Точка невозврата

┈┈───╼⊳⊰ 𖤍 ⊱⊲╾───┈┈
Эвелин

Этот грубый громила вёл себя весьма странно ещё с самого утра. Даже не словами, а будто жестами, и отстраненным напряжением в голосе. И то, как он вдруг резко попросил меня пересесть назад, я решила не комментировать. Чёрт с ним, пусть делает все, что ему взбредет в его большую голову. С этим человеком спорить, как стучаться кулаком в бетон: только кожу зря содрёшь.

Я уселась позади, склонившись над пакетами, что он швырнул в машину перед отъездом, и старательно раскладывала сухпайки, будто собиралась открыть кафешку в глуши колумбийского леса. Счёт шел почти автоматически...

Раз, два, три...шесть... десять...хватит на дней пять, если экономить... может, на семь, если не жрать как лошадь. С водой тоже самое.

А потом?.. Мельком подумала, что Кёниг наверняка уже всё просчитал, но всё равно... привычка держать всё под контролем так просто никуда не делась. Я так увлеклась этим подсчетом, что сразу не уловила перемену. Машину чуть резче повело в сторону, и я, даже не глядя на него, буркнула:

— Твой стиль вождения, Кениг, это как американские горки на минималках, только без радости.

Ответа не последовало, точнее ответом мне была тишина и монотонный рев двигателя, я нахмурилась. И тут машину резко тряхнуло, ремень больно врезался в грудь, я дернулась в сторону, локтем стукнувшись о дверь. Боль полоснула так резко, что я невольно вскрикнула.

— Ты с ума сошёл, что ли?! — процедила я сквозь зубы и злобно уставилась на его широкую спину.

Но мой взгляд тут же похолодел. Он сидел... как-то не так, не напряженный, не собранный, не этот чёртов бетонный блок, а... развалившийся, голова чуть запрокинута, руки будто сами свисают с руля.

Нет...

— Чёрт... — я не успела даже подумать.

Машину повело, колёса сорвались в сторону. Ремень впился в тело, дыхание сбилось. Я вдавила ногти в застёжку, отстегнула её и метнулась к рулю. Секунды разлетелись в клочьях паники и адреналина. Машину снова качнуло, и в ту же секунду она резко тормознула и мое сердце подскочило к горлу. Я рванула руль в сторону, выравнивая машину. Гул в ушах, я держу машину, пока она сама не останавливается. Всё внутри меня орало, что ещё секунда и мы бы влетели в дерево. Наконец наступила оглушительная тишина, её разрезал только хриплый двигатель, да моё учащённое дыхание. Я дёрнула ручник и обеспокоенно повернулась к нему.

— Кёниг! — голос сорвался, я вцепилась в его плечо, трясла изо всех сил. — Эй! Чёрт возьми, очнись, дуболом!

Ноль реакции.

Его массивное тело будто стало ещё тяжелее, еще неподъемнее, а лицо скрыто этим проклятым капюшоном, в котором он, кажется... отключился?

— Нет-нет-нет, только не это... — я прошептала, чувствуя, как паника начинает подниматься откуда-то из груди, она давит и душит.

Я снова трясла его, сильнее, ладонями ударяя по плечу.

— Слышишь меня?! Только попробуй, сука, меня так бросить, слышишь?

В ответ тишина. Мне казалось, что этот момент тянется бесконечно. У меня пересохло во рту, и страх начал подниматься к горлу, как холодная вода. Паника подступила мгновенно, липкая и чёрная, но привычный щёлчок в голове сработал вовремя, я должна успокоиться и действовать систематически. Я втянула воздух поглубже, пересела вперёд, выключила двигатель и дёрнула ручник до упора. Тишина стала глубже, чем ночь вокруг.

Снайперский капюшон Кенига мешал мне видеть его лицо, я ухватилась за край и стянула с головы, откинула на заднее сиденье. Под маской он был бледный, его почти белый цвет кожи походили на мел, губы бледнее обычного. Дышал он тяжело, но ровно, моя ладонь автоматически прижалась ко лбу, жара не было, но весь лоб в испарине, виски мокрые. И тут меня осенило, за всем этим кошмаром с бегством, кровью, трупами я забыла самое главное, у Кенига было ранение, и не одно. А он, баран упрямый, все это время вел машину и старался увести нас как можно дальше, не заботясь о себе...

