12. Тихий апокалипсис.
Я смотрела в его голубые глаза и просто затвердевала по всему телу. Кажется, что ему насрать, и он дальше кружит нас в танце. Его рука поглаживает мою поясницу, а сам ещё ближе притягивает к себе. Его голова чуть склонилась, чтобы наши взгляды были напрямую. Моё сердце пропускало удары один за другим.
Я хотела отстраниться, но он не дал, он ещё ближе прижал к себе и покрутил меня. Я делала всё на автомате.
— Отпусти, — прошептала я.
— Нет, Виолетта, — прошептал он в ответ, и его глаза стали загораться гневом. — Не отпущу. Тебе достаточно было свободы, с этого мероприятия ты уйдешь со мной. Тем более, Граф скулит каждый день.
Назвал меня по имени, а не «Льдинка». Значит, он злится, и это как-то больно.
— Я не пойду с тобой, — прошипела я, сжимая его плечо. — Не заставишь.
Я чувствовала, как мне стало плохо, как желудок стал сжиматься, а ноги становились ватными. Я вцепилась в Энтони, чтобы не упасть. Он посмотрел на меня и чуть улыбнулся, а затем отпустил; я чуть не упала, но схватилась за него.
— Ты пьяна, — прошептал он.
— Нет, — я нахмурилась и собрала всю свою силу, чтобы не упасть, и отстранилась. — Я не пьяна.
Он посмотрел на меня с недоверием и пожал коротко плечами, а затем с улыбкой ушёл. И что это сейчас было? Чисто объявление, что он тут? Пошёл он к чёрту.
Ко мне подошла Элеонора и взяла за руку, повела к диванчикам. Как же я благодарна ей за это, что она увидела, что мне плохо.
Я села на диванчик, а она рядом. К нам подошла Алессия и Кармела.
— Ты выглядишь плохо, — нахмурилась Алессия и посмотрела на Элеонору.
— Ветта, ты бледная, — прошептала Кармела, когда села рядом со мной. — Ты вообще ешь? Тебе надо еду. Алессия, принеси ей что-то.
— Нет, — резко сказала я, потому что понимала, что если я съем сейчас что-то, то это сразу выйдет наружу.
Они на меня вдвоём посмотрели с вопросом, а я заставила себя улыбнуться, чувствуя, как рвот подходит к горлу. Я дышала через нос, чтобы хоть как-то успокоиться.
— Чем вы там её пичкаете? — прошипела Алессия, обращаясь к Элеоноре.
— Пичкаем? Ты в своём уме? — недовольно, с раздражением Элеонора фыркнула. — Никто ничем её не пичкает, у неё это ещё давно.
— Элеонора, — прошипела я. — Тихо.
— Ветта, ты меня пугаешь, — нахмурилась Кармела, а затем повернула моё лицо к себе. — Когда у тебя были месячные?
— Спроси лучше, были ли они у меня за последние полгода, — я усмехнулась. — Я не беременна, Кар.
— Мне кажется, что ты беременна, — прошептала Алессия, а Кармела кивнула.
Элеонора посмотрела на меня и, закусив губу, согласилась с ними. Я уставилась на них, выгнув бровь, а затем покачала головой и спокойно сказала:
— Я не могу быть беременной. Энтони колол противозачаточные. А месячных нет, потому что стресс.
— Ветта, противозачаточные не всегда помогают, — вздохнула Кармела.
— Моя мама тоже ей об этом говорила, — прошептала Элеонора.
Я резко встала, так что у меня закружилась голова. Алессия быстро взяла меня под локоть, чтобы я не упала.
— Неделю назад Энтони колол мне противозачаточное, как я могу быть беременной? — прохрипела слабым голосом я. В глазах стали появляться звёздочки, я понимала, что я сейчас упаду в обморок, потому села на диван обратно.
— Если плод уже был в тебе, то противозачаточные тут не помогут, — покачала головой Кармела. — Сделай тест. Так будет лучше.
Тест? Я не хочу делать тест, потому что понимаю, что я не беременна. Я не могу быть, блять, беременной. Просто не могу. Я бы, может, почувствовала? Я не беременна, и точка.
— Сделаю, — буркнула я, чтобы они от меня отвалили. — Но не сейчас.
К нам подошёл Лючио, а затем Кармела, Алессия и Элеонора ушли, оставив меня одну с Лючио. Он сел рядом и посмотрел на меня, а затем сказал спокойным голосом:
— Виолетта, ты неважно выглядишь, это раз. А во-вторых, почему ты ушла от Энтони?
