Точка невозврата

┈┈───╼⊳⊰ 𖤍 ⊱⊲╾───┈┈
Эвелин

Когда его наконец перевели в палату после четырёх часов, которые мы с командой прокляли всем медицинским благословением, я позволила себе впервые по-настоящему рассмотреть пациента. И, мать его, ну что за чертовщина? Откуда такие размеры берутся? Он лежал без верхней одежды по пояс, и мне на секунду показалось, что кровать должна жалобно треснуть под его весом, сделать «хрусть» и рассыпаться, как жалкая деревянная лавочка на ярмарке, когда на неё плюхается местный силач.

И да, я медик, я должна смотреть на тело как набор костей, мышц и потенциальных проблем с кровообращением, но... вот именно в этом и была проблема. Его тело не выглядело как «объект для осмотра». Оно выглядело как анатомический атлас, сделанный для того, чтобы студенты потом мучительно завидовали: пресс словно вырублен из гранита, грудные мышцы, как у античного воина, руки... Господи, эти руки! Вены тянутся вдоль предплечий так, что можно карту рисовать. И я, конечно, очень профессионально отметила, что уровень физической подготовки у пациента зашкаливает. Чисто для отчёта. Ну и, может быть, для моего внутреннего маленького «ох-ты-ж бл*ть».

Я помню, как его привезли, вся суета, громкие голоса, запах крови и пороха, и молодой медик, тараторящий, будто пулемёт: ранения, ожог, сотрясение, ещё и эти осколки в двух местах. А я, блин, стою с бинтом в руках, вся в чужой крови по локоть, и думаю: «Ну отлично, принесли ещё одного героя войны. Только этот размером с двух героев, и, кажется, весит как половина броневика». Я в тот момент меняла повязку одному бедолаге, который уверял, что ещё может встать и продолжить бой, хотя у него из бока торчали пять швов, и вдруг дверь распахнулась, и медсестра, выдохнув моё имя, вытащила меня за рукав. Я уже хотела отругать её за паникёрство, но потом увидела его. Огромную тушу мужчины на носилках, в каком-то странном капюшоне, больше похожем на снайперский, со странными пятнами около глаз и самодельными прорезями для глаз. Хотя я сразу заметила, что телосложение совсем не про «сидеть тихо и стрелять издалека». Это был не хищник в засаде. Это был танк, штурмовой молот, стена на ногах. Даже в форме он выглядел внушающе, а бронежилет придавал визуальной массы. Его руки обмотанные в тактическую броню сразу говорили больше него. Они могли бы переломать меня как спичку, если бы только захотели. А бедра, эти толстые, мощные бедра походили на стволы деревьев, такие же крепкие и твердые.

Когда солдаты пытались перетащить его на носилки, я почти ждала, что у кого-нибудь щёлкнет позвоночник. И тут он, полумёртвый, с хриплым дыханием, находит силы съязвить про... радикулит. Я тогда не выдержала, выгнула бровь, и у нас на секунду получился почти комичный обмен. Чёртово чувство юмора на пороге бессознательного. Если солдат шутит, значит, да, будет жить. Но еще тогда я отметила, какой глубокий голос был у мужчины, такой, что если бы мои колени подкосились, я бы не стала их винить.

И всё же, когда операционная лампа коснулась его лица без маски, я застыла. Лицо оказалось... чёрт, ну скажем так, несправедливое. У судьбы же должен быть лимит: либо ты огромный, как скала, либо красивый. А тут, выходит, всё сразу — светлые волосы, прямой нос, серые глаза, до смешного правильные черты, прямо арийская строгость во всём. Не смазливый мальчик из рекламного плаката, а мужчина, вылепленный сурово и с намерением втащить кому надо, а кого надо трахнуть взглядом. И я, профессионал с холодным интересом и руками, которые привыкли к крови, на секунду подумала: «Красивый, сволочь. Ещё и огромный. Ну конечно...»

