ᴋɪʟʟᴇʀ'ꜱ ɢᴀᴍᴇ | ꜱꜱᴇᴄᴏᴜꜱꜱᴇ

     — Шах королю, — голос за окном прозвучал почти шепотом, но в нем было столько яда, что даже холодный воздух внутри цеха словно дрогнул.

Голос, тихий, словно шелест змеи, но в нём чувствовалось нечто большее — торжество, холодная злорадность. Карвер замер на мгновение, словно время остановилось, и только звон собственного сердца отдавался гулко в висках.

Он сделал шаг вперёд, сжимая фонарь как оружие, и, не отводя взгляда от тени за стеклом, произнёс:
— Давно хотел увидеть твои глаза вживую, — спокойно сказал Карвер, хотя в груди всё стучало, будто внутри работал мотор. — Что тебе нужно от меня?
Фигура за стеклом не шелохнулась. Несколько секунд тишины растянулись в вечность. Только ветер шуршал сквозь разбитые щели цеха, гоняя пыль и клочки бумаги. Потом на лице силуэта появилась безобразная, уродливая улыбка — такая, от которой даже воздух вокруг будто стал тяжелее.

Медленно, как будто растягивая удовольствие, он снял маску. Две пары глаз встретились — одни холодные, стальные, полные ненависти, другие усталые, но по-прежнему горящие решимостью.
— Просто хочу расплатиться той же монетой, — прошипел маньяк. — Имя Софи Миллер тебе о чём-нибудь говорит?

Карвера словно ударили под дых. Мир вокруг исчез. Завод растворился. Огонь, дым, Ева — всё стало далеким и несуществующим. Его сознание рухнуло в глубину прошлого.

⸻

Воспоминания. Клэнси, 1985

     Маленький дом на окраине. Краска на стенах облупилась, доски пола поскрипывают при каждом шаге. В углу гудит старый холодильник, из щели под плитой тянет гарью и сыростью. В воздухе стоит тяжёлый запах — дешёвого алкоголя, машинного масла и чего-то ещё, усталого, как будто сам дом давно выдохся.

     Пятилетний Айк сидит под кухонным столом. Колени прижаты к груди, подбородок упирается в тонкие руки. Из-под скатерти видны ноги родителей — мамины, в носках разного цвета, и отцовские — тяжёлые, в грязных ботинках.
     Он не понимает, что происходит, но знает: когда отец кричит, лучше не двигаться.
     — Том, хватит! — голос матери, Кэтрин, дрожит, будто сама готова распасться. — Ты пугаешь ребёнка!
     — Пусть пугается! — ревёт Томас, и голос его хриплый, пропитанный виски. — Он должен знать, кто здесь виноват!

     Раздаётся звон — пустая бутылка ударяется о стену, стекло осыпается на пол, разлетаясь искрами.
Айк вздрагивает. Крошки стекла падают рядом с ним, одна задевает колено, но он не замечает.

     — Ты ничтожество, Том! — Кэтрин почти срывается. — Это ты уничтожаешь нас! Ты!
     — А ты... — удар.
Короткий, глухой звук, как треск доски. Мама падает, сбивает стул.
     — Ты сделала мою жизнь адом! — удар снова. И снова.

     Айк закрывает уши, но звуки всё равно прорываются — тяжёлые шаги, рыдания, шипение дыхания. Потом — тишина.
Долгая. Слишком долгая, чтобы быть безопасной.

     Он осторожно выглядывает из-под стола. Мир будто застыл. На полу лежит мама, волосы раскинулись по плитке, как чёрное пятно. Отец стоит над ней, пьяный, качающийся. В руке — пистолет. Маленький, чёрный, блестит в свете лампы.

     Айк не двигается.
     Он даже не дышит.
     Только слышит, как отец шепчет что-то, сам себе — какие-то обрывки слов, бессвязные, горькие. Потом — звук выстрела.

     Запах пороха мгновенно смешивается с запахом перегара и крови. Воздух густеет, становится вязким. Уши звенят.

     Айк вылезает из-под стола. Колени дрожат, руки тянутся вперёд. Он видит маму — лежит на боку, глаза открыты, но не смотрят. На пальце — тонкое обручальное кольцо, светится в отблеске лампы, будто последнее, что осталось живым в этой комнате.