Я посмотрела на Лючио, пытаясь прочитать в его спокойном лице насмешку или искренность. Он сейчас шутит? Серьёзно всё это говорит?
— Лючио, будто вы не знаете, какой Энтони, — промямлила я, отводя взгляд. — Потому и ушла.
— Виолетта, по тебе видно, что ты до сих пор думаешь о нём. По тебе видно, что ты хочешь к нему вернуться, — его голос был тихим, но твёрдым. — Ты любишь его, и это видно. Даже такого ублюдка, как он, ты полюбила. А любовь может менять людей, просто нужно время.
Он произнёс это тепло, почти по-отечески, отчего в горле встал комок.
— Я знаю, что Энтони не прекрасный принц и не хороший человек, но он и правда старался тебе открыться. Никто, кроме его семьи, никогда не знал, что делал с ним отец. Но ты ведь узнала. Он тебе рассказал, он доверился. Время лечит, Виолетта.
— Я знаю, что время лечит, — нахмурилась я, чувствуя, как защитная броня трещит по швам. — Но он ко мне относился с холодом, а когда Шарлотта что-то ему показывала, то он смеялся. Со мной он так не смеялся никогда.
— Ты думала, он смеётся, потому что ему интересно? — усмехнулся Лючио, но в его усмешке не было злобы.
— В его глазах был интерес, — фыркнула я, чувствуя себя глупо-ревнивой девочкой.
— Виолетта, Виолетта, — покачал головой он с какой-то жалостливой улыбкой. — Ты ведь даже не узнала, что она ему показывала. Ты просто ушла, как тебе сказал Сильвио, хотя знала, что тот пытается тебя прогнать из дома. Ты повелась на провокацию и ушла. Тебя обыграли.
Я сжала губы, не в силах возразить. Он был прав. Я бежала, как загнанный зверёк, даже не попытавшись бороться.
Лючио продолжил тихим голосом, полным теплоты и заботы, который заставлял верить каждому слову:
— В телефоне не было ничего такого, прям уж смешного. Шарлотта просто показывала ему какое-то видео, а Энтони даже сам не помнит, что там было. Почему он к ней относился тепло? Потому что она — семья. Она дочь консильере. А ты пока что ещё никто в его кругу. Он боится подпускать тебя слишком близко. Ты просишь, чтобы он открывался, не отпускаешь его после откровений, но нужно время, Виолетта. Иногда лучше ждать. Просто ждать, чем действовать сгоряча.
Его слова падали на благодатную почву. Сомнения, которые я гнала прочь, теперь набрали силу и звенели в висках. А вдруг? Вдруг всё было не так, как я решила?
— Лючио, пообещайте, что никому не скажете, — выдохнула я, посмотрев на него с мольбой.
Он молча кивнул, его взгляд стал серьёзным, предчувствуя что-то важное.
— Дело в том, что почти все считают, будто я беременна. Но я так не думаю. Я ведь не могу быть беременной, он колол мне противозачаточные.
Лючио напрягся, и я тут же пожалела о своей откровенности. Его лицо стало каменным. Он тяжело вздохнул, провёл рукой по лицу, смахивая усталость и внезапно свалившуюся тревогу.
— Противозачаточные не действуют, если плод уже был в тебе, — тихо, почти шёпотом, сказал он. — Это ещё больше усложняет ситуацию. Тебе нужно сходить на УЗИ. И если ты и правда беременна от Энтони, то тебе придётся вернуться. Потому что другая семья может использовать эту беременность, чтобы захватить семью Скалли.
Холодная волна страха накатила на меня.
— Но Энтони не хочет детей, — мой голос дрогнул, выдав всю мою уязвимость.
— Знаю. Но думаю, что от тебя — хочет, — так же тихо прошептал Лючио.
— Хочет? — я горько усмехнулась. — Он мне сам сказал, что именно от меня он не хочет.
— Не воспринимай слова, которые Энтони бросает в твою сторону, когда дело касается чего-то настолько серьёзного. Он хочет. Если бы не хотел, то давно бы выкинул тебя за шкирку ещё шесть месяцев назад. Он живёт с тобой. Энтони никогда так не жил с кем-то. Он всегда был одиночкой, у него всегда были мимолётные связи. А ты, Виолетта, уже другое. Ты не игрушка для него и не временная забава. Ты для него — жизнь.
С этими словами Лючио мягко улыбнулся, развернулся и быстро ушёл, оставив меня наедине с грохотом собственных мыслей.
Жизнь? Я для него — жизнь? Какой абсурд.
