40 глава
Мила
Absquatulate — уйти, не попрощавшись.
Когда-то я думала, что Ронан позволит мне утонуть; что будет смотреть, как я тону, но в конце концов, это был его голос, вытащивший меня из темноты.
— Prosnis,[130] Мила. — Черт возьми, prosnis.
Ронан требовал от меня так много с тех пор, как мы встретились — так много приказов, которые он был уверен, будут выполнены — но эта просьба содержала уязвимую трещину прямо посередине. Это вовсе не требование. Это необходимость.
Я обнаружила еще одну слабость.
Он слаб в отношении меня.
Сделав неглубокий, осознанный вдох, я изо всех сил попыталась открыть глаза. С трудом, но я открыла их и увидела, что лежу на полу движущейся машины, которая вибрировала подо мной. Желтый и красный. Мое новое пальто было испорчено, искусственный мех покрыт пятнами крови. Вокруг валялись разбросанные малиновые пропитанные кровью бинты. Моя рубашка была разорвана, и вид дыры, из которой шла кровь в животе, вызвал у меня такое головокружение, что я почти снова погрузилась в небытие. Хотя голос Ронана, когда он щелкнул что-то Альберту, остановил меня.
Я подняла глаза на Ронана, который зубами разорвал бинт и использовал его, надавливая на рану. Я напряглась в ожидании боли, но только ощутила боль в животе, когда дрожь начала сотрясать все тело.
Наши взгляды встретились.
Русская рулетка.
Одно мгновение, и...
Мне будет не хватать только одного его вида.
Темный измученный взгляд долго смотрел на меня.
Наконец до него дошло, что я бодрствую и нахожусь дальше от порога смерти, чем он предполагал. Продолжая давить на рану, он откинулся на спинку сиденья, положил руку на локоть и опустил голову на грудь, закрыв глаза.
— Ona ne spit,[131] — грубо выдохнул он. — Блядь. Ona ne spit.
— Мы почти не месте, — объявил Альберт с переднего сиденья.
Я ожидала, что мне будет очень больно, хотя все тело покалывало, будто мне вкололи лидокаин.
Когда Ронан открыл глаза, они пригвоздили меня с яростью, которую я никогда не видела от него.
— Zachem ty eto sdelala?[132] — процедил он сквозь зубы. — Zachem?
— По Английски, — тихо сказала я.
— Какого черта ты это сделала, Мила? — он зарычал с глубоким хрипом. — ПО КАКОЙ ПРИЧИНЕ?
— Ты не бессмертен, — прошептала я, с трудом переводя дыхание. — Я не хотела, чтобы ты умирал.
Он уставился на меня со смесью недоверия, гнева и еще чего-то непонятного.
— Ты не должна жертвовать собой ради меня, — он стиснул зубы. — Ты НЕ умрешь за меня, kotyonok, — его глаза распяли меня. — Если кто-то и умрет между нами, то это буду Я. Ты меня поняла?
Я ничего не поняла, и покачала головой.
— Тогда позволь мне объяснить тебе, — сказал он, и тени в его глазах вспыхнули, когда они поднялись на поверхность. — Ты без меня выжила бы. Ты бы двинулась дальше, — его тон стал грубее. — Я не могу представить себе мир, в котором не было бы тебя и твоего гребаного желтого цвета. Так что если ты умрешь, то заберешь меня с собой. Твоя жертва ничего не значит, kotyonok. НИЧЕГО.
Слеза скатилась по щеке, и холод начал проникать в мою внутреннюю дрожь. Мозг превратился в лед, и я сильно задрожала.
— Мне так холодно, Ронан... — мои глаза были такими тяжелыми, что я закрыла их.
— Nyet, — прорычал Ронан, хватая меня за лицо. — Не закрывай, мать твою, глаза.
— Я так устала, — прошептала я, когда летаргия потянула меня вниз. — Не думаю, что...
— Если ты умрешь, Мила, — резко сказал он, — Я отправлю Хаоса в приют для бездомных.
Мое сердце забилось.
— Ты не станешь.
— Я бы так и сделал.
Когда машина остановилась, Ронан не стал терять ни секунды. Он поднял меня и понес в больницу. Я видела, как врачи и медсестры бросились к нам и начали задавать вопросы по-русски. Я не могла ничего понять, кроме того, что угрожал Ронан, когда холодная невесомость поглотила меня — как будто смерть тянула, тянула, подгоняла меня.
— Не делай этого с Хаосом, — слабо взмолилась я, прерывая медиков.
— Не умирай, и я не стану, — ответил он, следуя за докторами по коридору.
Он был несправедлив.
— Ронан...
Слеза скатилась вниз по моей щеке.
Он вытер ее, его тон был грубым.
— Таковы условия. Выбирай сама.
