Насквозь

И с того вечера все изменилось. С самого момента, как он встал, одарив меня своими словами, полными восхищения, все перевернулось и заиграло по-другому. Я смотрела ему вслед, на закрытую дверь и продолжала не верить, что это все вообще было. Я бы так и не верила, если бы это не повторилось.

На следующий день моя жизнь осталась прежней. Фриде стало легче, потому что достаточно рано она подняла меня, уснувшую на диване в очень некомфортной позе, чтобы выйти на улицу. Я встала с ноющей болью в конечностях и шее и выпустила собаку на улицу. Там все оставалось точно таким же: хмурая погода, люди в районе беседки и опавшая листва.

Фрида, видимо, сама радовалось своему выздоровлению, носилась туда-сюда быстрее обычного, а по итогу удивила меня тем, что подбежала к стоящим мужчинам и начала тыкаться в них носом. Она так делала в случае, когда ей хотелось ласки. Внимание со стороны наших постоянных гостей не заставило себя ждать — и вот уже четыре руки гладят ее по спине и голове. Я смотрела на это безотрывно.  Ее внезапное желание отдалось чем-то свербящим внутри меня, но ничего плохого в этом в общем-то не было. Просто мне не очень нравилось, что Фрида тянулась к людям, которых я все еще опасалась. 

На протяжении всего дня меня преследовали воспоминания прошедшего вечера и того неожиданного разговора. Я помнила каждую деталь, но никак не могла понять, что такого переменилось в нем и во мне, что мы позволили друг другу такое пренебрежение нашими изначальными отношениями. Еще пару дней назад я считала его психом, а по итогу зародившаяся благодарность за спасение Фриды подтолкнула меня сесть с ним за один стол. Он был абсолютно обычным человеком, по крайней мере предстал таким вчера. Я помнила каждую черту его лица. Оно казалось мне ровным, достаточно безэмоциональным, но его последние слова говорили об обратном. В его глазах не было ничего, за что можно было бы зацепиться. Но все равно почему-то я уже не могла безоговорочно относить его к числу своих страхов. Он спас Фриду, закупил продуктов и до сих пор не исполнил ни одну свою угрозу до конца.

«Никто не заслуживает предательства, особенно ты»

Это была фраза, которую мне никто так и не сказал. С каждым днем все больше внутри зарождалась мысль, что произошедшее с Егором — в порядке вещей, и такое происходит с каждой. Почти с каждой. Но он сказал обратное. Мой тюремщик своим размеренным голосом, не содержащим ни капли эмоций, сказал, что никто не может внушать мне обратного. Слова, которые я надеялась услышать от самых близких, услышала от неизвестного мне человека, запершего меня дома.

Прокручивая все это снова и снова, я не могла объяснить ни своих мотивов, ни, тем более, его. Все произошло внезапно и так же закончилось.

Но день проходил, не принеся с собой ничего нового. Мы с Фридой практически все время пролежали, что-то смотрели, и моментами я засыпала. Наступившая апатия блокировала все мои желания и активность. Самым правильным решением за весь день было отключение телефона. Меня передергивало от мысли, что снова мама будет звонить и пытаться убедить меня поговорить с Егором. А еще хуже, если бы мне снова попытался позвонить муж. Желание продумывать план побега куда-то испарилось, поэтому насиловать себя новым потоком размышлений я не решилась. Лучше было отложить это на неопределенный срок, когда появятся силы.

Абсолютно бесцельно проведя этот день, как предыдущие и, очевидно, следующие, я решила принять согревающий душ и закончить очередные сутки, как услышала неожиданную активность за окном. Разговоры стали громче, мужчины очевидно меняли место своей дислокации. Я бы уже спокойно пропустила это мимо себя, если бы резко не открылась дверь. На пороге появилась знакомая высокая фигура, окинувшая меня своим ледяным взглядом.

Он вошел так, словно сам тут жил. Я смотрела на его спокойные, четкие действия: он зашел, расстегнул пальто, повесил его, снял обувь, но прервал этот процесс, посмотрев на меня. Наши глаза встретились. И снова, встречаясь взглядами, я теряла контроль над собой: мои ноги потяжелели, а сердце замерло, ожидая чего-либо непредсказуемого.

