Союз невозможного

Данзас смотрел на девушку не с упрёком, но с тихой тяжестью, как человек, который знал — и не мог забыть. Пущин же метал взгляды полного непонимания и легкого раздражения.

- Я думаю ему можно знать- сказал Данзас.

Щеки Анны тронул постыдный румянец, она опустила глаза и выдохнула.

- Мы поцеловались с Трубецким- быстро проговорила девушка.

Брови Пущина взметнулись вверх, а он сам словно потерял дар речи. Естественно он не стал бы осуждать свою подругу , но новость весьма сильно его удивила.

- Не ты ли была категорично настроена против него?- с удивлением спросил Пущин.

— Это было... неожиданно, — сказала она тихо. — И я не просила об этом. Но и не оттолкнула.

Данзас не вмешивался. Он знал: всё, что могло быть сказано, уже звучит — в их молчании.

- Ну что ж - начала Пущин- я тебя не осуждаю.

Данзас лишь медленно отпил шампанского, и с нотками легкого напряжения взглянул на девушку.

- Не нам тебя осуждать- с полуулыбкой поддержал Данзас.

И тут, точно по зову невидимой пружины бала, к ним подошёл князь Трубецкой.

Он двигался с лёгкой самоуверенностью, свойственной мужчинам, привыкшим к вниманию. Его взгляд скользнул по лицу Анны — и, остановившись, задержался.

-Анна, — произнёс он, склонив голову с учтивым блеском в глазах, — я пришёл требовать справедливости. Вы не позволили мне ни одного танца с вами весь вечер. Это, смею сказать, уже граничит с жестокостью.

Анна, даже не подумав присесть в реверансе, холодно подняла веер к лицу и ответила со сладким ядом.

-Князь, быть может, я лишь оберегаю вас от разочарования. Моё общество, уверяю, не столь увлекательно, как вам, вероятно, внушили лестные дамы ваших кругов.

— Ах, сударыня, — ответил он с лёгкой усмешкой, — именно ваша несговорчивость делает вас столь увлекательной. Вас не завоёвывают — о вас мечтают. А мечты, как известно, не склонны к логике.

-Полагаю, в вашем лексиконе «мечта» — это вежливая замена для «трофея», — прищурилась она.

— Только если дама желает быть трофеем, — галантно парировал он. — Но вы, Анна , скорее, загадка. А загадки не берут в плен — их разгадывают.

Данзас вышел вперед , тем самым закрывая девушку от настойчивого князя.

- Не доводите меня до греха- прошипел Данзас- оставьте сударыню в покое.

Трубецкой презрительно усмехнулся и шагнул ближе к Данзасу в немой угрозе. Напряжение повисло в воздухе тягостно, Анна нервно взглянула на Пущина , в поиске поддержки.

- Господа , давайте дама сама решит - сглаживая обстановку , начал Пущин - не устаревайте концерт перед светским обществом.

Анна отвернулась к Данзасу, будто желая тем завершить разговор, но Трубецкой добавил с невинной непринуждённостью:

— Кстати, я уже записан на этот вальс вашей горничной. Она весьма внятно дала понять, что вы свободны, а я — настойчив. Вы же не заставите меня опозориться перед всей прислугой дворца?

Анна вскинула бровь.

— Вот как? Так вы теперь штурмуете меня через собственный мой дом?

— Лишь поднимаю осаду, видя, что лобовая атака тщетна, — ответил он с поклоном. — Но если вы желаете выставить меня на посмешище перед половиной двора, откажите мне теперь. Публика, уверяю, наблюдает.

Глаза Данзаса горели жгучей ревностью , словно она сжигала его изнутри , беспорядочно и отчаянно. Но он молчал , он дал девушке выбор, она ничем не была ему обязана , была вольна сама решать с кем ей общаться и оттого он молчал. Пущин же смотрел на это все , словно перед ним поставили не самую желанную пьесу, и все же он вынуждено за ней наблюдал.

Анна прикусила губу, поняв, что князь всё просчитал: отказ теперь прозвучит не как каприз, а как грубость. Она бросила на него взгляд — тяжёлый, язвительный и, увы, исполненный живого блеска.

