Правила измены

Новая неделя после праздников с трудом набирала ход. Погода, радующая горожан все выходные, резко испортилась: тучи намертво заперли солнце, разгулялся ветер. На улице сонно толпились прохожие, спешащие на работу.

Двухпалатный парламент страны заседал в центре столицы в историческом здании. Оно возвышалось над городом подобно каменному исполину, его массивные колонны и остроконечные шпили были подернуты моросью. Ветер гудел в арочных проемах и летел дальше, срывать пожелтевшую листву с деревьев в парке, примыкающем к зданию.
Стеклянный купол, венчающий сооружение, сверкал холодным блеском — современный контраст тяжеловесной гранитной кладке стен. В его прозрачных гранях отражалось низкое свинцовое небо.

Феликс прибыл в здание парламента даже раньше положенного, решив позавтракать в местном буфете до начала заседания. Переступив порог, он ощутил резкий переход — от осенней сырости к торжественной прохладе мраморных залов.
Несмотря на ранний час, холлы парламента уже наполнялись людьми в дорогих костюмах, тихими разговорами и запахом кофе.

Князь пересек главный холл. Его пол был выполнен из черно-белых мраморных плит, складывающихся в шахматный узор, а высокие потолки терялись в полумраке, лишь кое-где освещенные массивными старинными люстрами. Он осторожно спустился по боковой лестнице, берег ногу, тоже ушибленную во время его злополучного падения, и сразу попал в буфет.
Его провожали взглядами — кто-то лениво, кто-то с любопытством, а старый канцелярист даже прикрыл рот рукой, будто боялся, что князь закашляет кровью прямо на начищенный мрамор. Феликс открыто и кривовато улыбался разбитыми губами, покрытыми корками: пусть любуются. Он деловито рассмотрел свежую выпечку, выбрал булочку с кремом и черный кофе. Буфетчица в нелепом накрахмаленном переднике отшатнулась от него и поспешила пробить чек. Он лишь закатил глаза: «Пусть еще перекрестится, а вдруг — исчезну?» — подумал он про себя.

До начала заседания было еще полтора часа, и Феликс поковылял до своего небольшого кабинета, расположенного на одном этаже с залом, — просмотреть бумаги и электронную почту.

Он жевал булку, запивая кофе, и крутил колесико компьютерной мыши, помечая прочитанными электронные письма, не стоящие его внимания. Ему сложно давалась монотонная работа, но должность не предполагала наличие секретаря, поэтому приходилось все делать самому. Его раздражение нарастало и достигло пика, когда дверь кабинета распахнулась без стука. Он нервно вздрогнул, пролив кофе, и поднял взгляд на вошедшего.