— Что ты стоишь? — Как гром среди ясного неба прозвучал его хрипловатый голос. Я дернулась, но так и не решилась что-то ответить. — Иди чайник поставь.

Он продолжал смотреть на меня, словно ожидал, когда же я послушаюсь. Ноги стали еще тяжелее. Я сделала вдох, а выдохнуть словно забыла. Его проникающие в глубину глаза заставили меня сдвинуться с места. Я послушно прошла на кухню и нажала на кнопку.

Фрида встала со своего места и пошла посмотреть на гостя. Ее реакция оказалась более чем дружелюбной. Она начала тереться об его руки и облизывать их. Происходящее вокруг складывалось таким образом, будто я оказывалась лишней, потому что даже моя собака привыкла к нашему положению и приняла его.

Он поприветствовал собаку и сел на стул, на котором сидел вчера. Непродолжительное молчание позволило мне не смотреть на него. Я достала кружки, чай и начала наливать кипяток. А в голове в этот момент родилось подозрение, что его визит может означать что-то нехорошее. Когда чай оказался на столе, я все же решила осмотреть своего гостя: в этот день он выглядел напряженнее вчерашнего, под глазами виднелись потемневшие круги, а рукава мятой рубашки были закатаны до локтей. Он внимательно наблюдал за моими действиями, отчего дрожь пробежала по спине.

— Садись, — не сказал, а приказал. У происходящего должна была быть причина, иначе я не могла объяснить его появление. Мой тюремщик очень внимательно разглядывал меня, что я ощущала кожей. Мне становилось не по себе. — Язык проглотила? — Выжидающий пустой взгляд, приподнятые брови и ни одной выделенной мимической морщины. Я не понимала, что он хочет.

— Привет. — От этого его губы расплылись в мимолетной ухмылке, которая моментально пропала. В такие моменты он казался мне опаснее. Но в это мгновение меня больше беспокоило, что я понятия не имею, как его зовут.

— Прям душа компании. — Я проглотила ком в горле, не до конца понимая: шутка это или что-то менее безобидное.  — Как собака?

Я посмотрела на сидящую рядом Фриду. За день ей стало еще лучше, таблетки успешно действовали, а от присутствия нового человека глаза горели интересом.

— Ей лучше, — мой голос казался тихим, хотя я пыталась скрыть свою растерянность. — Спасибо.

Мы снова замолчали. Я ненароком смотрела на своего гостя и подмечала некоторые детали: он часто останавливал свой взгляд и смотрел в никуда, спина его ни разу при мне не сгорбилась. Мужчина казался слишком уверенным в каждом своем действии, в нем не было ни капли сомнения. А я на его фоне выглядела потерявшимся ребенком.

— Зачем ты пришел? — Наши глаза снова встретились, серый лед обжег меня.

Мне показалось, будто он не знает, что ответить. Под рубашкой виднелись очертания выделяющихся ключиц, на которых я и остановила свой взгляд. Мне оставалось лишь подозревать, насколько странно это могло выглядеть с моей стороны.

— Захотелось. — Меня порадовало, что я не услышала ни одной угрозы, что тоже было достаточно удивительно для второго разговора подряд. — Нужно последить за тобой, а то вдруг снова захочешь выйти.

Меня это покоробило. Я нахмурилась в тот момент, когда он был абсолютно спокоен. Сначала мне захотелось возмутиться, потому что, во-первых, он прекрасно знает, зачем я вышла, поэтому с его стороны было очень неоправданно. Во-вторых, даже если он думает о моем побеге, который я так усердно планировала днем ранее, у него все равно не было весомых доказательств. Я старалась сдержать первые слова, которые захотели у меня вырваться, чтобы не создавать конфликт и не вызывать подозрений. Пока я старалась переварить сказанное, он опередил мои мысли:

— Расслабься, я пошутил.