Но почему же тогда на щеках предательски влажно, а в груди, вопреки всему, разливается это странное, согревающее до кончиков пальцев чувство от слов «ты его жизнь»?
От этих слов что-то ёкает внутри, предательски и глупо. Тепло растекается по жилам, обманчивое и сладкое. Хочется в это верить. Хочется схватиться за эту соломинку, которую протянул Лючио, как утопающий.
Жизнь? Какая же я ему жизнь? Он сам сказал. Чётко, ясно, глядя в глаза. «Именно от тебя я не хочу детей». Эти слова выжжены кислотой в памяти. Каждую ночь они звонят в ушах, не давая уснуть.
Лючио говорит — «боится подпускать близко». А я что, железная? Мне не страшно? Я раскрывалась перед ним, как дура, а он отступал на шаг каждый раз, когда я делала два навстречу. Холод. Равнодушие. Смех для других, пока я растворяюсь в тоске где-то на заднем плане.
И этот укол. Противозачаточные. Он же сам настоял. Систематически, методично, чтобы не осталось и шанса. Чтобы ничто лишнее не связало нас. Это ли не самый честный его поступок? Это ли не ответ на все мои глупые надежды?
А теперь — беременность. Возможность. Проклятая возможность, которая висит надо мной дамокловым мечом. Если это правда... Боже, если это правда...
Он выгонит. Он снова скажет эти слова. И на этот раз это будет не просто больно, это убьёт. Или того хуже — оставит рядом из долга, из-за угрозы семье. Стану тюремщиком собственного ребёнка и его отца. Заложником ситуации.
Его ребёнок. Часть его. Та, что он так боится пустить в свою жизнь. Но если Лючио прав? Если за всей этой броней он хочет именно этого? Именно от меня?
Нет. Это бред. Я сама себя обманываю. Это не любовь, это болезнь. Он — тиран, я — дура, поверившая, что могу его изменить.
Но почему тогда слова Лючио так отзываются эхом в самой глубине? Почему я помню не только холод его глаз, но и те редкие моменты, когда в них мелькало что-то настоящее, незащищённое? Моменты, которые он тут же старательно гасил.
Я разорвана надвое. Разум кричит одно, какое-то измученное, истерзанное чувство — шепчет другое. А посреди всего этого — тишина и ожидание. Результата. Приговора.
Он — моя болезнь. И я не знаю, хочу ли я от неё излечиться. Но знаю, что единственное лекарство от него — это он сам.
Нить, которая нас связывает, не дает мне покоя. Я хочу её порвать, но в то же время хочу оставить, потому что я хочу быть с ним. Я, блять, люблю его.
Я ещё посидела на диване, чтобы мне стало более-менее лучше, а затем решила встать и пойти за водой. Она мне нужна. Моё тело покрылось мурашками, будто от холода, но это взгляд Энтони. Я узнаю это даже будучи в темноте.
Когда я подошла к столу с выпивкой, там не было воды, потому я подозвала официанта и попросила его принести; через пару минут я уже стояла со стаканом воды и посмотрела на гостей. Моё внимание привлекла рыжая голова, борода и голубые глаза. Три кота. Шарлотта, Сильвио и Энтони. Что ещё может быть лучше?
Шарлотта так же стояла в телефоне около своего отца, в то время как Энтони и Сильвио разговаривали с людьми. А почему мой отец не приехал как консильере отца? Наверное, на какой-то миссии.
Когда я отвернулась, то кожа ещё больше покрылась мурашками, а повернувшись обратно, я уже видела, как ко мне идёт Энтони. Я, сжав губы, быстро пошла в другую сторону, чтобы он отстал от меня. Не хочу. Или хочу. Да чёрт с ним.
Я остановилась и повернулась к нему; он прожигал меня взглядом и остановился напротив, положив руки в карманы брюк. Мы стояли друг напротив друга и смотрели в глаза. Мир будто испарился, и я погрузилась в глубину его глаз. Мне так хотелось, чтобы он обнял меня, поцеловал, сказал что-то тёплое и хорошее. Почему он этого не делает? Почему он не может быть нормальным.
Энтони протянул руку и вытер большим пальцем мне щёку, я нахмурилась и пробубнила:
— Ты что делаешь?
— Ты плачешь, — прошептал холодно он.
Я замерла, а затем быстро вытерла аккуратно слёзы, которые я даже не почувствовала, и снова уставилась на него.
— Это от ламп, — сказала спокойно я.
— Когда научишься врать, скажи, я проверю, — усмешка тронула его губы, и мне так захотелось, чтобы он поцеловал меня.
