39 глава
Мила
Fanaa — саморазрушение ради любви.
Дождь стекал по окну машины, размывая вид далекой России, пока Альберт вез нас к месту назначения. Снег покрывал верхушки сосен, очерчивал горизонт и прятал землю.
Зимняя страна чудес растаяла и превратилась в грязь прямо у меня на глазах.
Мысли вернулись к часу назад, когда Ронан сунул мои руки в таинственное желтое пальто из искусственного меха. Я не произнесла ни слова, пока он застегивал его, прежде чем надеть новые сапоги. До этого момента я не осознавала, насколько грязными и изношенными стали мои другие. Он встал во весь рост, достал мои волосы из-под пальто и сказал:
— Poydem.[126]
Выйдя на улицу, я обернулась, бросая последний взгляд на дом, и увидела грозную каменную крепость в совершенно ином свете. В этом и заключалась неординарность Юлии. Там, где можно было найти крики Полины и домашнюю еду. Там, где нетронутыми лежали смятые черные простыни. Там, где были сломаны двери, разбиты зеркала и сердца. И там, где зарождались искры...
Я повернулась, чтобы направиться к машине, но замерла, когда в дверях появилась Юлия. Мы так и не признались, что вчера в душе она обо мне позаботилась. Этот момент мог бы никогда не наступить, но я навсегда его запомню. Ее постоянное суровое выражение лица не дрогнуло, когда она закрыла дверь.
Я продолжила свой путь к машине, не в силах взглянуть на конуру, куда я вернула Хаоса этим утром, но я знала, что он сидит снаружи и наблюдает за мной. Я бы сломалась, если бы мне пришлось с ним попрощаться. Хотелось бы забрать его с собой, но я понятия не имела, куда иду, не говоря уже о том, смогу ли позаботиться о нем должным образом.
Одинокая слеза скатилась по щеке тогда и сейчас, пока я смотрела в окно машины, как снег превращается в грязь. Я вытерла ее, зная, что если позволю слезам пролиться, они никогда не остановятся.
Ронан был неестественно спокоен, проводя большим пальцем по нижней губе и наблюдая за проплывающим мимо пейзажем. Мне было интересно, волнует ли его, что он разрушает мою жизнь, убивая моего отца. Действия папы могут быть бессовестными — и непростительными — но Ронан не его судья и не присяжный. Меня также интересовало, волнует ли Ронана вообще, что это будет последний раз, когда он увидит меня. Судя по его безразличию, я даже не могла поверить, что нахожусь в его мыслях.
Возможно, я была просто мимолетным развлечением, которое уже прошло. Так много неуверенности и страхов посеяли хаос в моей голове. Ничто не имело смысла в этом состоянии— с моей грудью, сжатой в ужасе от того, что произойдет, когда эта машина остановится.
Чтобы немного отвлечься от своих мыслей, я спросила:
— Мой отец все ещё женат?
— Da.
— Какая она?
— Насколько я помню, у нее агорафобия и зависимость от кокаина, — ответил Ронан, не глядя на меня.
Ох. Звучало так, будто она была милашкой. Хотя, возможно, у нее тоже какая-то травма из-за образа жизни моего папы.
— Сколько у меня братьев и сестер?
— Три брата, — ответил Ронан, не глядя на меня.
— Они будут сегодня?
— Адриан и Дмитрий, возможно. Дима в тюрьме.
Когда я представляла себе, что у меня есть семья, мне никогда не приходило в голову, что это гангстеры. Наверное, мне следовало снизить свои ожидания при мысли о волшебном семейном Рождестве. Я сама себя сглазила.
Ронан обменялся с Альбертом Русскими словами. Я улавливала лишь мельчайшие обрывки разговора, но по их серьезному тону было ясно, что они обсуждают детали сделки. Это должно быть довольно просто, подумала я. Обменять меня на моего отца. Хотя чем больше они говорили, как будто готовились к худшему, тем холоднее становилась моя кровь.
Мы свернули с дороги и оказались на пустом участке земли, занятом парой изношенных силосных башен. Там стояли две черные машины, они припарковались на дальней стороне площади, их дворники двигалась взад и вперед. Сердце срикошетило в груди, когда грязь захлюпала под шинами.
Когда мы остановились, Ронан наконец повернулся ко мне. Он расстегнул пуговицы на моем пальто и сунул во внутренний карман пачку денег. Включив мой телефон, он протянул его мне. Я смотрела на него с безмятежным чувством, когда он обратно застегивал пуговицы на пальто, будто я была ребенком.
Он ничего не сказал, и боль, разрывающая грудь, пересилила страх перед чем-то еще. Прежде чем он успел открыть дверь, боль в сердце сорвалась с моих губ с отчаянным вздохом.
— Proshchay.[127]
Слово прозвучало мягко, но в его значении послышалась пронзительная нотка. Это означало прощание навсегда.
Положив пальцы на дверную ручку, Ронан долго смотрел на меня. Я практически видела, как Дьявол поднимается к поверхности его глаз. В бездушной утонченности.
Когда он не ответил, мое горло сжалось. Он должен был что-то ответить. Должен был дать мне понять, что — я — что-то значу для него. Я заслужила эти слова, иначе они будут преследовать меня вечно.
— Ты не собираешься сказать то же самое?
— Nyet.
Ответ был таким холодным, что лед обжег мне глаза, а по щеке скатилась одинокая слеза. Только когда он увидел, как она упала, я заметила, как напряглись его плечи; смятение, которое он так хорошо скрывал за Giova
Грубый палец смахнул слезу.
— Ya ne govoryu togo, chego ne imeyu v vidu.[128]
Затем открыл дверь и вышел, жестом приглашая меня следовать за ним. Я сделала это без единого слова, мысли были слишком хаотичны, чтобы размышлять о его словах.
Я оставалась рядом с Ронаном, когда двери захлопнулись и мужчины вышли. Я знала, что Виктор вел другую машину, которая следовала за нами до места назначения. Я надеялась, что это просто предосторожность, а не потому, что мы... шли на войну. Я буду легкой добычей в своем ярко-желтом пальто.
Напротив нас стояли шестеро мужчин, папа и Иван в центре. На отце был серый твидовый костюм, который я купила ему в прошлом году. Седина в его волосах была более заметной, чем я помнила, но больше ничего не изменилось. Он все еще был похож на папу, которого я всегда знала и любила.
Хотя, когда мои глаза встретились с его, в голове пронеслись картины ребенка, которого он мучил. Затем пришло воспоминание о моей маме, лежащей мертвой на полу нашей библиотеки.
— Папа, твоя подруга... она моя мама?
Его взгляд смягчился.
— Нет, ангел.
По правде говоря, мое сердце оплакивало отца с тех пор, как я была маленькой девочкой. Я оплакивала отца, каким хотела его видеть. Оплакивала любовь, в которой нуждалась. И теперь мне приходится оплакивать его смерть.
Ветер свистел в шахтах, дождь капал на землю. Грязь отделяла нас от людей, которые должны были стать моей семьей, от тех, кто должен был спасти меня от лап Дьявола. Но в глубине души я чувствовала, что принадлежу этой стороне.
— Мы не думали, что ты появишься. Ты опоздал на час, — сказал один из темноволосых мужчин рядом с папой, хрустнув костяшками пальцев.
Татуировки тянулись по его шее, а нос был искривлен, будто его ломали много раз.
— Это называется модное опаздывание, Адриан, — ответил Ронан. — Только не говори, что ты тот, кто приходит на вечеринку на пять минут раньше.
Я догадалась, что говоривший был моим братом. Сомневаюсь, что когда-нибудь увижу его в рождественском свитере.
Адриан нахмурился.
— Тебе повезло, что мы вообще идем на эту сделку после того, как ты использовал нашу сестру как шлюху...
— Zatknis,[129] — проворчал папа.
Ронан не моргнул рядом со мной, но от него исходило неуловимое напряжение.
— Неужели ты думаешь, что только потому, что ты убил нашего отца, мы не станем для тебя еще большей проблемой? — спросил другой.
Его взгляд был пуст из-за множества смертей, что безжизненность прокралась в его глаза. Я каким-то образом знала, что это Дмитрий, мой второй брат, и еще одно вероятное «нет» с рождественским свитером.
Ронан усмехнулся.
— Вы не смогли бы организовать обед, не говоря уже о восстании.
Дмитрий с рычанием рванул к нему, но Иван удержал его. Иван едва взглянул на меня с тех пор, как я приехала. Он либо чувствовал себя виноватым за то, что оставил меня на произвол судьбы, либо был не тем человеком, которого я знала.
Папа, должно быть, питал некоторое уважение к своим сыновьям, потому что оскорбление Дмитрия заставило его вскипеть. Он злобно взглянул на Ронана.
— Сантиметр. Один сантиметр и ты был бы мертв. Я буду жалеть об этом сантиметре до самой смерти.
Я словно перенеслась в другой мир. Один был полон грязи, а гравитация была такой тяжелой, что у меня чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Этот мир вращался в противоположном направлении. Крутился все быстрее и быстрее.
— Тогда, думаю, ты должен быть благодарен, что скоро избавишься от этого сожаления.
— Мы приехали, чтобы покончить с этим, — отрезал папа. — Так давайте сделаем это сейчас.
Ронан передал свой пистолет Альберту точно так же, как отец передал его Ивану. Я отстраненно последовала за Ронаном, чтобы встретиться с отцом в середине противостоящих сторон. Папа не посмотрел на меня. Но мне было все равно. Этот мир тяжелый и неустойчивый.
Когда Ронан перевёл взгляд на меня, вращение прекратилось. Его глаза не отпускали меня. Тёмно-синий. Цвет одной сережки в форме сердца в моем ухе. И много чего недосказанного. Я никогда не хотела уходить, но была вынуждена.
Взрыв отбросил меня на шаг назад, и земля задрожала. С проклятием Ронан толкнул меня за спину. Куски силоса полетели в воздух, огненные части олова приземлились в грязь. А затем в воздухе раздался еще более близкий взрыв, едва не сбивший меня с ног. У меня зазвенело в ушах, и я дотронулась до уха, поморщившись, когда стекала кровь. Сбитая с толку, я моргнула сквозь густой дым.
Мир вращался и горел.
Обе шахты были объяты пламенем, и от небольшого взрыва в воздух полетели острые осколки жести. Ронан схватил меня и прижал мою голову к падающей шрапнели. Дым рассеялся ровно настолько, чтобы увидеть отца и серебряный блеск пистолета, направленного в спину Ронана.
«Nyet!» разорвал мое тело. Я пережила так много траура.
Но только не Ронан.
Никогда не Ронан.
Сердце приняло решение за меня. Я оттолкнула его от себя как раз в тот момент, когда раздался выстрел.
Потом все стихло.
Дым рассеялся.
Шрапнель перестал падать.
Этот мир не вращался.
Было холодно, тихо и очень темно.