Вряд ли это было смешно, но почему-то я улыбнулась. Мы посмотрели друг на друга. Мне на секунду показалось, словно в его взгляде что-то еле заметно изменилось, но это лишь промелькнуло. Можно было бы подумать, что разговор на этом закончился, но с его стороны все-таки проскользнул следующий вопрос:

— Почему ты решила спрятаться на даче? — Я сама не могла ответить себя на этот вопрос первые несколько секунд, ведь все дни тут слились в одну кашу, из-за которой уже не помнила, что было «до». Было непонятно, правда ли ему интересно, либо он просто пытается прервать молчание.

— Я не собиралась прятаться, мне хотелось провести здесь отпуск. — Все могло быть по-другому, если бы не он. Мы бы днями напролет гуляли с Фридой, я бы страдала по своему непутевому мужу, а не думала, что рано или поздно меня пристрелят на собственной даче.

— Тебе изменил муж, — его лицо оставалось непроницаемым. — И первое, что ты сделала, решила уехать на дачу. Больше похоже на побег.

«Черт, да какая тебе разница?»

Я опустила глаза. Мой тюремщик был прав, я сбежала. Сбежала от неожиданной, заставшей врасплох проблемы, которую до сих пор понятия не имею как решать. Он смотрел на меня. Высматривал во мне дыру и, скорей всего, радовался своей проницательности.

— Я не знала, что делать. Оставаться мне хотелось меньше.

— А если придется вернуться, что ты будешь делать? — Он постукивал указательным пальцем по кружке, при этом держал ее достаточно странно —  накрывая пальцами верхнюю часть. Из-за такого хвата, каждый раз делая глоток, ему приходилось достаточно высоко поднимать руку. А мне пришлось поймать себя на том, что я зачем-то за этим наблюдаю.

— А я смогу вернуться? — Одна его фраза заставила внутри меня загореться огоньку надежды, что это все рано или поздно закончится.

— Я сказал «если», а не «когда», — одной рукой, нарисованной его ледяным тоном, он сдернул меня с небес на землю. — Не думай, что я буду дарить ложную надежду.

Этот человек словно наслаждался разрушением человеческих надежд и желаний. Его холодные глаза прошлись по мне снизу вверх, остановившись ненадолго на уровне плеч. Он действовал на меня особенно, заставляя цепенеть и терять остатки уверенности, даже если мысли мои этому противоречили.

— Так что ты будешь делать в таком случае?

— Подам на развод, заберу вещи, — я представила лицо мамы, когда оставшиеся мои вещи вернуться к ним, представляла, сколько всего будет говорить Егор. И не дай бог еще придется иметь дело с его мамой. Я прикусила внутреннюю сторону щеки, чтобы не выдать свои эмоции. Но это было сложно, он смотрел на меня без остановки, как будто пытался считать даже легкое проявление чувств.

— Зачем же тогда было выходить замуж, если уровень симпатии был ниже уровня нынешней антипатии? — Я не хотела отвечать. Не хотела, потому что никогда вслух сама себе в этом не признавалась, а уж тем более чужому человеку. Но ледяной взгляд не отпускал меня из плена откровенности.

— У меня не было выбора, — это все, на что мне хватило сил. Воспоминания прошлых лет начали всплывать наружу, что мне очень не понравилось. Но при этом моя личная сила продолжала растворяться под его взглядом.

— Так не бывает, — сказал он достаточно вызывающе. — Что же заставило девятнадцатилетнюю девчонку встать под венец к человеку, которого она не сильно-то и любила? — Он толкал меня к стене, все сильнее вжимая в нее. Мне не хотелось отвечать, мне хотелось лишь понять, какого черта он знает столько, так хочет узнать еще больше.

— Почему я должна отвечать на личный вопрос? — Все мое тело было напряжено до предела. Я никогда даже не могла вслух сказать, что мои чувства к мужу не были сильны, а рассказывать этому человеку правду было выше всего приличного. Мысли метались в разные стороны: от чувства недосказанности, копившейся так долго, до страха обсуждать это с ним.

Мой вопрос его позабавил. Это я поняла по все такой же легкой усмешке, которая на этот раз чуть дольше задержалась на лице. Мой тюремщик посмотрел мне прямо в глаза, отчего все тело покрылось мурашками.

