слаб.
Глеб сидел в холодном коридоре у двери реанимации, прижав ладони ко лбу. Его собственная спина болела всё сильнее, но он даже не пытался лечь или опереться — будто боль была заслуженным наказанием. Рядом скрипнула дверь, вышел высокий мужчина в белом халате с тёмными кругами под глазами.
— Вы Глеб Викторов? — уточнил врач.
Глеб встал резко, едва не оступившись. — Да. Я… Я музыкант. Мы с ней… Я просто хотел понять, что с ней. Можно поговорить?
Врач посмотрел на него внимательно, потом кивнул и жестом указал на небольшую переговорную комнату. Они вошли. Врач прикрыл за собой дверь и заговорил ровно, но с нотками усталости и тревоги:
— Сюзанна поступила к нам в критическом состоянии. Острый посттравматический шок, глубокие порезы на обеих руках, потеря крови — почти фатальная. Её спасло только то, что скорая приехала через шесть минут после вызова. Но вы должны понимать, молодой человек, — он сделал паузу и посмотрел прямо в глаза Глебу, — она реально была на грани.
Глеб сжал кулаки, но промолчал.
Врач продолжил:
— Мы провели срочную стабилизацию, переливание, подключили к аппаратам. Сейчас она в состоянии медикаментозного сна — и это не выбор, а необходимость. Сердце дважды пыталось уйти в остановку. Внутреннее истощение, анорексия — да, мы это диагностировали тоже. Её тело измотано, как и психика. Если хотите знать правду, — голос стал тише, — у неё недели две — максимум. Без полноценной психиатрической помощи, без должной терапии — она просто не выдержит повторного срыва.
Глеб сглотнул, но его голос дрогнул:
— Она очнётся?
Врач вздохнул, сел напротив:
— Мы надеемся. Но когда — неизвестно. И в каком она будет состоянии — тоже. У таких пациентов случаются вспышки агрессии, амнезии, неконтролируемые эмоции. Если она и выберется — путь назад будет долгим. И болезненным. Не только для неё. Для всех, кто рядом.
Он сделал паузу, сжал пальцы в замок.
— Простите, что так резко. Но у нас здесь нет времени на полумеры. Если вы хотите помочь — тогда помогайте. Но поймите, романтических жестов и красивых фраз будет недостаточно.
Глеб медленно кивнул.
Он понял.
Понял слишком многое за один разговор.
***
Солнце уже поднялось над крышами старого Питера, но город оставался серым и зябким. Глеб тащил за собой чёрный рюкзак и сумку на колёсиках — та всё время переворачивалась на неровной брусчатке. Спина ныла, шаги отдавались болью в каждом нерве. Но он не жаловался. Он не имел на это права.
Он дошёл до Невского, глаза были полузакрыты от усталости, передвигался почти механически, пока не заметил вывеску: «Дом булочек и печали». Маленькое кафе в арке, с запотевшими окнами и запахом кофе, который ударил в нос, как якорь.
Он ввалился внутрь, бросил сумку рядом с ближайшим столиком у окна. Сел. Ткань пальто промокла от пота и мороза.
К нему подошла девушка в переднике:
— Вам что-то принести?
— Кофе. Чёрный. И что-нибудь… горячее. Всё равно что.
Она кивнула и ушла.
Глеб обхватил лицо ладонями. И тут чей-то голос — родной, забытый, но до боли знакомый — прозвучал прямо рядом:
— Глеб?!
Он поднял голову. Перед ним стояла Ева. Его старшая сестра. Всё такая же: высокая, стройная, с густыми тёмными волосами, завязанными в небрежный хвост, и в очках. На ней было тёплое пальто, в руках — ноутбук и сумка с книгами. Она смотрела на него с выражением абсолютного шока.
— Глеб… ты? — повторила она тише, подойдя ближе. — Что ты здесь делаешь? Ты же…
Глеб, не отвечая, резко встал и просто… обнял её. Молча. Крепко. Уткнулся носом в её шею, и наконец, впервые за всё это время, выдохнул.
Слёзы. Настоящие, взрослые слёзы. Без истерики, просто измотанное «я больше не могу».
— Глеб… эй, — Ева обняла его в ответ, сжав руками спину. — Что случилось?
Он медленно сел обратно, вжал лицо в ладони. Потом сказал глухо:
— У меня всё рушится. Группа, здоровье, любовь, карьера…
— Она вскрылась.
— Она… лежит в реанимации, Ева. Она может умереть. А я… я сбежал из больницы, чтобы успеть увидеть её живой.
— Я не знаю, кто я теперь. И зачем всё это. Я просто… не справляюсь.
Ева села напротив. Несколько секунд смотрела на него. Потом аккуратно пододвинула ему кружку кофе.
