𝐾𝑖𝑠𝑠 𝑀𝑒 𝑇ℎ𝑒𝑛 𝐾𝑖𝑙𝑙 𝑀𝑒 / 𝑁𝑎𝑚 𝐺𝑦𝑢 ❄️frozen❄️

День выдался холодным, хоть май будто и пытался вспомнить, что такое весна. Серый свет резал глаза, как похмелье, в которое не хочется возвращаться, но которое, чёрт подери, живёт внутри тебя. Ариэла проснулась поздно. Долго лежала, не шевелясь, с лицом в подушку, как будто можно было пролежать так, пока не исчезнет всё.

Сутки назад.
Сутки назад его руки. Его засосы. Его голос. Его тёплое дыхание, которое резало горло сильнее, чем все слова, сказанные потом.
И теперь — тишина.
Холод.
Откат.

Она не ждала от него многого. На самом деле — ничего. Но что-то в ней, то, что жило глубоко внутри, где даже она не решалась касаться, что-то верило. Или надеялось. Или просто... глупо замерло под его грубым вниманием, под его властью, под его собственничеством. Теперь всё это — обломки. Сухой хруст внутренней арматуры, когда ты вновь себя ломаешь. Снова. За кого? За что?

Она встала медленно, с тупой болью в висках и тем же выражением на лице, которое носят те, кто уже давно не удивляется — только устало прожигает мир взглядом. Вода в душе текла холодная, и Ариэле было плевать. Пусть холод войдёт под кожу, пусть заморозит всё, что ещё пульсирует. Она не торопилась. Оделась в тишине. Как всегда. Только на этот раз — неохотно.
Какой смысл идти туда, где тебя уже списали?

И всё-таки она пошла. Потому что не пойти — значит признать, что боль победила. А Ариэла — не из тех, кто сдается. Даже когда на душе холоднее, чем на улицах Сеула в три утра.

⸻

Она вошла в Пентагон в своей обычной, нарочито ленивой манере — будто не шла, а тянулась сквозь вязкое марево вечера, сквозняк проскальзывал под кожей, как крысина душа, а под сердцем уже копошилась тошнота. Не от страха — это чувство давно в ней умерло, разложилось, сгнило. От предчувствия. Тупого, как заточка кухонного ножа, но при этом не менее опасного.

Каблуки стучали по полу, как выстрелы гвоздей в крышку собственного гроба. Эхо ударяло в виски, отзывалось пульсом где-то в затылке. Что-то в этих коридорах было слишком знакомым — уродливо знакомым, будто тело, минуя разум, уже заранее знало, что его сейчас поимеют — в переносном, но очень ощутимом смысле.

— Ты сегодня не работаешь, — бросил менеджер без эмоций, даже не глядя на неё, как на старую вешалку, отслужившую своё. — На сцене уже поставили новенькую. Приказ от Намгю.

Она остановилась.

Внутри будто хрустнуло. Не громко, но болезненно — как трещина в зубе от слишком холодной воды. Ни слова. Ни одного блядского вопроса. Только губы — чуть дрогнули, как будто захотели выругаться, но осеклись. Потом сжались, как капкан.

Она не закатила истерику. Не устроила сцену. Не спросила, какого хрена. Просто развернулась. И ушла. Точнее — пошла. Медленно. Ровно. Как будто ничего не случилось.

Но внутри...

Внутри уже вспыхивал пожар — не алый, не горячий. А кислый, ядовитый, как разбавленная соляная кислота, от которой не спасут ни вода, ни самообман. Он разъедал всё — желудок, лёгкие, язык, мысли. Разъедал до тошноты.

Но она не ушла.

Нет. Вместо этого она прошла мимо сцены, мимо зеркальных стен, в которых отражались размытые, как плёнка, лица — чужие, пустые. Она не смотрела на них. Она вцепилась взглядом в перила, блестящие, как слизь, — и села у барной стойки.

Не как зритель.
Как палач.
Тот, кто ждёт своей очереди резать.

Сначала она не заметила новенькую девочку. Просто не обратила внимание.

Шума было много — слишком. Музыка, хохот, щелчки каблуков, треск льда в стаканах, фальшивые фразы. Всё сливалось в мутную, оглушающую кашу. А потом — взгляд. Один. Второй. Кто-то шепнул за спиной:

— Вон там смотрите. Это та новенькая. Говорят, Намгю сам её устроил. За руку привёл.
— Ещё говорят, на ту похожа. Ну, которая с ним была... Ариэла вроде.

