3 : ты или я?
Прошла неделя с того разговора.
Руми не могла с ним говорить. Не потому что не хотела — наоборот, слова выстраивались в голове по ночам, шептались на ухо в полусне, кричали в груди, когда она ловила его взгляд в зале, где шумели советники. Но каждый раз, когда она хотела подойти — тело замирало, губы немели, и она проходила мимо, будто между ними теперь стояла безмолвная стена, плотная и холодная, как лед.
Тем временем жизнь продолжала нестись вперёд, не спрашивая, готова ли она.
Она не позволяла себе остановиться — ни на мгновение.
Спасала деревни от налётов демонов, училась дипломатии, тренировалась с оружием, пела на церемониях, встречалась с послами, выслушивала наставления. И всё это — в одном бесконечном круге, без паузы на передышку.
Люди аплодировали ей, кланялись, восхищались. Но никто не знал, что по вечерам она снимала одежду, и в зеркало на спине — новые синяки и садины. Не от врагов. От тётушки Селин.
— «Улыбайся ровнее. Не тяни гласную. Не сиди, как простолюдинка. Не спорь, когда с тобой говорят.» — тётушка говорила это с ласковой улыбкой, с безупречно уложенными волосами и кольцами на пальцах.
И каждый раз за "не так" — щипок, пощёчина, укол шпилькой в бок. А иногда — просто взгляд, от которого хотелось исчезнуть.
Руми улыбалась. Пела. Кланялась.
Но в душе что-то гнило. Становилось чёрным.
Она ненавидела.
Себя — за то, что позволяла.
Селин — за лицемерие, за высокомерие, за "для твоего же блага".
И... Джину. За молчание. За то, что он был где-то рядом, но не рядом. За то, что не пришёл, не вырвал, не задал вопрос: "Что с тобой происходит?"
Однажды вечером, когда стража ушла, и слуги затихли, Руми села на подоконник в своей комнате, смотря на дворцовую стену, по которой скользила луна. Её пальцы машинально теребили тонкую ткань на коленях.
Не выдержала. Не в этот раз.
Комната была пустой, будто сама выдохлась от напряжения. В воздухе висело молчание — тягучее, липкое, как простывший мед. Руми подошла к комоду, нащупала пальцами скрытую кнопку под резной панелью и щёлкнула замочек. Тайник открылся с еле слышным скрипом.
Внутри — серебряная коробочка. Маленькая, чуждая всему королевскому этикету. Она открыла её и взяла одну сигарету. Чиркнула спичкой. Пламя на мгновение осветило её лицо — усталое, бледное, с потемневшими под глазами тенями.
Она вышла на балкон и вдохнула. Дым щекотал горло, но был привычен. Утешающе горький. Единственное, что она могла позволить себе без разрешения.
«Устала», — прошептала она в пустоту, — «Я просто... устала».
Небо над дворцом было беззвёздным. Как и она — опустошённым.
«Я больше не знаю, кто я», — продолжала Руми, словно кому-то жаловалась, словно кто-то мог её услышать. — «Героиня, ученица, наследница, дипломат, певица... кукла. Всё это — не я».
Она прикурила вторую. Села на холодный мрамор балкона, поджав ноги. Закрыла глаза.
«Ты ведь тоже не настоящий, Джину...» — её голос стал тише. — «Ты приходишь, трогаешь, говоришь красиво. А потом исчезаешь. Ни слова. Ни взгляда. Только тишина. Зачем ты тогда просил меня смотреть на тебя?»
Она сжала кулак, и пепел осыпался на платье.
«Почему ты ничего не заметил? Или сделал вид, что не заметил? Ты же знал... Знал, что я трещу по швам.»
И тут — голос.
Тихий, но твёрдый.
Слишком знакомый.
— «Курить плохо, Мисс Ли...»
Она вздрогнула. Медленно подняла голову.
— «...Джину...» — прошептала она, и в её голосе вдруг прозвучала надежда. Такая простая, такая человеческая.
Он стоял, облокотившись на перила балкона, будто там был всё это время. Тень от луны делала его силуэт почти нереальным, как из сна. Волосы чуть растрёпаны, на лице — тень усталости, но взгляд... тот самый. Прямой. Тёплый. Слишком живой.
Руми вскочила — слишком резко, сигарета выпала из пальцев и погасла об плитку. Она сделала шаг вперёд, остановилась.
— «Ты... пришёл», — сказала она глухо, будто не веря.
Он не сдвинулся с места. Просто смотрел.
— «Ты выглядишь как человек, который слишком долго держал всё в себе.»
— «А ты — как тот, кто всё это время смотрел издалека и молчал», — резко ответила она, но голос её дрогнул.
Молчание повисло между ними, острое, как натянутая струна.
Он подошёл ближе, но не касался.
— «Я не знал, что ты снова начала курить.»
Руми встала, не отводя от него взгляда. Ветер трепал её волосы, ночной воздух пробирался под тонкую ткань платья, но она словно не чувствовала холода. Только жар внутри — от слов, от присутствия, от боли, которую она так долго носила в себе.
Он смотрел на неё, молча. И вдруг — она выдохнула:
— «Почему это волнует тебя?»
Вопрос повис между ними, как острый клинок. Он отшатнулся будто от удара, отвёл взгляд, на мгновение сжав губы. И потом, почти беззвучно:
— «Ты права... Не волнует.»