Когда его раздели, я поняла, что под этим мешковатым камуфляжем скрывался не просто кусок мускулатуры, а какой-то оживший учебник анатомии, где каждая мышца выписана так, будто художник рисовал. Мужчина из породы тех, кто не тратит слова попусту, их тело говорит за них. Шрамы были повсюду, на плече, на боку, на рёбрах. Не дешёвые царапины ради показухи, а настоящая карта прожитого ада войны.

Я на секунду потеряла ритм, руки делали своё, привычные движения хирурга, но в голове зазвенела мысль: «да это ж, мать его, греческий воин». Только не в золотом доспехе, а в чёрной ткани снайперского капюшона, и это, кстати, странно. Он не снайпер, это сразу видно. Слишком большой, слишком тяжёлый, такой не растворится в тени, не спрячется в кусте. Ему бы двери плечом вышибать, а не с винтовкой на крыше сидеть. Но он прячет лицо, а главное зачем?

Потом мне попалась его медкарта. В графе «позывной» одно слово: Кёниг. Всё остальное, ровный ряд «секретно». Ни тебе имени с фамилией, ни биографии, ни данных о месте рождения, как будто сам президент подписал бумаги.

Я усмехнулась, сунула карту обратно и отметила про себя: отлично, значит, я только что зашивала какой-то ходячий секрет с прессом Бога Войны и лицом, которое явно не страдало от недостатка женского внимания.

И вот теперь он лежал передо мной, такой огромный, неподвижный, с десятками шрамов на теле, будто вся его жизнь была записана не чернилами, а порохом и осколками. И, как бы я ни старалась, глаза всё равно то и дело скатывались на его грудь или руки. Да, я знала, что так думать непрофессионально, но я же тоже женщина, а не робот в белом халате.

— Ну что ж, мистер Секрет, — пробормотала я себе под нос, поправляя ему капельницу. — Если ты решил умереть красиво, то, извини, придётся подождать. Мне тут ещё отчёт сдавать, и я не хочу писать, что тебя разнесло, пока у меня руки были заняты твоим прессом.

И только потом поймала себя на том, что улыбалась, глядя на его неподвижное лицо и смотрю на него дольше, чем позволяет устав. Господи, ну и шкаф. Не шкаф, а шкафище! Его плечи занимали полкровати, а руки... ну ладно, давайте честно, я пару раз мысленно прикинула, какой ширины должны быть манжеты халата, чтобы это чудовище уместилось в стандартный госпитальный комплект. Наверное, придется шить под заказ или сразу выдать ему простыню и назвать это «рубашкой для пациента».

В голову то и дело закрадываются мысли: ну и кто ты, чёрт возьми? Просто ещё один солдат из списка прибывших раненых? Или что-то гораздо более сложное и неприятное, чем мне пока хочется знать? Хотя, если быть честной до конца, часть меня, самая тихая и самая раздражающая, шепчет: «Всё равно красивый, ублюдок».

Хорошо, Эвелин, ты не обязана это озвучивать, но, блин, отрицать сложно.

А потом я вдруг заметила, под наклоном головы, светлые волосы слегка выбились из-под повязки и легли на лоб, и глаза... ещё закрыты, но в чертах лица сквозила какая-то тревожная знакомость. И я не могла отделаться от ощущения, что где-то глубоко внутри меня, в этом странном ощущении, мы уже пересекались, а может, судьба устроила этот спектакль специально.

┈┈───╼⊳⊰ 𖤍 ⊱⊲╾───┈┈

Я вошла в палату на рассвете, когда свет ещё был серым и мягким, словно мир сам не определился, просыпаться ему или снова уйти в ночь. Запах антисептика щекотал нос, гул приборов привычно успокаивал, и на секунду я почти забыла, что здесь лежит не просто пациент, а гора мышц, обмотанная бинтами.

