Насквозь

— Маркуш, потерпи, пожалуйста, — женщина устало вздохнула, вытирая руки об фартук, — ты же знаешь моих мальчишек, черт их вовремя дождешься! — Последние слова она проговорила куда-то в потолок, вздымая вверх руки. От этого действия браслеты на ее руке встрепенулись и опустились вниз, застревая на расширенном предплечье.

Марк, наблюдая это, приглушенно смеялся, не переставая рассматривать такую полюбившуюся ему женщину. Ее маленькая возрастная фигурка шустро передвигалась по кухне, а длинные музыкальные пальцы ловко управлялись с завтраком, который вот-вот должен был показаться на столе.

Молодой человек на фоне ренессансной кухни и смуглой женщины выглядел нелепо, не вписываясь своим внешним видом: простая, достаточно старая футболка, растянутые спортивные штаны, давно уже не отмывающиеся кроссовки, которые он все равно пытался оттереть, взъерошенные волосы и бледная кожа. Только как бы Марк не выглядел на этом месте, но еще никогда не чувствовать себя так уютно. Женщина порхала перед ним, периодически встречаясь с мальчиком — как она его называла — взглядом, отчего все помещение озарялось светом. Возможно, это отблескивали все возможные камни на ее теле: в ушах, на пальцах, шее, руках — или сияли ее глаза. Господи, Марк еще никогда не видел таких добрых и глубоких глаз, но никогда не забывал, что в самую первую встречу эта женщина заставила его стушеваться.

Он тогда вошел опасливо в помещение, нервно оглядываясь. Она вышла с этой самой кухни и выглядела так, будто Марк встретился вблизи с горной орлицей: угловатые, острые черты лица разрезали взгляд любого, глубокие глаза изучали, а темные, почти черные, волосы, казалось, вот-вот могли превратиться в крылья. Тогда парень испугался, испугался и потом, когда она заговорила:

— Это и есть тот Марк? — Она достаточно явно тянула гласные, особенно единственную в его имени. — Ну проходите, воробьи, покормлю вас хоть. — Ее улыбка ослепила парня, подарила долгожданный покой его душе.

С того дня Марк не мог от нее оторваться. Ему хотелось слушать ее постоянно, проводить больше времени, угождать и радовать. Она видела все старания бедного мальчика, поэтому спокойно выделила в своем сердце место и для него тоже.

— Душа моя, расставь пока тарелки, — она указала рукой на стопку чистой посуды, — вот, какой у меня мальчик хороший, ни то, что эти оболтусы. — Она потрепала мимо проходящего с посудой Марка за щеку, заставляя патоке растечься в его душе. Парень счастливо улыбнулся, пока не заметил гостя в их идиллии:

— Я вообще-то все слышу, мама.

Марк резко вырвался из воспоминаний. Вокруг мелькали, выходившие из подъездов и спешащие на работу в этот типичный рабочий понедельник. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоить медленно поступающую панику. Она цепкими лапами подползала к нему, заставляя сомневаться и бояться. Марк буравил взглядом нужный ему подъезд, ожидая встречи, которую, казалось, ждал слишком долго. Прошло не больше недели, но образ Юли с каждым днем преследовал его все отчетливее.

Он устал. Слишком много противоречивых чувств пришлось ему испытать за время своего отсутствия. Переутомление нависло над ним грозовой тучей, отчего образ мужчины казался еще более темным. Синие полумесяцы под глазами стали ярче, кожа бледнее, а острые черты лица заострились еще больше, но Марк беспокоило лишь мнение Юли о его внешнем виде, поэтому Марк предпринял все попытки улучшить свое состояние, только от здорового сна остались лишь отголоски, потому что всю ночь не получалось сомкнуть глаз, он постоянно возвращался на грузовую стоянку, слышал сомнения в голосах своих людей, видел, как смотрит на него девушка, которая сейчас приходила в себя в реанимации.

Дело оказалось успешным, все прошло именно так, как ему хотелось, но груз на душе тяжелел. Предчувствие надвигающейся бури давило на голову, словно под прессом. Марк никак не мог успокоиться, даже алкогольное опьянение не спасло его. Он чувствовал, что с Юлей будет по-другому, что с ней станет лучше, что она выдворит из него желание сносить все на своем пути, снимет раздражение на всех вокруг. Только мужчина все равно снова и снова вспоминал испуганный взгляд Ксении, которая запрыгивала в заполненный грузовой кузов, отчего по телу шли мурашки. Марк представлял, о чем она думала, за секунду до подстроенной аварии, что было в ее маленькой девчачьей голове. А что было в голове у Юли?

Взгляд трех разных женщин смущал его, отражался и бился в памяти о стеклянные стены самообладания — еще немного, и рассыпятся. Марк сдерживался, уверял себя в собственной правоте, но ужасное чувство наблюдения, преследования не давало отделаться от ощущения холодных пальцев на горле и запаха гниения, смерти, что преследовал его уже который день, стоило остаться одному в своей тени.

Мужчина встряхнул головой, чтобы скинуть себя это. Прохладный утренний воздух отрезвлял, что позволило ему чуть больше сконцентрироваться на цели, которая очень его интересовала сейчас. Марку нравилось знать про Юлю все, даже время, в которое она обычно выходит из дома. Это успокаивало, потому что так он мог отследить ее безопасность на каждом этапе. Единственное, что все еще оказывалось вне его поля зрения, это происходящее в подъезде напротив, на предпоследнем этаже, за дверьми одной из квартир. Марк понимал, что стоит этому придурку сделать с Юлей хоть что-то, опуститься до более низкого уровня, он сломает ему шею, а перед этим будет по одному вырывать ногти на руках. Эти мысли поднимали его внутреннюю уверенность, мужчина признавал свое превосходство над этим червем.

Мимо него уже успел пройти ее муженек. Марк поморщился, когда увидел Егора. До чего мерзким казался этот идиот. Мужчина последовал за ним взглядом, подмечая нелепую походку, совершенно неопрятный вид и странную привычку осматриваться. Марк стоял отдаленно, внешне не привлекая внимания: обычный мужчина с уставшим взглядом первого рабочего дня, в руках стакан кофе — такой он не любит, но и не ему вовсе. Егор шел достаточно быстро, виляя головой в разные стороны. «Неужто боится, что жена заметит любовницу в кустах?» — подумал про себя Марк, злостно хмыкая. Только его предположениям не суждено было сбыться, потому что муж Юли вдруг остановился на углу дома, постоял несколько секунд, пока с другой стороны не выехала приметная, будто черное пятно на белой скатерти, машина с непроглядными окнами. Егор потупился мгновение, а после сел внутрь. Марка напрягло происходящее действие, поэтому раньше, чем все случилось, достал телефон и быстро запечатлел место событий. Фото ушло адресату с подписью:

«Тём, глянь, что за машина. За качество прошу прощения!»

Внутри стало неприятно свербеть чувство подвоха. Марк ощущал его под коркой, как оно разбегается по спине волной мурашек. Рука сжала сильнее стакан с кофе, только это все равно не избавило от мыслей, будто муженек Юли может доставить неприятности.

Но все его мысли прервал ангельский образ девушки. Лицо Юли казалось уставшим, видимое беспокойство опустилось на мягкие черты, внутренняя загнанность отражалась в сгорбленной спине. Она смотрела себе под ноги, медленно спускаясь со ступенек подъезда, на плече висела маленькая сумка, весеннее расстегнутое пальто колыхалось от встречного потока ветра. Марк почувствовал, как внутри становится тепло, как замирает сердце, а все печальные, опасные и пугающие мысли испаряются. Сейчас была только она, прекрасная в своей обыденности.

Юля вдруг остановилась, вздрагивая. Она не могла поверить своим глазам, осматривая Марка снизу-вверх. Девушка ждала его, но не так скоро. Только вчера от мужчины пришло сообщение, а уже сегодня он стоит перед ней, как всегда уверенный и привлекающий. Она заметила, как дрогнули его губы в улыбке, как смягчился отталкивающий взгляд и расслабилось тело. Помню, что совсем недавно Егор вышел из дома, Юля нерешительно подошла к мужчине.

— Привет, — неуверенно произнесла девушка, рассматривая уставшее лицо Марка, глубокие тени под глазами и выраженную бледность. Ей это не понравилось. — Что ты здесь делаешь? — Вопрос прозвучал неловко, и Юля опустила голову, разглядывая свою обувь.

— Тебя жду, — Марку нравилось Юлино смущение, нравилось видеть четко выраженную радость от их встречи. — Это тебе, — он протянул ей стакан с кофе, улавливая удивление. — Американо с лавандовым сиропом

— Как ты узнал? — Юля взяла в руку еще горячий стакан, принюхиваясь к знакомым цветочным ноткам.

— Что именно: о твоей привычке пить кофе с утра или о вкусах? — Он усмехнулся. — Думаю, ответ тебе и так известен. Просто захотелось сделать приятно. — Он не мог и надеется, что для избавления от всех плохих навязчивых мыслей будет достаточно одной ее улыбки.

— Спасибо, — Юля сделала аккуратный глоток, смакуя любимый вкус на языке. Напиток слегка обжег, согревая изнутри. — А себе почему не взял?

— Зеленый чай лучше, — Марк улыбнулся. Юля понимающе кивнула, осматриваясь по сторонам. Возможность наткнуться на болтливых соседей ей не нравилась, но и отходить от Марка совсем не хотелось. Даже если вдруг появится Егор, Юлю это уже не будет волновать. — Мне нужно поехать в одно место. Составишь мне компанию?

— Вообще-то у меня рабочий день, — Юлю это не очень-то беспокоило. Она понимала, что между ними с Марком есть незаконченный разговор после вечера в той беседке под дождем. Ее это пугало, особенно после отсутствия мужчины и плохих новостей на всех информационных площадках. Девушка чувствовала, что это как-то связано с Марком, только обосновать не могла. Юля не боялась Марка, боялась правды. Ей хотелось поехать с ним, поговорить и провести время, но неизвестность пугала.

— Не думаю, что это проблема, — игривый огонек отразился в зрачках мужчины. Марк точно знал, что с работой у Юли не будет проблем, что у него уже все спланировано, как бы больно не было это признавать. Он пообещал ей — и сдержит свое слово, как бы опасно не было. — Не переживай.

Но Юля переживала. Конечно, другого нельзя было ожидать. Марк все решал наперед, и это всегда будоражило девушку. Его решимость, его власть и уверенность могли напугать до смерти и расположить к себе. Она как-то боязно осмотрелась по сторонам.

— Пойдем, — Марк дотронулся до ее свободной руки. Юля вздрогнула. Сомнений не было, тепло его ладони обожгло ее, поэтому захотелось ощущать это тепло всем телом. Марк управлял ею, подчинял себе ненароком, не оставляя Юле шанса на капитуляцию. Он этого точно не знал, потому что думал об обратно, но взаимная зависимость витала между парой, не оставляя надежды на благоразумие. Юля хитро улыбнулась, понимая, что назад пути нет. Она боялась, но ощущала всю необходимость их близости.