— Вы, князь, слишком много берёте на себя.

— Но как изящно несу, — тихо ответил он и, наклонившись, протянул ей руку.

Она вложила свою руку с подчеркнутой неохотой, в последний раз извиняюще взглянув на друзей , она поплелась вслед за Трубецким в центр зала.

— Один танец, — предупредила она, — и ни слова больше о «мечтах».

— Ни слова, — склонил он голову. — Только музыка.

И они пошли к центру зала, оставив Данзаса и Пущина в молчании, за которым скрывалась вся горечь дружбы, наблюдающей, как расцветает не то чувство, что ей было позволено.

Музыка зазвучала вновь, а в танце их шаги были поединком — лёгким, дерзким и опасно притягательным.

Трубецкой, не сводя взгляда с Анны, повёл её в танце. Пол был гладок, как лёд, музыка — будто дыхание весеннего ветра, а их разговор — тонкая дуэль на лезвии чувств.

— Вы танцуете хорошо, князь, — холодно заметила Анна, едва заметно глядя поверх его плеча. — Почти так же хорошо, как и льстите.

— Ах, сударыня, вы раните! — с игривой горечью воскликнул он. — А я, признаться, считал себя куда более искусным в танце, чем в лести.

— Скромность вам не к лицу, — ответила она с легкой усмешкой. — Она слишком чужда вашему тону. Вам бы пошло что-нибудь... менее благородное.

— Например?

— Больше молчания, — сказала она, наклоняя голову в сторону, будто внимая музыке.

— Но молчание в вашем присутствии, Анна, — это подвиг, к которому я не готов. Вы так говорите, что даже ваши отказы звучат, как приглашения.

— А вы так слушаете, что даже молчание превращаете в повод к самоуверенности, — парировала она, но в голосе её звучала не только колкость, но и лёгкое волнение.

Они сделали плавный поворот, юбка Анны едва коснулась пола. Трубецкой приблизился на шаг, как дозволяло движение, и, понизив голос, произнёс:

— Признайтесь, вам не безразличен этот танец. Хоть каплю удовольствия он вам дарит?

Она сделала паузу, ловко сменив направление.

— Возможно. Как может быть приятно дуновение ветра перед бурей. Прекрасно, пока не сорвёт шляпку.

Он рассмеялся, тихо, но искренне.

— Значит, я — буря?

— Нет, — сказала она, глядя прямо ему в глаза, — вы ветер. Сильный, непредсказуемый. И, к сожалению, слишком часто бывает, что за ветром ничего не остаётся.

Он замолчал. Несколько шагов прошли в безмолвии, наполненном напряжением.

— А если я не хочу быть ветром, Анна? — тихо произнёс он, почти серьёзно. — Если я хочу остаться в чьей-то жизни?

Анна рвано вдохнула , его глаза словно вмиг потеряли всю игривость, в них мелькнула эмоция , которую девушка не смогла понять.

Она слегка приподняла бровь, но голос её был мягче, почти задумчив:

— Тогда вам придётся научиться танцевать не только в залах при свете люстр... но и в тишине, когда музыка смолкнет.

Они остановились. Музыка утихала. Он всё ещё держал её руку, чуть дольше, чем подобало бы.

— Это было бы величайшим моим вальсом, — сказал он с лёгким поклоном.

Анна не ответила. Она лишь отняла руку и удалилась — не спеша, но с той величественной грацией, которая оставляет за собой след не в пыли, а в сердце. Дверь, выходящая в аллею , теперь манила куда больше , чем светский зал. Оглянувшись , она потихоньку вышла на балкон и только когда дверь за ней закрылась , она судорожно выдохнула. Анна взглянула в сторону аллеи , и подобрав подол платья, двинулась туда.

Поздний осенний вечер опустился на Царское Село, обнимая сад туманом и прохладой. Листва под ногами шуршала мягко, словно вздохи прошлого лета, а из окон дворца доносились звуки бала — вальс, лёгкий и манящий, словно далёкое напоминание о жизни внутри стен, где кипит светская суета. Свет люстр золотыми бликами просачивался сквозь стёкла, но здесь, в саду, царила полутьма и осенняя тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра.