Он выглядел всё так же: огромный, мрачный, неподвижный. Но в этой неподвижности было что-то тревожное, словно зверь спал не по своей воле, а по чужой. Я обвела взглядом его тело, скользнув по повязкам и монитору, отметив, что показатели держатся стабильно.

— Ну что, гигант, живёшь назло всем законам анатомии? — усмехнулась я про себя. — Твой организм, наверное, может запитать маленький город.

Я села рядом и осторожно принялась за перевязку. Сняла старый бинт, глянула на глубокую, но чистую рану. Мой внутренний циник вздохнул: «ага, ещё один шрам в коллекцию, будешь потом пугать новобранцев: вот, мол, сувенир». Я наклонилась чуть ближе, прижала свежий слой марли и в тот самый миг почувствовала, как железная хватка сомкнулась на моём запястье. Резко и до боли, до белых костяшек. Я дёрнулась, крик застрял в горле. Подняла взгляд и встретила его серые, как грозовое небо глаза, от отнюдь не сонные и не мутные, а яркие, злые и полные того самого безумия, от которого у любого нормального человека внутри что-то съёживается. Он смотрел так, будто я враг, будто ещё секунда и он сломает мне руку, просто по инерции.

И знаете, что я сделала? Я улыбнулась. Широко, почти вызывающе, потому что если в этой комнате кто-то должен был паниковать, то точно не я.

— Ого, — протянула я нарочито спокойно, хотя сердце колотилось так, что его, наверное, можно было увидеть через халат. — Вот это у вас, командир, бодрое пробуждение. Знаете, большинство пациентов ограничиваются «где я?» или «что произошло?», а вы сразу решили проверить крепость костей своего врача. Радикально, не находите?

Я нервно усмехнулась, косясь на свою конечность, и терпя тупую боль. Он не моргнул, смотрел прямо на меня, в самое нутро, и в этом взгляде было что-то дикое, как будто мир сузился до меня одной. Я почувствовала, как кожа под его пальцами горит, и к моему удивлению, мои постоянно холодные руки начали отогреваться...? Впервые за долгое время мне захотелось не вырваться, а задержаться в этом мгновении, хотя оно и пахло опасностью. Я сглотнула.

— Ну, — я чуть наклонила голову, выгнув бровь. — Если хотели меня убить, то промахнулись. Я всего лишь врач. Не самая подходящая цель, согласитесь? Хотя, конечно, если у вас есть тайный фетиш ломать женские руки на первом свидании, то извините, я без букета.

На секунду его пальцы дрогнули, и я заметила — до наконец дошло. Его взгляд смягчился, гроза в глазах отступила, напряжение ослабло, и он резко разжал пальцы и отпустил мою руку, будто сам испугался того, что сделал. Я потерла запястье, ухмыльнулась и добавила уже тише, почти шепотом:

— Отлично. Значит, живой, а это значит, что работы у меня прибавится. Ну что, командир, будем жить или вы решили снова притвориться трупом?

И он всё ещё молчал, но в этом молчании было столько же искр, сколько и в его хватке секунду назад. Он не сводил с меня глаз, и мне казалось, что если я пошевелюсь хоть на миллиметр, то этот взгляд прожжет дыру во мне.

— Ну? — я снова подалась вперёд, поправляя повязку, словно ничего не произошло. — Давайте решим, капитан: я работаю с вами как с пациентом или как с подозрительным объектом. Второй вариант, правда, куда веселее, там хоть адреналин хлещет, но он не такой рациональный, как первый.

Он шумно выдохнул и отвёл глаза, как будто стыдясь собственной реакции, и выдавил что-то невнятное.

— ...Извините, — коротко, с нажимом на глухие согласные. И этот акцент...он немец? Хотя нет, на нашивке на его плеве был австрийский флаг, значит, австриец. Боже, да это же надо так: каждое «р» скатывается чуть жестче, чем нужно, гласные вытягиваются, и выходит так, что вместо простого «извините» я слышу нечто вроде «исвините». И вот скажите мне, что в этом должно быть милого? Но было, чёрт возьми, было.