Как я могла выбрать, чтобы не умереть? Сегодня может быть мой день, и даже Дьявол не сможет остановить судьбу. Возможно, у меня никогда не было семьи или любви, о которой я всегда мечтала, но, по крайней мере, я могла сказать, что сделала все, что могла.
Ронан положил меня на каталку, и медсестра втолкнула меня в операционную. Когда хирург попытался остановить Ронана, он вытащил пистолет и направил его в голову доктора.
— Yesli ona umret, ty tozhe umresh,[133] — прорычал он.
Хирург сглотнул, отошел в сторону и коротко кивнул в сторону, где Ронан мог стоять.
Медсестра надела мне на лицо маску, чтобы я погрузилась в сон. Я попыталась убрать ее, но ей потребовалось немало усилий, чтобы удержать ее, разговаривая со мной по-русски. Газ начал затягивать сознание все ниже и ниже. Но когда я встретилась взглядом с Ронаном, то поняла, что хочу сказать. Ya lyublyu tebya.[134] Но вырвалось только одно слово, и то от страха, что я никогда не проснусь.
— Proshchay...[135]
Последнее, что я услышала перед тем, как меня накрыла анестезия, было:
— К черту твое proshchay, Мила.
Пип. Пип.
Пип.
Ровные гудки, вырвавшие меня из туманного сна, напомнили о том, что я не умерла. Или у Сатаны просто нездоровое чувство юмора.
Мое тело пребывало в спокойном, безболезненном состоянии, но я не решалась открыть глаза, так как мое воображение разыгралось. Возмущено, хирургам пришлось ампутировать конечность. Возможно, меня парализовало. Возможно, я очнулась от тридцатилетней комы.
К сожалению, то, на что я открыла глаза, было хуже того, что придумало мое воображение.
Алексей Михайлов и Дьявол сидели в одной палате.
Папа сидел на стуле у двери, одетый в темно-серый костюм и с подбитым глазом. Он смотрел на свои руки, излучая чувство раскаяния, но я ничего не чувствовала, когда смотрела на него. Это не ностальгия. Не уважение. Не симпатия.
Все его поступки испортили мое представление о нем.
Не думаю, что отец когда-либо планировал пожертвовать собой ради меня. Телефонный звонок был просто еще одной ложью и манипуляцией, чтобы заставить Ронана поверить, что он уступил. Папа решил поставить меня прямо в центр его мести, не обращая внимания на то, что со мной могло что-то случиться. Так оно и вышло.
Я больше не видела своего отца; я видела человека, который был побежден ненавистью в сердце. Теперь я знала, что именно поэтому для меня никогда не было места.
Жив он или умер, но мой траур по нему закончился.
Мой взгляд скользнул к Ронану, который сидел рядом с моей кроватью, одетый в Tom Ford и усталые глаза. Он молча наблюдал за мной. Я каким-то образом знала, что он оставался рядом со мной, пока я находилась без сознания. Этот мужчина, которого я когда-то ненавидела, стал человеком, которого я любила.
Ронан ошибался.
Я не могла вынести мысли о жизни без него.
Это пугало меня — эта любовь, которая угрожала зависимостью.
Преданность была ярким сиянием, согревавшим мою душу, хотя ощущение было таким, будто оно просто разорвало бы мою грудь, если бы расширилось еще больше.
Я не жалела, что приняла эту пулю за Ронана, но тот факт, что я почти умерла, заставил меня взглянуть на жизнь в другой перспективе. По правде говоря, я тогда еще не жила. Не испытала ничего, кроме вида закрытых золотых ворот, изнутри Русского дома и влюблённости. Если бы я не нашла себя, влюбленность была бы всем.
Я знала, что должна сделать, хотя сама мысль об этом вызывала во мне отвращение, разрывая сердце. Я знала слабости Ронана, и тот факт, что я собиралась нанести удар, причинил мне боль. Но я также знала, что он был самым сильным человеком, которого я когда-либо встречала. И это решение я должна была принять сама.
— Думаю, что Хаос не должен отправляться в приют, — наконец сказала я, мой хриплый тон скрывал сердечную боль внутри.
Папа вскинул голову, услышав мой голос.
Ронан улыбнулся, но улыбка не коснулась глаз. Мой желудок сжался, когда я поняла, что он знает, с чем я пришла к соглашению.
— Как долго я была без сознания? — спросила я.
— Три дня, — ответил Ронан.
Папа поднялся на ноги, подошел к моей кровати и схватил меня за руку с капельницей.
— Мне так жаль, ангел. Я... — его голос дрогнул. — Я никогда себе этого не прощу.
Я смотрела на его руку, держащую мою, и все, о чем я могла думать, это был первый раз, когда он коснулся меня намеренно за многие годы. И достаточно было быть пристреленной из его собственного пистолета, чтобы добиться данного эффекта.
Я оцепенело отдернула руку.