Тишина была глухой. Руми вздрогнула, как будто физически почувствовала, как что-то внутри неё оборвалось. Она медленно выпрямилась, вскинула подбородок, не давая себе упасть — ни в слёзы, ни в слабость.
— «Зачем ты тут, тогда?» — спросила она тихо, но твёрдо.
Он шагнул ближе. Один. Потом ещё. И остановился перед ней — не касаясь, не навязывая. Просто стоял, будто собирался с духом. В его глазах дрожало напряжение, которое он обычно умело прятал.
— «Знаешь...» — начал он, срываясь с дыханием, — «Мне стоит признаться. Без тебя я не могу. Пусто. Холодно. И я не жду, что ты ответишь тем же. Не прошу. Просто... мне хочется быть тут. Рядом. Хоть так.»
Она смотрела на него.
И в ней всё дрожало — от злости, от нежности, от страха, что снова поверит.
— «Ты сказал, что не волнует.»
Он слабо улыбнулся.
— «Я соврал. Ужасно, глупо, но... соврал. Если ты исчезнешь — мне будет не всё равно.»
Она медленно опустила взгляд. Пальцы дрожали. Сердце стучало в груди — быстро, неравномерно.
— «А если я всё ещё злюсь на тебя?» — прошептала она.
Он чуть кивнул.
— «Будь. Кричи. Злись. Только не молчи, как всё это время.»
Она подошла ближе, их разделяло всего дыхание.
Ветер усилился, поднимая завесу её халата, как будто даже воздух не мог больше молчать. Сигарета давно догорела, и теперь между ними — только слова, больше никаких дымовых завес.
Руми смотрела на него, в её глазах горело всё: и усталость, и надежда, и злость. Она шагнула ближе, не отводя взгляда.
— «Джину. Ты единственный человек, кто хоть как-то разделяет мою боль.» — её голос был сдержан, но дрожал. — «Повторюсь: у нас разные ситуации, да. Но мы в одной яме. В одном аду. Почему же ты не хочешь бороться?»
Он отвёл взгляд. Пальцы его дрогнули на перилах, будто они вот-вот сломаются вместе с ним.
— «Руми... мне хочется верить, что мы сможем. Что есть выход. Что не всё потеряно... Но...»
— «Но?» — она шагнула вперёд, сдерживая в себе бурю.
Он поднял взгляд, в нём плескались тревога и бессилие.
— «Но я не уверен, что у меня хватит сил. Что я не сорвусь снова. Что смогу защитить... хоть кого-то.»
Она резко вскинула подбородок, и в голосе её больше не было нежности.
— «Так ты слаб?» — бросила она. — «Опять оправдания? Как в тот раз?»
Он побледнел, как от пощёчины. И молчал.
Руми сделала паузу. Голос стал тише, но в нём звучала сталь:
— «Знаешь, я падаю каждый день. Но я встаю. Не потому что не боюсь. А потому что некому кроме меня. А ты... ты прячешься за «я не уверен» и «я боюсь». Неужели это всё, на что ты способен, Джину?»
Он убрал волосы назад цокнув языком.
Он вдруг сорвался. В голосе — не просто усталость, а почти крик души, срывающийся с глубины, где давно гниёт правда.
— «Руми! Как ты не хочешь понимать...» — он шагнул вперёд, сжал кулаки, голос его задрожал. — «Я обречён на мучения, так же, как и ты. Мы оба не выбрали этот путь — он выбрал нас.»
Она обернулась к нему резко, но он уже говорил, будто прорвало плотину:
— «Ты — родилась с этим. Демон внутри тебя — часть, которую ты должна принять, да, не отрицать. Но ты не предала никого, не совершала тех ошибок, которые сделал я. А я?..»
Он отступил на шаг, будто его слова были кислотой, и он сам в ней тонул.
— «Я — подонок. Я предал тех, кто верил мне. Кто стоял рядом. Я оставил их... сгореть. Умереть. Я не герой и не мученик. Я просто... ничтожество с хорошей маской.»
Руми молча слушала. Впервые — без перебивания. Только дыхание участилось, и в глазах зажглось нечто новое: не жалость, а... узнавание.
Он тяжело дышал. Как будто каждое слово вырывалось с кровью.
— «Ты хочешь знать, почему я не борюсь? Потому что я боюсь, что всё, чего коснусь, я снова разрушу. Что если останусь рядом с тобой... ты тоже сгоришь. Из-за меня.»
Она смотрела на него, и голос её был тихим, но точным, как лезвие:
— «А ты спросил меня, хочу ли я сгореть? Или ты опять решил всё за нас обоих?»
Он открыл рот, но не нашёл слов.
— «Да, я рождена с демоном внутри. Да, я ломаюсь. Но знаешь, что меня держит на плаву?» — она подошла ближе, почти вплотную. — «Мы с тобой из одного мрака. Но только вдвоём мы можем выйти из него. Один — не справится. Один — всегда утонет.»
Он сжал челюсть, глаза его наполнились болью.
— «Я не заслуживаю прощения...»
— «Может, и нет», — перебила она жёстко. — «Но, чёрт возьми, Джину, я тоже не прошу, чтобы кто-то был идеальным. Я прошу, чтобы был рядом. Хотя бы не убегал.»
Он смотрел на неё. Молча. Словно она — единственное, что ещё способно удержать его от окончательного падения.
— «Если ты останешься — не исчезай завтра утром», — прошептала она. — «А если уйдёшь — не смей возвращаться с полуправдами и страхами.»