— Чёрт тебя побери, — выдохнула я почти шепотом и тут же, уже вслух и совсем не профессионально, обматерила его за то, что еще со свежим комплектом дырок в теле он решил играть в дальнобойщика.

Бронеплиты и разгрузка, которые я попыталась стянуть с него, вместе весили как половина меня. Пряжки сбоку поддались не сразу, пальцы скользили по металлу, но кое-как я сдернула жилет, спихнула его на пол у пассажирских ног, туда же полетел и свернутый в клубок капюшон. Мой взгляд упал на его водолазку заправленную в брюки, я аккуратно выдернула её края, приподняла край ткани, и сердце неприятно екнуло в груди. Повязка на боку расползлась густым тёмным пятном и пропиталась кровью насквозь.

Мгновение, и меня передернуло, грудь сжало так сильно, что воздух будто превратился в ржавые иглы, режущие лёгкие изнутри. Я смотрела на Кёнига — этот мужчина вдруг стал таким беспомощным, неподвижным, чужим самому себе. Его массивное тело, которое всегда держалось с такой стальной уверенностью, теперь словно сдалось.

И впервые за всё время практики меня накрыла паника, та самая, о которой нас предупреждали на первых курсах, когда опыт, знания и логика рассыпаются, как карточный домик, стоит тебе позволить страху вцепиться в горло. Я не узнавала собственных рук, они дрожали, пальцы никак не слушались. Сердце колотилось так, что я слышала его гул в ушах.

И вдруг — щёлк...

Как будто внутри меня треснула старая ржавая пружина и перед глазами встал не Кёниг, а Майкл. Мой Майкл. Его тело тогда тоже казалось неподъемным, и я с трясущимися руками, с криком в голове и в горле зову его что есть сил, пытаюсь сдержать хлещущую фонтаном кровь из его пробитого горла. Вокруг меня нарастает хаос, дым, осколки стекла и арматуры, люди, кричащие так, что разрывалась барабанная перепонка. И его лицо такое серое, уходящее в небытие, будто всегда напоминающее мне, что я, бл*ть, не успела.

Слёзы подступили к глазам и скатились по щекам, я моргнула, и картинка вернулась. Передо мной снова сидел Кёниг, не Майкл, но сердце не отпускало, я будто переживала обе сцены сразу, как слоёный кошмар. Я тяжело вдохнула, обхватила его плечо обеими руками и тряхнула, сильнее, чем хотела.

— Нет... нет, чёрт, только не ты, — выдохнула я сипло, сама себе поражаясь.

Зачем я это сказала? Какое «не ты»? Я даже не знаю его толком, он вообще чужой. Чужой, но его потеря вдруг показалась такой же... невыносимой. Я закусила нижнюю губу зубами, силой заставляя дыхание выровняться. Паника, это, бл*ть, роскошь для меня, паника — это прямая дорога на тот свет.

«Соберись, Эвелин».

Я слышала этот голос как тогда, в ординаторской, когда их произносила моя наставница, уставшая женщина с кругами под глазами. Она учила нас: «Врач, который теряет голову, не спасёт никого».

Я провела рукой по лицу, стирая влажность, и опустила взгляд на рану. Внутри всё кричало, но я гнала этот крик вглубь, в саму темноту. Сейчас должна говорить только моя рассудительность и врачебный профессионализм.

— Ты не имеешь права свалиться, слышишь? — прошептала я, снова коснувшись его лица ладонью. — Я не дам тебе.

Я сжала зубы так, что аж челюсть свело.

— Конечно, — прошипела я. — Конечно, кто ж отдыхать будет, когда можно героически истечь кровью за рулём. Придурок, предупреждала же, что швы разойдутся.

Левой рукой прижала его плечо, правой приподняла повязку, чтоб не сорвать корку с раны. Ну конечно, кровь снова сочится, не фонтан, слава богу, но достаточно, чтобы его вымотать и свалить с ног. Рана сбоку, ближе к спине... рваная, но не гниёт, спасибо, что я вчера вечером занималась его перевязками. Артерия цела, но вена задета, и всё бы было терпимо, если бы он не был таким упертым бараном. Перенапрягся, адреналин в крови помог ему продержаться, но без отдыха все равно он долго бы не продержался, воды толком не пил, обезвоживание заработал... и теперь вот лежит. Сам себя в могилу загоняет. Идиот упрямый.