Я прищурилась, едва не расхохотавшись.

— Что-что? — наклонилась ближе, театрально подставив ухо. — Можете повторить? А то я редко слышу это слово от мужчин вашего... калибра.

Он чуть дернул уголком губ, не то улыбка, не то нервный тик, но выглядело это неожиданно... по-человечески. Он тяжело выдохнул, звук прошёл по комнате, как гул далёкого грома. Слова снова сорвались с его губ, неуклюже, будто они резало ему горло:

— Я... не хотел, — он поискал слова, видно было, что его язык словно спотыкался, и всё же договорил: — Я думал, вы... враг.

Вот тут я уже не сдержалась и фыркнула.

— Ах, так вот в чём дело. Ну тогда ладно. Всё логично: полуживой, в бреду, а тут вдруг женщина склонилась над вами... Конечно же, враг! Ну а я-то надеялась, что вы скажете хотя бы «спасибо» за спасенную жизнь.

Он снова шумно втянул воздух и отвернулся, но я успела заметить, как у него по лицу скользнула едва заметная усмешка, а в глазах вспыхнула искра, совсем мимолётная, но отчётливая. И почему-то эта искра внутри меня отозвалась слишком громко, будто кто-то стукнул ложкой по стеклянному бокалу.

Я опустила взгляд на его руку, ту самую, что только что держала меня в стальном захвате, и неожиданно подумала, что сила в ней была чудовищная, но сейчас она лежала на простыне безвольно, почти беззащитно. И это контрастное ощущение: звериная мощь, спрятанная в беспомощности отчего-то щёлкнуло во мне странным эхом.

— Спасибо.

Я несколько раз моргнула, перед таким как понять для себя, что этот мужчина не из тех, кто любит поболтать. Он чуть откинул голову, и я уловила в этом движении неловкость. Затем, он как-то странно взглянул на меня, будто оценивал. Огромный, опасный человек, который привык ломать стены и людей одним движением, — и вот он сидит передо мной, не зная, куда деть свои «извините». Я скрестила руки на груди, наслаждаясь этой редкой минутой перевеса.

— Ладно, Кёниг, так и быть. Зачем вам это как первую попытку общения. Учтите: в следующий раз, если захотите поздороваться, лучше руку не ломать, а хотя бы кивнуть. Я не слишком требовательная женщина.

Он снова замолчал, но угол его плеч чуть расслабился, и воздух между нами стал менее плотным. Только его взгляд не отпустил, все такой же тёмный, тяжёлый и настойчивый. Я поймала его и, чёрт возьми, позволила ему держать меня в нём чуть дольше, чем следовало бы. И его глаза снова скользнули по мне, как будто я действительно оставила ему нечто большее, чем перевязанную рану.

┈┈───╼⊳⊰ 𖤍 ⊱⊲╾───┈┈

Я шла по коридору форпоста, чувствуя себя так, будто меня пропустили через мясорубку и потом поставили обратно на ноги лишь ради того, чтобы я снова упала. За последние двое суток меня измотали до состояния полуслепой куклы — новые раненые прибывали пачками, запах крови и йода въелся в кожу так, что я уже не чувствовала, где заканчивается халат и начинаюсь я сама. Плечи ломило, руки дрожали от усталости, но сознание всё равно упрямо толкало меня к его палате. К тому самому великану, что лежал там, как горой привязанный к больничной койке.

Я толкнула дверь локтем, слишком уж устала, чтобы делать это церемонно, и шагнула внутрь, привычным движением поправляя сползающий рукав. В нос ударил запах стерильности, смешанный с чем-то тяжёлым, почти металлическим... и только спустя пару секунд я уловила главное: тишину. Ненормальную, гулкую и нехарактерную для этого места очень пустую тишину.

Мой взгляд метнулся к койке...простыня смята, капельница висит, игла болтается на трубке, оставляя тонкую дорожку капель на полу: пусто, совершенно пусто.