Анна Николаевна шагала по гравию, осторожно придерживая край шали, чтобы ветер не сорвал её с плеч. Вскоре она вышла на аллею , усыпанную желтыми листьями. Медленно вдохнув , она блаженно улыбнулась. Все интриги и переживания она оставила в зале, тут ей незачем было держать лицо и эмоции. Слова князя засели где то глубоко и чутко, отдавая непонятным осадком , и все они постепенно расцветали во что-то прекрасное и нежное. Сзади послышался хруст ветки , девушка вздрогнула и поспешно обернулась.

- Я не хотел вас напугать, сударыня- извиняюще проговорил подошедший Николай.

Плечи девушки заметно напряглись, и все же она почтительно склонила голову.

- Прошу вас оставьте формальности- начал Николай- мы оба сбежали из зала из-за них.

Девушка мягко улыбнулась , но глаза оставались серьезными.

- Не против пройтись?- спросил Николай.

- Отнюдь- ответила Анна.

Николай вежливо подал локоть , и девушке ничего не оставалось кроме того как принять его.

Первые минуты они провели с тишине , каждый наслаждался осенью по-своему.

- Сказать честно- начала Анна- осень настолько красива, что иногда у меня не хватает слов ее описать.

- Да, действительно красива- поддержал Николай.

Анна повернулась к нему и заметила его пристальный , пронизывающий взгляд и на мгновение показалось ей, что говорил он явно не об осени. Предательский румянец залил ее щеки , и она поспешила отвести взгляд.

— Анна, — проговорил он, скользнув по ней пристальным взором, — как же дивно краснеют клёны нынче... Но должен признать: ни один из них не может сравниться с тем румянцем, что вспыхивает на Ваших щеках при каждом моём слове.

Анна чуть прикусила губу и, чтобы скрыть смятение, склонилась к боковой дорожке, будто заинтересовалась растрёпанным кустом шиповника.

— Ваше Высочество изволят смеяться, — тихо молвила она, но, выпрямившись, встретила его взгляд с лукавым блеском в глазах. — Деревья краснеют от холода, а я — от излишнего внимания.

Николай прищурился, усмехнувшись с лёгкой тенью одобрения.

— Излишнего? — проговорил он, словно пробуя это слово на вкус. — А может статься, мадам, что Вам вовсе не так уж досадно быть предметом царского внимания?

Анна вскинула голову чуть дерзко — так, как осмелилась бы далеко не каждая молодая дворянка в его присутствии. Щёки её горели, но голос зазвенел ровно:

—Мне  ли судить? Но знаю одно: Ваша Милость столь опытны в искусстве говорить любезности, что не каждой девице пристало им верить.

Николай громко рассмеялся — смех его разнёсся по пустой аллее, будто взломал тишину осеннего сада.

— Браво, Анна — сказал он, глядя на неё уже не как на скромную барышню, но как на равную по остроте ума. — Давно я не встречал такого достойного отпора. Вы, похоже, умеете не только смущаться, но и защищать своё сердце острым словом. Это редкость... и притом весьма опасная.

Анна чуть склонила голову, но в уголках губ её дрогнула едва заметная улыбка.

— Опасность, Ваше Высочество , пугает лишь тех, кто боится проиграть- парировала Анна.

Николай Павлович на мгновение замер, всматриваясь в её лицо, как будто хотел прочесть за этими дерзкими словами нечто большее. Осенний ветер тронул его мундир, зашуршал листвой под ногами, а небо затянула тонкая дымка — как предвестие дождя.

— Вы смелы, Анна , — тихо сказал он, почти не властно, а как мужчина, признательный за столь редкую в свете искру. — Но помните: на осеннем ветру даже самые стойкие листья срываются прежде, чем сами того захотят.

Анна отвела глаза, чувствуя, как её дерзость только что превратила простую прогулку в опасную игру. Но отступать не хотелось. И внутри неё боролись смущение и сладостное, тревожное удовольствие — ведь он  не только не осерчал, но, кажется, был заинтригован ещё более.