— Ладно, Кениг... теперь придётся немного подлатать тебя, иначе ты совсем улетишь в мир иной, — пробормотала я, почти вслух разговаривая с ним, и одновременно старалась оценить, что нужно сделать.

Я дотянулась до сумки, и к счастью, она была прямо под ногами. Натянула медицинские перчатки, быстро протерла их спиртом и достала все нужное: ножницы, пинцет, антисептик, бетадин, салфетки, бинт и ленту. Хорошо, что упрямо таскаю всё это с собой, хорошая врачебная привычка. Подстелила салфетку, аккуратно срезала испорченную часть повязки. Слегка промыла края антисептиком, чтобы не сорвать ничего  на сухую, аккуратно пинцетом вытащила порванные швы и начала зашивать края раны по-новой. К концу процедуры я прижала кровоостанавливающую салфетку, сверху наложила марлю, ещё слой и ещё. Он дёрнулся и тихо застонал, веки дрогнули, но в сознание так и не пришёл. Ну конечно, герой, даже в отключке умудряется показывать характер.

— Тише, — я сама не заметила, как голос стал мягким. — Всё хорошо, великан.

На удивление, но после моих слов мужчина обмяк и успокоился.

Эластичный бинт я наложила туго, но ровно, обвив его змейкой вокруг рёбер так, чтобы фиксировать рану, но при этом не стеснять дыхание, после чего проверила, просунув пальцы между рёбрами, и убедилась, что грудная клетка поднимается свободно, что меня немного успокоило. Пульс на запястье всё ещё был учащённым, но уже стал ощутимо спокойнее, и поскольку у нас не было аппарата для измерения давления, мне оставалось ориентироваться только по цвету кожи и по тому, как быстро он придёт в сознание. Я сорвала с рук перчатки, собрала инструменты и бинты и тяжело выдохнул прикасаясь к его лбу, щекам и шее, проверяя на наличие температуры. Не хватало мне еще чтобы он занес себе инфекцию. Я оглядела его фигуру и в голову пришла мысль.

Я аккуратно перелезла через него, стараясь не задеть рану и не потерять равновесие в кабине. На мгновение застыла над его телом, мои волосы неожиданно упали на его грудь и щеки, вызывая странное ощущение близости, которое неуместно смешивалось с тревогой и страхом.

Моё дыхание стало заметно тяжелее, и я поймала себя на том, что смотрю не на показатели его состояния, а на лицо. Он был неподвижен, слишком бледен, губы полураскрыты... и Господи, какими они оказались, неожиданно мягкими на вид, полными, почти вызывающими. Но холодная бледность лишала их жизни, превращала в немой в болезненную усталость. Мрачные мысли застали и здесь... я отогнала их и подумала о том, что он здесь, он дышит, но ещё шаг, ещё миг и я могу потерять его так же, как потеряла Майкла.

Без капюшона он казался моложе и... человечнее. Чёткая линия скул, прямой нос, светлые ресницы, влажные от пота волосы прилипли ко лбу, напряжённый лоб, едва заметные морщины около глаз и на лбу, которые выдавали усталость и боль, бледная кожа с лёгким налётом испарины, подбородок с едва заметной щетиной. Каждая деталь казалась одновременно чуждой и знакомой, словно я впервые видела его не как машину убийства, а как человека, который сейчас совершенно беззащитен.

Я тяжело сглотнула, моргнула, чтобы прогнать внезапное замешательство и сосредоточиться на деле. Осторожно потянулась к рычагу и откинула его сиденье назад, чтобы он полу-лежал, снижая нагрузку на кровоток и рану. В этом положении его грудь чуть приподнялась, дыхание стало более ровным.

Снова вернулась к проверке его состояния: осторожно приподняла одним пальцем веко и проверила реакцию зрачков. Симметричные, сужающиеся на свет, слегка дрожащие от усталости, но жизненные — это позволило мне немного выдохнуть. Сердце, хотя и всё ещё колотилось от страха и напряжения, стало чувствовать себя чуть легче: он жив, дышит, реагирует. Все хорошо.