— Ты не должна, — он покачал головой, — но мы слишком мало знакомы, поэтому любые откровенности бессмысленны, так что какая разница, — мужчина еще отпил чай, после чего кружка опустела. — Выбор за тобой. Можешь не говорить, но погоду обсуждать мне не хочется.

Но я сказала.

— Я была беременна, — достаточно быстро, чтобы не успеть передумать, произнесла я, отчего на глаза выступили слезы. — Это произошло по ошибке, случайно. Родители заставили нас пожениться. — Он молчал, краем глаза мне виделось, что лицо его нахмурилось. — Через три с половиной недели беременность замерла. А развестись я так и не решилась уже. Мы были парочкой со школы. Подростковая любовь, которая затянулась. Во взрослой жизни вся ее радость потихоньку растворилась.

Каждый день на протяжении долгого времени я жила с виной, которая до сих пор где-то внутри гложет меня — я что-то сделала не так.  Я пыталась оправдать себя все то время, когда понимала, что человек рядом не значит для меня столько, сколько могло показаться сначала. Проще мне было винить себя, неполноценную женщину, неспособную выносить ребенка, чем объяснять всем вокруг различные шутки судьбы. Сейчас не было смысла показывать свои эмоции, ему все равно не было до них никакого дела. Мужчина сидел молчал, а мне нечего было сказать. Казалось, эту ситуацию мне удалось отпустить, но только мысль, что с этого момента что-то пошло не так в моей жизни, не давало зажить этой ране.

— Не нужно оправдывать мертвым ребенком бесчестность своего муженька, — слова, разрезавшие тишину, разрезали и мои мысли. Я подняла на него наполненные слезами глаза, когда внутри был готов взорваться комок боли, и наткнулась на два светло-серых зеркала, которые пробирали меня до глубины души. На эту самую секунду весь холод в них испарился, и мне даже показалось, что я вижу сочувствие. Я проглотила ком в горле, готовясь что-то сказать, но не смогла.

И снова то, что я не могла сказать себе так долго, мой тюремщик сказал за меня. С меня упал большой камень, после чего стало гораздо легче дышать. Но признать, что он прав и так сразу отпустить все свои плохие мысли мне казалось более чем глупым, поэтому проще всего было отложить это в очередной ящик, больше никогда не вспоминая.

— Моя очередь задавать вопросы, — после затянувшейся паузы, с помощью которой я окончательно успокоилась, сказала я.

— Попробуй задать, — он провел пальцем по ободку кружки, заостряя на этом свой взгляд.

— Почему ты запер меня? — Я была готова наказать себя за любопытство такого уровня, но возможность получить такой важный ответ нельзя было упускать. Мужчина поднял глаза, осмотрелся вокруг, встал со стула, что уже позволило мне начать паниковать. Теперь я смотрела на него снизу вверх, и такое положение казалось заведомо проигрышным. Он снова стал высоким, слишком прямым и хмурым.

— Не сегодня.

И в общем-то это было последнее, что он мне сказал. После этого он быстро прошел в коридор и уже намеревался сбежать. Этот факт меня позабавил. Я встала и отправилась за ним. Мой тюремщик все такими же четкими действиями надевал на себя ботинки, пальто, поправлял ворот. Я смотрела, надеясь, что у него хватит совести сказать что-то напоследок.

— Спасибо, — достаточно тихо послышалось мне, прежде чем закрылась дверь. И, как только она закрылась, я рассмеялась.

На следующий день, который плавно вылился у меня из предыдущего, потому что глаз я так и не сомкнула, мне пришло в голову пересмотреть все самые долгие и не созданные для повторного просмотра фильмы, лишь бы только попытаться уснуть. Ночь была для меня достаточно тяжелой. После его ухода и моего истерического смеха, вызванного его побегом, я решила все же отправиться спать, благополучно забыв про душ. Но, как только голова оказалась на подушке, сон резко пропал. Вместо него пришла целая череда мыслей, которая не собиралась останавливаться.

В первую очередь я думала лишь о том, что даже у такого холодного и черствого на первый взгляд человека не хватает смелости в чем-то признаться. Мой вопрос ему не понравился и дабы не слушать дальнейших, он решил убежать.