     Он трясёт её за плечо.
     — Мам... мам, вставай... пожалуйста...
Тишина. Только капля чего-то красного стекает по плитке к его босой ноге.

     Он садится рядом. Кладёт её руку себе на колени.
     Не плачет. Не может.

     Когда приезжают полицейские — свет мигает за окнами, двери хлопают, кто-то громко говорит — Айк всё ещё сидит там же, не шевелясь. На лице следы копоти, в глазах — пустота.

     — Это я виноват, — тихо говорит он, глядя в пол.

    Ему кажется, что если бы он не прятался, если бы сказал что-то, крикнул... всё было бы иначе.
     Но уже поздно.
     Мир, в котором был свет, рухнул — и вместе с ним умер ребёнок по имени Айк. Остался только туман воспоминаний и звон выстрела, который будет звучать в его голове ещё долгие годы.

⸻

Детский дом. Год спустя

     Запах варёной капусты и дешёвого стирального порошка. Крики других детей, чьи судьбы тоже треснули, как стекло. Айк сидит на подоконнике и смотрит на снег. Он не разговаривает ни с кем, почти не ест, иногда во сне зовёт маму.

     Однажды появляется мужчина в старом вязаном свитере и с добрыми глазами.
     — Привет, — говорит он. — Меня зовут Скотт Карвер. Хочешь, покажу, как сделать бумажный самолёт?
     Айк не отвечает, но всё же протягивает руку. Так начинается новая жизнь.

     Маленький сиреневый домик под номером 66 стал для мальчика крепостью. Скотт учил его жарить яичницу, забивать гвозди и чинить забор. Учился он у него и более важным вещам — стоять прямо, даже когда страшно, и верить, что в жизни можно быть кем-то большим, чем твоя боль.

     По вечерам они сидят на крыльце, пьют какао, и Скотт рассказывает истории из службы пожарным. Иногда они устраивали «вечера кулинарии»: на кухне пахло ванилью и маслом, они переворачивали блинчики, спорили, кто лучше бросит их в воздух.
Айк смеялся так, как не смеялся никогда.
Это было счастье. Простое, тихое, настоящее.

     — Люди часто совершают ошибки, — говорит он однажды. — Но если ты жив, значит, у тебя ещё есть шанс всё исправить.
     Айк кивает, глядя на звёзды.
     Тогда он впервые думает: я хочу быть, как он.

⸻

Бларио, 2005

     Айк вырос. Закончил школу с отличием, после поступил в пожарную академию. Скотт гордился им, рассказывал всем, что его мальчик «пошёл по стопам отца».
     Айк смеялся, но каждый раз, услышав слово отец, внутри что-то сжималось и теплело.
     В газетах печатали его фото — «Герой Бларио», «Наш защитник». Он гасил пожары, спасал людей из из обломков автокатастроф, вытаскивал собак из горящих квартир. Скотт, уже седой, стоял на церемонии награждения и хлопал громче всех.
     — Я горжусь тобой, сын, — сказал он тогда, и в этих словах было больше тепла, чем во всех объятиях мира.
     И в ту же весну Айк встретил Еву Роуз — девушку с рыжими волосами, как закат, и глазами цвета утренней листвы. Случайная встреча в книжном магазине. Несколько свиданий. Несколько поцелуев. Планы. Сны.
     Они гуляли по вечернему парку, пили лимонад у реки, шутили о глупых заголовках в газетах.
У неё был запах ванили и улыбка, от которой забывались все беды.
     Кулон с гравировкой розы — «Тогда. Сейчас. Всегда.» — Айк купил в ларьке во время одной из прогулок с ней. Ева смеялась:
     — Это слишком романтично для пожарного.
     — Тогда считай, что это шифр, — ответил он. — Если потеряемся — вспомни его.
     Он думал, что жизнь наконец подарила ему всё.

     Но однажды она не пришла. Телефон замолчал. Адрес стал пустым. Он сидел восемь часов на скамейке с букетом в руках и понял, что потерял её. Навсегда.

     Скотт пытался утешить сына:
     — Если она действительно твоя, она вернётся. Может пройти несколько дней, может — месяцы или даже годы. Люди иногда уходят, чтобы понять, кого на самом деле ищут. И если сердце всё ещё тянется к тебе, дорога обратно найдётся сама.