи лет?
Дыши.
— Один друг однажды сказал ему, что если кто-то перестаёт любить тебя таким, какой ты есть, то, возможно, он никогда не любил тебя по-настоящему.
Дыши, Сакуса Киёми.
— Его родители укладывали его каждый вечер перед сном, понимаешь? Его мать всегда читала ему сказки на ночь. Его отец часто играл с ним в волейбол на заднем дворе, даже когда у него болела спина. Они заботились о нем, когда он болел. Они никогда не возражали против того, что ему не всегда были приятны прикосновения. Они демонстрировали своим друзьям все его медали и ходили на каждую игру, на которую только могли. Они всегда говорили ему, что любят его. Даже сейчас. И он продолжает задаваться вопросом, если он перестанет лгать… перестанут ли они лгать тоже?
Он поднимает глаза и, наконец, сталкивается с Ацуму. Голос срывается против его воли, когда он спрашивает:
— Неужели так плохо, что он просто хочет, чтобы они продолжали лгать?
— Чёрт.
Ацуму задыхается от рыданий, пытаясь подобраться как можно ближе, практически сидя на коленях у Сакусы, когда он обнимает его.
Он прижимает голову Сакусы к своей груди и плачет, как будто это конец всего мира.
— Мне очень жаль. Мне очень жаль, — шепчет он. Когда Сакуса выдыхает, вся дрожь выходит из его тела. Он решает позволить себе этот единственный момент слабости, только на этот раз, когда погружается в объятия. Он закрывает глаза, вдыхает и зарывается лицом в успокаивающее тепло. Ацуму, кажется, не может перестать плакать. У Сакусы чертовски болит грудь.
— Какого чёрта ты так сильно плачешь, Мия? — спрашивает он, выдавив из себя смешок. — Это просто какой-то парень, которого я знаю.
Ацуму требуется много времени, чтобы успокоиться. За это время Сакуса значительно протрезвел и начал расчёсывать пальцами волосы Ацуму, чтобы хоть как-то его успокоить. Ацуму снова шмыгает носом, жалобно глядя на Сакусу опухшими глазами. Сакуса не может сдержать смех, ускользающий от него.
— Скажи мне, какого чёрта я сейчас тебя утешаю?
— Я не знаю, — хнычет Ацуму, на секунду отворачиваясь, чтобы снова не разрыдаться. — У тебя это ужасно получается! Прости, Оми!
Сакуса снова смеётся, в его груди расцветает прилив нежности. Он протягивает свободную руку, чтобы большим пальцем вытереть заплаканную щёку Ацуму.
— Ты безнадёжен.
Ацуму всё ещё наполовину сидит на Сакусе, ноги перекинуты через его колени. Одна рука Сакусы обнимает его, чтобы удержать в равновесии. Друзья. Кого, чёрт возьми, они пытались обмануть, кроме самих себя? Они не были друзьями. Они никогда не были просто друзьями.
— Ацуму, — говорит Сакуса, и его голос снова становится серьёзным. — Почему ты плачешь?
Ацуму делает глубокий вдох, собираясь с силами, прежде чем резко поднять обе руки и зажать лицо Сакусы между ними.
— Неужели мне нельзя плакать из-за тебя, Оми-кун? А? Разве плохо, что мне не нравится думать о том, что тебе больно?
Желание плакать, возможно, и покинуло Ацуму, но, похоже, оно перешло к Сакусе. Он сглатывает ком в горле. Сакуса даёт себе минуту, чтобы изучить лицо напротив него. Ацуму выглядел… ужасно. Его нос был явно заложен, губы потрескались, по всему лицу виднелись следы слёз, глаза покраснели и опухли. Руки, держащие его лицо, действительно все в мозолях.
Боже. Он идеален.
— Оми? — Ацуму произносит его имя так, словно оно — самая драгоценная вещь в мире. — Почему ты так на меня смотришь?
Сакуса поднимает руки, берёт Ацуму за запястья, цепляется за них, как за спасательный круг. Он наклоняется и целует его. Не грубо или непрактично, не безумно или поспешно, а мягко и искренне; также отчаянно, как и всегда. Ацуму требуется всего полсекунды, чтобы застыть на месте. Всего полсекунды, прежде чем он растворится в поцелуе с облегчённым вздохом, закрыв глаза, ослабляя хватку на лице Сакусы. Сакуса слегка отстраняется, оставляет один быстрый поцелуй, затем ещё один; наклоняет голову, чтобы поцеловать его в щёку и в шею, перед тем как зарыться лицом между шеей и плечом Ацуму. Они долго молча держатся друг за друга, как за последнюю каплю надежды.
— Для чего это было? — шепчет Ацуму в ухо. Сакуса дрожит.
— Просто.
— Оми, ты убьёшь меня прямо сейчас, — говорит Ацуму, и в его голосе слышится боль. Просто друзья. Они сказали, что будут просто друзьями. Просто друзья. Просто друзья. Просто друзья. Просто-
— Ацуму.
— Да?
