Глава 7
ЧОНГУК.
— Когда ты перестанешь называть меня Гримм?
— Мы не обсудили условия, — поднимаю бровь. — Услуга за услугу, помнишь?
— Ну, и что ты хочешь? Взамен на то, чтобы не называть меня Гримм.
Прислоняюсь спиной к стойке напротив нее.
— Я еще не готов к переговорам.
Она усмехается, закатывая глаза.
— Когда будешь?
Медленно отпиваю воду, не отрывая взгляда от ее глаз. Даже в темноте вижу золотистые кольца в медово-карих глазах.
— Когда придет время.
— «Проблема в том, что ты думаешь, у тебя есть время» – Будда, — она улыбается, гордо.
— «Время – конструкт разума. Оно нереально» – Принц, — парирую.
— «Время – иллюзия» – Альберт Эйнштейн.
— «Человек, осмелившийся потратить впустую час времени, не осознал ценности жизни» – Чарльз Дарвин.
Провожу рукой по непокорным волосам, чувствуя, что время для этой игры вышло.
— Когда придет время, Гримм, ты узнаешь. А теперь ешь свое мороженое.
— Как скажешь, мистер Чон, — она открывает коробку и зачерпывает ложкой.
— Мне нравится, когда ты покорна, — угрюмость спаадет. — Тебе стоит изучить это потаенное желание угождать.
— Это был сарказм. Ты ужинал?
— Проспал, к сожалению. А ты? Или это и есть ужин? — указываю на огромную ложку Бен энд Джерри Фиш Фуд, которую она вот-вот отправит в рот.
— Я ужинала у пирса около шести. Могла бы разбудить тебя, но решила, что сон тебе нужнее, — она наклоняется, открывая ящик под собой и доставая еще одну ложку. — На… — протягивает мне.
— Я не ем эту дрянь, — качаю головой.
— Мороженое? Ты не ешь мороженое?
— Нет. И уж точно не в полночь.
— Господи, Чон. Ты вообще когда-нибудь пачкаешь руки?
— Иногда оказываюсь по костяшки в тугой попке красивой женщины…
Она поднимает руку, прерывая меня.
— Я не об этом.
— Ты задала прямой вопрос, я дал честный ответ.
— Ты… — она отправляет в рот еще ложку, облизывает ее, — отвратительно груб.
— А ты снотворно скучна.
Она поднимает бровь.
— «Снотворно»?
— Да. Вызывающая сон…
— Я знаю, что это значит.
— И всё же ты удивлена.
— Говорит мужчина, который не ест мороженое. Давай так: ты любишь переговоры… Съешь мороженое вместо ужина и завтра выберешь вкус торта.
— Мне плевать на торт. Я съем мороженое сегодня, если завтра ты пойдешь со мной на утреннюю пробежку.
Она тут же мотает головой.
— Нет. Я не бегаю. Даже не хожу быстро.
— Стоило бы. Особенно если ешь мороженое целыми банками в полночь.
— Как угодно, Чон. Ты же не жалуешься на мое тело.
— Нет, тут ты права, — мой взгляд медленно скользит по ее телу, отмечая мягкие изгибы талии и округлости груди. — В этом мы солидарны.
Подхожу ближе, прислоняюсь бедром к стойке рядом с ней, уже чувствуя тепло ее ноги у своей груди. Мы живем вместе всего сутки и лишь один раз были полностью одеты в присутствии друг друга. И то потому, что вышли на люди.
Но эту девушку я не трахаю. Это, как и мороженое, которое сейчас ем на ужин, для меня в новинку.
Зачерпываю полную ложку мороженого и отправляю в рот.
— Ого, полегче, Чон.
Глотаю с улыбкой.
— Если уж делать, Гримм, то так, как привык – великолепно.
Лиса закатывает глаза и смеется, и я боюсь, что мое тело растопит мороженое.
— Напоминает детство? — спрашивает она.
Упоминание о детстве действует, как ведро ледяной воды, рухнувшее на только что ощутившее мною тепло.
— Не мое.
— Тебе не разрешали есть мороженое? — она слегка наклоняет голову, изучая меня. Знаю этот взгляд: она пытается понять, почему я такой.
— Не раньше десяти…
Она сглатывает, облизывает ложку.
— А что было до десяти?
— Хватит пытаться меня разгадать, Гримм, — волна чего-то незнакомого накрывает меня.
Это пустое, всепоглощающее чувство в груди говорит: то, через что я прошел; что случилось со мной до десяти – слишком темное для Лисы Манобан. Девушки, в глазах которой читается способность излечить даже самые мрачные настроения.
Надеваю маску безразличия и равнодушно зачерпываю еще ложку.
— Я не пытаюсь. Просто… Ну, может, стараюсь. Знаешь, если бы мы знали друг друга лучше…
— Что? Стали бы друзьями? — сардонически смеюсь. — У меня и так достаточно друзей, Гримм. А раз ты не даешь мне тебя трахнуть, у меня нет причин сближаться.
— Вау, — она отстраняется, сужая глаза. — Ты действительно просто мудак в дорогом костюме.
— Точно подмечено. Не хочу ранить твои нежные чувства, просто не люблю, когда ковыряются в моей голове.
— Просто пыталась узнать тебя. Мне стало неприятно после того, как упомянула твоих родителей. Это явно задело, и согласна, что это было ниже пояса, ведь, как ты сказал, я ничего о них не знаю. И о тебе.