Я не успела даже выдохнуть раздраженное «чёрт», как чьё-то массивное тело перекрыло пространство за моей спиной. Я резко обернулась и... уткнулась носом в стену. Нет, не в стену. В горячую, словно нагретую солнцем, грудь, пахнущую смесью металла, дыма и чего-то мускусного и кружащего голову.

Тело отреагировало быстрее сознания: ноги предательски подкосились, я почти повалилась назад, но меня поймала рука, такая же крепкая, как стальной обруч, ухватила за талию и прижала к себе. Одним рывком лишив даже мысли упасть. Я зависла в этой хватке, и на долю секунды мне показалось, что сердце моё не то что забилось... оно вскарабкалось выше рёбер и стукнулось прямо в горло.

Мои вечно холодные пальцы, дрожащие, как у первокурсницы на первой практике, легли на его грудь. Я чувствовала, как кожа под моими пальцами обжигает, будто жар от камина. Под ладонями перекатывались мышцы, плотные и упругие, дыхание его отдавалось ритмом прямо мне в руки. Я не могла заставить себя отдернуть пальцы, а наоборот, ладони словно прилипли. Взгляд скользнул чуть выше, к ключицам, а потом дальше, к линии мощной шеи.

Я медленно подняла глаза, будто боялась увидеть, что там наверху, и когда всё-таки подняла... замерла. Те же серые глаза, как грозовое небо, глубокие, спокойные, но в них был такой стальной холод, что он буквально пронзал, и в то же время, в них таилось что-то почти невыносимо знакомое.

Мир сузился до этих глаз. До расстояния между нами. До ощущения, что я стою напротив стены, которая дышит и смотрит на меня.

И да, я стою и буквально дышу ему в солнечное сплетение. На первый взгляд его рост был чуть больше двух метров высоты против моих ста семидесяти пяти. Даже если я вытянусь, даже если встану на носочки, то все равно не достану выше его подбородка. Шкафище, блин. И при этом почему-то единственное, что пришло в голову: «Вот с таким ростом лампочку менять, наверное, удобно».

Он нехотя отпустил мою талию, словно разжал тиски. Я шагнула назад, но тут же упёрлась бедрами в край койки, сбежать некуда. Пространство сузилось до абсурдного: его тень, моя спина и холодный металл под коленями.

Я моргнула, пытаясь вернуть голос, и наконец ухмыльнулась, чувствуя, как губы дрожат больше от чего-то внутри, чем от усталости:

— Ну что ж... поздравляю, вы только что перепугали своего врача до полусмерти. Думаю, счёт за моральный ущерб я выставлю вместе с перевязкой, — я склонила голову набок, мои пальцы ухватились за халат. — Хотя, знаете, если вы ещё раз так внезапно вырастите из ниоткуда, я начну подозревать, что вы меня преследуете.

Слова вышли немного нервные, а сердце стучало так, будто я пробежала марафон. Мне стало невыносимо жарко, наверняка давление скокануло от неожиданного физического контакта с этим мужчиной.

Я всё ещё чувствовала жар его кожи на ладонях, даже когда он отпустил меня. Словно след от ожога был невидимый, но ощутимый до дрожи. Я отступила, но бедра наткнулись на металлический край койки, и я оказалась запертой между холодным железом и им, живым, тяжелым, высоким, почти нереальным в своей близости.

Он не делал ни шага, просто стоял, чуть склонив голову, рассматривая меня как зверь, который изучает границы клетки, прежде чем решить, стоит ли их сломать. Его взгляд такой стальной, спокойный, без лишних движений и в этом спокойствии было что-то тревожное, почти пугающее, хищное.

Я сглотнула, пытаясь вернуть себе равновесие, но мои пальцы предательски сжались в кулаки, будто хотели сохранить воспоминание о том ощущении его горячей груди под моими ладонями, сильной и живой.