И тогда Ариэла повернула голову.

Медленно. Как дикая зверица, что почуяла на своей территории чужой запах.

Пальцы на сигарете дрогнули, как будто захотели раздавить её о столешницу. Но она не стала — только сильнее сжала. И усмехнулась.

Не злобно. Не с жаждой крови. А с тем хладнокровным презрением, которое бывает у кошек, глядящих на дрожащих мышей, привязанных к нитке.

Она смотрела.
Изучала.
Прожигала.

Та новенькая... она и правда была почти похожа на неё.

Та же длина вороньих волос, уложенных так, как будто небрежно, но выверено до миллиметра. Та же подача — смесь стерильной женственности и притворного вызова. Даже походка — неестественно-естественная, будто выученная. Прядь за ухо — по команде.

Это была подделка. Сшитая по её выкройке. Фантом, собранный по крупицам её движений, жестов, длины волос, изгибов шеи, даже выражения лица.

Ариэла подняла бровь, затянулась и чуть усмехнулась, подумав про себя:

— Ну клонируй, Намгю. Только запомни — оригинал всегда кусает больнее.

Намгю всерьёз решил, что сможет заменить её какой-то сделанной куклой, которая состоит на 99% из силикона, ботокса и дешёвого парфюма. У неё даже лицо не двигается — только губы, натянутые, как пластмассовая маска. Сделанная грудь, сделанный нос, сделанная жопа — всё с биркой, всё как с конвейера. Словно куклу на витрине выбрал. Настолько ублюдочно прямолинейно, настолько плоско, что даже без фантазии? Это уже не месть. Это насмешка. Это дешёвый трюк из дешёвого сериала.

Ариэла затянулась — глубоко, со злостью, выпуская густой дым в лицо охраннику, что стоял рядом и смотрел слишком долго, а потом и вовсе начал читать нотацию, что в клубе сигареты запрещено курить. Но Ариэле было глубоко плевать. Сейчас её взгляд был устремлен только в одну точку - на сцену.

Ариэла глазами пожирала каждый шаг этой длинноволосой курицы, которая до чёртиков была похожа на неё. Как та двигалась. Как пыталась быть сексуальной, виляя бедром, словно это не сцена, а съёмка дешёвой рекламы сигарет. Как повернулась в ту же сторону, в которую обычно поворачивалась Ариэла.
Каждый её жест — как спёртый кислород. Как воровство в храме.

Если эта сцена — игра, то Ариэла давно уже отказалась быть героиней. Она — автор, режиссёр и катализатор. Она будет писать её кровью, никотином и презрением.

— Ладно, копия, — процедила сквозь зубы, наблюдая, как новенькая начинает часть танца, — покажи, на что же ты способна.

И она действительно смотрела.

Закуривая вторую сигарету. Щурясь от прожекторов, что казались теперь ослепляющими до злобы. Дым стелился по воздуху, как дурной туман. Рядом кто-то смеялся, кто-то вонял духами, кто-то подмигивал. Но она не слышала ни звука.

Единственное, что заполняло её поле зрения — второй этаж, тот самый, откуда прежде всегда смотрел только Намгю. Его привычное место. Его тень, висящая над клубом, как острый серп. Он стоял там сейчас, не двигаясь, как статуя, как равнодушный бог с сигаретой в пальцах и льдом вместо глаз, в которых раньше отражалась она. А теперь — эта пластмассовая кукла. Эхо. Её пародия, жалкий фантом, наспех собранный из чужих жестов, склеенный на соплях его похоти.

Ариэле даже не нужно было уточнять, куда именно был направлен его взгляд. Она чувствовала это — кожей, затылком, горлом, пальцами. Он больше не смотрел на Ариэлу. Он смотрел на подделку. На вымазанную глянцем иллюзию, которую сам же и привёл за руку.

И тогда в голове — не крик, не вопрос, а удар: кого ты пытаешься убедить, Намгю? Себя? Меня? Или ты просто настолько отчаянно ненавидишь оригинал, что готов трахать его копию, лишь бы не коснуться настоящего?

В груди что-то дёрнулось — как будто рвануло в разные стороны. Хотелось вскочить. Схватить микрофон. Заорать в зал, вывернув всё это наизнанку — грязь, злость, унижение. Хотелось, чтобы стены гудели от её ярости, чтобы у него потекла кровь из ушей от правды.