Марк взял девушку за руку и повел к неподалеку припаркованной машине. Юля никогда не видела мужчину за рулем, в моменте это ее не особо интересовало. Марк был для нее как путеводная звезда, ведущая куда-то — неважно. Он не мог похвастаться богатым автопарком, но одну достойную иномарку все-таки решился купить пару лет назад. Машина служила хозяину верой и правдой, удовлетворяя быстрым разгоном и внешним видом. Марк подвел Юлю к машине, открыл перед ней пассажирскую дверь, а после сам прошел к водительскому месту. Девушка осмотрела дорогой салон, наполненный высокотехнологичной коммуникацией, аккуратно поставила кофе в подстаканник и пристегнулась.

— Хорошая машина, — сказала она, как Марк завел двигатель.

— Шустрая, — мужчина посмотрел на девушку по правую руку от себя. Юля выделялась на фоне всего, могла украсить своими пронзительными глазами даже самую утонченную обстановку, улыбкой озаряла мир. Эта машина стоила ничто по сравнению с девушкой. Марк улыбнулся. — Подвинь кресло, так будет удобнее.

Не ожидая, когда Юля сама полезет искать рычаг, он сам наклонился к ней, одной рукой обвивая ноги девушки. Ловкие мужские пальцы сразу нащупали необходимую деталь, нажимая на нее, вторая рука стала регулировать положение кресла. Юля перестала дышать в этот момент, каждой клеточкой своего тела ощущая близость Марка. Это было совершенно обычное действие, которое растянулось на долгие секунды. Марк слегка отпрянул, но лишь для того чтобы пальцами обхватить подбородок Юли. Это была наваждение: ощущать ее тело, запах, смотреть на полуоткрытые губы. Марк приблизился, обжигая уста Юли своим дыханием. Мгновение, легкое поглаживание кожи, усмешка, и мужчина отстраняется, оставляя девушке возможность восстановить дыхание. Юлиана не поняла, что произошло, но искренне не хотела, чтобы это прекратилось. Она дотронулась кончиками пальцев до своих губ, ощущая внутри сожаление от несостоявшегося поцелуя.

Марк не мог с ней так поступить. Он понимал, что впереди их ждет непростой разговор, после которого двоим будет слишком больной. Марк отдавал себе отчет, что Юля может уйти, поэтому не хотел лишний раз мучить и себя, и ее желаемой близостью. Он сделал для нее все, но только после согласия, только после той желаемой ею правды. Его эгоистичность не могла позволить даже самому себе испытывать это удовольствие, чтобы потом не задохнуться от боли. Он молча завел двигатель и заставил машину поехать.

— Расскажешь, куда мы едем? — Решила прервать молчание Юля. Горечь обиды от нарушенной близости испарилась. Тишина между ними впервые казалась угнетающей.

— В очень уединенное место, — без внимания Юли не осталась реакция Марка на собственные слова, выраженная в сильном сжимании руля одной рукой. Девушка прикусила щеку. — Ты не голодна?

— Нет, — она старалась сохранять спокойствие, отпивая горячий напиток. — Как прошла твоя поездка? — Юля надеялась, что Марк спокойно отнесется к такому вопросу.

— Вполне успешно. — Мужчине нравились Юлины попытки нарушить молчание. Игра во взаимные вопросы расслабляла его. — Какая участь постигла цветы? — Девушка вдруг покраснела и опустила взгляд, вызывая у Марка смешок. Другого он и ожидать не мог. Конечно, план был шикарным. Всю неделю мужчина представлял красоту Юли на фоне цветов и недовольное лицо ее домашнего идиота.

— Егор их выкинул, — смущенно ответила девушка, испытывая неоправданные муки совести за это. В ее воспоминаниях навсегда останется алое очарование маков и взбешенное лицо Егора.

— Он хоть разозлился? — Марк украдкой взглянул на девушку, пока светофор горел красным.

— Очень. — Юля сама не заметила, как хихикнула, вспоминая произошедшее.

— Отлично, — Марк нажал на педаль газа, отчего Юлю прижало к сиденью. Мужчина чертыхнулся, ведь не хотел пугать ее своей ненормальной ездой. — А тебе понравилось?

— Да, прекрасные цветы. Но почему маки? — Юля пришла в себя после неожиданного решения Марка разогнаться. Кровь забурлила от прилива адреналина, дыхание перехватило. Юлиана не любила риск, но вместо страха почувствовала невероятный азарт. Хотелось сказать Марку не сбавлять скорость, но не решилась.

— Та кружка, в которую ты мне наливала чай тогда, — мужчина боковым зрением заметил, как Юля сжимает бедра и закусывает губу. Что-то подсказывало ему, что это вовсе не от неловкости и страха. Будто нечаянно он еще раз придавил педаль газа, что только подтвердило его мысли. Слюна стала вязкой, а ощущение, что эта девчонка сводит его с ума — острее. — Она была одна и та же, а на ней нарисованы маки. Вот я и подумал о них.

Юля удивленно на него посмотрела. Чувства стали острее, звук ревущего от манипуляций Марка двигателя захватывал все ее сознание. Девушка улыбнулась.

— Ты меня удивил, — только и смогла сказать она уже достаточно охрипшим от внутреннего возбуждения голоса. Марк был готов уничтожить свою машину к чертовой матери, если не сдержится от вида взбудораженной девушки в опасной близости.

Оставшуюся часть пути они провели в редко нарушаемом молчании. Марк старался контролировать свои желания, думать только о предстоящем диалоге и месте его проведения. Юля же пыталась заставить себя перестать замечать в Марке только притягивающие черты, вспоминая все переживания. У обоих это слабо получалось. Мужчина идеально знал дорогу к пункту назначения, хоть и был там последний раз слишком давно. Страх перед собственным прошлым заставлял поджилки дрожать. Марк знал, что назад пути уже не будет. От своих ошибок нельзя уплыть, и забыть их тоже нельзя.

Машина остановилась. Юля не понимала, куда они все-таки приехали, потому что и в голове ее правили вовсе не эти мысли. Девушка очнулась и непонимающе посмотрела на мужчину. Кофе в ее стакане давно закончился, но ни на йоту не избавил от жажды. Юля ощущала стыд за несдержанность своего организма, но сейчас хотела только Марка, а не разговоров и непонятного будущего.

— Пойдем? — Марк дотронулся до ее руки, привлекая внимание.

— А где мы? — Юля не могла понять, что за место их встречает. С одной стороны продолжалась дорога, с другой тянулся прутчатый забор с декоративными украшениями.

— Сейчас поймешь, — сказал Марк и открыл водительскую дверь. Он быстро обежал машину, выпуская Юлю на долгожданный воздух. От приближения неизбежного все внутри сжималось, поэтому, не успела сигнализация в машинке активироваться, губы Марка сжали сигарету, а едкий дым наполнил легкие.

Юля послушно шла за мужчиной, приходя в себя. Она не понимала, что произошло и почему действия Марка вызывают в ней такую бурю эмоций, почему опасность все чаще перестает казаться ей пугающей. Юля глубоко вдыхала, наслаждаясь близостью с Марком. Они быстро шли под сильными порывами ветра. Мужчина старался сосредоточиться на никотиновой зависимости, но не получалось. Рука Юли, которая достаточно крепко сжимала его от сильного ветра, сбивала все мысли. Марк считал: до невозвратной точки осталось менее двадцати минут.

Пара остановилась перед массивными воротами, табличка рядом с которыми познакомила Юлю с местом. Это было городское кладбище. Марк стоял перед входом дольше ожидаемого. Сигарета в руке уже потухла, истлев до фильтра. Девушка заметила, как сжимаются челюсти Марка, как побледнело лицо, как опустели глаза. Юлина знала, что по ту сторону забора они не найду ничего хорошего, что мужчина не покажет ей ничего светлого. Он был прав, здесь все было умиротворенно, мертво...

— Марк? — Тихо позвала Юлина, когда поняла, что мужчина стоит неподвижно уже несколько минут. Прохожие нервно оглядывались на них. Он вздрогнул. — Марк, нам на кладбище?

— Да, идем, — сухо ответил мужчина, потянув Юлю за собой.

Дрожь по телу разбегалась. Он чувствовал, что приближается к неизбежному, ведя за собой этого ангела. Зловоние смерти ярко выделялось в воздухе, пугая мужчину еще больше. Марк старался себе внушить, что это лишь страх, фантазия, но не получалось. Юлино присутствие слабо спасало от новой панической атаки. Он шел, все чаще опуская глаза к земле. Дорогу помнил на подкожном уровне, ноги навсегда запомнили. Как и запах крови. Марк вел Юлю узкими тропинками, не замечая оград, памятников, крестов, фотографий, венков. На каждом монументе он видел себя, отчего тошнота подступала к горлу. Хотелось убежать, закрыть глаза, сдаться, но уверенность в необходимости этого, тепло Юлиной руки дарили надежду на благоприятный исход. Девушка послушно шла за ним и видела, как плохо Марку, как он пытается казаться сильным, но не выходит. Она не знала, что ждет их в конце пути, что таит в своей земле это кладбище, что так пугает этого невероятного, дорогого Юле мужчину.

Марк остановился резко, отчего девушка чуть не влетела ему в спину. Они шли по узкой тропе между участками надгробий. Юля аккуратно выглянула из-за спины мужчины, замечая впереди три больших огражденных памятника. Она не решалась что-либо сделать. Марк заметно напрягся, но все же собрался, завернул за угол ограды, отворяя еле заметную низку калитку. Юлиана прошла следом. Она увидела перед собой памятники, посвященные мужчине, женщине и молодому парню, носившим одну фамилию и небольшую разницу в датах смерти. Мужчина и женщина умерли в один и тот же день. Марк глубоко вздохнул. Юля видела, как с каждой секундой мрачнеет его фигура, как опускаются плечи и сгибается спина. Она боялась трогать его, но все же дотронулась.

— Кто это, Марк? — Ее голос звучал слишком громко среди тишины кладбища. Марк проглотил вязкую горькую слюну, поднимая вверх голову.

— Моя семья, — его низкий хриплый голос звучал зловеще, вызывая волну мурашек на спине Юли. От бушующего возбуждения не осталось и следа. Она не боялась в этот момент его, а искренне сопереживала.

— Но ты же говорил, что...

— Сирота, — перебил ее Марк, — я не врал, но дело не в этом. Присядь, — он указал ей рукой на сколоченную своими руками дряхлую скамейку. Подул сильный ветер, поэтому на Юле моментально оказалось тяжелое мужское пальто. Так она поняла, что ей предстоит долгий и неприятный рассказ.