— Я... — выдохнула, и только тогда заметила, что он всё это время дышал медленно, ровно, как будто вовсе не переносил ранения и боли. Лишь перемотанный торс, след ожога и тень усталости в глазах выдавали недавний ад.

Он был слишком близко, слишком. Я подняла голову, и это оказалось ошибкой, потому что его глаза встретили мой взгляд, и я вдруг поняла, что серый цвет может быть не только холодным, как сталь или туман, но и притягивающим, как буря на горизонте. Там, в этих глазах, жила сила, но и что-то, что пряталось глубже... усталость? Гнев? Может, сожаление.

— Вам нельзя вставать, — наконец сказала я, голос прозвучал тише, чем хотелось бы, словно он выдохся вместе со мной. — Это может сорвать швы.

Кёниг не ответил сразу. Даже на небольшом расстоянии его дыхание коснулось моей щеки, и только тогда он будто нехотя отступил на шаг, всего лишь на шаг, но мне показалось, будто я вырвалась из чего-то невидимого, плотного, и дышать сразу стало легче.

Я прикоснулась к бедру, металлический край койки всё ещё холодил сквозь ткань брюк, напоминая, что я здесь, а не где-то в другой реальности, где мужчины с глазами бури и телом, вырезанным из камня, оказываются ближе, чем следовало бы.

— Я проверяла ваши показатели, — сказала я, стараясь придать голосу деловую интонацию. — Но если вы решили устроить ночной марш-бросок, то, по крайней мере, позвольте мне сначала убрать капельницу аккуратно, а не вырывать её с мясом.

Его губы едва заметно дрогнули, не улыбка, нет, скорее призрак чего-то похожего на неё. И в этом призраке было больше жара, чем во всех моих попытках сохранять холодный профессионализм.

Я посмотрела на него, когда он медленно поднял с ближайшего стула свою футболку и натянул на плечи. На миг мои глаза невольно зацепились за каждый рельеф мышц, за плавный изгиб плеч и груди, за ту длинную дорожку светлых волос внизу живота, которая исчезала в поясе его брюк. Моё тело предательски откликнулось на это видение и жар прокатился по коже, сердце слегка забилось быстрее, а мозг одновременно пытался работать и отключиться, оставляя меня наедине с ощущением, что я смотрю на привлекательного мужчину, а не просто на раненого солдата.

Я мгновенно отвела взгляд, будто кто-то включил холодный душ прямо на лицо, стараясь вернуть себе самоконтроль. Дыхание учащалось, но я старалась делать вид, что всё в порядке, что я — профессиональный врач, а не человек, пойманный в ловушку собственного тела и глаз.

— Есть ли у вас здесь телефон, или ноутбук, чтобы...? — его голос был низкий, ровный, с лёгкой стальной ноткой усталости, и мне вдруг стало ясно, что он не просто интересуется бытовой мелочью.

Я будто вынырнула из воды, села прямо на краешек койки и скептически взглянула на него.

— Вставать в вашем положении категорически нельзя, — перебила я его медленно, сдерживая в голосе всё раздражение и одновременно тревогу, потому что ясно понимала: в его положении один неловкий шаг и последствия могут быть ужасными.

Он же, казалось, просто проигнорировал моё замечание, поднял бровь и молча ждал ответа, словно слово «нельзя» было лишь шумом на фоне. Я закатила глаза, внутренне сдавшись перед этим упрямством и напряжённой энергией, исходящей от него. Сердце стучало, ладони слегка вспотели, но я старалась не показывать этого, крепко сжимая в руках папку с медицинскими документами, словно она могла защитить меня от его взгляда.

И всё же, пока я смотрела на него, моё тело и разум одновременно осознавали, что передо мной стоит не просто пациент. Он был сильным, холодным, молчаливым, и в то же время невероятно живым, реальным, почти опасно близким. Я не могла отвести глаз полностью, но и не могла позволить себе поддаться тому жару, который медленно разливался внутри, оставляя только трепетное, едва заметное чувство, которое было одновременно тревожным и завораживающим.