Но она осталась сидеть. Только уголок губ медленно приподнялся, вырисовывая усмешку, сухую, горькую, будто смачно плюнула себе же под рёбра. Улыбнулась губами, глазами, каждым мускулом лица, в котором больше не осталось ни тепла, ни сомнений. Всё разложилось — и в этом разложении было её хладнокровное спокойствие.

_____

Сцена завершилась, прожектора моргнули в последний раз, будто устали врать. Музыка оборвалась, как ножом, а зал ответил дежурными хлопками — тусклыми, пустыми, механическими. Всё это было похоже на спектакль, доигранный по заезженному сценарию, где даже актёры устали притворяться.

Эта пластмасска на ножках спрыгнула со сцены, как заводная кукла, без души, без осознания, как будто не ноги несли её, а встроенный моторчик. Она не оглядывалась, не прислушивалась к публике — рванула вверх по лестнице, той самой, ведущей в административную часть. Так спешила, что пятки сверкали, как у щенка, которому пообещали сахар. Руки сжаты в кулачки, лицо горит от восторга. Быстро, поспешно, почти торопливо бежала к своему новому «хозяину».

Ариэла медленно выдохнула, выпуская дым сквозь стиснутые зубы, густой, вонючий, как насмешка в лицо всему этому цирку. И осталась сидеть, не шелохнувшись, как тлеющий уголёк в пепельнице, который давно превратился в прах.

Она уже не горела — она прожигала.

______

Ариэла не сразу решила подняться наверх. Она подождала «идеального момента».

Медленно, без спешки, Ариэла шла к кабинету Намгю. Каждое движение — выверенное, как взмах лезвия, как щёлчок затвора перед выстрелом. В её походке не было ни спешки, ни суеты — только ледяная решимость, натянутая, как струна на скрипке, которой собирались перерезать горло.

Глаза были спокойны. Но не холодны. В них стояла та особенная тень — затаённая, густая, с тем мутным отблеском, который появляется перед бурей. Ни злость, ни ярость — хуже. Осознанная готовность.

Она шла по коридору, мимо знакомых лиц, мимо тупых взглядов охранников, мимо зала, что продолжал жить своей пустой жизнью. Кто-то попытался что-то сказать — может, позвать, может, окликнуть — но слова прилипли к стенам, как жвачка. Она не услышала. Не хотела слышать. Всё, что было вокруг, превратилось в фон, в грязный шум на фоне её внутренней сирены.

Каждый шаг — как удар сердца.
Каждый шаг — как отсчёт.

Раз...
Два...
Три...

Кабинет Намгю — тот самый, где решались судьбы, где выносились приговоры, где между сигаретами рождались приказы. Дверь была приоткрыта. Чуть-чуть, как рот, застывший в полуулыбке, слишком наглой, чтобы быть приглашением, и слишком ленивой, чтобы быть отказом.

Ариэла не постучала.

Она не считала нужным.

Стуки оставляют тем, у кого ещё осталась вежливость или страх. У неё не было ни первого, ни второго. Только ярость, перелитая в ледяную выдержку, и знание того, что сейчас — конец. Или начало. Всё равно.

Она толкнула дверь ладонью, медленно, почти ласково — как касаются кожи перед тем, как вонзить нож. Дерево скрипнуло, будто не хотело её впускать. Но поддалось.

Когда она распахнула дверь, та тёмноволосая подделка даже не успела отскочить — осталась распятым прямоугольником между двух миров. Ариэла вошла, не просто как женщина, не просто как та, кого предали, — она вошла, как буря, как жестокий северный ветер в тонком платье, как последняя глава книги, в которой никто не выжил.

Она вошла — за своим.

Внутри было тихо. Уютно, фальшиво, как в витрине магазина, где всё выставлено для чужих глаз. Они сидели вдвоём: Намгю, откинувшийся в кресле, вальяжный, с сигаретой в пальцах, и та девочка — кукольная, слишком правильная, чтобы быть живой. Уперлась в подлокотник его кресла, будто уже почувствовала себя хозяйкой. Слишком близко. Слишком смело. Слишком уверенно.

Ариэла сделала один шаг. Второй. Медленно, как если бы приближалась к мишени, которая даже не понимает, что на ней уже наведен прицел. Голова была высоко поднята, плечи расправлены, в глазах — не огонь, но пепел. И тот пепел был страшнее.

Она заговорила — низко, мягко, с таким звериным урчанием в голосе, что воздух в комнате будто стал тяжелее.