— Доброе утро! — поприветствовал князя ранний посетитель. — Можно?
— Я совсем не расположен к твоим нравоучениям, отец, — ответил Феликс, вытирая руки о какой-то исписанный черновик.
— А я и не для этого приехал, — светлейший князь деловито прошелся по тесному кабинету. Дубовый стол с экраном компьютера посередине, заваленный бумагами, и стул с потертой кожей занимали почти все пространство. В углу скромно ютился книжный шкаф с законодательными сборниками, их корешки ровными рядами поблескивали золотым тиснением. На стене висела старинная карта земель Корсуни. Напротив стола от стены до стены тянулся длинный шкаф с полками, закрытыми дверцами.
— Так, так, где тут у тебя лучшая выпивка? — отец по-хозяйски начал открывать дверцы. Оказалось, что большинство полок пусты. Феликс раздраженно наблюдал за ним, но все же ответил:
— Вопреки твоему мнению, я — не алкоголик, — съязвил он. — Первая полка от окна. Надеюсь, этот виски придется по вкусу его сиятельству.
Там хранилась покрытая пылью бутылка очень дорогого виски. Князь почти и не пил, лишь в моменты особенно сильных стрессов. Старший князь достал бутылку, покрутил в руках и присмотрелся, уважительно похмыкал. Достал оттуда же два хрустальных стакана и выставил на стол, плеснув в них примерно поровну.
— Ты приготовил разговор по душам? — догадался Феликс. — Только не это, отец, сжалься! — притворно взмолился он.
— Надо было пороть тебя в детстве, а мы с матерью бесконечно пестовали, — князь сжал в ладони хрустальный стакан. Феликс скептически улыбнулся и опрокинул в себя сразу все.
— Но уж что выросло, то выросло, — задумчиво сказал Николай Филиппович. — Я хотел попросить тебя об одном: не порти отношения с короной. Ты — единственный наследник княжества, пойми ты это уже наконец и веди себя соответственно своему титулу!
— Отрекусь в пользу дяди Леонида, — из вредности поддел отца Феликс.
— Не смеши меня. Ты столь же тщеславен, сколь упрям. Иначе зачем это все? — мужчина обвел руками кабинет. Феликс сжал челюсти. Понимал: отец прав, он никогда не отречется от титула, даже если его наизнанку вывернут.
— Ах, да, — вдруг сказал он, — насчет княжны... Хвалю.
На лице князя отразилось недоумение, но оно быстро сменилось тенью понимания.
— А я-то гадал: для чего ты так настаивал на ее поездке в Аль-Марис тогда, в кабинете императора. Ты что, решил свести нас, — его голос дрогнул, и он запнулся, — как пару породистых псов?
— А ты разве не хотел бы породниться с императорской семьей? — невозмутимо спросил старый князь.
Феликс коротко рассмеялся.
— Император никогда не выдаст ее замуж, руководствуясь только политической выгодой, — он с вызовом посмотрел на отца и мстительно добавил: — Слишком сильно любит ее.
Отец ухмыльнулся, отпил виски.
— Сын, ты забываешь одну важную вещь обо мне: я не только светлейший князь, военный или твой отец, я — в первую очередь мужчина, и пожил уже достаточно. Я ни с чем не спутаю этот взгляд, — Хендерсон старший посмотрел ему прямо в глаза, — взгляд мужчины, очарованного женщиной.
Феликс ощутил, как жар разливается по шее — впервые за много лет он снова чувствовал себя ребенком, пойманным родителем с поличным. Дико захотелось выпить еще, но он застыл, сохраняя на лице маску равнодушия.
— Отец... — князь выдавил смешок, его горло будто стянула удавка, но голос не дрогнул. Почти. — Ты преувеличиваешь. Она — молода и не лишена привлекательности — любой мужчина моего возраста отреагировал бы похожим образом.
— Вот именно, — наставительно сказал он и улыбнулся, — но теперь ты никогда не будешь с ней, лишь бы насолить мне, верно?
— И зачем ты всю жизнь отдал армии? — с иронией спросил Феликс. — Ты ведь так проницателен!
— Зато ты стал политиком, хотя не видишь ничего дальше собственного упрямства, — беззлобно парировал Светлейший Князь.
Он допил виски, с громким звуком поставил стакан и ушел, не попрощавшись. Феликс перевел взгляд на настенные часы и заторопился: до заседания оставалось пять минут.

— Господин Назаров, у вас будут какие-то замечания по сути вопроса? — перекрикивал в микрофон спикер Собрания Депутатов разошедшегося не на шутку мужчину в темно-синем костюме.

Князь едва заметно кривился, сидя за отдельной трибуной напротив депутатов. Для них он был спокоен, как скала среди бурного потока, лишь редкие постукивания пальцами по кожаной папке выдавали его раздражение. Разговор с отцом, упоминание княжны не добавляли ему благодушия, к тому же он терпеть не мог пленарные заседания: депутаты гомонили каждый на свой лад, в попытках перекричать оппонента. Спикеру едва удавалось сдерживать градус дискуссий. Но в споре, как водится, рождалась истина, поэтому эти заседания были необходимой частью законотворческого процесса.

Князь Феликс Николаевич Хендерсон работал младшим процедурным наблюдателем по парламентской этике в Нижней палате — Собрании Депутатов.
Триста выбранных слуг народа творили законы, утверждали налоги и бюджет, традиционно заседая в огромном зале, называвшемся Дубовым. Он представлял собой полукруг дубовых скамей, которые амфитеатром спускались к центральной трибуне, и находился аккурат под куполом здания, так что тут всегда хватало дневного света. По периметру зала на стенах располагались темные панели, испещренные тонкой резьбой. Они поглощали звуки, но одновременную ругань трехсот человек все равно было слышно в коридорах.