— Если ты не хочешь, то я вовсе не настаиваю, — Юля поняла, что Марк привел ее сюда, потому что она попросила рассказать правду, только теперь явно об этом жалела, рассматривая исказившееся болью лицо Марка.

— Я должен, — как-то на придыхании ответил мужчина. — Наверное, впервые за много лет должен рассказать. Я обещал тебе, но не только в этом причина. Я не приходил сюда восемь лет, бежал от этого, а теперь стою с опущенной головой, потому что стыдно.

Юля слушала Марка с открытым ртом, глазами заросшие, практически заброшенные некогда красивые могилы. Ей вдруг стало больно. Больно за Марка.

— Марк...

— Послушай меня, Юля, прошу. И знай, что сейчас я буду стоять перед тобой голым и как никогда уязвимым.  Мне не все равно, что ты подумаешь, потому что мне не безразлична ты сама, но это и причина моего покаяния.

***

Я не помню ничего, что было до приюта. Словно родился сразу там, словно он был всегда вокруг меня. Никогда такого не было, чтобы кто-то говорил про моих родителей. Был случай, когда мне самому захотелось узнать, но ничем хорошим это не увенчалось. Я жил и знал, что у меня не было фамилии, не было имени, не было отчества. Одна воспитательница — очень хорошая и добрая, Аллой Анатольевной ее звали, — призналась, что сама назвала меня Марком, убедила руководство дать мне ее девичью фамилию и отчество ее отца. Удивительная была женщина, каждого ребенка воспитывала с удовольствием, если так можно выразиться. Со мной больше всех нянчилась, на велосипеде научила кататься, тайком печенье носила. До сих пор не понимаю, почему никто не предложил ей меня усыновить, либо почему она не согласилась, но, когда мне исполнилось тринадцать, она ушла на пенсию. Больше я про нее ничего не слышал.

Там жизнь не сахар, конечно, но большинство мифов, которые гуляют среди домашних детей, остаются мифами. Дедовщины как таковой у нас не было, воспитатели не обижали, мы не голодали и в одежде не нуждались. Перед праздниками всегда спрашивали, чего нам хочется, а после дарили. Конечно, не что-то дорогое, но относительно недорогие кроссовки попросить можно было. Единственное, что встречалось достаточно часто — текучка. Как-то ко мне в комнату подселили парня, мы сдружились, но через два месяца его вернули в семью. И таких случаев было достаточно.

Самой большой проблемой тогда мне казалась необходимость учиться с домашними детьми. Это был небольшой город, воспитанников в нашем приюте было не слишком уж много, а средств для организации отдельного образование точно не нашлось, поэтому я и остальные ходили в обычную школу. Там, конечно, был мой персональный ад. Я много прошел, Юля, многих взрослых людей видел, но никто ни разу не показался мне достаточно жестоким, какими были дети. Меня били, унижали, за мой счет утверждались и дети, и учителя. Возможно я изначально таким показался: слабым, нелюдимым, угрюмым — но это все только росло в геометрической прогрессии с каждой новой издевкой.

В пятом классе меня сильно избили, причем в самом мерзком и отвратительном для этого месте — туалете. Не помню, с чего точно начался конфликт, но дело было далеко не в этом. Тот момент стал для меня отправной точкой. Шутки, удары, постоянные издевки — все это потом казалось мне уже не такими важным, по сравнению с тем, что они сделали. Меня били сильно, до крови, рвали одежду — бедная Алла Анатольевна, мы потом вместе все зашивали, — а после, ведомый окружающей атмосферой, один из них решил справить нужду на меня.

Это был первый и последний раз за всю жизнь, когда я позволил так себя унизить. Семя ненависти стало расти. Я никогда не отрицал определенной жажды мести для всех, кто хотя бы на секунду считал себя мнимым крутым по отношению к остальным, кто позволял унижать кого-то. Они ушли, а я остался в том туалете, не решаясь пошевелиться. Я не понимал, что такого делаю не так, не понимал свою вину, но знал, что рано или поздно это измениться.

Нельзя сказать, что за нас не заступались. Воспитатели часто ходили в школу выяснить отношения, но ситуацию это кардинально не меняло. После того случая был долгий скандал, Алла Анатольевна лично ругалась с родителями тех пацанов, только легче мне не стало. Я знал, что после разборок, из которых я, естественно, буду выставлен ябедой, будут только хуже. Все в приюте знали о случившимся — а это еще сильнее меня мучало. Только мои «соратники» слова мне плохого не сказали, не издевались, не гнобили. Мы все понимали друг друга, понимали свое положения относительно домашних детей, поэтому объединялись как могли. Так случилось и со мной.

Помню день, когда ко мне подошел парень из старшей группы. Через год он уже должен был выйти из приюта и пуститься в свободное плавание. Он вывел меня в коридор, завел за угол под лестницу и сказал только одно слово: «Нападай!». Так продолжалось каждый день после ужина, он учил меня нападать и защищаться, показывал удары, с помощью которых я мог постоять за себя. Конечно, синяков на мне не поубавилось, но теперь я точно чувствовал, что они заслуженные, они ради чего получены.

Он сильно меня поднатаскал. Спустя пару месяцев мне удалось без особых усилий повалить потенциального обидчика на пол. С тех пор жизнь моя стала чуть лучше, спокойнее, безопаснее. Только общительнее я от этого не стал. Меня просто перестали трогать и задевать, а одиночество в коллективе усиливалось. Я не чувствовал особой необходимости в общение, но все равно хотелось перестать замечать грань, которая отделяла меня от остальных в школе. Не получалось. Затишье вокруг стало привычнее, учеба протекала спокойно, хоть иногда я все же устраивал выходки с целью мести — учителей-то бить нельзя. Физическое насилие надо мной сменилось эмоциональным, выраженным в косых взглядах, колких шутках и презренном фырканье. Только даже это не было для меня настолько болезненным, как поступок этой чертовой сучки из параллельного класса. Лиза не была уж очень красивой, но в определенных кругах о ней много шушукались. Я не был в нее прям влюблен, но определенную симпатию испытывал, особенно потому что она единственная никогда не делала акцент на моей безродности и отреченности от окружающей среды. Мы не дружили, да и не общались никогда, пока ей не пришло в голову все же заговорить со мной. Это были не типичные провожание до дома, помощь с уроками и носка портфеля — нет. Лиза просто позвала меня гулять в ночи, когда в приюте, да и в большинстве семей все давно спят. Как она собиралась и в итоге выбралась из дома, для меня секрет. Но я встретился с ней первый и последний раз тогда ночью. Не могу точно описать свои чувства. Наверное, мне было интересно, потому что до этого, несмотря на самый пик полового созревания, я не имел близкого общения с девочками, в приюте я нравился некоторым, но взаимностью не было желания отвечать. Домашняя девочка казалась запретным плодом. Мои мокрые фантазии тогда разбушевались и могли вот-вот вырваться наружу, особенно когда Лиза первой меня поцеловала.

Это произошло во дворе заброшенного дома. Честно говоря, в моменте меня слишком захватила эйфория. Не имел значения даже факт, что я был у нее далеко не первым — в четырнадцать-то лет. Правда, это было на руку, потому что на фоне неопытного меня Лиза точно знала, что делать. До смешного после действия она чмокнула меня в губы и убежала. А на следующий день вся школа знала, что мой член маленький и кончаю я за минуту. Радовало, что на ней это тоже сказалось: за связь с изгоем ее сильно и долго гнобили. Я бил каждого, когда смел смеяться надо мной, меня вызывали к директору, угрожали исключить, но все быстро закончилось. Грубая сила лучше всего способна воспитать и выгнать из людей дурь.

Жизнь продолжалась. После всего произошедшего у меня окончательно пропало желание с кем-либо общаться, Алла Анатольевна ушла на пенсию, и я остался один. Злоба во мне периодически захлестывала остальные эмоции. Бывали случаи, когда я громил мебель, бил по стенам, орал на кого-нибудь. Мне во всем стал казаться подвох, не было островка безопасности вокруг. Я был словно дикий зверь, окруженным охотниками. Хотелось рвать, рычать и царапать, но мое меньшинство четко ощущалось. Но одиночество длилось не так долго, потому что в комнату заселили нового парнишку. 

Мы дружили. Леха тоже был достаточно зашуганным и молчаливым. Сначала общение не складывалось, он часто шарахался. Продолжал ходить в школу, в которой учился до отправления в приют, поэтому совместно время мы редко проводили. Постепенно Леха разговорился, нашел во мне заинтересованного собеседника. Мы часто беседовали об общих интересах, уроках и планах на будущее. У него их особо не было. Его изъяли из семьи нариков. Мать посадили за хранение, отчима кто-то прибил. Он был сильно потерянным, никак не мог привыкнуть к будням в приюте. Шансов на возвращение к каким-либо опекунам был равен нулю, поэтому я помогал ему освоиться. Так мы нашли друг друга в своих одиночествах.

В шестнадцать лет я вышел на работу. В приюте это возбранялось. Если бы кто-то узнал, что я работаю, то у воспитателей и директора были проблемы, но я смог договориться и обещал не попадаться. Работа была не слишком пыльной: раздавал листовки и разгружал товар по вечерам в магазине. Мне было незнакомо чувство голода или нужны, но ощущение своих личных денег грело душу. Когда живешь подобной жизнью, то личное отсутствует полностью: мы не знаем, что такое своя комната, свои вкусовые предпочтения, одежда тоже не всегда только личная, денег тем более не было. Каждый день ты мечтаешь оказаться в собственных стенах, или хотя бы заработать на собственную еду. Именно поэтому я решил подработать. Конечно, усталость накапливалась, потому что нельзя было допустить каких-либо ухудшений в учебе — сразу бы пресекли и заставили бросить работу.

Ты не можешь себе представить, какое удовольствие я получил, когда мне в руки попали мои первые деньги. Да, получать их оказалось достаточно тяжело, я сильно устал к первой зарплате, но это было неважно. Помню, что даже руки тряслись от этого триумфа: мои деньги, ничьи больше. Никогда не забуду, что купил на них. Это воспоминание слишком ярко и четко отпечаталось в моей голове. Это были лимонные вафли, которые до этого никогда не ел, поэтому захотелось попробовать, и бутылка газировки. Ничто тогда не казалось мне вкуснее и приятнее.

Потом я стал откладывать заработанные деньги. Что-то, конечно, продолжал тратить в удовольствие. Будущее все ярче рисовалось мне в перспективе. Я хотел выйти из приюта, поступить в институт — на инженера или авиаконструктора, — стал усерднее учиться, совмещая с работой, уже представлял квартиру, которую мне должны были выдать после совершеннолетия, или общежитие института, работу, мысленно высчитывал каждую копейку, распределяя траты. Меня уже не заботили сплетни за спиной, все еще встречающиеся смешки, хотя большинство моих обидчиков выросло из жестокого возраста. Все налаживалось. Я впервые ощутил вкус жизни, которая действительно вполне могла устроить любого среднестатистического человека. Мне верилось, что совсем скоро я не буду отличаться от остальных, стану обычным.