Она разводит ноги, свешивая их со стойки. Изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не провести руками между ними, приблизиться к ее теплу. Тем более сейчас, когда она злится.
Я могу получить любую женщину. Могу спуститься вниз, найти одну, сказать пару слов, улыбнуться – и она пойдет за мной. Но только не эта. Большую часть времени я уверен, что она меня ненавидит. В остальное – чувствую влечение, искрящее между нами, но оно тонет в подозрении, что она даже не пописала бы на меня, если бы я горел.
Мысленная заметка: пусть детектив Грейди проведет полную проверку мисс Манобан. Хочу знать, кто она такая.
— И хватит вести себя, будто я скучная фарфоровая куколка, — выпаливает она. — Ты, мистер Чон, тоже ничего обо мне не знаешь. Но я не трусиха. Отвечу на любой вопрос.
— Хорошо. Хочешь рассказывать секреты, Гримм? Хочешь красить друг другу ногти и рыдать о том, почему мы такие сломанные? Давай. Что он сделал? Расскажи, что твой бывший натворил такого, что ты с первой встречи обращаешься со мной, будто я в говне вывалялся.
— Чонгук, ты не святой. Когда мы познакомились, ты собирался трахнуть двух…
— И что? Ну и что? У меня здоровая сексуальная потребность. Это были две согласные женщины. Ты меня даже не знала, так какое тебе дело? И почему именно «никаких женщин в нашем номере» стало твоим условием? Почему не потребовала, чтобы перестал называть тебя Гримм в обмен на место в шкафу?
— Потому что… — ее грудь тяжело вздымается, когда она втягивает воздух через свои пухлые губки и выдыхает, будто проклинает меня. — Потому что…
— Потому что что?
— Потому что это напомнило мне, как я зашла в кабинет к бывшему и увидела, как его секретарша обхватила губами его член. Вот почему!
Черт.
Мудак изменял ей. Меня никогда так не предавали, потому что я вообще ни с кем не был в отношениях, но могу представить, что после такого доверие восстанавливать ой как сложно. Даже для такой крепкой женщины, как Лиса. Для такой страстной женщины, как Лиса.
— Сколько вы были вместе?
— Три года. А потом он бросил меня.
Мои брови мгновенно сдвигаются.
— Стоп… Ты поймала его на измене, но это он тебя бросил?
Лиса закрывает крышку мороженого, решая за нас обоих, что мы закончили, спрыгивает со столешницы и убирает его в морозилку. Вырывает ложку у меня из рук, кидает обе в раковину, затем облокачивается на стойку напротив.
— Жалко, да? Я поймала его на измене, потом узнала, что это был не первый раз. Он умолял не бросать его, потому что всё еще любил, и я не ушла. Была такой идиоткой, помешанной на романтике. Думала, что любовь всегда побеждает. Что «навсегда» не случится, если мы не дадим друг другу право на ошибку. Так что я простила его. А через два месяца он сам меня бросил. И теперь, когда боль прошла и на смену пришла злость, могу признать: я всегда знала. Знала, что он не любит меня. Наверное, поэтому и оставалась – из-за этой дурацкой потребности «исцелять» бродяжек от самонанесенных ими ран. Смешная, да?
Наклоняю голову, разглядывая ее хрупкие черты. Впервые она опустила защиту и доверилась мне настолько, чтобы сказать что-то, за исключением указаний, куда мне лучше пойти и трахнуть себя. Что-то теплое пробегает по мне от этого нового уровня доверия между нами, и не могу решить, нравится мне это или вызывает тошноту.
— Нет, Лиса. Это он смешон.
Неоновый свет часов на плите и микроволновке, смешанный с мягким светом из окон от берега, ложится тонкими полосами на ее теплые карамельные волосы, ниспадающие ленивыми локонами на голые плечи.
Ее грудь поднимается от глубокого вдоха, затем опускается, когда она выдыхает. Лиса нервничает. Чувствует себя уязвимой. Уверен, она очень старалась этого избежать. Особенно передо мной.
И вот тогда я замечаю мурашки, покрывающие ее тело.
Она открывает рот, чтобы заговорить, и нижняя губа дрожит. Понимаю, что уставился, но мне плевать. Видеть ее такой, без шуток, без похабных намеков, – хотя я бы с радостью трахал ее всю следующую неделю – пробуждает во мне что-то… неестественное.
Мою собственную уязвимость, что ли?
— Твой ход, Чон…
— Что ты хочешь узнать, Лиса? — мой голос опережает мысли, и я не успеваю его остановить.
— Что случилось «до десяти», Чонгук?
Блядь.
Не могу сближаться с Лисой. Я ее даже не знаю. И она не хочет знать меня. Не понимаю, что в этой чертовой женщине так цепляет, и всё, чего я желаю – трахнуть ее и снять другой номер, чтобы больше никогда не видеть.
Но сейчас, когда она стоит в трех шагах, распахнув грудь и бросив свое разбитое сердце у моих ног, хочется сделать то же самое. Но я не могу. Не знаю, откуда уверенность, что ей можно доверять, но она есть. Однако, если я расскажу ей о своем прошлом, о детстве… она точно возненавидит меня.
Потому что тогда узнает, что я родом из самого ада, а не просто из богатой семьи с Уэст-Хиллз.
— Ад, Гримм. Ад случился. А ад – не место для ребенка. Или для мороженого.