— Я прощаю тебя, папа.
Его полные боли глаза встретились с моими.
— Я всегда удивлялся, как мне удалось вырастить такую сострадательную девушку, как ты.
— Я сострадательна, отец, но не забывчива. Я не ненавижу тебя — ни за то, что ты сделал с моей мамой, ни за ложь и отсутствие, ни за то, что ты отправил меня сюда. Но я этого не забуду.
Он молча впитывал мои слова.
— Ты всегда будешь моим отцом... но думаю, что будет лучше, если наши пути разойдутся.
Меня удивило, что я могу произнести эти слова без каких-либо эмоций, хотя я уже не была той девушкой, которая села в самолет до Москвы с надеждой в глазах.
Папа выглядел немного пораженным, затем угрюмо кивнул.
— Если ты этого хочешь.
— Да, я хочу этого.
Не сказав больше ни слова, он вышел из палаты.
— Зачем ты сделал это?
Он остановился, его тело напряглось. Он знал, что я хотела знать, почему он убил маму. Его колебания создали тяжелую тишину в палате, будто он не был уверен, должен ли он сказать мне правду. В конце концов, я знала, что он должен.
— Она была беременна ребенком от другого мужчины.
Затем он вышел из палаты и исчез из моей жизни, оставив меня в оцепенении от его ответа.
«Ты слишком похожа на мою Татьяну...»
Его Татьяну.
Папа мог заботиться обо мне, но он никогда не любил меня по-настоящему. Я была просто знаком его ядовитой одержимости известной оперной певицей.
Мне казалось, что он бросил меня много лет назад, но было что-то окончательное в том, как он исчез, что послало осколок стекла в мою грудь. Именно чувство покинутости и того, что меня используют, убедило меня начать следующий разговор.
Глядя вслед удаляющемуся папе, я сказала:
— Если поторопишься, то сможешь поймать его на парковке.
— Нет.
Тон Ронана был насмешливым.
— Он знает, что теперь ты не причинишь мне вреда. Ты лишился преимущества.
— Он был здесь весь день, — отрезал Ронан. — Если бы я хотел убить его, то уже сделал бы это несколько раз.
Я перевела взгляд на него. Вид его наполнил меня тяжелым желанием, чтобы он прикоснулся ко мне, обнял меня, показал, что он заботится обо мне. Но напоминание о том, что я не могу этого сделать, было похоже на удар кулаком в грудь.
Я судорожно сглотнула.
— Значит, ты отказался от своей мести?
Он стиснул зубы.
— Думаешь, я сейчас думаю о мести?
— Ты ударил его, — бросила я вызов.
— Это было необходимо ради восстановления концентрации.
— Ради твоей концентрации за наблюдением, как я сплю.
— Да, — прорычал он.
Его ответ был бы забавным, если бы мое сердце не горело, пытаясь заставить отказаться от решения. Нервничая, я сосредоточилась на пленке, которая держала мою капельницу в руке.
— Итак, если ты сейчас не думаешь о мести, то о чем тогда думаешь?
— Я жду.
Я взглянула на него.
— Для чего?
Его глаза сузились.
— Для речи о прощении: «но, наверное, будет лучше, если мы расстанемся».
Я отвернулась, не в силах видеть смятение в его глазах. Ему не нравилось, когда его оставляли, но, похоже, все, кто имел для него значение, были рядом. И осознание того, что я всего лишь еще одна из них, сжало мое горло, угрожая слезами.
Только когда он поднялся на ноги и положил единственную серьгу в форме сердца на прикроватный столик, в груди началась паника. Что я делаю? Зачем это делаю? Когда он направился к двери, мое сердце закричало, чтобы я остановила его. Остановись. Пожалуйста, остановись... но давление в груди отказывалось выпускать какие-либо слова.
Ронан остановился в дверях спиной ко мне, как будто не мог смотреть на меня. Он слегка повернул ко мне голову и грубо пообещал:
— Это не proshchay.
То, что я получила пулю, не имело ничего общего с болью от того, что я смотрела, как он уходит от меня. Боль зародилась в сердце, эта резкая кровоточащая пульсация, прежде чем она царапнула стены груди.
Это не proshchay.
Сейчас это обещание не имело значения.
Я хотела, чтобы он вернулся. Мне хотелось побежать за ним и сказать, что это просто ошибка. Сердечная боль пронзила меня, посылая рыдания вверх по горлу, которые сотрясали грудь.
Это не proshchay.
Я прикрыла рот рукой, когда слезы потекли по щекам, игнорируя внезапную пульсацию в животе. Запищал автоответчик, и я поняла, что скоро здесь появится медсестра, но не ожидала увидеть собаку.
Хаос запрыгнул на кровать и лег рядом со мной. Всхлипывая, я провела рукой по его меху, крепко обняла его и сказала:
— Это не proshchay...