— Тогда, Глеб, давай справляться вместе. Ладно? Расскажи всё. От начала и без приукрашивания.
Глеб говорил долго. Без пауз. В нём словно прорвало плотину. Он рассказывал про Сюзанну, про побег из больницы, про Диану, про тот ужас, что творится в его голове каждую ночь, когда он закрывает глаза. Про то, как он не понимает, кто он, зачем он, и почему всё так хреново.
Ева сидела напротив и не перебивала. Только иногда тихо говорила: «Я здесь», или просто кивала, чтобы он знал — его слышат.
Когда он замолчал, в зале было почти пусто. Часы за стойкой показывали 15.07. В кафе пахло корицей и слезами.
Он смотрел в пустую тарелку. Слова застряли.
Ева сделала глоток кофе и заговорила медленно, мягко, как будто боялась ранить ещё сильнее:
— Глеб… Ты знаешь, ты всегда был упрямым. Слишком. Даже в детстве — когда упал с дерева и сломал руку, не хотел говорить никому, пока не упал в обморок от боли.
Ты не хочешь быть слабым, потому что думаешь, что тебя никто не подхватит, если ты упадёшь.
Она придвинулась ближе, посмотрела ему прямо в глаза:
— Но жизнь — это не про то, чтобы быть сильным всегда. Она про то, чтобы уметь сказать: я не вывожу.
Ты не обязан быть кумиром. Не обязан спасать всех. Иногда ты имеешь право просто… быть.
Живым. Раненым. Настоящим.
И если ты любишь — по-настоящему — то это тоже сила. Даже если больно. Даже если не взаимно.
Ты сделал всё, что мог. И больше. Ты не трус. Не слабак. Ты просто человек.
Она погладила его по плечу. Её пальцы были тёплыми.
— Всё наладится, Глеб. Медленно, кусками, но соберётся. Только держись. Я с тобой.
Он кивнул. Вздохнул.
Да, он чувствовал... что-то. Что его поддержали. Что он не совсем один.
Но когда он остался один, а Ева ушла за свежим чаем, на него навалилась тишина. И в этой тишине он понял — нет, легче не стало. Просто стало... тише. Он всё ещё был на грани.
Он посмотрел на экран телефона. Там мигали сообщения от Кирилла, Сахарной, Серафима. Одно за другим, с матами, угрозами, тревогой.
Он выключил экран. И снова опустил голову в руки.
Он не знал, выдержит ли следующий день.
Глеб снова уставился в чашку, в которой остывал недопитый кофе. Казалось, что вместе с этим кофе остывает и весь мир — медленно, безвозвратно. Он не заметил, как распахнулась входная дверь кафе, и как в помещение буквально ворвался ураган — в виде Кирилла.
— Ты, блядь, нормальный?! — заорал Кирилл на весь зал, подбегая.
И прежде чем Глеб успел хоть слово вымолвить, ему прилетел подзатыльник. Громкий, сочный, хлёсткий.
— Ты вообще из больницы сбежал! С ТРАВМОЙ! Через окно! Через ЛЕС!
Глеб моргнул.
— Да я тебя, сука, сейчас сам обратно на носилках поволоку! — продолжал кипеть Кирилл. — Мы по камерам всё видели, по геолокации отследили. Сашка орала как резаная, я думал, ты вообще сдох где-то!
— Спасибо за поддержку, брат. — буркнул Глеб.
Кирилл плюхнулся на соседний стул и схватился за голову:
— Я тебя, клянусь богом, на цепь посажу. Реально. В гримёрке. На поводок. И будешь сидеть, пока тебя не выпустят.
— Ладно, всё, — мягко сказала Ева, появляясь рядом с подносом. — Парень натворил фигни, да. Но сейчас он у меня. Жив. Более-менее.
— Это кто? — спросил Серафим.
— Его старшая сестра. И если вы будете сейчас устраивать истерику, я вас всех выгоню отсюда и пойду разбираться с вашей группой сама.
Кирилл закашлялся.
— Уважаю, — хмыкнул он. — Простите, Ева.
— У меня есть квартира в двадцати минутах отсюда. Поехали туда. Раз уж Глеб такой герой, который хочет жить рядом с реанимацией и наблюдать за Сюзанной — пусть хотя бы живёт не в подворотне.
— Согласен, — выдохнул Серафим. — А то у нас самолёт обратно только ночью, мы пока при вас потусим.
Глеб молча кивнул. Он чувствовал себя будто снова в чём-то виноват. Но... было чуть легче. Совсем чуть.
Они вышли из кафе. Кирилл, бурча себе под нос, нёс Глебов рюкзак.
Серафим доставал сигарету.
А Глеб шёл чуть сзади, вцепившись в рукав Евы, как в спасательный круг. Он не знал, что будет дальше. Но хотя бы на сегодня у него было место, где можно остаться в живых.