— Поспи со мной, — говорит Сакуса, поднимая голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Ацуму должен знать, что он говорит серьёзно. Дело не в алкоголе. Это не внезапный прилив смелости, не приступ одиночества. Он говорит серьёзно. Ему это нужно. Глаза Ацуму расширяются, изучая каждый сантиметр лица Сакусы; он видит, что Ацуму понимает это.
— Пожалуйста, — шепчет Сакуса дрожащим голосом, прижимая их лбы друг к другу. Он проводит дрожащей рукой по щеке Ацуму, закрывая его глаза.
— Пожалуйста.
Сакусе кажется, что он чувствует слёзы под пальцами, но у него нет возможности проверить, плачет ли Ацуму, потому что внезапно они снова целуются. Ацуму всхлипывает ему в рот, и Сакуса не может сказать, что это за звук: плачущий или возбуждённый. Может быть, и то и другое.
— Ты уверен? — спрашивает Ацуму. На этот раз Сакуса не колеблется. Не в этот раз. Он наклоняет голову, как бы давая Ацуму разрешение.
— Не сомневаюсь.
Это совсем не похоже на то, что было, когда им было по шестнадцать. Это совсем не похоже на то, что было несколько месяцев назад в душе. Всё, каждое движение, каждое прикосновение губ к коже, пальцы, ищущие тепла — всё было наполнено тоской, сильным желанием. Это обжигало. Но их объятия остаются нежными. Как будто они боятся нарушить этот момент. Как будто боятся сломать друг друга. Первым встаёт Ацуму, ведёт их в свою спальню, легонько толкает Сакусу на кровать, не сводя с него пристального взгляда, как будто боится, что он исчезнет прямо у него на глазах. Сакуса хватает его за руки, касается каждой части его тела, до которой только может дотянуться.
— Ацуму, — стонет Сакуса у его рта, — о том, что я сказал шесть лет назад.
— Пожалуйста, не говори о нас шестнадцатилетних, когда мы собираемся заняться сексом, — умоляет Ацуму.
— Я передумал. Ацуму замирает. Он поднимает голову, смотрит в глаза Сакусе.
— Не понимаю.
— Тогда я сказал, что буду сверху, — уточняет Сакуса, проводя рукой по волосам Ацуму. Руки Ацуму, прижатые к простыням, сжимаются в кулаки. Боже милостивый. Голос Сакусы дрожит:
— Я хочу, чтобы ты трахнул меня.
Кровь с пугающей скоростью устремляется прямо в пах Ацуму, шестерёнки в его мозгу начинают работать с перегрузкой, задаваясь вопросом:
«Всё вообще в порядке?»
Когда Сакуса чувствует в нём нерешительность, он приподнимается и долго целует Ацуму, вкладывая в это каждую частичку своих чувств. Когда он отстраняется, он повторяет:
— Я хочу этого. Я хочу тебя. Блядь.
— Хочу тебя уже так долго, — повторяет Сакуса, почти как молитву, — так чертовски долго. Пожалуйста. Я не постыжусь умолять тебя сейчас
. Есть что-то очаровательное в том, чтобы наблюдать за тем, как такой грубый и замкнутый человек просто сдаётся. Сакуса сдаётся. И Ацуму решает поймать его.
— Я не заставлю тебя умолять, Оми, — уверяет Ацуму, прижимая кончики их носов друг к другу. — Но тебе нужно кое-что понять насчёт сегодняшнего вечера.
Он медленно проводит рукой по щеке Сакусы, вниз к груди, слегка касаясь пальцами живота, скользя вниз к ногам. Сакуса инстинктивно открывает их.
— Я не буду трахать тебя, — говорит он, и Сакуса знает, что это обещание.
— Я буду заниматься с тобой любовью.
Ацуму не даёт ему возможности сказать что-нибудь ещё. Они продолжают медленно, очень медленно, потому что Ацуму давно этого не делал, а Сакуса не делал этого никогда. Но из-за этого они чувствуют всё. Каждую мелочь. В ту ночь Ацуму заново узнаёт то, что он уже знал в пятнадцать.
Сакуса Киёми — воплощение красоты. Сакуса Киёми — само искусство.
Изгибы его спины, когда Ацуму прижимается к ней пальцами; вены на его шее, которые виднеются, когда он с силой откидывает голову на подушки; звуки, которые он способен издавать, позволяя им безудержно срываться с губ.
— Боже. — Ацуму мог бы, блядь, заплакать.
— Боже, Оми, ты прекрасен.
Такое чувство, что это длится одновременно и секунду, и целую жизнь. Ацуму не торопится, наслаждаясь каждым ощущением, каждым вкусом, каждым звуком, каждой дрожью, словно человек, который нашёл колодец в пустыне. Он наблюдает, как Сакуса полностью разваливается под ним: его ноги широко раскрыты, его сексуально-пьяные глаза устремлены на него, цепляются за него, не оставляя ничего скрытого.
— Ацуму, — прерывисто стонет он,
— я, блядь, кончу... заставь меня кончить.
