Красные нити

Тишина между ними не была пустой. Это была тишина, наполненная электричеством, словно между их телами натянута проволока под напряжением. Крыша, ночь, звезды и пропасть — всё это только усиливало эффект.Эстель чувствовала, как гул в груди стал ритмичным, почти болезненным. Он сидел рядом, но казался невероятно далеким. Или... слишком близким, чтобы быть безопасным.

— Почему ты здесь? — снова спросила она.

Дерин посмотрел на неё. Долго, не мигая. Затем отвёл взгляд.

— Я когда-то обещал себе, что больше не буду возвращаться в такие места. Но потом понял: прошлое не отпускает, даже если ты от него бежишь. Оно... упрямее нас.

— Это место связано с твоим прошлым?

Он не ответил. Лишь взял сигарету, но не зажёг. Пальцы нервно играли с зажигалкой.

— Я не люблю дым, — сказал он наконец. — Но люблю, как огонь трещит в тишине. Напоминает детство.

Эстель вскинула бровь.

— Детство? Я думала, ты из тех, кто родился в деловом костюме.

— Я родился в аду, — он усмехнулся, но в этом не было радости. — Костюмы — просто маски. За ними легче прятать шрамы.

— Что же такого произошло в твоём детстве? — спросила Эстель, и голос у неё едва не дрогнул.

Дерин не удивился. Он кивнул, спокойно.

— В пять лет. Защищая мать. Я убил своего отца.— сказал почти шепча парень, не понимая почему же он ей решил довериться.

Она молчала. Но что-то внутри неё... качнулось. От жалости? От страха? От узнавания?

Он продолжил, будто говорил об этом тысячу раз — и всё равно не мог выговорить до конца.

— Он был... из тех мужчин, которые считают, что женщина должна молчать. Что ребёнок — это эксперимент. Он пил, кричал, поднимал руку на маму. На меня. На всех. Однажды я увидел, как он толкнул её вниз по лестнице. Она не встала сразу. Я... схватил нож. Даже не думал. Просто... действовал.

Эстель чувствовала, как кожа покрывается мурашками. В его голосе не было пафоса. Ни гордости, ни вины. Просто факт. Как будто это — обычная часть жизни. Как дождь. Или боль.

— Суд признал это самообороной. — Он бросил взгляд в темноту. — Но с тех пор я понял, что человек — это не добро или зло. Это то, что с ним сделали.

— А что сделали с тобой потом?

— Мать забрала меня и увезла. Мы жили в Европе, меняли школы, города. Я не задерживался нигде дольше года. Но везде учился одному — не доверять. Никому. Даже себе.

Пауза.

— До сих пор не доверяешь?

Он посмотрел на неё. Долго. Глаза стали тёмными.

— А ты?

И вот тут она впервые замолчала не потому, что не знала, что сказать, а потому что знала слишком много.

— Моя мать всегда считала, что я — напоминание. О боли. О выборе. О слабости. Когда отец ушёл, она сказала, что это из-за меня. Что я слишком... тихая. Слишком сложная. Что я смотрю, как будто всё понимаю, хотя молчу.— Она сидела, поджав ноги, плечи напряжены.

— Я росла быстро. Очень. Потому что кому-то нужно было заботиться о брате. Кто-то должен был готовить, стирать, объяснять, почему мир не рушится, даже если в доме нет света.— девушка тяжело вздохнула осознавая, что сама того не поняв доверилась парню как и он ей.

Дерин слушал. Не перебивая. Не оценивая. Просто был рядом, и это было странно. Не потому что мужчина рядом — а потому что он рядом. С ним казалось, будто даже твоё прошлое звучит иначе.

— А потом я стала няней. Не потому что люблю детей. А потому что хочу, чтобы у кого-то было то, чего не было у меня.

— Ты добрая, — сказал он. — И сильная. Это опасное сочетание. Люди будут пытаться сломать тебя. Просто чтобы доказать, что они сильнее.

— Уже пытались. — Её голос стал жёстче. — Но я всё ещё здесь.

Он кивнул. С одобрением.

— Ты не боишься меня? — спросил он, вдруг резко.

— А должна?

— Я мог бы сломать тебя. Эмоционально. Физически. Разрушить. Я — не тот, кто любит легко. Я захватываю. Поглощаю. Ломаю, если человек не выдерживает.

Она не отводила взгляда.

— Тогда давай посмотрим, кто из нас сломается первым.

Он засмеялся. Глухо. Слишком громко для такой ночи.

— Ты играешь с огнём.

— А ты — огонь, который хочет быть замеченным.

Они замолчали. И в этой тишине было больше истины, чем в любых словах.

—

В ту же ночь Эстель проснулась в поту. Ей приснился огонь. Стены, горящие вокруг неё. Руки, тянущиеся из пламени. Голоса, шепчущие её имя. И одна фигура — в дыму. Высокая. С зелёно-карими глазами. Смотрел... не спасал. Смотрел. Она подошла к зеркалу. Дотронулась до шеи — сердце всё ещё колотилось. Она не знала, кем был этот человек — Дерин. Он мог быть спасением. Или... её разрушением. Но впервые за долгое время... она хотела узнать. Даже если это будет стоить ей всего.

—

На следующий день, когда она возвращалась с работы, возле подъезда её ждал Дерин. В джинсах и тёмной футболке. Он стоял у своей машины, опершись спиной на капот, и смотрел на неё, как будто видел сквозь неё.

— Поехали, — сказал он просто.

— Куда?

— В место, где я бываю, когда хочу, чтобы всё замолчало.

Она колебалась. Но только секунду. Потом кивнула.

В машине играла тихая инструментальная музыка. Печальная. Почти как воспоминание.

— Я никогда не пускаю людей туда, — сказал он, не глядя. — Но ты — исключение. Не знаю почему. И это раздражает.

— Я тоже не знаю, почему еду. И это пугает.

Они ехали долго. За город, по узкой дороге, мимо леса. Наконец, свернули на проселочную дорогу и остановились у полуразрушенного особняка. Витражные окна. Полусгнившая веранда.

— Это было наше с матерью. После суда она купила этот дом, чтобы «начать заново». Но здесь слишком много «призраков».

Они вошли внутрь. Запах пыли и дерева. Старые фотографии на стене. Дерин подошёл к одной из них. Там он — мальчик лет семи, с большими глазами полными грусти.

— Я всё ещё не понимаю, зачем ты это показываешь мне.

Он обернулся.

— Потому что если ты уйдёшь потом — ты уйдёшь честно. Зная, что было.

Эстель подошла ближе. Они стояли почти впритык. Она чувствовала его дыхание. Его руки были рядом. Слишком рядом.

— Я не убегаю, Дерин. Я просто... ищу, где безопасно.

— А я — ищу, кого можно впустить туда, где опасно.

И в следующую секунду он поцеловал её. Резко. Глубоко. Как будто хотел стереть всё, что было между ними — страх, прошлое, горечь. Она не оттолкнула. Потому что внутри неё тоже была тьма. И, возможно, он — тот, кто умеет её читать.