Только все изменилось одной ночью.

Усталость накапливалась. Деньги, конечно, продолжали радовать, но все же я сильно изматывался, спал по несколько часов, учился, работал. Лежа в кровати ночью, все мое тело изнывало, мышцы сводило, иногда так сильно, что приходилось закусывать одеяло и стучать ладонью по постели. Я терпел, чтобы добиться своих целей. В консервной банке под кроватью таились мои скопленные деньги, которые должны были стать первым вкладом в переезд и учебу. Времени оставалось не так уж и много, потому что через год я уже закончи бы школу. Хотелось еще скопить денег на подарок Алле Анатольевне за ее веру в меня. Я не знал, где она живет, знает ли хоть что-то обо мне после ухода, мы достаточно быстро попрощались, контакты спросить почему-то не решился, обратных вестей не было, но надежда порадовать такого важного человека жила и процветала во мне. В мыслях рисовал, как найду ее адрес, приду к ней с аттестатом, порадую своими планами и подарю что-то в благодарность. К сожалению, через пару лет я узнаю, что она умерла от болезни через полгода после выхода на пенсию.

И пока мечты продолжали греть мою душу, я упустил факт предательства со стороны не менее близкого человека. Ты знаешь, мне нравилось считать скопленные деньги, я знал всю сумму до копейки, пересчитывал каждое утро, когда оставался один в комнате. С Лехой мы продолжали дружить, но уже меньше из-за моего загруженного графика. Он не обижался, потому что сам о чем-то тихонько мечтал. Мы иногда говорили по ночам, когда сон все никак не мог окутать мое уставшее тело. Только я все равно даже не мог представить, во что все это может выльется. Однажды я вернулся с поздней смены, утром в школе меня ждала важная контрольная, а вдобавок к переживанию я еще получил нагоняй от директора за позднее возвращение. Она сильно меня ругала, угрожала заставить бросить работу. Я был уставшим, разбитым, вымотанным. Нервны сдавали. После ссоры с директором я шел в комнату слишком разгоряченным. В голове все никак не могло сложиться: я хорошо учусь, откладываю деньги, сам иногда покупаю себе необходимые вещи — только они все равно недовольны. По телу пробегала дрожь, вызванная яростью. Я давно не испытывал такого чувства — крушить и ломать все вокруг.

Леша в комнате уже, кажется, спал. Внутренний голос пытался внушить мне не выражать на нем свой гнев, поэтому я тихо вошел, достал из-под кровати свою банку и хотел положить в нее заработанную сумму.

Только там ничего не было.

Я бил его сильно, наотмашь много раз. У Леши даже не было возможности встать. Я сел сверху на него и наносил удары. Мне было плевать, что он пытался там бормотать, было плевать, что лежащих нельзя бить — этому меня тоже учили. Все, что было в моей голове, все, что мне удавалось кричать ему прямо в лицо, игнорируя все хриплые ответы:

— Ты, сука, украл мои деньги! Зачем? — Новый удар. — Зачем, я тебя, мразь спрашиваю?

Кровь лилась из его носа, заливая губы, подбородок, подушку. Леша уперла в меня руками, старался скинуть, но силы покидали его. Костяшки моих пальцев тогда были содраны в до мяса. Я бил, не останавливаясь. Леша хрипел, кашлял, отплевывался, пытался пинать меня ногами, но не мог. Я застал его тогда врасплох. Руками схватил за грудки и стал бить головой об стену. Злость тогда захватила все тело, разум. Я не мог поверить, что единственный человек, знающий о моих целях, моем труде, мой друг, мог так поступить. Все накопившееся тогда вышло из меня: усталость, обида, гнев, одиночество и отчаянье.

— Ма-арк, — прохрипел Леша, ослабляя свою хватку, но договорить уже не смог.

Спустя столько лет я понимаю, что это мог сделать вовсе не он, а любой другой человек, только тогда совершенно об этом не думал. Леша единственный знал, точнее мог узнать, где я храню деньги, но все равно это ничего не значило. Он потерял сознание подо мной, и только в этот момент я все же остановился. Вместо гнева пришел страх. Я видел залитое кровью, разбитое лицо своего друга, который уже не шевелился. Сломанный нос выглядел жутко, потому что ярко была заметна сдвинутая кость. Подушка окрасилась в ярко-красный, который в ночи казался мне черным. Все тело мое тогда задрожала в страхе, в ужасе. Я посмотрел на свои окровавленные руки и побежал вон из комнаты, крича на все коридоры, моля о помощи.

Леша умер в больнице через несколько часов.

Все дальнейшее я помню слишком плохо, как ни странно. Жизнь сильно размылась в глазах. Не помню, как говорил с директором, не помню, как приходила полиция, как завели дело, как оказался под следствием. Все, что было передо мной, — окровавленное лицо друга. Друга, которого я убил своими руками из-за каких-то чертовых денег. Все мои планы рухнули, но вспомнил я о них тоже потом. Вокруг жизнь текла слишком быстро, хотя потом выяснилось, что прошел месяц. Я постоянно вспоминал этот кошмар наяву, смотрел на свои руки и уничтожал себя изнутри ненавистью к самому себе.

Причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее смерть. Несовершеннолетний подсудимый. Характеристика из школы, в которой были подробно описаны все мои драки и дисциплинарные замечания. Меня приговорили к шести годам лишения свободы, сначала в исправительной колонии для несовершеннолетних, потом должны были перевести в другое учреждение.

Я не буду тебе описывать, что ждало меня по ту сторону забора, что я там увидел и услышал. Это было не так ужасно, как можно было бы описать или услышать, но я тогда в полной мере почувствовал, что скучаю по приюту. Свою участь мне удалось осознать лишь после того, как надел робу. До этого момента все казалось каким-то расплывчатым, а потом весь массив событий свалился мне на голову. Я потерялся в себе и жизни. Пришло осознание, что на этом мир мой перечеркнут, будущее покрылось гадкой склизкой плесенью. Чего я мог добиться после колонии? Ничего. И я сам все сломал, перечеркнул весь тот дотошно составленный список желаний и стремлений. Червоточина ненависти к самому себе съедала изнутри, расползалась по всему телу. У меня не было эмоций относительно всего процесса, но тот гнев, с которым я убил друга, выжег клеймо на моей душе. Каждую ночь мне снился Леша, каждая ночь в колонии превращалась в проходку по кругам ада. Меня жгло изнутри, кровь бурлила. Я знал, что ничего после не останется. И ничего не осталось. Я больше не ощущал одиночества, оно было не к чему. Моим верным спутником стало отчаянье.

Честно говоря, однообразие дней немного отвлекало, мысли мучали только ночью. Доучиться дали, но даже это не могло меня утешить. Я закрылся в себе еще больше, чем когда-то в пятом классе, не было желания с кем-то говорить, чем-то заниматься. Единственное, что как-то вытаскивало меня из болота собственной слабости, трусости и отчаянья, — книги. Мама одного из моих сокамерников постоянно присылала ему книги, а ему они были чужды, поэтому я просил у него их взаймы.

Я не замечал его, как и все окружающее достаточно долго. Парень занимался со мной в одной группе, спал на соседней койках, сидел через одного человека в столовой. Для меня он был совершенно обычным, каких там много. Я издалека научился различать домашних детей — Арсена тоже. Какое-то время он совершенно не привлекал моего внимания, вспоминая, можно сказать: парень был депрессивнее и отчужденнее меня самого. И так было, наверное, первые полгода. Мы просто существовали в одном месте и в одно время.

Первый раз мы заговорили с Арсеном, когда он открывал очередную посылку из дома, достал оттуда пару книг, цокнул и громко спросил:

— Кому-нибудь нужна макулатура? Мамка прислала, а мне ею только подтираться.

Тогда я решил, что книга сможет занять меня и отвлечь от неприятных мыслей. Моя голова медленно поднялась, и мы встретились с Арсеном взглядом. Он молча протянул мне книги и потом тоже ничего не сказал, лишь разодрал пачку овсяного печенья, а я после прочитал несколько классических романов и рассказов. Удивительно, но страдания вымышленных людей, описанные черным на белых страницах, занимали меня достаточно, чтобы забывать про свои, хотя мысленно я все же продолжал анализировать и находить себя в героях. Причем в тех, что несчастнее остальных.

Второй наш разговор с Арсеном состоялся примерно через неделю, когда я дочитал книги и решил вернуть их ему.

— А ты это, можешь мне кратко описать, что там? Мать будет спрашивать, не хочу расстраивать.

— Там мужчина бедный хотел стать писателем, стремился к этому. От него все отвернулись, но потом признали, только ему это было уже не нужно, и решил покончить с собой. — Вяло произнес я, смотря на обложку пересказанной книги. Не было смысла рассказывать Арсену всех подробностей и переживаний. Он сам сказал «кратко».

— Жуть, — он присвистнул и передернул плечами. — Ну а ощущения как, понравилось тебе? Чтоб я описать мог. — Я бы шокирован. Мне было непривычно описывать свои чувства перед незнакомым человеком. Хотелось лишь снова раствориться в какой-то истории, чтобы забыть о своих эмоциях, но даже в том присутствовала ложь, ведь мои эмоции при чтении и реальности были как-никогда похожими и настоящими.

— Тоскливо, но сюжет динамичный, местами даже забавно, но лишь местами, — я пожал плечами, желая закончить на этом наш разговор. Арсен нахмурился.

— Ясно, не понравилось тебе, — он отвернулся к окну и ехидно улыбнулся, — так и напишу, чтоб присылала что-то повеселее, лады?

— Не надо повеселее. — Спокойно ответил я и ушел в другую от Арсена сторону. Сначала мне было непонятно, что значили его слова, но последующие события все объяснили.

Арсен постоянно давал мне читать мамины книги, а потом спрашивал мое мнение о них, чтобы выдавать за свое. Меня это более чем устраивало. С каждым разом наши разговоры становились чуть протяженнее, Арсен переключался с моих рецензий на какие-то сторонние мысли и говорил. Говорил, говорил и говорил. В целом его было не заткнуть. Периодически я даже жалел, что завел с ним знакомство, потому что тишина и пустота, что стали звучать во мне ярче всего остального сменились на частый шум с его стороны. Мне приходилось часто слушать истории своего товарища по необходимости, что и привело к нашему сближению. К дружбе.

Какие-то определенные отличительные черты его удалось заметить позже после более близкого разговора. Тогда я в общем-то по-настоящему обратил на него внимание. Арсен был низкого роста, щуплой комплекции, но для девчонок более чем симпатичным южанином. О количестве своих пассий или «жертв» — как он называл — ему нравилось рассказывать больше всего. Я не очень понимал, за что можно было оказаться в таком месте, потому что в ходе нашего странного, но развивающегося общения, Арсен все-таки показался мне интересным и располагающим к себе парнем. Родители регулярно присылали ему что-то, особенно мама, периодически звонили, но больше писали. Поначалу я не понимал, с чем это связано, но вся картина прояснилась. Арсен сам охотно рассказывал, наслаждаясь тем, что я преданный слушатель.

Семья его была настоящей южной горячекровной черноволосой династией. Отец вел свое дело в области логистики и очень даже преуспевал. Мать традиционная гостеприимная домохозяйка, которая души не чаяла в сыне. Я не мог понять, как парень из такой хорошей семьи мог оказаться в этом месте. Потом понял. Правда, только с его слов: отец слишком много требовал от единственного наследника, заставлял добиваться лучших результатов, прививал типичное «мужское», а мать же чересчур оберегала. Это и привело к самому страшному. Арсен попал в колонию за распространение запрещенных веществ. Это был шок для всей его семьи — только говорил он об этом с какой-то странной усмешкой, до сих пор помню. Отец был в ярости, мать практически в трауре. Отмазывать его не стали, папа четко наказал «сидеть» и думать. Они жили в этом же городе, но ни разу его не навестили... Мой новоиспеченный друг признался, что первые месяцы на исправлении у него была депрессия из-за ломки, но он не мог сорваться. А этого дерьма, поверь мне, у нас за забором было достаточно. Арсен обещал матери бросить, поэтому терпел.

Это прозвучит ужасно, но тогда я нашел в нем родственную душу. Впервые я узнал домашнего ребенка настолько близко, чтобы сказать о том, что идеальная для приютских растений картина бывает ложной. Арсен страдал, не чувствовал любви отца, мечтал избавиться от кудахтующей матери. И я его поддержал. Это были мои первые эмпатичные чувства к кому-то после случившегося. Тогда я понял, что, наверное, тоже могу открыться. Точнее, это желание наконец-то появилось, потому что на прописанных организацией сессиях с трудными подростками от психологов я всегда молчал. Но Арсену я рассказал, и не услышал осуждения. Он просто пожал плечами и произнес: «Жесткий ты тип, конечно. Маякни, если вдруг перекликнет». Это было не как с Лешей, нет. Тогда я встретил подобное одиночество, но с Арсеном я встретил будто бы похожие боль и отчаянье. Мы сдружились.

Нам удавалось обсуждать все на месте. Арсен много мне рассказывал: про путешествия, игры, девушек, планы на будущее, учебу. Я слушал и загорался. Мне вдруг почудилось, что вот, оказывается есть люди, которые даже после случившегося, после огромного креста, занесенного в личное дело жизни, думают о продолжении. И под рассказы Арсена я снова стал мечтать, озвучивая свои мысли.

— Было бы прикольно все же отучиться, — сказал как-то я, привлекая внимание друга, — и создать что-то новое.

— Типо что, брат? — Арсен усмехнулся. — Карманную машинку для печати денег?

— Нет, — я покачал головой и прокрутил в руке карандаш. — Может, какой-нибудь новый супер быстрый движок для машины. А, стой, — я резко поднялся с койки. В комнате было еще двое парней, но они редко обращали на нас внимание. — Лучше такой движок, который будет сам генерировать топливо, перегонять его или навроде... — я засомневался на секунду.

— Гениально, брат, — он уронил ладонь мне на плечо, — только вечный двигатель — это гребанная утопия. Хотя, — Арсен задумался, — пара дорог, и может меня посетят светлые мысли. — Мы засмеялись. Я осознал всю нереальность своей идеи. Во-первых, это коммерчески невыгодно для мира. Во-вторых, и правда более чем нереально. Для меня точно. — Давай лучше, когда выйдем отсюда, будем тачки перекупать, ремонтировать и продавать дороже. Нормальная тема, денег поднимем. Я перестану зависеть от бати, тебе копейки тем более нужны.

Я поддержал его мысли, хотя ни черта не понимал в машинах. Но больше меня пугало не это. Я был искренне уверен, что, когда наступит наше совершеннолетие по очереди, мы оба окажемся совершенно в разных местах. Там и произошло. Могучим и пугающим январем, после того, как моему другу стукнуло восемнадцать, его перевели в другое место. Меня через полгода тоже. Так мы с Арсеном потеряли друг друга, хотя напоследок он четко сказал мне: «Не унывай, брат, не последний раз видимся. Мать небес смотрит на нас и ждёт, когда эти два красавчика сделают что-то мощное». Тогда я лишь посмеялся, готовясь к худшему. Мне казалось, что Арсен быстро про меня забудет. Но через месяц пришло письмо.

Мы поддерживали с Арсеном общение письменно, иногда созванивались. Дружба наша тогда не закончилась, и это, как ни странно, дарило мне надежду. Тогда я впервые почувствовал, что если со мной так хорошо общается парень из обычного, хотя нет, даже, можно сказать, элитного общества, то может и не так сильно отличаюсь от остальных, на мне нет метки прокаженного.

Взрослая колония отличалась от подростковой, но чего-то ужасного рассказать не могу. Со мной сидело несколько нормальных мужиков, с кем я понемногу общался. Дружба с Арсеном достаточно меня раскрепостила, стало чуть проще. Оставшиеся четыре года прошли однообразно, скучно, но быстрее, чем ожидалось. И я научился шить.

Будущее представлялось, но туманно. В институт все еще хотелось, поэтому я как мог готовился. О направлениях уже не мечтал, желал попасть хоть куда-то. Конечно, со стороны психологии колония меня изменила, но я не видел в этом плохого. До сих пор считаю, что это поубавило мой пыл, заставило повзрослеть еще больше — я ощущал себя уже прожившим жизнь человеком в теле юноши. Неконтролируемая агрессия пропала, отчужденность тоже уходила, а дисциплинированность прибавлялась. В целом, в моей характеристики от начальника колонии не было плохих слов. Я был «паинькой» по мнению многих. Все чаще приходилось рассуждать о своих планах, как внутри, так и в письмах с Арсеном. Он многое мне предлагал, в том числе и приехать к нему. Но я отказался.

Арсен освободился на год раньше меня. Последние письма от него получал уже от домашнего адреса. Он говорил, что ситуация дома улучшилась, только отец так и не доверял ему. В каждом письме он предлагал мне приехать, но я отказывался. В последний раз, незадолго до освобождения, я написал, что не хочу больше об этом слышать, хоть и благодарен ему. Мне казалось, что Арсен обиделся, потому что ответа я так и не получил. Но этот пацан удивил меня и в этот раз.

День выхода я запомнил на всю жизнь. Это непередаваемое чувство надвигающейся свободы, но острее всего ощущался страх. Все мысли куда-то пропали. Я понятия не имел, что делать и куда идти. Когда забирал свои вещи из хранения, руки тряслись. В очередь на квартиру я не встал, поэтому жилья не было. Я боялся остаться в ту ночь на улице. В горле застрял горький ком. Я считал шаги до забора. Первый, второй, двенадцатый. Колени подкашивались, пакет с вещами обжигал руки. Я был никем, ничем. Существо без жилья, дела, семьи, с огромным шрамом на душе и ненавистью к себе. Все, что у меня было — имя, данное самым добрым человек в моей жизни. И вот такой я, отброс по имени Марк, вышел на другую сторону забора спустя шесть лет. И ждала меня белая иномарка, на капоте которой сидел этот паршивец.

Я не хотел ехать к нему, не мог себя такого позволить. Мы столько часов обсуждали трудности и особенности его семьи, что решиться на это было самоубийством. Только Арсен был непреклонен.

— Я уже обо всем договорился, поживешь первое время у нас, потом может быть съедешь, — Арсен ужасно вел машину, поэтому его слова растворились в моем желании хотя бы выжить до конца поездки.

— Да не могу я, понимаешь? — Я решил закрыть глаза, чтобы сосредоточиться. — Хочешь, думай, будто я скромная девка, но не поеду я к твоим!

— Тогда засунь свою скромность в задницу, — мой друг резко перестроился, начиная играть в «шашки». — Предки ждут. Мне пришлось признаться матери, что это ты читал ее макулатуру. Конечно, батя пробил тебя, но я внушил ему, словно все случайность.

— Не случайность, — тихо произнес я, стараясь не смотреть на дорогу.

— Да какая к черту разница? — Арсен стукнул руками по рулю, и я наконец-то смог заметить то, что мой друг так плохо старался скрыть. Он был агрессивен, кожа казалась бледной. Я еще не знал всей прелести общения с наркоманами, но в глубине души знал, что Арсен на грани. Нет, тогда он все еще был трезв, но это было точно на грани. Все его поведении говорило лишь о безумном желании сорваться. — Мне нужен кто-то адекватный в доме, иначе я с ума сойду с ними. — Он еще сильнее разогнался. Благо, дорогая была полупустая. Я удивлялся, как низкорослый человек чувствует достаточно немаленькую машину. — Иначе я сорвусь, брат. Вчера еле сдержался. — Уже тише прозвучал голос Арсена. Я поджал губы.

— То есть я отвлекающий маневр? — Это было забавно. Меня будто хотели использовать, но я знал, что Арсен не такой, точнее такой, но выступает за взаимовыгоду.

— Нет, брат. Я правда хочу помочь тебе. — Он сжал руль. — Но и ты попробуй помочь мне.

Оставшуюся дорогу до его дома мы провели в молчании. Я видел в этой ситуации свои плюсы, потому что как минимум мне было негде жить. Еще, конечно же, друг заставил меня нервничать. Я видел, как напряжено его тело. До этого приходилось лишь слышать, насколько тяжело отказаться от веществ, но Арсен мне показывал это в прямом эфире. Я переживал за своего друга, но не так, как за знакомство с его родителями. Все родители домашних детей, окружающих меня до этого, относились брезгливо ко мне, а уж что могли подумать люди о детдомовце-уголовнике, так еще и убийце несложно было представить.

Дом Арсена был, конечно, не замком, как я представлял. Достаточно классический коттедж, огорожденный высоким забором. Мы вышли из машины: Арсен вальяжной походкой, и я со своим несчастным пакетом. Он рукой позвал меня ко входу, и второй раз за день мои колени стали дрожать. Мы двигались по идеально выложенной плитке к массивной двери, украшенной цветочной аркой. Мой друг запустил меня внутрь, открывая взгляду шикарный холл.

— Мам, пап, мы приехали! — Крикнул Арсен куда-то вглубь дома. И с этим криком моя жизнь изменилась навсегда.

Тетя Мэри оказалась прекрасной женщины. Наверное, именно такой можно представлять «мать», только произнося это слово. Она встретила меня сначала так, что я провалился под пол, но спустя некоторое время меня пропитала любовь и внимание. Я никогда такого не испытывал, Юля, никогда. Все во вне пропиталось теплом, спокойствием и вниманием. Она казалась мне самой красивой на свете: черные, как уголь, волосы, которые только затемняли и без того смуглую кожу, достаточно полная фигура, чистое и ровное лицо, украшенное частыми улыбками. Я не знал никого ярче нее. Мой мир был серым до встречи с Мэри, а после осветился всеми красками. Она сверкала вся, и непонятно отчего: от громоздкий и ярких украшений или от звонкого смеха, выраженного акцента и безумной энергичности. Арсена она ласково называла «сынуля», меня стала звать «Маркушей». Одна лишь улыбкой она поднимала настроение, одним взглядом заставляла лечь и убрать руки за голову. Еда ее была еще божественнее, чем она. Хриплый голос поначалу меня смущал, но я быстро привык. Еще больше привык, и даже отмел к чертовой матери это, когда она впервые сыграла на пианино, что величественно стояло у них в зале. Мэри не играла, она порхала пальцами по клавишам, а я слушал. Слушал и не мог поверить, что существует на свете нечто невероятное. Мэри была безукоризненной женщиной: чистота в доме, еда на столе, довольный муж и прекрасный сын.

Дядя Карен казался ее противоположностью. Поначалу. Он был строгим с уставшим лицом мужчиной. Серебристые волосы придавали возраста, хотя он был практически в полтора раза моложе, чем можно было дать. Тимур был на голову выше Арсена и почти вровень мне. Он часто молчал, хмурился, но никогда в его глазах я не видел плохих мыслей или гнева. На фоне активной и яркой жены дядя Карен был уравновешенным спокойствием, штилем.

Я остался у них жить. Сначала было ужасно неловко. Я стеснялся спускаться к завтраку, обеду и ужину. Каждый раз мне требовалось несколько минут постоять у двери, чтобы войти. Стол всегда ломился угощениями, Мэри летала над всем этим, Карен восседал во главе стола, Арсен — рядом. Дом всегда восхищал меня, кухня тем более. Все внутри было красиво оформлено и украшено. Арсен рассказал мне, что уже родился в этом доме, но, сколько себя помнил, мать всегда что-то меняла и улучшала.

Самым волнительным для стала собственная комната. У меня никогда ее не было, Юля, поэтому мне было сложно свыкнуться. В приюте комната на троих была такой, какую мне выделили в семье Арсена. Я понятия не имел, что складывать в здоровенный шкаф. Помню, в первый день моих вещей не хватило, чтобы заполнить даже одну полку целиком. Каждую ночь, лежа в постели, я не мог поверить, что нахожусь в таком месте. Никогда в моей жизни не было такого. Первые ночи я не спал совсем. Меня постоянно мучали вопросы и сомнения. Я думал, как бы поскорее уйти из этого, что сделать для новой жизни. После первого дня мне хотелось сразу начать искать работу, подбирать квартиру, но родители Арсена меня сильно опередили. Первый завтрак в семье стал ключевым во дальнейшей истории.

—  Дорогой, ты посмотри, что с этим мальчиком? — Воскликнула тетя Мэри, когда я показался на пороге столовой. Дядя Карен медленно опустил газету и непонимающе взглянул на меня. Арсен поднял брови. Я остался там же на пороге, совершенно не отдавая отчет в происходящем. Для меня испытанием было войти, а такая бурная реакция сбила всю немногочисленную смелость.

— Ма, что ты имеешь ввиду? — Мой друг потянул в рот бутерброд, продолжая внимательно меня рассматривать. Я не двигался. Дядя Карен вернулся к чтению, забыв о возгласах жены.

— Да он же совершенно бледный и худой! — За день до этого я вошел в их дом в мешковатой кофте и спортивных штанах, что в целом скрывало мою худобу. Арсен поделился со мной парой футболок и домашних вещей, которые уже демонстрировали большую часть меня семье. — Что за мешки под глазами? — Она подошла ко мне и нахмурилась. Я захотел раствориться в воздухе, потому что совершенно не понимал эмоций этой женщины. — Карен, мальчик плохо спал, а я тебе сто раз говорила наладить вентиляцию дома. Скоро от духоты мы все станем такими же. — Она подняла руки, сотрясая ладонями воздух. — Садись и ешь. И не вздумай вставать из-за стола, пока тарелки не опустеют.

В тот день дядя Карен решил серьезно со мной поговорить после обеда, что напугало больше предыдущего. Арсен на полдня утащил меня к себе в комнату, где показывал всякую всячину и делился понятными лишь ему новостями. Я не мог сконцентрироваться, потому что мысленно уже вылетал из этого дома под слова Карена, что здесь не место убийцам. Только я ошибся.

Дядя Карен предложил мне работать в его компании курьером.

Я прожил с ними два года, на протяжении которых мне строго запрещали съезжать. Тетя Мэри и дядя Карен стали для меня семьей, которой никогда не было в моей жизни. Я каждый день пытался понять, почему Арсен в начале нашего общения так плохо говорил о них. Наши с ним взгляды на ситуацию стали достаточно ярко сталкиваться. Например, в чрезмерном внимании со стороны Мэри мой друг видел только раздражающую занудность, я же — заботу и любовь. Периодически мне удавалось успокоить друга, но чаще мы могли сами повздорить. Тогда я еще не знал, что в такие моменты кто-то чувствует себя замененным. Мэри прониклась ко мне слишком сильно, а я привязался еще больше. Мне нравилось встать раньше остальных мужчин и сидеть с ней на кухне, пока она готовит завтрак и что-то рассказывает. Я помогал ей в свободное время по дому, она понемногу учила меня даже играть на пианино. В первый Новый год получил от нее шарфик ручной работы с вышитой буквой «М». И до сих пор храню его, потому что никто никогда не грело меня также сильно, как это внезапное чувство любви со стороны чужого по крови человека. Мне хотелось радовать тетю Мэри каждый день, я старался усердно работать, помогать, даже увлекся спортом, чтобы делиться с нею своими успехами. А она улыбалась каждый раз, обхватывала мое лицо двумя руками и целовала в лоб, оставляя след от красной помады. Каждая история из ее жизни была для меня приключенческой или поучительной новеллой, которую хотелось слушать днями и ночами. Все это стало для меня ярким контрастом, потому что раньше такого не было. У меня не было матери.

Отец Арсена был человеком не эмоциональным, но от этого не менее близким мне. Мы много проводили времени с ним, потому что нас с Арсеном он все-таки затащил к себе на работу. Любое его поручения я выполнял старательно, даже если совершенно не понимал, что лучше сделать. Дядя Карен долго молчал, но после честно признался: «Я такого старания лет двадцать не видел! Ты молодец, парень!» Через год он впервые назвал меня «сыном», похлопав по плечу. Карен никогда не говорил что-то подобное Арсену, из-за чего я снова становился центром конфликтов. Мой друг не мог не сказать, что я завоевываю внимание родителей, и он с каждым днем чувствует себя сиротой. Я волновался, потому что каждая такая реплика сопровождалась яркой ухмылкой на смуглом лице. Тогда мне хотелось все прекратить, лишь бы не ругаться с Арсеном, но как оказалось все стало куда сложнее. Я все не мог понять, почему семья моего друга так легко приняла человека с тяжелым прошлым в свой дом, позволив остаться, позволив построить жизнь на их фундаменте. Только потом я это понял, но было поздно.

Арсен держался долго. Не могу точно сказать, что способствовало его выдержке, потому что соблазнов вокруг было более чем достаточно. Практически все свободное время мы проводили вместе. Арсен таскал меня по знакомым, помогал заводить новых приятелей, девушек, научил меня ковыряться в тачках. Чем нам только не приходилось заниматься в гараже его друга, который тот сдавал нам по выгодной цене. Арсен казался хорошим мастером, поэтому тюнинг и техническое обслуживание получались у него чуть выше, чем на любительском уровне. Работа в фирме отца его так не занимала, он стоило попасть в гараж и испачкать руки — мой друг превращался в одержимого. Наверное, это спасало его от срыва, хотя совершенно не нравилось родителям.

В институт я не поступил, о со временем перестал об этом думать. Мне нравилось работать, занимать себя какой-то физической деятельностью. Дядя Карен пытался меня убедить и даже помочь поступить, но я отказался. Хотелось подзаработать денег, а уже потом учиться. Работа было не пыльной. Карен поручал мне возить туда-сюда по городу бумаги и прочую мелочь, регулярно платил. Часть я откладывал, другую отдавал тете Мэри — она, конечно, отказывалась, — чтобы вносить свой вклад в семью. Карен, узнав об этом, как-то снисходительно покачал головой. Работать нравилось, и мне с каждым разом хотелось взять больше, чтобы заработать больше. Так мы с Арсеном вступили на дорогу, которая привела к концу.

Я никогда не избавлю себя от чувства вины, потому что это было моей идеей, которую воплотил через друга. В одну ночь мне в голову пришла мысль, как совместить работу с чем-то другим, сделав ее более прибыльной. Я возил много всего, отмечая, что со временем становился чем-то незаметным в чужих глазах. Так, поделившись своими замыслами с Арсеном, меня посвятили в наркокурьеры. Мой друг связался со своим поставщиком, предложив опытного и толкового меня. После этого система «клада» была лично мною переделана в систему «из рук в руки». Казалось бы, план заведомо проигрышный, но у меня получилось. Я поднял много денег, заворачивая «посылки» в почтовые конверты, непрозрачные пленки. Как-то мы с Арсеном даже додумались печатать липовые штрих-коды, чтобы наша почта казалось убедительнее. За месяц я получил три зарплаты курьера, ни разу не попался, за два месяца перестал работать с изначальным поставщиком, наладив связь с его крышей. Признаюсь честно, дело было лишь в деньгах. Я не знал, для чего мне такие суммы, которые приходилось скрывать от родителей Арсена, но точно был уверен, что с наличием плотной стопки купюр под подушкой мне куда спокойнее жилось. Мысленно я представлял, как смогу заплатить за учебу, как съеду от семьи Арсена, отблагодарив их за гостеприимство, смогу открыть что-то свое на заработанную сумму. Я прикрывался благими целями, разнося смерть по людям. Принеся ее в дом.

Арсен мне помогал. Не постоянно, но помогал. Конечно, я был не настолько идиотом, чтобы оставлять наркомана наедине с товаром, поэтому вовлекал друга постольку-поскольку. Он помогал мне знакомиться с нужными людьми, объяснял какие-то особенности, но не более. А я работал, продолжая наращивать объемы.