Я сжала губы и вздёрнула подбородок, хотела пройти мимо него, но он аккуратно взял меня за локоть и остановил; я посмотрела на него.
— Что? — раздражённо сказала я.
— Ты уедешь со мной, — приказ вылетел с его рта, словно нож мне в голову.
— Я не в твоей семье, — проворчала я. — Я свободна. Я не слушаюсь твоих приказов и не собираюсь.
— Я сказал, что ты уедешь сегодня со мной, — прошипел он. — Ты была моей. Будешь. И до конца жизни ты будешь моей.
Я усмехнулась, и в голову пришла очень безумная идея. Я выдернула свой локоть и пошла в сторону, где стоял Антонио; я чувствовала, что Энтони смотрит на меня, как прожигает мою спину, и это заставляет меня дрожать.
Я подошла к Антонио, который повернулся ко мне с вопросом в глазах и выгнул бровь; я сжала губы и прошептала ему:
— Поцелуй меня.
— Что? — удивлённо сказал он.
— Я сказала тебе. Поцелуй меня, — я нахмурилась и подошла ближе.
Антонио, кажется, замер и посмотрел на меня с недоверием, а затем куда-то за мою спину. Маленькая улыбка появилась на его лице, он устремил свой взгляд и чуть склонился ко мне, прошептав:
— Что ты затеяла?
— Ничего, — я облизнула губы.
— Ты заманиваешь меня в страшную игру, Виолетта, — он усмехнулся, и его рука легла на мою поясницу, прижимая к себе. — Тебе повезло, что я люблю адреналин и гонки.
Его губы обрушились на мои не с нежностью, а с оглушительной, властной силой. Это был не поцелуй, а заявление. Захват. Победа. Его пальцы впились в мой бок, словно он боялся, что я могу исчезнуть, сбежать из западни, которую сама же и расставила.
Мир сузился до точки — до жара его губ, до вкуса опасности на моём языке, до громкого стука собственного сердца в ушах. Это был поцелуй-битва, поцелуй-месть, поцелуй-безумие.
Где-то за спиной я почти физически ощущала ледяную ярость Энтони, его взгляд, готовый прожечь нас обоих насквозь.
Он чуть отстранился, чтобы провести губами по моей щеке к самому уху, и его горячее, прерывистое дыхание обожгло меня.
— Он сейчас убьёт меня, — прошептал он хрипло, и в его голосе не было страха, а восторг. — И, чёрт возьми, оно того стоит.
Каждая клеточка моего тела была напряжена, ожидая удара. И я повернулась. И захотела провалиться сквозь землю от вида Энтони.
Он не двигался. Он был статуей, сделанной из льда. Но внутри этой статуи бушевал вулкан. Его ярость была не взрывом, а абсолютным, сжимающимся холодом, который вытягивал из воздуха весь кислород. Казалось, свет в зале померк, затмеваемый той тьмой, что исходила от него.
Он смотрел. Не моргая. Он смотрел на меня так, словно уже стёр с лица земли Антонио, стены, весь мир, и видел только меня. Одну. Предательницу.
Его лицо было бледным, почти прозрачным, и на этом фоне резко выделялись сведённые скулы и плотно сжатые губы, белые от натуги. Каждая мышца на его шее и плечах была напряжена до предела, словно он силой сдерживал себя, чтобы не ринуться вперёд и не разорвать всё на части.
Я не просто видела его гнев. Я чувствовала его кожей — он обжигал меня, как морозный ожог. Воздух между нами трещал от ненависти, тяжёлый и густой, как сироп. Казалось, ещё мгновение, и от этого взгляда по коже поползут настоящие трещины. Он был тихим апокалипсисом.
Меня кто-то дёрнул за руку, и я посмотрела и увидела, что это Кармела, которая была напугана.
— Что случилось? — недоумённо посмотрела я.
— Твою мать, Ветта, что ты сейчас сделала, — прошептала Кармела. — Он же... Он этого не простит.
— То есть ему можно всё, а мне совершенно ничего? — цокнула я раздражённо и усмехнулась. — Я доказала, что я не его. Надо будет — и потрахаюсь ещё с кем-то. Он мне никто.
— Одумайся, ты не слышишь, что ты говоришь, — дрожащим голосом сказала Кармела. — Ветта, ты сейчас творишь херню.
— Я не его игрушка, — прошипела я. — Я могу делать что хочу, как хочу и когда хочу.
— Ты не понимаешь! — крикнула она, заставив всех в зале обернуться, а затем осеклась и понизила голос до шёпота. — Если ты беременна от него. Ты его любишь, блять. Ты что творишь, Ветта? Зачем ты это делаешь?