— Сильно, Намгю. Ты сначала вырываешь мне кожу зубами, а потом — дрессируешь мой фантом. Красиво работаешь, ничего не скажешь. И как же смешно, что весь этот цирк из за твоих болезней с головой.

Он не ответил. Лишь глубже затянулся, спрятавшись за дым, за маску привычной скуки, которую так часто носил, когда не знал, как совладать с собой.

Копия повернулась к ней, дернулась, открыла рот — неловко, с попыткой вставить своё дешёвое слово.

— Послушай, я...

— Тихо, — перебила Ариэла, не глядя даже в её сторону. — Не гавкай. Если ещё раз ты гавкнешь - я сломаю тебе челюсть, и тебе придётся сосать через трубочку до конца твоей никчемной жизни.

И прошла дальше. Не торопясь. Легко. Но так, как идёт смерть: тихо, неотвратимо, с точностью хирурга.

Она встала перед Намгю, опираясь на каждый гласный звук, как на шаг, смачивая слова в яде, прежде чем вылить их ему на кожу:

— Она может говорить, как я. Танцевать, как я. Может даже дрочить тебе в голову иллюзией, будто ты её любишь. Но ты смотришь на неё — и пусто. А меня хочешь — до дрожи в суставах, до судорог, до ломки, которая сводит с ума.

Он не шелохнулся, но Ариэла видела, как дёрнулась мышца у него на щеке. Видела, как он сжал челюсть. Он злился. Или стыдился. А может, наконец понял, что проиграл.

И именно в этот момент, глупая и до конца не осознавшая своё место, пластмассовая подделка снова подала голос — хрипло, дрожащим голоском, словно верила, что имеет право:

— Ты не имеешь права вот так...

Ариэла развернулась. Спокойно. Без надрыва. Без грима, без театра. В её лице не было ни капли эмоций — только точность.

Она подошла к девочке. Схватила её за волосы. Протащила до двери как половую тряпку и выбросила за дверь. Не как женщину, не как соперницу, а как мусор, случайно попавший в личное пространство. Та вскрикнула, ударилась плечом о косяк, споткнулась, почти рухнула. А дверь — с грохотом захлопнулась, будто сама не желала быть свидетелем позора.

И тогда, в этой глухой, напряжённой тишине, Ариэла повернулась обратно к Намгю. Уже не как женщина. Как кара.

Огонь в её глазах не был жаром. Он был сталелитейным пламенем, тем, от которого плавятся цепи и ломается сталь. Ни нежности. Ни боли. Только беспощадная, безэмоциональная уверенность в том, что теперь говорит только она.

Она подошла ближе. Медленно. Давя каждым шагом. С каждым вдохом — вычеркивая всё, чем они когда-то были. Стояла почти вплотную, ровно напротив него, и он, пусть и молча, с трудом, но смотрел. Он привстал со стула и хотел что то сказать.

— Сядь. — Голос её был ровным, без надрыва, но с той глубиной, перед которой утихает даже самая бешеная ярость. — И заткнись. Сейчас говорю я.

Он опустился обратно, будто даже не сам, а потому что не было сил противостоять.

А она заговорила. Не громко. Но так, что каждое слово врезалось в плоть.

— Ты правда думал, что можешь заменить меня? Вырезать из своей жизни, как занозу? Бросить, переспать, забыть? Подобрать себе пластиковую версию — ту, которая не кричит, не рвёт, не ставит на место? Ты что, больной?

Он дёрнулся. И снова — хотел вставить что-то. Очевидно, оправдание. Глупую попытку обелить себя.

Но Ариэла не дала.

— Тихо. Я не закончила. Твои оправдания можешь приберечь для стены. Или, что логичнее, для врача.

Она шагнула ближе. Его дыхание сбилось, но он не сдвинулся.

— Всё это — из-за того, что какой-то пьяный идиот случайно коснулся моей спины. Мимоходом. Без влечения. Без смысла. Просто пьяная ошибка в клубе, где таких ошибок происходит сто за ночь. И ты устроил спектакль. Показательное молчание. Игнор. Игру в ревность. Игру в замену. Ты реально считаешь, что это нормально?

Она подалась вперёд, чуть склоняя голову, глядя прямо в глаза.

— Тебе лечиться надо, Намгю. Не в шутку — серьёзно. На весь курс. С таблетками, койкой и диагнозом. Ты ходячее расстройство, обёрнутое в кожаную куртку и татуировки. Всё, что ты делаешь — это саботаж. Самого себя, других, нас. Этот клуб — театр твоих комплексов. А я устала быть его реквизитом.