В голове мелькнула странная, почти неслышная мысль о том, как странно переплетаются опасность, близость и ответственность. Я сидела над ним, буквально держала его жизнь в своих руках, и одновременно чувствовала непривычное, почти неловкое волнение, но теперь важнее было его здоровье. Я вздохнула, собрала волосы, облокотилась на сиденье рядом и осторожно начала планировать, что делать дальше.

Я схватила наш многострадальный плед с заднего сиденья и укрыла его грудь и живот, оставив доступ к повязке. Щёки всё такие же бледные, а губы сухие. Я смочила салфетку чистой водой, быстро потерла лоб, виски, щеки и губы, чтобы хоть немного стало легче. Он тяжело втянул воздух, грудь вздернулась, и я, кажется, впервые за последние минуты позволила себе улыбнуться.

— Эй, Кёниг, — наклонилась ближе, почти касаясь губами его уха. — Возвращайся. Я не собираюсь тащить эту махину в одиночку, понял?

Снаружи по равнине гулял ветер, гелендваген поскрипывал остывающим металлом. Внутри пахло антисептиком, йодом, потом, железом и моей усталостью. Я положила пальцы ему на шею, ритм пульса был устойчивее. Затем скользнула ладонью под плед и приложила её к мускулистой мужской груди, кожа горячая и влажная, под пальцами упруго бьётся сердце. Мой пациент, и, черт бы его побрал, мой головняк.

Я на секунду задумалась о капельнице, у меня в сумке ещё оставался один флакон физраствора и катетер, но ставить её прямо в машине было слишком рискованно, поэтому решила сначала позаботиться о том, чтобы он пришел в себя, дать ему маленькими глотками воду, а если получится, ещё и перекусить из сухпайка. Обезболивающее буду давать только пероральное и не наркотическое, ибупрофен у меня был, но я решила дать его позже, чтобы не повысить давление.

— Вот так, — я устроилась так, чтобы одной рукой держать его за плечо, другой снова проверить повязку. Кровь больше не набиралась, бинт оставался сухим.

Он шевельнулся, голова чуть повернулась, брови сдвинулись, будто ему снится что-то беспокойное. Я коснулась ладонью его щеки, она казалась прохладной от испарины.

— Тсс... — выдохнула едва слышно. — Я здесь.

И уже совершенно прагматично подумала, что когда он очнется, я пересажу его на пассажирское, и поведу сама, и плевать, понравится ему это или нет. Ровная дорога при свете дня, равнина тянется бесконечно, ничего, я вывезу. А он будет восстанавливаться, экономить силы и, надеюсь, хотя бы раз в жизни послушается врача.

Я еще чувствовала в руках тепло его кожи и запах крови, когда вдруг совершенно банальная, абсолютно нелепая мысль пробила всю эту трагичную, пропитанную адреналином атмосферу: мне, бл*ть, ужасно хотелось в туалет. Я застыла на секунду, прикусила губу и едва не рассмеялась в голос от абсурдности происходящего. Кениг, полуживой, бледный, с раной, а я, его невольный полевой врач, спасаю ему жизнь... и вот в этот момент меня подкошивает не боль, не страх, не усталость, а простое человеческое желание сходить в кустики.

— Да чтоб тебя... — прошипела я сквозь зубы, закатив глаза, и нервно дернула плечом. — Отличный момент, Эвелин. Просто шикарный...

Я наспех поправила плед на его широких плечах, бросила взгляд на его лицо, убедилась, что он дышит хоть и тяжело, но стабильно... и, чертыхнувшись уже вслух, выпрыгнула из машины. Трава хлестнула по голеням, свежая, сочная и высокая. Я припустила к ближайшим кустам вприпрыжку, сама от себя чувствуя идиотизм момента — словно девчонка, сбежавшая с урока физики, а не врач, пытающийся удержать между пальцев чужую жизнь. Добежав, я, не раздумывая, слазила с себя спортивные штаны, сделала своё дело, выдохнула с облегчением и, уткнувшись лбом в ладонь, чуть не прыснула смехом.

Чёрт.

Какое нелепое, абсурдное испытание для моего самолюбия. Я, которая привыкла держать себя в руках даже перед лицом смерти, сейчас сижу на корточках за кустом, прижимая подол футболки, будто девчонка в пионерском лагере. А внутри меня всё ещё клубится тревога за него, за его дыхание, за то, что эта тьма может затянуть его окончательно, если я замешкаюсь. И при этом вот оно, это банальное, до глупости человеческое необходимость, от которой не убежишь.