— Чтобы он наконец-то отпустил меня, — прошептала с дрожью в голосе я.
— По тебе видно, что ты хочешь совершенно другое. Этот поцелуй — большая ошибка, Ветта. Очень большая, — она покачала головой и посмотрела на меня с разочарованием. — Ты расстроила меня. Я думала, ты будешь умнее и не опустишься до такого, чтобы злить его.
С этими словами она меня оставила одну. Почувствовала ли я стыд за что-то? Может, совершенно чуть-чуть, но я сделала так, как хочу, и никто меня не будет контролировать.
Я повернулась снова к Энтони. Он всё так же стоял и смотрел на меня, и в его глазах читалась не просто ярость — ледяная, бездонная пустота, от которой кровь стыла в жилах. Он был похож на статую, заряженную молнией, готовую разрядиться в любую секунду.
И он сделал шаг. Затем ещё один. Медленный, неотвратимый, как судьба.
Мир вокруг словно сжался до узкого коридора между нами. Звуки бала — смех, музыка, звон бокалов — отступили, превратившись в глухой гул. Каждый его шаг отдавался в моих ушах глухим стуком сердца, которое вдруг отчаянно заколотилось в страхе. Я хотела быть сильной, хотела доказать свою свободу, но под этим взглядом вся моя бравада начала таять, как воск у огня.
Он шёл ко мне, и всё вокруг буквально заволакивалось пеленой. Гости, почувствовав невыносимое напряжение, замирали и расступались, образуя ему живую артерию. Воздух сгустился, став тяжёлым и сладковатым от предчувствия беды.
Он был уже на середине зала, его рука уже начала подниматься, словно чтобы схватить меня, и в этот миг время остановилось.
Сначала был звук. Не просто громкий, а всепоглощающий. Глухой, утробный удар, от которого содрогнулась сама земля под ногами. Хрустальные люстры на потолке вздрогнули и зазвенели, как погремушки в руках гиганта.
А потом — тишина на долю секунды. И взрыв.
Оглушительная волна горячего воздуха выбила стекла с противоположной стороны зала, и вслед за этим на нас обрушился шквал осколков, пыли и хаоса. Пол качнулся, словно палуба корабля в шторм. С потолка посыпалась штукатурка, а снаружи, под аккомпанемент трескающихся балок и человеческих криков, взметнулся столб огня и дыма.
Взрыв здания.
Свет погас, и его сменило зловещее зарево пожара, пробивавшееся сквозь пылевую завесу. В наступившем хаосе, в клубах пыли, я успела увидеть, как уверенная поступь Энтони прервалась. Он инстинктивно пригнулся, его взгляд, ещё секунду назад прикованный ко мне, метнулся к источнику угрозы, оценивая, вычисляя, переключаясь с мести на выживание.
Оглушительный грохот сменился пронзительной, животной тишиной на долю секунды — будто сам мир задержал дыхание. А потом из этой тишины, как из разверзшейся бездны, вырвался один-единственный, всесокрушающий крик. Не человек, а сама смерть кричала его голосом. И этот звук, леденящий душу, разорвал всё.
Жесткие, дикие крики слились в единый панический гул. Кто-то звал на помощь, кто-то просто кричал от невыносимого ужаса, не в силах осознать происходящее.
Я застыла, парализованная, наблюдая, как массивная лепнина с потолка отделяется и летит вниз, прямо на танцующих у центра. Казалось, всё происходит в жутком замедлении.
И тут невидимый кулак взрывной волны ударил мне в грудь. Меня отбросило назад, как щепку. Я врезалась в что-то твёрдое — колонну или стену — боль пронзила спину, вышибив из лёгких воздух. Мир поплыл перед глазами, закружился в карусели из искр, пыли и теней.
Я, задыхаясь, пыталась подняться, опереться на руки, но всё плыло. И в этом клубящемся аду я увидела самое страшное. Потолок. Огромная трещина, как молния, рассекла его от края до края. С грохотом, который ощущался всеми костями, обрушилась целая секция с массивной люстрой. Она рухнула в то самое место, где только что стоял Энтони, подняв клубы известковой пыли и обломков.
На меня посыпались мелкие осколки и куски штукатурки. Что-то тяжёлое и острое ударило по плечу, заставив вскрикнуть от боли и снова пригнуться к холодному, вибрирующему полу. Сверху, сквозь дыру в потолке, лилось зарево пожара, окрашивая ад внутри в зловещие оранжево-багровые тона.
И меня накрыла тьма.