Он попытался что-то пробормотать — но она уже не слышала. И не хотела.

— Я не твой учебник по боли. Не твоя терапия. Не живая кукла, которую можно трахать, а потом ложить в шкаф, вытирать ноги и забывать. Я не "одна из". Я — не случайность. Я — реальность. Неудобная, настоящая, громкая. И именно поэтому ты меня боишься.

Она выпрямилась. Отстранилась. В её лице было не отвращение, нет — презрение. Глубокое. Осторожное. Выстраданное.

— Я не хочу таких отношений, Намгю. Где ты играешь в молчанку, а потом находишь себе замену. Где всё — это твои обиды и твоя власть. Где ты пытаешься доказать, что можешь жить без меня, а потом всё равно ночами жжёшь мои фото в голове. Я не хочу быть наказанием за чью-то боль. Я не хочу быть твоей драмой. Я хочу быть впервые любимой. И свободной.

Она больше не смотрела на него. Просто взяла свою силу, свою правду, свои чёткие границы — и ушла. Без театра. Без хлопка. Без истерики.

Без оборачиваний. Без слёз. Без пафоса. Просто — оставила его. Сигарету. Кабинет. И ту девочку, которая никогда не станет ей.

А главное — оставила его с ним самим.

С тем, кого он теперь будет видеть в зеркале.

Каждую ночь.

«𝒊 𝒘𝒂𝒔 𝒕𝒉𝒆 𝒅𝒊𝒓𝒕 𝒚𝒐𝒖 𝒅𝒓𝒐𝒘𝒏𝒆𝒅 𝒊𝒏.
𝒕𝒉𝒆 𝒘𝒉𝒐𝒓𝒆 𝒚𝒐𝒖 𝒑𝒓𝒂𝒚𝒆𝒅 𝒕𝒐 𝒘𝒉𝒊𝒍𝒆 𝒑𝒓𝒆𝒕𝒆𝒏𝒅𝒊𝒏𝒈 𝒕𝒐 𝒘𝒂𝒏𝒕 𝒔𝒂𝒍𝒗𝒂𝒕𝒊𝒐𝒏.
𝒚𝒐𝒖 𝒃𝒊𝒕 𝒊𝒏𝒕𝒐 𝒎𝒚 𝒔𝒊𝒏𝒔 𝒍𝒊𝒌𝒆 𝒕𝒉𝒆𝒚 𝒘𝒆𝒓𝒆 𝒔𝒖𝒈𝒂𝒓.
𝒂𝒏𝒅 𝒏𝒐𝒘 𝒚𝒐𝒖 𝒍𝒊𝒆 𝒃𝒆𝒔𝒊𝒅𝒆 𝒂 𝒄𝒍𝒆𝒂𝒏 𝒃𝒐𝒅𝒚, 𝒄𝒍𝒆𝒂𝒏 𝒘𝒐𝒓𝒅𝒔, 𝒄𝒍𝒆𝒂𝒏 𝒍𝒊𝒇𝒆.
𝒂𝒏𝒅 𝒚𝒐𝒖 𝒇𝒖𝒄𝒌𝒊𝒏𝒈 𝒉𝒂𝒕𝒆 𝒊𝒕.
𝒃𝒆𝒄𝒂𝒖𝒔𝒆 𝒚𝒐𝒖 𝒈𝒂𝒗𝒆 𝒖𝒑 𝒉𝒆𝒍𝒍 𝒇𝒐𝒓 𝒑𝒂𝒓𝒂𝒅𝒊𝒔𝒆.
𝒂𝒏𝒅 𝒑𝒂𝒓𝒂𝒅𝒊𝒔𝒆 𝒅𝒐𝒆𝒔𝒏'𝒕 𝒕𝒂𝒔𝒕𝒆 𝒍𝒊𝒌𝒆 𝒎𝒆.»
from Ariela

<<<<<<<
А вот наконец то и глава. Сорянчик, идей нету,  да и времени тоже. Наконец то попыталась раскрыть Ариэлу по больше, она теперь сигма вумен. Мне теперь нужно по больше идей, как развивать дальше историю.

p.s. главу писала очень долго, так же много раз переписывала и вот конечный результат. мне до сих пор кажется, что она не подходит из за предыдущей главы🤦🏻‍♀️