— Вот это, блин, операция прикрытия, — пробормотала я сквозь зубы, нервно усмехаясь. — Всё по классике.

— Ну и момент... — шепчу я сквозь зубы, раздражённо фыркнув и чувствуя, как щеки предательски вспыхивают жаром, словно в этом позоре кто-то меня застал.

Я быстро привожу себя в порядок, поднимаюсь и, выдохнув облегчённо, словно после затянувшегося экзамена, вскидываю голову. И только теперь взгляд цепляется за то, что нас окружает.

Передо мной тянулась живая, дышащая зеленью картина. Колумбийские леса всегда были чем-то особенным, и сейчас я ощутила это острее, эта дикая, необузданная красота, хищная и чарующая одновременно. Равнина уходила вдаль, переливаясь густыми оттенками изумрудного, а дальше поднимались деревья, стволы которых, покрыты мхом, ветви распластаны широко, так, что их кроны переплетались, превращая лесополосу в единое плотное зеленое полотно. Под ногами, даже на открытой поляне, трава была сочной, пахнущей сыростью и солнцем одновременно. Из кустов тянуло терпким ароматом земли и чего-то смолистого, дикого. Где-то вдалеке трещали цикады, и воздух вибрировал от их равномерного стрекота. Птицы отзывались друг другу звонкими, резкими криками, будто напоминая, что здесь их мир, чужим лучше не задерживаться.

Я поймала себя на том, что на мгновение залипла на эту картину. Она была настолько живой, насыщенной, что на секунду стерла весь ужас последних часов: кровь, боль, побег и стрельбу в ангаре. Всё исчезло, и остался только этот кусок природы, честный, настоящий и такой сильный. И мне стало странно спокойно, но ровно на мгновение, потому что я вспомнила, зачем мы здесь. В машине за моей спиной лежал мужчина, которого я едва не потеряла прямо на ходу, и который обещал мне вытащить нас из этого ада.

Я встряхиваю головой, стирая с губ улыбку, что сама собой появилась, и быстрыми шагами возвращаюсь к внедорожнику, сердце снова падает куда-то в живот.

— Хватит любоваться, Эви. Реальность не ждет, — шепнула я себе, возвращая сосредоточенный взгляд.

Я едва успеваю опустить себя на сиденье внедорожника, как тишину салона прорезает громкое, совершенно бесцеремонное урчание моего желудка, будто внутри меня проснулся голодный зверёныш и вознамерился заявить о себе во весь голос.

— Ох, только этого не хватало... — выдыхаю я, прикладывая ладонь к животу, будто пытаюсь его унять, как капризного ребёнка и смотрю в сторону мужчины, будто он случайно может стать свидетелем моего смущающего момента.

Я наклоняюсь и вытаскиваю из-под сиденья пакет, один из тех стандартных армейских сухпайков, что лежали в машине. Серо-зелёный, герметичный, со стандартной маркировкой. На секунду у меня даже мелькает странная мысль: если бы голод можно было накормить страхом и адреналином, я давно была бы сыта, но увы придётся открывать.

Я разорвала упаковку, вытащила содержимое и разложила на коленях. Внутри, как и ожидалось, запаянный пакет с каким-то горячим блюдом (кажется, тушёная говядина), рядом пакет риса с овощами и нагревательный элемент. Ещё арахисовое масло в маленьком пакетике, крекеры, пакетик джема (каждый раз словно маленький подарок), порошок для напитка со вкусом апельсина, жевательная резинка, маленькая плитка шоколада и даже пакетик с кофе. Не забылась и крошечная безделушка в виде маленьких флакончиков соусов табаско, армейская ирония, приправить суровую действительность. Я улыбнулась, глядя на него. Вот уж, жизнь на грани, а я радуюсь как ребёнок этому крошечному огненному пузырьку.

Я перебираю пакеты пальцами, словно колдую над картами таро, решая, что станет моим завтраком.

— Ну что, господа из Министерства обороны, удивите меня, — бурчу себе под нос. Простая еда, грубая, но с каким-то детским утешением, будто это бутерброд, который мама сунула мне в рюкзак перед школой.