— Осень мимолётна, Ваше Высочество, — произнесла она, склонив голову чуть ниже. — А потому и листья вправе немного поиграть с ветром, прежде чем упасть.

Николай взглянул на нее еще более заинтересованно, что то новое мелькнуло в его взгляде. В этот раз девушка не отвела взгляда , напротив она смотрела на него с немым вызовом.

— Странно, Анна, — проговорил Николай, чуть склонившись к ней и улыбнувшись тем самым лёгким, почти мальчишеским блеском в глазах, что редко видели при дворе. — Там, в зале, поют и танцуют, а мне куда приятнее гулять вот здесь... с Вами... под сенью осенних деревьев.

Анна замялась, опустив глаза на ковёр из листьев. Щёки её залил предательский румянец. Но больше краснела она из за неловкости .

— Ваше Высочество слишком милостивы... — тихо молвила она, а затем, осмелев, чуть приподняла подбородок. — Или слишком скучают на балах, чтобы искать развлечений среди шороха листьев и молчания.

Николай Павлович засмеялся низко, с лёгким оттенком удивления.

— Вы умеете говорить дерзко, Анна. И это мне по вкусу. Впрочем, скука — удел тех, кто слушает музыку лишь ушами, а не сердцем. — Он замер, вслушиваясь в далёкие аккорды, доносящиеся из окон дворца. — Слышите? Вальс. Лёгкий, как осенний ветер.

— Ваше Высочество, вы говорите почти как поэт. Неужели осень действует на вас столь романтически?

— Я не поэт, — тихо ответил он, — но с вами рядом не избежать метафор.

Наступила пауза. Он остановился и, протянув руку, проговорил мягко, почти вопросительно:

— Позвольте?

Анна посмотрела на него удивлённо:

— Здесь? На аллее?

— Почему бы и нет? — сказал он с лёгкой полуулыбкой. — Не все танцы требуют оркестра. Достаточно двух людей и тишины, в которой слышно сердце.

Она колебалась — слишком смело, слишком... необычно. Но в его лице не было наглости, только странное, почти юношеское волнение, тщательно скрываемое под мундирной строгостью.

Она вложила ладонь в его перчатку.

Их шаги начали неспешно повторять вальс, известный одному им — без музыки, без света, под шелест листьев и редкие крики осенних птиц. Луна, выглянувшая из-за тонкой пелены облаков, окрасила аллею в серебро.

— Вы танцуете, как будто время для вас не имеет значения, — тихо сказала Анна, избегая его взгляда.

— Потому что оно действительно остановилось, — ответил он, — и я не спешу его возвращать.

Она рассмеялась коротко, не без смущения.

— Вам нельзя быть столь внимательным, ваше Высочество. Женщины могут... поверить.

Он наклонился ближе, но не прикоснулся, не нарушил границы.

— А если она — единственная, кому я хотел бы быть верным?

Анна не ответила. Но её пальцы чуть крепче сжали его ладонь.

И в этом едва заметном движении жила вся интрига осенней ночи, скрытая под покровом приличий, титулов и аллеи, которая навсегда запомнила их немой вальс.

Анна и Николай Павлович шли обратно к освещённым дверям дворца — неспешно, почти без слов, будто не желая разрушить тишину, в которой только что происходило нечто хрупкое и непривычное. Он предложил ей локоть, Анна прекрасно понимала чем это все закончится , если она появится в зале под руку с ним , но отказать его Высочеству она не могла.

Когда они ступили на мраморную лестницу, ведущую в бальный зал, звуки скрипок вновь разлились вокруг. Всё было на своих местах: дамы в шелках, господа с орденами, невидимые, но чувствительные взгляды со всех сторон.

Однако в этом порядке уже назревало беспокойство. К тому моменту, как Анна ступила в зал, шепот успел обогнать их.

— С ней был сам великий князь...

— ...гуляли в одиночестве...

— ...возвратились рука об руку...