Они не знают, сколько времени проходит с тех пор, как они возвращаются с высоты; сколько времени проходит, прежде чем Ацуму начинает убираться, чтобы снова рухнуть на грудь Сакусы. Кажется, что они не двигаются целую вечность. Они остаются на кровати, Сакуса лежит совсем без сил, лишь его палец лениво выводит круги на спине Ацуму.
— Пожалуйста, — шепчет Ацуму, протягивая руку, чтобы погладить Сакусу по щеке, как он делал много лет назад.
— Пожалуйста, не исчезай утром.
Сакуса молчит. Его палец не перестаёт рисовать узоры на коже.
— Пожалуйста, — снова умоляет Ацуму, прижимаясь лицом к теплой коже и вдыхая её запах.
— Ты сломаешь меня, если сделаешь это, Оми-Оми.
Когда Ацуму просыпается в одиночестве в своей постели от пульсирующей головной боли, он не может точно сказать, что удивлён. На самом деле, у него есть воспоминания об очень похожем утре. Он борется с желанием закатить истерику. Он делает глубокий вдох. Он думает:
«Выпей немного грёбаной воды, прежде чем у тебя начнётся грандиозный нервный срыв».
Он открывает дверь своей спальни, и его встречает запах чего-то готовящегося. Подождите. Он моргает, смутно пытаясь убедиться, что это не какая-то иллюзия похмелья. Его глаза фокусируются на Сакусе, готовящем ему завтрак.
— Оми-кун? — кричит он, всё ещё подозревая, что это какая-то хитроумная шутка. Плечи Сакусы на мгновение напряглись. Но они тут же медленно расслабляются, как только он слегка поворачивается, чтобы посмотреть на Ацуму.
— Тебе нравятся яйца всмятку?
«О боже», — думает Ацуму. О боже, он сейчас заплачет. Ацуму, запинаясь, подходит к нему так быстро, как только может, прежде чем заключить его в крепкие объятия. Он прижимает теперь уже мокрое от слёз лицо к голой спине Сакусы.
— Какого хрена? — ошеломлённо говорит Сакуса, отпуская ручку кастрюли, чтобы освободить одну из своих рук.
— Ацуму, не плачь, чёрт возьми.
Ацуму только крепче сжимает его.
— Спасибо, что остался.
Сакуса делает паузу.
— Я всё ещё боюсь, просто чтобы ты знал.
— Я знаю. Я тоже.
— Иногда меня будет трудно любить. На самом деле, бóльшую часть времени.
— Мне всё равно.
— Я упрямый, и со мной трудно.
— Со мной тоже.
— Мы можем много ссориться. В будущем мы можем расстаться.
— Мне жаль говорить тебе, но это всё называется «отношения», Оми.
— Я… Я всё равно не смогу рассказать родителям. Я не стану открытым геем, как ты.
— Это я тоже понимаю.
— Тебя это не беспокоит? Ты так долго не скрывался, а теперь тебе снова придётся прятаться.
— Я понимаю, Оми, — серьёзно говорит он. — Я понимаю.
Сакуса кусает нижнюю губу, глядя на яйца, которые он готовит.
— Прошло уже семь лет. Я просто хочу знать, что я, по крайней мере, пытался.
Ацуму фыркает, поднимает лицо и кладёт подбородок на плечо Сакусы.
— Это всё, о чем я прошу.
Сакуса поворачивает голову и быстро чмокает его в губы.
— Всмятку, — наконец говорит Ацуму, глядя на сковороду. — Мне нравятся всмятку.
Сакуса смотрит, не впечатлённый похмельным утренним видом Ацуму после плача.
— Мне, по-видимому, тоже.
— Грубо, Оми-Оми! Очень грубо! Сакуса сдерживает улыбку.
_____
Сакуса Киёми, отправлено 3:47
Я хочу быть с ним. Я собираюсь быть с ним. Я не знаю, к чему это приведёт, но я должен попытаться. Я не могу прожить остаток своей жизни, не зная, что бы случилось. Я знаю, что это будет трудно. Но я думаю, что если он будет рядом, всё будет в хорошо.
Ячи Хитока, отправлено в 7:32 Я так горжусь тобой. Так горжусь. Будь счастлив. Будь самым счастливым на свете!
Комори Мотоя, отправлено 10:53 я хочу, чтобы ты знал, что я плачу. [Комори Мотоя прислал видео] я люблю тебя, братан
Сакуса Киёми, отправлено 00:01
Отвратительно
____________________________________________
И опять главы стали выходить черт знает как, но это только временно.
Р.s.: с частом могут быть проблемы я не смогла его нормально отрегулировать ;)
Прошу указывать критику только в мягкой форме.
Напоминаю что фик не мой и взят из фикбука.
Автор оригинала: internetpistol
Переводчки: vasilisa_glossy
Беты переводчика: angerpistol
Ссылка на перевод:https://ficbook.net/readfic/10654073
Ссылка на оригинал: https://rchiveofourown.org/works/27074200
Слов:2846
Прододжи сердечко 1/4: