22 глава
Мила
Oenomel — что-то, сочетающее силу со сладостью.
Мне следовало бы подвергнуть сомнению свой жизненный выбор, поискать ключ к камере Ивана или сделать что-нибудь хоть отдаленно конструктивное. Вместо этого я сидела в гостиной с Библией на коленях и смотрела, как солнце садится за горизонт. Книга была на Русском и потому непонятна, но слова не имели значения. Это была божественная поддержка, в которой я нуждалась — подобно распятию или чесночному ожерелью.
Je hais Madame Richie. Tu hais Madame Richie. Nous haïssons Madame Richie.[89] С каждым днем я все больше ненавидела гадалку. Я возложила всю вину на нее за то, что она привела в движение то, что я не могла остановить. Я бы отдала должное своей глупости, но ей нужно было признаться в заклинании, которое она наложила на меня, наслаждаясь удушьем и прикосновением тьмы. Несмотря на отсутствие высшего образования, я знала, что никто в здравом уме не жаждет меньше кислорода.
Входная дверь тихо закрылась, но с тем же успехом ее можно было захлопнуть, мягкий щелчок вызвал резкую вибрацию в кончиках моих пальцев. Не могло быть яснее, кто только что вошел, если перед ним маршировал оркестр. Энергия, которую он нес в себе, соперничала с коварным визгом в фильмах ужасов, когда сверкающий нож вонзался в жертву.
У Ронана, должно быть, был плохой день на работе.
Сжав живот, я взяла книгу, открыла ее на случайной странице и притворилась, что преданно читаю. Я сидела спиной к двери, но мне не нужно было ее видеть, чтобы понять, что он бесшумно вошел в комнату. Его присутствие окутывало меня, как одеяло из скользких гадюк: черных, гладких и угрожающих укусить.
89
Я ненавижу мадам Ричи. Ты ненавидишь мадам Ричи. Мы ненавидим мадам Ричи (фр.)
Я подумала, не закончились ли в Москве девственницы для похищений. Я не считалась, учитывая, что меня уже похитили. И шлюха в душе.
Шутки в сторону, я была немного обеспокоена своим благополучием в этот момент.
Я почувствовала, как Ронан подошел к дивану напротив меня и сел. Я с трудом удерживала взгляд на неразборчивых кириллических буквах, но пока не была готова признать его присутствие. Не обращая внимания на унижение этого утра, вызвавший позорный румянец на моей коже, мучительное напряжение, которое он излучал, было такое же удобное, как прыгать в огонь.
Я поняла, что он, должно быть, знает, что я вошла в его драгоценную темницу, и это его не обрадовало. Юля, наверное, видела меня за этим занятием, сверля глазами затылок.
Если Ронан не хотел, чтобы я спускалась в подвал, он должен был поставить замок на дверь.
Клик... клик. Звук нарушил тишину и сдавил пульсирующую точку в горле. Мой разум был в беспорядке, пытаясь расшифровать продукт шума, но я заставила себя небрежно перевернуть страницу.
Ронан знал, что я не умею читать по-русски, но ему нечего было сказать о нелепой, предательской книге в моих руках.
В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь непрекращающимся шумом, который действовал мне на нервы.
Клик... клик.
Я вообразила, что это хуже, чем китайская пытка водой. Я вдруг поняла, что он будет продолжать эту игру в течение нескольких часов, и что я умру в одной из них. Я сдалась, посмотрела на него и спросила:
— Ты чего-то хочешь?
Упершись локтями в колени, он не сводил глаз с зажигалки Зиппо в руке, которую то открывал, то закрывал. Его поведение было таким холодным, что меня пробрал озноб.
— Скажи мне, почему ты здесь.
Его акцент скрипел, как наждачная бумага, но что заставило меня крепче сжать Библию, так это то, что требование было произнесено голосом Дьявола — бессмертного человека, правившего Москвой и, вероятно, убивавшего Американских черлидерш ради спорта.
Его приказ был расплывчатым, но каким-то образом я поняла, чего он хочет. Как всегда, мой дух жаждал сразиться с ним, хотя внутренний голос предостерегал. Я больше не была единственной, кого он мог раздавить своим дорогим ботинком.
— Я залог.
Щелчок.
— Чей залог?
Щелчок.
Я судорожно сглотнула.
— Твой.
— Для кого?
Игра власти начинала покрываться волдырями. С таким же успехом я могла бы стоять на коленях у его ног, чтобы он снова отверг меня. Je ne suis pas fière. Tu n'es pas fière. Nous ne sommes pas fières.[90]
С неглубоким вздохом я выдавила:
— Только для тебя.
— Только для меня. — слова застыли, как лед, и его глаза, наконец, поднялись на меня, аморальные матово-черные. — Твои страдания, твое внимание, твое тело — все мое. — едкие слова осели на моей коже, замедляя каждый вдох. — Я начинаю думать, что мне нужно тебе это доказать.
Мое сердце упало, когда я поняла, о чем идет речь. Поцелуй. Вспомнилось, как Иван посмотрел на что-то позади меня, прежде чем сделать свой ход.
Ронан и его секретные камеры.
Я была всего лишь шахматной фигурой, разыгрываемой в их мстительной игре. Мои чувства не имели значения. Они никогда не имели. Жар омыл мою спину, когда негодование зашевелилось, стирая все следы самосохранения.
Я закрыла книгу, положила ее на диван и встала.
— Сейчас мне это неинтересно, но, может быть, завтра.
Рычание из глубины его груди прозвучало в моих ушах, прежде чем он вскочил на ноги и перевернул кофейный столик. Антиквариат ударился о стену и треснул вместе с моим самообладанием. Изящные украшения разлетелись в разные стороны, рассыпались по полу и покатились по мрамору.
И он сказал, что у меня вспыльчивый характер.
Сердце застучало у меня в горле, но я стояла на своем и выдержала его взгляд. Он воспользовался теперь уже свободным пространством между нами, чтобы шагнуть ко мне, неустойчивая ярость бушевала в его глазах.
Что-то заставило его остановиться. Он выдохнул и провел рукой по своей груди таким изысканным способом, будто верил, что он был спокойным, прежде чем проскрежетать:
— Иди в свою комнату, прежде чем я сделаю что-то, о чем буду сожалеть.
Секунду назад именно туда я и собиралась пойти, хотя с тех пор, как он потребовал этого, моя комната была последним местом, где я хотела бы быть. Он, наверное, велел бы Юлии запереть за мной дверь, и если бы мне пришлось вытерпеть еще одну минуту одиночества, я бы взорвалась желтым конфетти.
Он предоставлял мне выход, который я должна была принять, но мои ноги отказывались двигаться, даже когда разум говорил мне убираться отсюда. Так много противоречивых чувств смешалось внутри, толкая мою систему. Иван использовал меня, расправляясь со своим врагом. Ронан предал, похитил, отверг и запутал меня. Я уставилась на него, впиваясь ногтями в ладони, пока хаос внутри умолял о выходе.
Его глаза посуровели, и угрожающим тоном он пригрозил:
— Уходи.
Я была предупреждена, так что, в сущности, у меня не было оправдания тому, что лилось из моего рта. Подумав, я обвинила во всем мадам Ричи.
— Укуси меня.
Он смотрел на меня в течение секунды, которая показалась вечностью, а затем, жестокий, недоверчивый смешок вырвался из него, демонстрируя острые резцы. Вытерев рукой невеселый смех, он процедил сквозь зубы:
— Не говори, что ты не просила, kotyonok.
Одним движением он схватил меня за шею и притянул к себе. Это грубое действие лишило меня дыхания, которое вырвалось с шипением боли, когда он сильно прикусил мою нижнюю губу. Но когда он успокоил укус мягким прикосновением своего языка, пламя вспыхнуло, распространяя жидкий огонь между ног.
Если поцелуй был шахматной игрой, то я была новичком в очках. А он был мошенником, который вытер доску начисто и надурил меня сверху.
Мой разум сейчас страстно ненавидел этого человека. Я попыталась оттолкнуть его, отвернуться от его губ, но железная хватка на моем затылке не ослабевала. Мое тело приняло другую позу. Она вдыхала его жар, умоляя о большей силе, большей интенсивности, большем трении — гораздо большем. Горячее прикосновение его губ и вкус корицы вызвали отчаянный гул в моей крови, притягивая так близко к краю, что холодный пот боролся с адом внутри. Он скользнул своим языком по моему, создавая тяжелую боль в моей сердцевине, которая рассеяла все мысли на лихорадочную секунду.
Дыхание стало прерывистым, борьба замедлилась, а руки замерли на его груди. Месть сочилась в его поцелуе, которая была мягкой, но яростной и какой-то холодной — как и выражение его глаз, до того, как он оставил меня на коленях сегодня утром. Тогда он меня не хотел. Он только хотел, чтобы я сейчас доказала свою точку зрения: я была его страховкой, и только он мог пудрить мне мозги.
Как только он подумал, что борьба во мне угасла, я прикусила его нижнюю губу так сильно, что почувствовала вкус крови, и подняла колено. Он с рычанием уклонился от удара в пах и оттолкнул меня от себя. Я устояла на ногах, от недостатка тепла его тела мне стало холодно.
— Где страсть, которую ты подарила Ивану, kotyonok? — резко спросил он, вытирая большим пальцем кровь с губы. — Я не поверю, что у тебя имеются сомнения насчет поцелуя двух мужчин в один и тот же день.
Узел гнева растянулся в моей груди, вытесняя из меня оскорбление.
— Единственная оговорка, которую я могу сделать, это поцеловать тебя.
В следующую секунду тишины он не сводил с меня глаз, а на его челюсти дергался мускул.
— Тогда, наверное, мы оба нарциссы.
Зная его извращенное определение «счастливчика», я сглотнула и настороженно посмотрела на него.
— Что ты хочешь этим сказать?
Греховный блеск украл тепло из его глаз, слова были холодными и апатичными.
— Я никогда не был тем, кто смешивает поцелуи и секс.
90
Я не гордая. Ты не гордая. Мы не гордые (фр.).
Шипение его ремня Montblanc, скользящего по петлям, свалило мой живот свинцовой тяжестью.
Он не собирался, чтобы сегодняшний вечер закончился холодным душем.
Сердце стучало, как копыта скаковой лошади по грязи, я попятилась, пока не наткнулась на диван. Металлическая пряжка со звоном упала на пол, натянув мою кожу. Я приказала себе оставаться сильной и сохранять достоинство любой ценой, но когда он сделал шаг в мою сторону, я выпалила:
— Я девственница.
Он даже не подумал об этом, прежде чем невесело рассмеялся.
— Ты такая чертова лгунья.
Мне не следовало так часто поднимать ложную тревогу. Теперь же он собирался надуть меня — в буквальном смысле этого слова.
— Чтобы узнать человека, нужно его знать, не так ли? — мой голос дрожал.
Каждый шаг, который он делал по направлению ко мне, я повторяла в противоположном, пока не оказалась за диваном, простым предметом мебели, единственным разделителем между нами.
— Мм. Мы еще не так хорошо знаем друг друга, но обязательно узнаем.
Под его ботинком хрустнул осколок фарфора.
— Ты ведешь себя так, будто это будет незабываемо для меня, — парировала я, вынужденная встать перед диваном, когда он обошел его.
— Я уверен, что это будет отличаться от твоего опыта общения с избалованными студентами.
Разочарование пробралось под мою кожу. Именно эта мысль привела меня в объятия Дьявола, заставив кружить вокруг дивана, держась от него подальше.
— Иван не студент.
Мадам Ричи снова появилась, бросив Ивана под автобус.
Его глаза опасно сузились, когда он уперся руками в спинку дивана.
— Может, и нет, но он киска.
— Ты даже не знаешь его, — упрекнула я.
Тонкий, сухой взгляд, которым он одарил меня, только укрепил мое подозрение, что они знали друг друга, но эта мысль исчезла, когда ярость отразилась в его взгляде, а голос стал резким.
— Еще раз упомянешь о нем, и будешь спать на улице с собаками.
Неуверенность сдавила мне горло. Я парировала один из его длинных шагов, быстро сделав несколько шагов, соответствуя ему.
— Перестань меня сбалтывать, — сказала я, задыхаясь. — Не думаю, что мое сердце сейчас выдержит еще одну романтику.
Он почти выглядел так, словно хотел рассмеяться — этот человек, который преследовал меня, как психопат — но темнота в нем содержала юмор.
— На этот раз твой рот тебя не спасет.
Я не знала, что он имел в виду, но не данный момент мне было все равно. Когда я отошла в сторону, он повторил то же самое движение. Нервозность излучалась в каждой моей клеточке, выливаясь в заплетающиеся слова.
— Надеюсь, ты не так обычно трахаешься. Это очень утомительно.
Я насмешливо подняла бровь.
— Для меня это впервые, но, к счастью, я открыт для новых вещей.
Это было так мило, что он нашел ситуацию забавной, в то время как мое сердце было близко к остановке.
— Уверена, что в Москве найдется немало хороших девушек, которые примут тебя за приличную цену.
Он наблюдал за мной, следя за каждым моим медленным шагом.
— Если бы я захотел другую, мне бы хватило одного персикового смайлика, чтобы девушка умоляла меня трахнуть ее в задницу.
Грязный мысленный образ заиграл у меня перед глазами, вызвал невинный румянец на щеках и судорогу в груди. Чувства были настолько противоречивы сами с собой, что когда он обошел вокруг дивана, я запнулась, прежде чем найти опору.
— Я действительно не могу понять, как девушки падают к твоим ногам, после того, как открываешь рот.
— Сейчас ты узнаешь.
От тяжести его взгляда у меня пересохло в горле.
У меня немного кружилась голова от движения по кругу — особенно с небольшим количеством еды за последнее время — но это не остановил бесконечный цирк моих мыслей. Я задумалась о персиковых смайликах и Наде. Подумала, не был ли Ронан в последнее время в опере; не написала ли ему певица еще одну записку, и не принял ли он ее непристойное предложение. Эта мысль сдавила мне легкие, создавая эффект ряби от неуверенности к унынию и гневу. Ронан мог бы заниматься сексом втроем каждую ночь, и я даже не могла бы поцеловать другого мужчину без того, чтобы он не превратился в худший кошмар девственницы.
— Побереги свою выносливость для следующей несчастной девушки, которая попадется тебе на глаза, — холодно сказала я. — Поверь мне, ты потратишь время на меня.
Его пристальный взгляд угрожал мне удержать то, что было на кончике моего языка, но, по общему признанию, я не очень хорошо выполняла приказы.
— В Майами так много мужчин. Ты скоро будешь забыт вместе со всеми остальными.
Слова не успели еще повиснуть в воздухе. Единственный удар от него в сторону дивана отправил мебель в полет через пол, где он ударился о стену и оставил меня совершенно незащищенной. Глядя в его темные глаза, я ощущала прохладу мрамора под ногами, кровь стучала в ушах.
Я направилась к двери, но не успела зайти так далеко. Ронан мог бы легко схватить меня за волосы и швырнуть на пол, как это сделал охранник, но вместо этого он схватил меня за платье. Я возмутилась больше, чем если бы он причинил мне боль. Мне вдруг отчаянно захотелось боли, чтобы агония напомнила мне, как мало я значила для него до того, как он похитил мою невинность и, как следствие, мою душу.
Когда он начал тянуть меня назад, я схватилась за край стола, опрокидывая вещи в поисках оружия — или, по крайней мере, способа подтолкнуть его к тому, чтобы он заставил меня вспомнить, что я всего лишь его пешка. Липкие пальцы нашли опору, и прежде чем я успела подумать, я развернулась и разбила вазу о его голову. Стекло упало на пол вокруг нас, в комнате стало мертвенно тихо.
В кино мужчины падают.
Ронан не упал.
Моя грудь вздымалась, ноги приросли к полу, когда он закрыл глаза и резко вдохнул. Когда он открыл их, я ожидала его возмездия; я не ожидала, что он молча обнимет меня за талию, поднимет над разбитым стеклом и бросит на диван.
Когда его тело опустилось на мое, то же самое произошло и с чувством вины, смешавшимся с тяжестью его тела на мне. Его ноги раздвинули мои бедра, его руки держали мои запястья над головой.
Раскаяние сгустилось в моем горле, и я выдохнула:
— Я не буду извиняться.
Он прижался лицом к моей шее, издавая мрачное урчание удовлетворения.
— Значит, ты все-таки чему-то учишься.
Когда адреналин угас, я стала чувствительной, незащищенной, пристыженной. Я не хотела быть тем человеком, который причиняет боль другим только потому, что они причиняют боль мне. Что-то внутри меня ненавидело саму мысль причинить ему боль больше всего на свете, хотя никто не заслуживал этого больше.
Покрытые татуировками пальцы могут держать мои запястья в плену, но они также спасли и отомстили за меня.
Чувство вины раздулось у меня в груди, как воздушный шарик, и вдруг я увидела только маленького мальчика в машине, опускающегося на дно Москвы реки от рук собственной матери. Интересно, откуда у Ронана шрам на нижней губе? Тот факт, что я могу быть человеком, который добавит еще один шрам, заставил меня почувствовать себя нездоровой. Давление заставило извиниться мое горло, но когда я открыла рот, он скользнул своими губами по моим, резко сказав:
— Nyet.
Мы только вдыхали друг друга в течение секунды. Тяжесть наполнила мою грудь, увлекая в темные воды рядом с ним, где я тону, а он плывет. Мой единственный вопрос был: схватит ли он меня за руку или позволит мне утонуть?
Я уже не была уверена, что это меня волнует.
Я поцеловала порез, который сделала на его нижней губе. Это действие наполнило комнату моими молчаливыми извинениями, вызвав шум в его горле, который пах неудовольствием, но чувство, растущее внутри, заставило меня продолжить.
Я потянулась губами, целуя уголок его рта, затем тонкий шрам, по которому я нежно провела языком. С грубым звуком он схватил меня за подбородок и откинул мою голову назад, чтобы я встретилась с ним взглядом.
— Я думал, что у тебя есть сомнения насчет поцелуя со мной.
Библия впилась мне в спину. Я была уверена, что никогда не было более ясного знака, чтобы противостоять греху, чем буквальное писание, сжигающее спину, но эта идея не помешала мне посмотреть дьяволу в глаза и сказать два слова, которые приведут меня прямо к вратам ада.
— Я солгала.
Прошло два удара сердца, его взгляд был темной, бурной ночью, которая заряжала воздух электричеством.
— Это плохая привычка.
— Мм.
Это все, что я смогла выдавить, все мое тело вибрировало под поверхностью.
Я выдохнула, когда он провел большим пальцем по моей щеке, и довольный, злодейский взгляд, так похожий на него, коснулся его губ.
— Не волнуйся, kotyonok... — он наклонился и уткнулся носом мне в шею, от его теплого дыхания по моей коже побежали мурашки. — Ya vyyebu vsyu lozh iz tebya.[91]
Это заявление прозвучало как угроза, но времени на раздумья не было.
Он разорвал мое платье.
Пуговицы выскочили и рассыпались по полу. На мне не было лифчика — это нормальная поправка гардероба с тех пор, как я здесь, — и как только прохладный воздух коснулся моих обнаженных грудей, он сжал мягкую плоть рукой.
Моя кожа была такой чувствительной, что гудела. Шершавость его ладони заставила меня задрожать. Я горела везде, простое трение Armani клеймило меня горячим и неуверенным краем. Я, казалось, не могла ничего сделать, кроме как лежать, мои запястья оставались там, где он положил их мне за голову.
Я вздохнула, пальцы сжались в кулаки, когда он втянул сосок в рот. Удовольствие скользнуло на юг, заставляя меня поднять бедра навстречу его эрекции. Скрипнув зубами, он отстранился, оставив соски моих грудей напряженными и ноющими.
Когда он стянул мои стринги вниз по бедрам, я внезапно поняла, что больше не будет никакой прелюдии; руки на моем теле были грубыми и эгоистичными. Хотя у этого человека была одна смертельная слабость: алчный туман в его глазах, говорил мне, что он был за гранью разума. Это зрелище должно меня напугать. Вместо этого я только хотела позволить ему взять все, что он хотел от меня.
Полуприкрыв глаза, я смотрела, как он приподнимает мои ноги, снимая стринги. Отбросил ткань в сторону. Румянец поглотил меня от того, насколько я была беззащитна, но тепло его взгляда на мою плоть, будто он не был уверен, что делать с этим в первую очередь, усилило боль внутри.
Я опустила икры, касаясь тыльной стороны его ладоней, и инстинктивно раздвинула ноги еще шире. Горячий взгляд встретился с моими глазами, прежде чем он опустил одно из моих бедер, провел двумя пальцами по моему клитору и вошёл внутрь меня. Когда горячее давление усилилось, я выгнула спину, стон сорвался с моих губ. Я вцепилась в край диванной подушки над головой, не в силах сделать ничего, кроме как покачивать бедрами напротив его руки, гладя огонь.
Ронан отпустил мою вторую ногу, схватил меня за лицо и заставил посмотреть ему в глаза.
— Eto moye.[92]
Он подчеркивал резкие слова, пронизывая меня своими пальцами.
Мои глаза закатились, звезды затанцевали. Удовольствие лизало мои вены, нарастая и нарастая, пока это чувство не стало всем, что существовало.
Тяжело дыша, я подняла голову, чтобы посмотреть на его руку между моих ног, а затем со стоном опустилась обратно на диван, когда он потер мою точку G. Я была так близка к освобождению — так близка, что сделала бы все, чтобы добраться до этого пика.
— Не останавливайся, — выдохнула я.
— Ty dash' mne trakhnut tebya?[93]
Я не знала, что он сказал, но не была уверена, что поняла бы его слова, даже если бы он произнес их по Английски. Я могла только закрыть глаза и гнаться за трением, пока он не прижался губами к моему уху и не потребовал:
— Otvet' mne.[94]
Слова были мягкими и грубыми, но тем не менее это был приказ.
У меня не хватило духу сказать ему, что он говорит по-русски. Все, что я знала, это то, что если он будет продолжать ласкать меня, то сможет получить все, что захочет: мое сердце, мою душу, анальный секс — все, что угодно. Я надеялась, что он искал ответ «да», и кивнула.
Он резко отдернул пальцы. Зарождающееся освобождение рухнуло, и отчаяние опалило меня волнами.
— Нет. Пожалуйста, — взмолилась я, открывая глаза. — Пожалуйста...
Он закрыл мне рот рукой и вошел в меня одним сильным толчком, который вырвал крик боли из горла. Это было похоже на огненное копье, обжигающее так сильно, что слезы застилали мне глаза. Я схватила его за предплечье, чтобы хоть за что-то ухватиться, мои ногти впились в рукав его рубашки. Рефлекторно, спина выгнулась в попытке вытолкнуть его, но он был слишком тяжелым.
Сердце Ронана колотилось о мою грудь, каждый сантиметр его тела был напряжен.
— Kotyonok... yesli ya...[95] — он стиснул зубы и снова заговорил по-английски. — Если я выйду, на моем члене окажется кровь?
Я не знала, как он ожидал, что я отвечу, все еще прикрывая рот ладонью, поэтому я только покачала головой в надежде солгать. Это самый подходящий момент, чтобы слеза скатилась по моей щеке и по его руке.
Он смотрел, как слеза падает вниз, словно это кислота, затем убрал ладонь и положил их на диван рядом с моей головой.
— Черт, — прорычал он, прежде чем закрыть глаза и выдохнуть. — Пожалуйста, скажи мне, что ты просто очень напряжённая и эмоциональная в сексе, Мила.
Очевидно, я только что отдала свою девственность самому очаровательному мужчине в Европе.
Ронан уже знал ответ, но казалось, что он хватается за соломинку. В животе у меня все сжалось от ощущения, что он положит этому конец, если я докажу, что я девственница. Даже при том, что чужеродная полнота внутри меня горела, стены груди угрожали развалиться. Я не была уверена, была ли это боль или что-то еще, что заставило еще одну слезу скатиться по моей щеке.
— Думаю, у меня просто пыль в глазах, — сказала я дрожащим голосом, что горло сдавило.
Он уставился на меня на мгновение, прежде чем выпустить разочарованный звук между зубами. Я поморщилась от боли, когда он вышел, чтобы посмотреть, как его толстая длина выскользнула на сантиметр. Когда капля влаги скользнула вниз по моему бедру, я поняла, что он, вероятно, найдет доказательства того, что он полностью расколол мою вишенку.
— Malen'kaya lgunishka...[96] — прохрипел он, подтверждая, что я истекаю кровью.
Я заставила себя сглотнуть, когда он провел рукой по губам, его взгляд все еще был между моих ног. Я не знала, был ли он очарован видом крови или думал, что это вызовет у него какую-то аллергическую реакцию, которая испортит ему всю ночь.
Очевидно, он был готов рискнуть, потому что с хриплым вздохом он схватил меня за бедра и вошел. Вдохнув, я медленно привыкла к его полноте внутри меня, прежде чем он снова немного вышел. Он смотрел, как трахает меня сантиметр за сантиметром, и взгляд его глаз затуманился громом. Его хватка угрожала синяком, но с каждым медленным скольжением пульсация в моей сердцевине начинала теплеть и покалывать. Я пошевелилась, что погрузило его внутрь так глубоко, что он задел приятное место, вызвавшее небольшой гул с моих губ.
— Блядь.
Ронан вышел из меня, как будто я была в огне, выпустив сердитое, мучительное рычание, словно я была злодеем в комнате, который только что украл его невинность. Он оставил меня лежать обнаженной, дрожащей от холодности в венах и пустоте между ног. Замешательство охватило меня, когда я почувствовала, что он идет в другой конец комнаты.
— Я не трахаю девственниц, kotyonok.
91
Я выебу всю ложь из тебя.
92
Это мое.
93
Ты дашь мне трахнуть тебя.
94
Ответь мне.
95
Котенок... если я...
96
Маленькая лгунишка.
Это было ледяное, бескомпромиссное заявление.
Я вздрогнула, как от пощечины. Эти слова были ударом, учитывая, что он просто взял то, что я не могла дать никому другому, а затем выбросил, словно это доставляло ему неудобства. Мое сердце сжалось. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой уязвимой. Горячая и тяжелая масса заполнила мое горло.
Дрожащими руками я застегнула платье и села, чувствуя себя такой больной и наивной. Я не знала, почему я так поступила с собой, почему меня так волновали слезы, жгущие мне глаза, почему я не могла ненавидеть его даже сейчас. Я презирала себя за то, что преподнесла Ронану уязвимость на серебряном блюде, только для того, чтобы он отверг меня, как дешевую водку.
Je ne pleurerai pas. Tu ne pleureras pas. Nous ne pleurerons pas.[97]
Гордость жгла меня, как язва в желудке, при мысли о том, что Ронан увидит, как сильно он повлиял на меня. Так что, даже когда слеза вырвалась, я сумела ответить невесело и неуверенно.
— Я хотела лепестки роз и зажженные свечи для моего первого раза, но, действительно, что может превзойти это?
Он стоял ко мне спиной, как будто не хотел даже смотреть на меня.
— Поверь мне, я оказал тебе услугу.
Честно говоря, чего я ожидала, отдавая свою девственность мужчине, похитившего меня? Тот факт, что эта фраза даже существовала в моей голове, сказал мне, что я нуждаюсь в помощи.
Поднявшись на ноги, я почувствовала, как в горле у меня встал комок обиды.
— Да. Я чувствую твои добрые намерения. Они теплые лучики солнца.
Он испустил темный, горький вздох и повернулся ко мне, его глаза были полны ярости.
— Обещаю, что все твое тело будет чувствовать их как тяжесть гребаного солнца, если я останусь внутри тебя хотя бы на секунду дольше.
Я выдержала его пристальный взгляд, слова омывали меня, но не находили поддержки среди унижения и ненависти к себе внутри. Все, чего я хотела прямо сейчас, это зализать свои раны там, где не было Ронана. Жаль, что я не могу съесть свои печали в коробке мороженого без возможности получить ложку цианида в смеси. Это место отстой.
Я сделала шаг к двери, но остановилась, когда он заговорил.
— Ты не выйдешь из этой чертовой комнаты, — процедил он сквозь зубы, глядя на меня с отвращением. — Сядь.
Разочарование обожгло мой позвоночник, но я знала, что если откажусь, он... он бы уложил меня на диван. У меня не было сил бороться с ним прямо сейчас — попытка удержать стены моей груди вместе была сама по себе битвой — поэтому, оцепенев, я села, глядя на все, кроме него. Сказать, что в комнате был беспорядок, было бы преуменьшением. У Юлии случится истерика.
Я уставилась на стену, когда Ронан опустился передо мной на корточки. У меня перехватило горло, когда он вытер слезу с моей щеки. Меня так и подмывало оттолкнуть его руку, но жар ласки захлестнул меня, заставляя тянуть бечевку вокруг сердца.
— Перестань плакать, — мягко потребовал он.
— Нет.
Он убрал руку с моего лица.
— Тогда продолжай. Не останавливайся, пока я не скажу.
Слезы вдруг защипало, как хлоркой, и я попыталась сморгнуть их с глаз. Он издал сухой, недоверчивый звук, и я поняла, что была слишком расстроена, чтобы понять, что он использовал обратную психологию на мне. Очевидно, он понял, что я буду делать противоположное тому, что он приказал.
На секунду воцарилась тишина, прежде чем он заговорил.
— Я не могу так тебя трахать, kotyonok.
Я не хотела говорить с ним прямо сейчас, но мне было слишком любопытно, чтобы пропустить назревающий вопрос мимо ушей.
— Например как?
— Как ты этого хочешь.
Я закусила губу, неуверенность и чувства внутри поднимались и опускались, как йо-йо. Смятение стало слишком сильным. Этот момент был просто невыносим.
Наконец, я встретилась с ним взглядом.
— Теперь я могу идти?
Он задержал мой взгляд на мгновение, мышцы дергались на его челюсти.
— Nyet.
Я разочарованно вздохнула.
— Что еще тебе нужно от меня сегодня? Мне все равно, если ты пришлешь мне пять персиковых смайликов, я не отдам тебе свою анальную девственность.
— Дерьмо, — грубо усмехнулся он. — Перестань говорить о том, что ты девственница.
— А что? Это заставляет тебя чувствовать себя виноватым?
— Это заставляет меня хотеть быть первым, кто возьмет твою задницу тоже.
Не обращая внимания на жар, поднимающийся по моей шее, я подняла бровь.
— Какой смысл, если ты возьмешь на две секунды?
Его взгляд стал жестче, а затем рваный выдох вырвался из меня, когда он схватил меня за бедра и дернул мою задницу к краю дивана. Мне пришлось заложить руки за спину, чтобы сохранить достойную позу.
— Не раздвигай ноги, kotyonok.
Я уставилась на него, не желая позволить трюку сработать на этот раз.
Мое платье разошлось, открывая изгибы ягодиц, соски затвердели в прохладном воздухе. Почему я всегда была голой? Единственной обнаженной частью Ронана, которую я видела, было несколько сантиметров его члена, потому что все остальное было внутри меня.
— Насколько тебе больно? — грубо спросил он, медленно скользя взглядом по моему обнаженному телу, чтобы встретиться с моим.
У меня перехватило горло, когда я поняла, что он действительно чувствует себя немного виноватым. Эта мысль вызвала странное ощущение утешения, распространяя нечто теплое и тяжелое, что растопило все напряжение внутри.
— Достаточно, — выдохнула я.
Он пробормотал что-то по-русски, от чего у меня по спине побежали мурашки. Когда он раздвинул мои ноги, они подчинились.
Он щелкнул пальцем по верху одного из моих носков до бедра, рыча:
— Эти гребаные носки, Мила.
Он немного потянул один из них и укусил под ней плоть, отчего меня охватила горячая дрожь.
Жар его глаз согрел мою плоть, боль внутри снова ожила и запульсировала. Мне становилось все теплее, и это чувство было прервано холодной волной застенчивости, когда я поняла его намерение.
— Подожди, — выпалила я и попыталась вырваться из его хватки, но, как обычно, она не поддалась. Взгляд, который поднялся на мое лицо, был горячим и с безмолвным вопросом. — У меня кровь.
Мое тело напряглось в его руках, готовое вырваться из неловкой ситуации.
Его сухое выражение лица говорило, что он не понимает, что я пытаюсь сказать.
Я растерялась от того, что мне даже пришлось это объяснять.
— Это... отвратительно.
Прошла секунда, и я подумала, что он хочет рассмеяться, но юмор был сдержан силой его взгляда.
— Как бы мне этого ни хотелось, в тебе нет ничего отвратительного.
Тепло, которое хлынуло мне в лицо, было поглощено огнем, когда он направился прямо к боли вокруг моего отверстия, обводя его языком. Давление немного обжигало, но жар его рта ослабил его и послал всплеск удовольствия к пальцам ног.
Прерывисто дыша, мои бедра раскрылись на следующем круге его языка, который он затем скользнул внутрь. Моя голова откинулась назад, стон сорвался с моих губ.
— Твою мать, котенок. Dazhe tvoya kiska na vkus kak klubnika.[98]
Я поняла суть заявления, учитывая упоминание слов «киска» и «клубника». Грязный Русский отодвинул все оговорки на второй план. Упершись одной рукой в диван, я запустила другую ему в волосы. Провела ногтями по его голове и почувствовала, как по спине пробежала дрожь.
Он игнорировал мой клитор, и каждый его поцелуй заставлял его пульсировать в предвкушении. Каждый раз, когда он приближался к тому месту, где я хотела его видеть, я двигала бедрами, заставляя его приблизиться, но он только притягивал свой рот к моему отверстию, которое он успокаивал с безраздельным вниманием.
Огонь кипел под моей кожей, посылая жар в каждую клеточку внутри. Мое дыхание ускорилось до небольшого количества воздуха, и давление в сердцевине начало нагреваться, расти и пузыриться. Его язык скользнул вверх, так близко к моему клитору, что я задрожала, умирая от желания.
97
Я не буду плакать. Ты не будешь плакать. Мы не будем плакать (фр.).
98
Даже твоя киска на вкус как клубника.
— Пожалуйста, — взмолилась я, мои пальцы сжались в его волосах.
— Nyet.
Ронан знал, что это отправит меня за грань. Я хотела пожаловаться, что это не из-за него, но у меня не нашлось слов, чтобы сделать это — и я не хотела, чтобы это прекратилось.
Скользнув грубой ладонью вверх по моему животу, он сжал грудь в своей руке. Я разочарованно выдохнула, когда боль внутри нарастала, отчаянно желая быть заполненной.
— Больше.
Каким-то образом он понял, что мне нужно, и скользнул двумя пальцами внутрь меня, сразу же надавив на место, которое заставило мои глаза закатиться. Жар его взгляда согрел мое лицо, в груди заурчал стон.
— Eta kiska byla sozdana dlya trakha.[99]
Нарастающее давление, звук его голоса — все это было слишком. Последний толчок, который отправил меня через край, был его скольжение языком по моему клитору и сосание. Жар вырвался наружу, распространяясь по позвоночнику, как пламя и шипя внутри, прежде чем успокоиться до томного гула. Моя сердцевина пульсировала вокруг его пальцев. Клитор стал таким чувствительным, что я попыталась слабо оттолкнуть его голову, но он не торопился останавливаться.
После этого я задрожала повсюду, тишина овладевала мной и погружала в насыщенную темноту. Я не знала, сколько времени прошло, прежде чем он поднял меня и отнес в мою комнату, но я точно знала, что заснула прежде, чем моя голова коснулась подушки.
—————————
О да,это жесть конечно...Ребята извиняюсь за отсутствие впредь буду выпускать почаще новых глав!♥️