Слова летали, как мотыльки вокруг свечей. Ни одно имя не называлось вслух, но все знали. Женщины бросали взгляды — кто с завистью, кто с предвкушением скандала. Мужчины останавливались на ней чуть дольше, чем прежде. Атмосфера сменила свой цвет — едва уловимо, но неумолимо. Анна готова была провалиться сковородкой землю, ей отчаянно хотелось слиться со стеной и больше никогда не появляться на балах. Она так отчаянно избегала слухов , но они застигли ее врасплох.

- Благодарю вас за вечер - прошептала Анна очередную формальность.

Николай улыбнулся , но понял что таким образом она старается как можно скорее покинуть его общество.

- Это я должен вас благодарить - ответил он и поспешил откланяться.

У колонны, ближе к дальнему краю зала, стояли Пущин и Трубецкой. Они разговаривали вполголоса, пока не заметили её. Оба резко замолчали.

Трубецкой вскинул брови:

— Что ж... Быстро. Осень, прогулка и... брат императора. Она не теряет времени.

— Ты судишь поспешно, — резко перебил Пущин , хотя сам не сводил взгляда с Анны. — Она могла просто...

— Просто уйти с мужчиной в парк на полчаса? — усмехнулся Трубецкой. — Если и так, то она хуже меня понимает, что такое слухи в этом дворце.

Данзас ,что стоял рядом с ними ,отвёл глаза. Он, в отличие от Трубецкого, не насмехался, он молчал, потому что внутри глухо сжалось что-то болезненное. Он не имел на неё права — они решили остаться друзьями, и он поклялся себе уважать её свободу. Но сердце, оно не знало ни клятв, ни приличий.

Анна не решилась сразу подходить к друзьям, и облегченно выдохнула когда они покинули зал.

Где-то позади слышна музыка кадрили, но в этом уголке – лишь хруст камина да глухие шаги лакеев на мраморе.

Анна подошла к окну , вглядываясь в темнеющий сад, где всего полчаса назад она танцевала с Великим князем. Лунный свет ложился на её лицо, отчего оно казалось почти фарфоровым — спокойным, холодным. Но внутри всё ещё горел отзвук осенней аллеи.

Трубецкой вошёл почти беззвучно — высокий, сдержанный, но с ярким блеском в глазах, который мгновенно выдавал его состояние. Он остановился позади неё, и не поклонился, не произнёс ни дежурного комплимента, ни изысканного вступления. Только:

— Вы хорошо провели прогулку, Анна?

Она обернулась, не удивлённая, — ожидала его.

— Воздух был холоден, но приятен, — ответила она спокойно. — Гораздо чище, чем здешняя атмосфера.

— Атмосфера, — усмехнулся он, подходя ближе, — действительно плотная. Особенно там, где дамы возвращаются с великими князьями по аллее, и делают вид, будто ничего не произошло.

Анна чуть приподняла бровь:

— Неужели вы нынче следите за аллеями? Как скучны стали наши мужчины, князь.

— Я слежу не за аллеями, Анна. Я слежу за вами. — в его голосе зазвучало напряжение. — И знаете, мне не по вкусу видеть, как вас уводят под руку те, кому позволено слишком многое.

— Вы говорите как... как кто? — холодно, с лёгким вызовом.

Он на миг замолчал, затем ответил:

— Как человек, которому вы не безразличны. Или, по крайней мере, были. До сегодняшнего вечера.

Анна взглянула на него с лёгкой усмешкой, но взгляд её стал жёстче:

— Князь, если я и была вам не безразлична, вы это тщательно скрывали под слоем иронии и самодовольства. Сегодня же вы вдруг решили говорить громче всех.

— Потому что сегодня вы танцевали не со мной, а с человеком, рядом с которым вы выглядите... иначе.

Она отступила на шаг, сдерживая дрожь — не от страха, от странного раздражения:

— И как же я выглядела?

— Слишком живой. — Его голос стал тише. — Слишком красивой. Слишком... далёкой от всех нас, особенно от меня.

Наступила тишина. Камин потрескивал, и его свет играл на лице Трубецкого, делая его жёстче, чем он был на самом деле.

Анна опустила взгляд, затем сказала спокойно, но с наступающим волнением, что сбивало с ног:

— Князь, если вы ревнуете — скажите это честно. Если злитесь — скажите прямо. Но не прячьте чувства за чужими именами.