У меня была девушка. Пара девушек, если откровенно. Вообще жизнь казалась совершенно обычной. Я чувствовал себя обычным. У меня наконец-то была семья, я получал много денег, стремился к чему-то. Счастье тогда прочно поселилось в моей груди, распространяя чувство покоя. Мне казалось, что о большем можно не мечтать, что именно так и стоит жить. Наконец-то мне удалось получить желаемое. Периодически ссоры внутри семьи друга забывались, я словно специально не замечал его ревности, с каким трудом Арсен сдерживает свою зависимость. Мы оба стоили свою жизнь. Конечно, после длительного близкого общения мой друг был не рад появлению в моей жизни девушки, поэтому вскоре нашел симпатию и себе. Глаза тети Мэри сверкали от успешности двух сыновей, она радостно приняла мою девушку, скептично Арсена, но все равно была рада. Пассия друга мне не нравилась. Я знал, к чему это приведет, но не хотел признавать.

Через два года наступил апогей нашей жизнь. И наступил он одной летней ночью, когда я возвращался после передачи нового вида товара — вполне удачно кстати — круглая сумма приятно обжигала карман, а я радовался появлению новых влиятельных связей. Через пару часов ночь должна была закончиться, днем меня ждала девушка у себя дома — ни разу не красивее тебя, Юля. Я ощущал умиротворение, пока не услышал звук вибрации телефона.

— Алло, Маркуш, — голос тети Мэри казался мне взволнованным, дрожащим. — Арсен не с тобой? 

Я почувствовал холод внутри, поджилки задрожали. Мой друг был не дома в ночи, а ничем хорошим это не могло закончится — эта мысль сама зародилась внутри и не отпускала мое сознание.

— Нет, — рука сжалась, перед глазами сразу возник образ заплаканной тети. — Не волнуйтесь, — дежурная фраза, Мэри бы не перестала волноваться. — Я сейчас сам ему позвоню, возможно, он с Дашей.

— Она мне тоже не отвечает, — грусть становилась все отчетливее в голосе тети.

— Я попробую выяснить.

Только ничего хорошего в его досуге с Дашей быть не могло. Эта девчонка казалась слишком взбалмошной, слишком легкодоступной, пыталась делать вид, словно по ней не видно зависимости. Я закончил разговор с тетей. Арсену было бесполезно звонить, поэтому, подумав секунду, мой выбор пал на номер этой девки. Рука дрожала, в горле пересохло. Я уже знал, что ждет меня по ту сторону.

— Слушаю, — на фоне играла музыка, голос у этой твари казался чересчур веселым. Я стиснул челюсть.

— Арсен с тобой? — Она начала хихикать мне в трубку, пробуждая внутри меня все старые негативные чувства. Хотелось взять ее за голову и раскрошить к чертовой матери. — Я задал вопрос!

— Не горячись, котик, — Даша снова засмеялась. Мои худшие предположения должны были сбыться, я был уверен.

— Кого ты назвала «котиком»? — Голос друга четко раздался на той стороне связи. Между парой завязался словесный конфликт, а я уже продумывал маршрут до квартиры этой дуры.

— Где вы? — На всякий случай спросил я. — Алло! Где вы, мать твою?

— Не кричи, — бегло произнесла она, видимо, отбиваясь от Арсена. Поведение этой пары меня никогда не устраивало. — Приезжай к нам, у нас весело, — снова послышались звуки какого-то физического воздействия, — моя дверь всегда открыта.

Не помню, как добрался до ее квартиры, адрес которой запомнил еще с первого раза. Меня всего трясло, голова была в тумане. Раз за разом перед глазами появлялась заплаканная Мэри, которой я просто боялся показать сына в таком состоянии. Я пролетел расстояние, лестничные проемы, чтобы распахнуть незапертую квартирную дверь, из-за которой громыхала музыка. Никогда до этого мне не удавалось так близко общаться людьми в таком состоянии, но реальность оказалась страшнее. Я застал пару во время поистине животного соития, замечая каждую деталь вокруг: мусор, разбросанные вещи, остатки веществ и пустые алкогольные бутылки. Меня замутило. Я немедленно подлетел к ним, скидывая со своего друга голую девку. Даша вскрикнула, стукнувшись головой о тумбы. Теперь я смотрел в глаза своему другу и не видел там даже тени трезвости. Удивляюсь, как меня тогда не стошнило. Ужас настолько сильно сковал тело, что мне не удавалось пошевелиться. Арсен растянул на лице наглую ухмылку. 

— Приперся? — Его язык не слушался хозяина. Мне приходилось сжимать и разжимать кулаки, лишь бы только не раскрасить его отвратительную рожу. — Вали отсюда! — Крикнул он, поднимаясь на локтях.

— Одевайся, и поехали домой. — Крупицы самообладания позволили сдержаться и кинуть в него найденную на полу одежду. Арсен подлетел ко мне, чудом не упав по пути.

— Пошел к черту, придурок! Иди трахай мою мамашу, она же тебе так нравится, — он стал стучать ладонью по сжатой руке, Даша в углу смеялась. — Чего ты сюда приперся? Отобрал мой дом, моих предков — живи и радуйся, сучонок. — Я прикрыл глаза, словно это могло мне помочь. Половина жизни сразу же перечеркнулась. Я схватил Арсена за плечи и опрокинул на кровать. Даша вскрикнула, пыталась оттолкнуть меня, но мои кулаки уже соприкасались с лицом друга, брата.

Это помогло мне ненадолго привезти его в чувство и посадить в такси. Я был зол, держал его обдолбанной тело на себе, периодически угрожая новой порцией ударов. Такси тогда с отвращением смотрел на нас, но все это было неважно. Меня беспокоила только реакция тети Мэри, ее чувства, ее прекрасные глаза доброй и заботливой матери, наполненные слезами. Содрогающимися словно на холоде разбитыми руками я смог набрать сообщение дяде Карену с просьбой вызвать врача и как можно дольше ничего не говорить тете.

Та ночь стала худшей за два года жизни в этом доме. Мэри постоянно плакала, уткнувшись в свои ладони, Карен говорил с врачом, стыдливо опуская голову. Тетя лишь пару раз подняла на меня глаза, и я смог увидеть в них целое цунами из разочарования и боли. Тогда я впервые понял, почему они приняли меня в доме, почему стали мне семьей. Родители Арсена искреннее верили, будто мне удастся сдерживать его, направить на правильный путь, но я подвел их. Мне хотелось провалиться сквозь землю, уничтожить себя, но не видеть ту волну отчаянья в глазах дорогой женщины, своей матери. Я навсегда запомнил ее взгляд и надеялся не увидеть больше, но увидел. Увидел твой взгляд, Юля.

Врач тогда только прокапал Арсена, для остального предложил пригласить нарколога. Все понимали, что моему другу нужно было проходить лечение в завязке, когда он еще был согласен на это, но теперь не было выходов. Это должно было повторить снова и снова. Тетю Мэри напоили успокоительным, Карен похлопал меня как-то странно по плечу, а после ушел до окончания ночи в свой кабинет. Я остался один со своими страхами, с болью потери и съедающим чувством стыда.

— Че вчера было, брат? — Спросил меня Арсен, когда я вошел к нему в комнату на следующее утро. Выглядел мой друг ужасно, но это была ерунда по сравнению с родителями. — А прочем не важно, и так догадываюсь. Чего хмурый такой? — Постарался выдавить из себя улыбку Арсен, но ответить ему у меня не получилось. Я молча поставил стакан воды и взглянул на друга.

— Я скажу твоему отцу, что ты проснулся, — я намеревался покинуть комнату, но Арсен резко поднялся, сразу же сжав виски.

— Слышь, Марк, стой! — Я остановился. — Подожди, — его голос резко утих. — Как они? Как мать?

— Зачем ты это сделал? — Я точно знал, что Арсен догадывается о состоянии родителей, это был скорее риторический вопрос. Мои глаза снова заволокла дымка гнева. Я сжал руки и повернулся. — На кой черт ты так поступил с ними, Арс? Все было круто, ты держался, но что изменилось? Зачем ты с ними так поступил?

— Я не знаю, ясно? — Крикнул Арсен, держась за голову. — Какого черта ты вообще меня отчитываешь? Ты мне не мамочка и, кажется, даже не друг, раз пришел сюда нотации читать.

— Да пошел ты, — я пнул ногой кровать и развернулся. В этот раз мне точно следовало покинуть комнату, но внутренний голос заставил договорить: — Твой отец будет настаивать на Центре. Согласись, пожалуйста, ради матери.

— Не буду, — пробурчал Арсен, — не хватало мне только больничной койки. Если суждено сдохнуть — сдохну.

— Да что ты несешь, придурок? — Я не выдержал и кинул в него боксерскую перчатку, что висела рядом с дверью. — Подумай о них, — я указал рукой на дверь, — ты единственный сын, они не переживут твоей смерти.

— У них есть ты, — спокойно пожал плечами Арсен и усмехнулся. Вдруг, словно молотом, по мне ударили его слова, сказанные в опьянении. Я прикрыл глаза.

— Я уйду из дома, — моя интонация была наигранно спокойной, — вчера ты сказал мне достаточно, я больше не намерен отбирать твою семью. Мне жаль, что ты так думал.

На секунду между нами воцарилось молчание. Арсен точно не помнил этих слов, но каких-то воспоминания стали всплывать в его голове, отчего мой друг только сильнее зажмурился. Я был не намерен больше оставаться с ним, планировал как можно скорее собрать вещи и оставить семью, но Арсен снова остановил меня у двери.

— Слушай, — тихо сказал друг, — я наговорил дерьма, наверное, — не помню, — но точно уверен, что было отборное дерьмо, — я вымученно улыбнулся и стал наблюдать, как Арсен медленно встает с постели, пошатываясь. — Я так не думаю, — мне хотелось замотать головой, но Арсен остановил, подходя все ближе. — Правда не думаю, я был обдолбанным.

— Это не меняет...

— Меняет, брат, очень даже меняет. Ты думаешь, я не вижу, как эта хата поменялась с твоим появлением?  — Он провел пальцем вокруг себя. — Да моей матери есть теперь кем гордиться наконец-то! Да, может, я ревнивый ублюдок, но я точно знаю, что с тобой они счастливы!

— Прекрати, идиот, — я отмахнулся от него, — ты совсем отупел. Я вырос в приюте, я всю жизнь мечтал о семье, а ты так просто смеешь говорить, что они любят не тебя, а меня? Ты что, псих? — Я схватил его за футболку и потряс.

— Я вижу, — он засмеялся, — вижу это. Может, конечно, перегибаю. Конечно, они любят меня, но точно не пропадут, если с ними останешься ты. — Меня пробила дрожь. Я остановился и уставился на своего друга так, будто передо мною стояло приведение. — Я не могу тебе объяснить, что со мной происходит, поэтому просто слушай меня, брат. Мои предки прониклись к тебе, на фоне меня ты чертов ангел. Прошу тебя, позаботься о них, если вдруг...