Я достала химический подогреватель, налила немного воды, засунула внутрь пакет с рагу и сразу пошёл лёгкий пар, запах химии и тепло. Я согнула его, положила под наклон, прижала к металлической поверхности, и ждала, как будто ритуал приворота. А пока ждала, отломила кусочек крекера, намазала арахисовым маслом, сверху капнула чуть джема, положила в рот и с кайфом закрыла глаза.

Хруст крекера, тягучая сладость джема, ореховая, вязкая густота масла... Простое, почти идеальное сочетание, но в этот момент оно казалось мне пиром. Я зажмурилась и позволила себе тихий стон удовольствия.

Когда рагу нагрелось, я вскрыла пакет. Запах... Господи, пусть это и походный рацион, но тёплый мясной аромат ударил в нос так неожиданно, что у меня закружилась голова. Я зачерпнула ложкой, обожглась, но не остановилась. Соль, жир, мягкие кусочки мяса, немного картофеля и моркови. Так грубо, примитивно, но так сытно, так успокаивающе.

И тут я поймала себя на том, что ем жадно, торопливо, словно боюсь, что кто-то отнимет. Я остановилась, сделала глоток апельсинового напитка, кислый порошковый вкус, но бодрит. Я взглянула в сторону спящего мужчины, от этой картины еда вдруг показалась кощунством, но я знала, что должна есть. Потому что если рухну я, ему некому будет оказать помощь.

Я доела рагу медленно, тщательно, как будто впитывая силы каждой ложкой. Даже шоколад развернула, в руках он был такой  крохотный и горький, но на языке он таял, оставляя привкус чего-то нормального и человеческого.

Я закрыла пакет от сухпайка, прижала его к полу и толкнула носком ботинка в сторону, словно пытаясь стереть следы собственного голода, что проснулся во мне. Замки на дверях клацнули, короткий металлический щелчок прозвучал успокоительно, будто я отгородила нас обоих от всего остального мира. На несколько мгновений задержала дыхание, глядя на него. Его массивная фигура, укрытая пледом, казалась неподвижной глыбой, но грудь медленно приподнималась и опускалась. Этот ритм, единственное, что удерживало меня в равновесии.

Я осторожно сдвинула плед, чтобы проверить повязку. Белая ткань еле заметно пропиталась кровью, но основная часть держалась чистой и сухой. Легкое облегчение пронеслось в груди. Моя ладонь коснулась его щеки, потом лба, шеи, всё было прохладным, ни жара, ни ледяного озноба. «Хорошо... значит, инфекция пока не берет верх», — подумала я, и в груди отпустило.

Я снова выдохнула, позволив себе тишину. Сразу пришла мысль, как будто кто-то шепнул в ухо, что нужно будет его накормить, когда очнется. Капельница, антибиотики, еда, всё это я обязана сделать. Всё, что в моих силах.

Я потянулась к рычагу сиденья, наклонилась, и в итоге мы оказались почти на одном уровне, его лицо напротив моего. Я какое-то время просто смотрела, будто вглядывалась в чужой сон, в его глубокую, странную тишину. Словно он не здесь, а где-то между жизнью и смертью. Рука сама по себе скользнула к его волосам. Светлые и мягкие, совершенно не такие, какими я представляла их у мужчины его телосложения. Я повела пальцами по ним, почти благоговейно, а затем по лбу, по густым бровям, ощутив шероховатую жесткость щетины на коже, по щеке, к линии скулы, резкой, будто вырубленной из камня, и наконец, кончики пальцев коснулись губ. Я дотронулась до них самым краем пальцев, они оказались удивительно мягкими. Слишком мягкими для того, кто привык крепко держать оружие, ломать шеи и быть живым тараном.

Я сглотнула, почувствовала, как сердце болезненно дернулось. Всё это было неправильно. Слишком личное, слишком дерзкое, как будто я переступила черту, которую сама же и начертила.

Пальцы соскользнули по подбородку, я поспешно убрала руку, будто наткнулась на огонь, и в этот момент он нахмурился во сне и глубоко, тяжело вздохнул. Я вздрогнула, словно пойманная на месте преступления и на миг подумала: что же ему снится?

Эта мысль вязко обняла меня, утянула куда-то в темноту. И пока я пыталась найти ответ, веки предательски опустились. Я уснула рядом с ним, слишком близко, с лицом, почти касающимся его дыхания. И во сне мне казалось, будто я слышу его бархатистый голос у самого уха.