Он сжал кулак, отвернулся на миг, будто чтобы справиться с собой. Потом посмотрел на неё вновь, уже мягче:

— Я не ревную к Нему. Я ревную к моменту, которого у нас с вами никогда не было. И, кажется, уже не будет.

Анна долго молчала. Потом чуть склонила голову:

— Тогда, может быть, вам стоит отпустить меня не с осуждением, а с достоинством. Ведь и в проигрыше можно быть красивым.

Он усмехнулся — с горечью, но и с уважением.

— И снова вы побеждаете, Анна .

Она развернулась и ушла, ноги ее сделались ватными, а на глазах проступили слезы отчаяния. Он не остановил её. Лишь проводил взглядом — ревнивым, жадным и абсолютно беспомощным.

Лишь проводил взглядом — ревнивым, жадным и абсолютно беспомощным.

Она ушла с высоко поднятой головой, не ускоряя шаг, как того требовал кодекс светской чести. Плечи её были прямы, взгляд — твёрд. Но стоило исчезнуть из поля глаз, завернуть за мраморную колонну, скрывшись от лиц и масок великосветского театра — как всё рухнуло.

Анна остановилась, прижалась спиной к холодному камню и зажмурила глаза. Мрак в углу зала, освещённый лишь тусклым светом отдалённой люстры, казался убежищем — единственным местом, где можно было быть собой, не благородной дочерью дворянского рода, не прекрасной спутницей великого князя, не предметом пересудов.

Тонкие плечи вздрогнули. Сначала медленно, словно от холода, а затем сильнее — дрожь прошла по всему телу. Пальцы в кружевных перчатках сжались в комки. Слёзы выступили на глазах, почти внезапно, как будто прорвались сквозь всё накопленное за вечер.

Она плакала — не из-за слов Трубецкого. Не от его колкой ревности и не от взгляда Данзаса, в котором сквозила тихая, сдержанная боль.

Нет.

Она плакала, потому что в этом танце, в этом вечернем серебре, в лёгком волнении, которое вызвал в ней Николай — она почувствовала предательство. Нечаянное. Непроизнесённое. Но предательство.

« Это была лишь мимолетная слабость, в конце концов, разве я могла отказать члену императорской семьи ?» - старательно пыталась оправдать себя Анна.

Устало всхлипнув , она прижалась к колонне. Слишком много эмоций она накопила в одном вечере , оттого все и вылилось в слезы. Медленно выдохнув, она собралась с силами, но вместо того присела на мраморный пол. Рядом послышались шаги , Анна напряглась , но когда увидела кто вошел за колонну, с облегчением выдохнула.

- Хватит тебе киснуть - начал Пущин- это был лишь один танец с Николаем, а ты раскисла так, будто тебе замуж за него выходить.

- Я предала нашу идею, мне вообще нельзя было с ним общаться- неровно вдохнула Анна.

- И чем же ты ее предала ? - удивлено спросил Пущин- неужто танцем?

Анна ничего не ответила, лишь тихо усмехнулась.

- Ты имеешь право чувствовать, с чего ты взяла что это предательство?- продолжил Пущин.

Анна вспыхнула.

- Какие чувства?- возмутилась она- это была мимолетная слабость , вино и осенний воздух вскружили мне голову.

- Тем более , получается ничего и не было - улыбнулся Пущин не без облегчения.

Анна замолчала на какое то время , и окончательно успокоившись , действительно поняла весь абсурд своих слез и переживаний.

- Ты прав- нарушая тишину, произнесла девушка- но слухи.

- Я разберусь с этим , не переживай- поддержал Пущин- думаю Трубецкой и Данзас мне в этом с радостью помогут.

Анна с благодарностью взглянула на Пущина , и не стала даже спрашивать каким образом они это сделают.

Пущин поднялся и подал ей руку.

- Не доставляй им удовольствия лицезреть твое отсутствие- с досадой произнес Пущин- найдут повод сплести сплетню.

Анна приняла его руку и поднялась, поправив платье , она поспешила согласиться с ним.