— Заткнись!

— Сам заткнись! Говорю, позаботься о них. Ты мой брат, я благодарен небесной матери, что познакомила нас.

Арсен вдруг заключил меня в объятия. Я тогда опешил и не знал, что делать. Вся ситуация казалась мне каким-то сюром, чувство утраты отчетливо поселилось в груди. Я обнял друга, но внутри все перекручивалось. Мне никак не удавалось понять, к чему все идет, но точно не к хорошему.

— Ты многого добьешься, брат, ты тот еще чертила. Только не останавливайся.

Не останавливайся.

Эта фраза отпечаталась на мне, как и мое имя когда-то. Я повторял ее снова и снова, делал своей главной мотивацией. Как бы меня не мучали сомнения когда-либо, слова Арсена заставляли двигаться дальше. Этот парень верил в меня, каким бы дерьмом я не собирался заняться. Занимаюсь до сих пор.

Через неделю Арсен ночью сбежал из дома — отец запер его, в надежде удержать зверя. Прошло несколько дней, только потом нам удалось найти друга. Арсен умер от передозировки на неизвестной квартире с улыбкой на лице, навсегда стерев ее с лица своих родителей. Тетя Мэри на похоронах упала в обморок, больше месяца пролежала на психотерапии. Дядя Карен замкнулся, часто повторял имя сына. Я остался тенью в их доме, не решаясь остаться и не решаясь уйти.

Времени на девушек у меня не оставалось, я много работал. Конечно, не ограничивался только конторой дяди Карена. Мои подпольные дела росли, я перевозил все больше нелегальных заказов, выработал целую базу постоянных клиентов. Денег у меня к тому времени уже было достаточно. В какой-то момент я все же решил покинуть дом родителей Арсена, но тетя Мэри меня не отпустила. Через какое-то время им стало легче, но только внешне. Мы жили спокойно, ритм жизни сильно упал. Дядя Карен ушел с головой в работу, изредка поддерживая жену. Все остановилось, с Арсеном ушел азарт и смысл жизни в доме.

Через полгода я решился на опасную авантюру. У меня заказали перевести крупную партию в другой город, лично это было сделать опасно, поэтому мне пришла идея организовать перевозку через компанию дяди Арсена. Я подкупил нескольких людей и все организовал. Это был мой первый крупный заказ — и он удался! Я понимал, что все идет в гору, я смогу много добиться на этом поприще. Заказчики уважали меня, обращались часто за помощью. Я ни на кого не работал, что шло мне только в плюс. Смерть Арсена поселила во мне сомнения, но останавливаться я так и не надумал. Только все слишком неожиданно рухнуло. Дядя Карен узнал о моей махинации.

Я узнал об этом внезапно, когда пришел домой. Карен сидел в столовой в слабом освещении — ждал меня. Тогда я еще даже не подозревал, чем все закончится. В его руках покоился бокал с янтарной жидкостью, которая лишь изредка волновалась от движения руки. Карен внезапно поднял голову, только смотрел не на меня, его взгляд прожигал насквозь.

— Вы чего не спите? — Аккуратно спросил я, переступая порог комнаты. Что-то уже стало мне подсказывать, будто разговор будет не из приятных.

— Один сын наркоман, второй преступник, — слишком тихо, почти зловеще, одними губами сказал дядя, пригубляя алкоголь. Я остановился на месте. — Проходи не стой. Поговорим.

Я с опаской прошел и сидел рядом с дядей. Холодок прошелся по спине. Мне по-настоящему стало страшно. Удивительно, но в тот момент я снова почувствовал себя ребенком, который напакостил, а потом предстал на суд перед взрослыми. Моя нога стала подрагивать под столом. Карен ничего не говорил.

— Что случилось? — Я понимал, что случилось. В голове сразу зарождались мысли, как выкрутиться, как успокоить близкого человека, но как назло ничего не удавалось придумать. Моим поступкам никогда не было оправдания, была только мотивация — свобода, деньги и власть.

— Марк, что ты перевозил? — Спокойно спросил Карен, гоняя стакан по столу.

— О чем вы...

— Не прибедняйся. — Дядя усмехнулся. — Я знаю, дорогой, что ты подкупил моих сотрудников, попросил их оформить подпольную поставку, передать четко в руки запечатанные контейнеры. Я все знаю. Ты только скажи мне, что там было.

Я молчал. Слова застряли в горле. Все внутри сжалось в нервный комок. Я никогда еще не испытывал такого стыда, как в тот момент. Мне сразу вспомнились глаза родителей, когда они увидели Арсена под опьянением, теперь точно такие же смотрели на меня. Я подставил их, подставил их сына, хоть и обещал обратное.

— Что же ты молчишь, — Карен помотал головой, — скажи уже, не стесняйся.

— Оружие. Огнестрельное оружие. — На выдохе произнес я.

Дядя Карен хотел мне что-то сказать. Я увидел в его глазах слезы, лицо мужчины побагровело. Мне стало страшно. Карен поднялся со стула, намереваясь что-то сделать. Он слишком медленно поднял руку, указывая ею на меня, а потом затрясся. Все в нем сломалось, начиная биться в конвульсиях. Через секунду дядя уже не смог держаться на ногах, падая на пол.

Я в ужасе подскочил, начиная тормошить его. Мне казалось, что нечто подобное я уже видел в своей жизни. Страх обуял меня, завладел телом. Я не помню как, но кричал на весь дом, звал тетю. Старался дрожащей рукой нащупать пульс, держал дядю за руки, за голову. Я совершенно не представлял, как ему помочь. Телефон в руке дрожал, не было сил вызвать никакую службу. Я совершенно не помнил, как прибежала тетя, как приехала потом скорая помощь, как Мэри плакала над мужем, как хваталась за меня, как за спасательную соломинку, не подозревая, что это сделал я.

В больницу я не поехал, потому что не являлся родственником. Это была вторая худшая ночь в этом доме. Меня всего трясло, я чувствовал холод каждой частицей своего тела. Груз всего произошедшего упал на меня, раздавливая. Помню, как склонился над тумбой с их семейными фотографиями и плакал, прося прощения у Арсена. Тогда я впервые пожалел о том, что вступил на преступную тропу, что решил заработать легких денег, что выбрал их, а не что-то более ценное. Я не понимал, почему мне казалось, будто это правильно.

Моя душа тогда разрушилась, две части ее уже умерли, оставляя лишь крохи, принадлежащие тете Мэри. Я надеялся, что все обойдется, собирался уйти из этого дома, даже собрал изрядно прибавившееся за несколько лет вещи. Меня тошнило, температура тела поднялась. Паника казалась настолько сильной, что в один момент я забыл, как дышать. Но пришлось вспомнить, потому что пришла тетя. Тогда я застыл посреди комнаты, не зная куда деть себя и пистолет — новый, недавно подаренный заказчиком, — который я собирался убрать в сумку. Мэри неожиданно распахнула дверь, ужасая меня своим пустым взглядом заплаканных красных глаз. Тетя медленно стала подходить ко мне. Я уже понимал, что случилось, и не мог сдержать слез. Мэри медленно, будто мертвая, остановилась около меня и упала на колени.

— За что? — Провыла она, вцепляясь в мои ноги двумя руками. Я не шевелился. По моим щекам текли слезы, стекая по щекам и подбородку. Плечи содрогались, вторя рыданиям тети. — За что ты так поступил? Ты забрал моего сына, теперь мужа.

— Тетя, я не...

— Я слышала ваш разговор, — вдруг она перестала плакать и устремила полные гнева глаза прямо на меня. — Как мог ты так нас предать? — Цедила она сквозь зубы. Я дрожал. — Ты убил их, убил!

— Я ничего не делал! — Мне хотелось отодвинуть ее от меня, но Мэри мертвой хваткой держалась за мои ноги, царапая кожу. Я понимал, что у нее началась истерика из-за потери мужа, мне хотелось как-то помочь ей, но что мог сделать хорошего после всех бед.

— Делал, ты все сделал! — Вопила она, начиная биться головой по моим коленям. — Сначала Арсен, мой мальчик. Ты пришел за ним к нам, не остановил его. Теперь мой муж, что встретил тебя со всей душой. Ты ангел смерти, ты дьявол, я ненавижу тебя, ненавижу. — Она сжимала меня все сильнее, как вдруг резко отпустила, отползая на несколько сантиметров. Мы смотрели друг на друга, я с болью проглотил ком в горле. Слезы продолжали течь по моим щекам. Я чувствовал себя настоящим уродом за сделанное, за слезы в этих прекрасных добрых глазах, в глазах дорогой мне женщины. Она был моей матерью, стала целым миром, но теперь страдала. Из-за меня.

— Тетя, прошу... — Я хотел было поднять ее, но она отшатнулась.

— Убей меня! — Крикнула она, указывая на пистолет в моих руках. Я хотел проклясть самого себя за то, что не убрал его раньше, что вообще взял его в руки. — Убей, прошу! Я умоляю тебя, — она захлебывалась рыданиями, опуская голову на пол. Руки мои дрожали. Я знал, что пистолет был заряженным, за день до этого стрелял за городом в лесу и не поставил на предохранитель. Мне захотелось выкинуть его как можно дальше, но Мэри снова подняла голову, подползая обратно. — Убей, Маркуш! Спаси меня, отправь к сыну.

Я в кошмарах раньше видел ее лицо в тот момент. Это были самые прекрасные глаза, в которых раньше каждый день сияла жизнь, воскрешающая, окрашивающая мир в разные цвета. Только теперь в них отражались боль и мольба. Это была отчаянная покорность, надежда на смерть. Ночь за ночью тетя Мэри приходила ко мне во снах и просила убить ее, прожигая насквозь глазами. Я надеялся больше никогда не увидеть подобного. Только увидел. Увидел в ту ночь, когда встретил тебя, Юля. Ты прорвала плотину моих старых чувств, сорвала груз вины. Юля, ты удивительная девушка, скрывающая в себе океан неизведанной энергии, которую я больше не позволю себе убить.

Тетя Мэри умоляла на коленях убить ее, только я отказал. Моя попытка поднять ее и утешить не увенчалась успехом. То мгновение зависло в воздухе, заставляя меня вдыхать запах смерти. Она выхватила из моей дрожащей руки пистолет и выстрелила себе в голову.

В одну ночь я потерял все, что с таким трудом обрел. Но даже это не заставило меня остановиться. Я заработал деньги, заработал уважение, власть, даже обрел друзей и верных последователей. За деньги я когда-нибудь куплю себе свободу, обеспечу безбедную жизнь себе и близким, только отмыться не смогу уже никогда. Я сберегу тебе, Юля, потому что только с тобой мне удалось почувствовать снова тепло.

***

Юля молчала, потому что не могла позволить себе перебить слезы Марка, что предательски скатились по его щеке.