Власть наблюдателей была ограничена только техническим надзором — они не имели права влиять на содержание законов, но зато могли фиксировать нарушения процедуры и регламента. На основе своих замечаний они писали записки спикеру палаты. А еще они могли накладывать дисциплинарные взыскания.
Князь Хендерсон был в своей работе педантичен и внимателен — оттого у многих депутатов был заточен зуб на него, но князя это совершенно не волновало. Он должен был оправдывать доверие императора, по чьей милости и получил эту должность, поэтому собственный буйный нрав он старался оставлять за тяжелыми дверями зала. Но не только из-за благодарности короне он из кожи вон лез на рабочем месте. Феликс прекрасно знал, что старые бюрократы, которые в основной массе составляли Собрание Депутатов, ни во что его не ставят. Ему было необходимо доказать этим шакалам, что он — не просто сынок приближенного императора, но и профессионал своего дела.

— Коллеги, я никак не могу взять в толк: почему о целесообразности введения закона о финансовом регулировании рассуждает человек, который не имеет никакого отношения к профильному комитету? — не унимался мужчина, обводя зал блеклым взглядом. — Госпожа Шмидт, — обратился он к оппонентке, — напомните мне, а у вас разве экономическое образование? Ах да, оно вам не к чему, ведь ваш муж сказочно богат!
Зал зажужжал сильнее, как рассерженный улей: кто-то зашикал, кто-то одобрительно загудел.

— Господин Назаров, не нужно иметь специфического образования, чтобы понимать, что этот закон тоталитарный! Вы считаете, что зарабатывать в месяц больше пятидесяти тысяч — роскошь? А для всего, что свыше, необходимо вводить прогрессивную шкалу налогов? С моим мужем все понятно, но а вы сами-то сколько зарабатываете? — парировала госпожа Мария Шмидт — крайне ухоженная, умная и властная женщина средних лет. Она была супругой бесконечно влиятельного бизнесмена — Льва Шмидта, который занимался производством алюминия, в том числе выполняя государственный оборонный заказ. И князь точно знал об обширных связях бизнесмена. Например, что великий князь Иоанн, будучи генерал-майором воздушно-космических сил, водил дружбу со Шмидтом.
Его супруга — Мария предпочла праздному образу жизни служение народу. Она заседала в Собрании Депутатов уже третий срок подряд и всегда была настроена крайне либерально, что каждый раз поражало и ее коллег, и самого Феликса.
Её муж сколотил свое состояние, которое не в силах будут истратить и их праправнуки, на особенностях вертикальной иерархии общества, а его жена призывает к прозрачности. С другой стороны, быть либералом — не значит быть против системы.

Депутат снова заговорил, но уже никто не мог расслышать его. Он уставился на Хендерсона непонимающим взглядом.
— Господин Назаров, — Феликс сжал в пальцах ручку и наклонился к микрофону, — если вы продолжите свой трогательный монолог, нарушающий регламент, то я не только отключу вам микрофон, но и удалю вас на десять минут из зала заседаний.
— Да что ты себе позволяешь! — едва слышно донеслось до князя.
Он улыбнулся и откинулся на стуле, перевел взгляд на госпожу Шмидт. Она смотрела прямо на него, в глазах читался вызов, но на аккуратно накрашенных губах играла многозначительная полуулыбка. Феликс напрягся, живот скрутило узлом.

Мария Шмидт не впервые подавала ему неоднозначные знаки.

Три недели назад, когда после бурного заседания депутаты толпились у буфета, госпожа Шмидт «случайно» оказалась рядом с ним у кофейного аппарата.
— Вы всегда пьёте чёрный? — спросила она, наливая себе капучино с пенкой. — Какой... предсказуемый.
— А вы? — тогда он поддержал разговор из вежливости.
— О, я люблю эксперименты, — она улыбнулась и нарочито медленно отпила из своего стакана и удалилась. А князь остался у аппарата, сконфуженный внезапным вниманием.
С тех пор она постоянно оказывалась рядом, касалась, будто не нарочно, произносила двусмысленные фразы. Он сохранял внешнее спокойствие, но никак не мог понять: для чего она пытается с ним сблизиться?