Я вздохнула, пытаясь вернуть себе привычный профессиональный тон, но сердце по-прежнему барабанило в груди.

— Ладно, — сказала я наконец, отводя взгляд, чтобы он не видел, что меня слегка смутило его молчание и выжидающий вид. — Но только прошу, аккуратно. Любое резкое движение может порвать швы.

Он склонил голову, оценивая меня взглядом, холодным, но внимательным, и, казалось, слабо усмехнулся, почти незаметно, едва тронув уголок губ. Я почувствовала, как напряжение между нами слегка смягчилось, как будто он признал мою власть здесь, в палате, и в то же время играл с моими границами.

— Кофе есть? — вдруг спросил он сухо, будто просто уточняя бытовую мелочь.

Он серьезно сейчас пытается тут командовать? Ну уж нет.

Я закатила глаза и встала с койки, чуть опираясь на ладони:

— Кофе нет, — сказала я, сдерживая тон едкой усмешки, чтобы не выдать дрожь в голосе. — Но есть вода и чай. Вам хватит.

Он кивнул, молча наблюдая за мной. И в этом молчании, между нами, повисло что-то почти ощутимое, будто смесь осторожности, напряжения и тихого, едва заметного флирта. Я пыталась сосредоточиться на кабелях капельницы, на его ране, на медицинских приборах вокруг, но взгляд постоянно возвращался к его мускулам, к шее, к линии челюсти, и я ловила себя на мысли, что каждая деталь в нем словно магнит, притягивающий всё внимание. Он медленно положил руки на колени и посмотрел на меня так, что я почувствовала лёгкое покалывание вдоль позвоночника.

— Значит, ноутбук? — повторил он, и в голосе сквозила та же нетерпеливая точность.

Я глубоко вдохнула, пытаясь сохранить равновесие и самообладание, и сказала строго:

— Да, но только с моим присмотром.

Он кивнул и слегка склонил голову, будто соглашаясь, но в глазах всё ещё блестела сталь, и в этом свете я поняла, что он привык к своей власти, но здесь, в палате, власть была на моей стороне.

И пока он аккуратно садился на край койки, чтобы я могла включить ноутбук и подпустить небольшой столик к ноутбуку, между нами повисло молчание, наполненное невысказанным напряжением, едва заметной игрой, и ощущением того, что этот человек невероятно опасен, и возможно скрывает в себе гораздо больше, чем старается скрыть.

— Можно... на какое-то время остаться одному? — спросил он тихо. — Я буду предельно аккуратен.

Я замерла. Моё тело сразу ощутило тяжесть этой просьбы, не только физически, от того, что я стояла так близко, но и внутренне. Слова «остаться одному» несли в себе больше, чем просто физическую уединённость; это был момент контроля, доверия, которое он позволял мне — и в то же время, почти требовал.

— Предельно аккуратен, говорите... — пробормотала я, подбирая слова, сдвинув брови, но внутри чувствовала, как что-то мягко щёлкнуло, как будто часть меня неожиданно доверяла этому человеку, настоящего имени которого я даже не знала.

Я сделала шаг назад, потом ещё один, и наконец, с тяжёлым вздохом, ответила:

— Ладно. На время, но я рядом, если что... — это был формальный жест, не более. Внутри я была готова насторожиться, отслеживать каждое его движение, каждый вздох, как профессионал, но часть меня... часть меня хотела дать ему пространство.

Я вышла из палаты, тихо прикрыв дверь, оставив за ней только шум капельницы и ровное дыхание человека, который казался одновременно огромным, опасным и чертовски живым.

По коридору я шла медленно, слыша от себя только собственный стук сердца и тихий шёпот разума: «Серьёзно, Эви... доверять ему? Ты ведь даже не знаешь, кто он...»

Но глубоко внутри что-то подсказывало: он заслужил это маленькое доверие, хоть я и не понимала, как и почему.