Он посмотрел на наручные часы.

Как вовремя...

Он выдохнул и проговорил в микрофон:
— Дамы и господа, время сделать перерыв на обед. У нас с вами два часа, не опаздывайте!
Князь встал и поспешил первым покинуть зал, дабы избежать столпотворения на выходе.

Феликс выбрал столик в самом углу буфета — подальше от любопытных глаз, но с видом на вход. Он только хотел приступить к супу, когда услышал легкие шаги.

— Место свободно, ваша светлость? — Госпожа Шмидт уже ставила поднос напротив, не дожидаясь ответа.
— Вы же знаете, что да. — Феликс отодвинул тарелку. — Но предупреждаю — сегодня я не в духе.
— О, это я уже поняла по тому, как вы громили бедного Назарова. — Она отломила кусочек хлеба, намеренно медленно, — но вы же прекрасно понимаете, что старшие наблюдатели могут и не оценить ваш жест. — Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Их оценка второстепенна. Есть регламент и его нужно соблюдать. — Женщина ухмыльнулась, отводя взгляд и отпивая из стакана.
— Вы так трогательно притворяетесь, будто эти бумажки что-то значат. Как мы все притворяемся, что вся власть в стране и впрямь сосредоточена в руках императора. — Зрачки женщины увеличились, а на губах заиграла легкая улыбка. В её устах откровенная крамола прозвучала слишком буднично. Князь сжал кулак под столом, но его лицо продолжало выражать лишь непринужденность.
— Мне нравится ваша бескомпромиссность, Феликс. Жаль, что принципы не добавят вам реального политического веса.
— Почему вы решили, что я недоволен своим положением? — Феликс хмурился, силясь уловить нить разговора.
— По глазам вижу... — женщина снова растянула полные губы в улыбке, — а каково ваше мнение по поводу закона о «Цифровом регулировании финансов»? Вам не кажется, что парламент стремится к тотальному финансовому контролю?
— Мария, вы же знаете, что я не могу иметь мнение? — усмехнулся Феликс, ощущая её провокацию.
— Не можете, но имеете. Я точно это знаю.
— Миссис Шмидт, давайте вы прямо скажете, чего вы хотите от меня, и мы покончим с этими играми? — не выдержал Феликс, решив наконец расставить все точки над *i*.
— Напротив, из нас двоих хотите вы. А я могу помочь вам превратить желаемое в действительное. — Она поднялась и ушла, оставив полный поднос на столике. Феликс выдохнул и не заметил, как задержал дыхание. Его нога нервно подрагивала под столом — то ли от опасности, то ли от предвкушения. Он заметил на подносе небольшую сложенную бумажку. Князь подцепил её двумя пальцами и развернул. На бумаге аккуратным почерком были выведены цифры. Номер телефона.

В коридорах загудели голоса, и в столовую уже повалили подоспевшие депутаты — время уединения истекло. Феликс поколебался, но все же поспешил сунуть бумажку в карман.

Заседание завершилось поздно. Но князь, погруженный в себя, не заметил, как пролетело время. Он вышел через боковой выход, избегая назойливых взглядов. Осенний воздух, резкий и влажный, обжег легкие — как глоток того самого виски, что он выпил утром с отцом.

Женщины.

Княжна с ее недосягаемостью. Госпожа Шмидт с опасными играми и неясными мотивами. Актриса со своими сценами ревности. Они осадили его, каждая требуя разного.
Разве что кроме княжны, которая снова превратилась в красивую картинку на плакате ко дню её рождения, который еще не успели снять с фасада здания парламента.

Он шел пешком, несмотря на дождь. Капли стекали за воротник, но он не ускорял шаг.

Одиночество — единственная роскошь, которую могу себе позволить. Ему необходимо было взять паузу.

Фонари отражались в лужах, размывая границы реальности. Где-то в этом тумане, среди деревьев, скрывался императорский дворец с зажженными окнами.

Феликс свернул в свой переулок.

Дверь захлопнулась за ним с глухим стуком, отрезая внешний мир. Тишина.

Он не включил свет.