Но мое откровение само по себе было не менее тяжелым для понимания действием. Он меня не вынуждал рассказывать, а я все равно рассказала. Единственной подруге не могла рассказать, о чем так давно думаю, а ему, придурку, который решил запереть меня на даче, рассказала. Себе даже иной раз признаться не могла, пытаясь внушить обратное, но вот мой тюремщик каким-то образом убедил рассказать. В разгар бессонной ночи я думала не о трагичности своей судьбы, не о семейном несчастье и непредвиденном будущем, а о своей уязвимости, которую так свободно ему показала. И перед тем, как окончательно сгрызть себя изнутри всеми этими раздумьями, я признала, что ему удалось меня успокоить. Одной ничего нестоящей фразой, которую только он мне сказал, мой тюремщик заставил меня отпустить большую часть своих ужасных мыслей. Я надеялась, что это бред, что так не бывает и что невозможно вообще эмоционально питаться от такого человека. Решив на конец размышлений больше не пускать его в дом, я уже в который раз попыталась уснуть, но снова не смогла.

Какого черта он вообще пришел?

Он мне так и не ответил на этот вопрос. Тюремщик вообще не отвечал на мои вопросы, наше общение продвигалось в одностороннем порядке допроса. Но все же им преследовалась какая-то цель, которую он усердно пытался скрыть. Все становилось только запутаннее, но одно я решила точно — другого разговора надо избежать, чтобы не наговорить лишнего.

И проведя весь день в постели, иногда засыпая под нудные фильмы, мы с Фридой не ожидали, что и эта ночь обещает нам гостя. Началось все с достаточного позднего звонка моей мамы. Она звонила настойчиво, а с учетом, что вчера мой телефон был отключен, я мысленно представляла, что она может уже быть по дороге сюда.

— Юля! — Мама была определенно взволнованна. — Почему ты вчера не отвечала? — Я не хотела говорить честно, потому что обидела бы маму, но, понимая, чем в любом случае закончится это разговор, продолжать его на нейтральной ноте не очень хотелось.

— Забыла поставить телефон на зарядку, — конфликтов я все же предпочитала избегать.

— Мы волновались, — они хотя бы не выехали сюда, что уже меня порадовало. — Как у вас дела? Как Фрида? — «Недавно чуть не умерла».

— Все отлично. Мы гуляем, смотрим фильмы, валяемся вместе, — я посмотрела на Фриду. Она и правда лежала рядом, вытянув свое массивное тело. У нас не было потребностей в закупке продуктов, поэтому за некоторое время до звонка мамы мы с Фридой съели больше обычного. Собака отхватила еще пару лакомств из моих рук.

— Замечательно, — мама определенно радовалась, что удастся отдохнуть от ежедневной рутины по уходу за собакой. — Юль, а ты подумала над моими словами?

Я не могла вспомнить, над какими из маминых слов мне необходимо было подумать, но большинство из них были связаны с Егором. А это означало лишь, что я точно над ними не думала.

— Юлечка, — ее голос смягчился, — нельзя рубить с плеча. Тем более так резко отворачиваться от человека, который принимал все с твоей стороны, — точно. Перед глазами замелькали светло-серые глаза, в которых сияла отстраненность так, чтобы ее видели издалека. На секунду я пожалела, что не могу также, но неожиданно с моих уст сорвалось:

— Это не оправдывает его бесчестия, — сама того не ожидая, я сказала это с полной внутренней уверенностью. Чтобы не останавливать свое внимание на следующей маминой тираде о жизни, решила прошагать от гостиной до кухни и обратно.

И вот, делая шаг через коридор, я увидела, как открылась входная дверь. Высокая фигура с уставшим отстраненным лицом стояла передо мной, внимательно осматривая мое тело, начиная с ног. Мамин голос полностью растворился в происходящем. Я смотрела на него, от удивления приоткрыв рот в желании что-то сказать.

— Юля, ты меня слышишь? — Маму я уже не слышала. Все, что она сказала после моей громогласной цитаты, растворилось в моем удивлении от очередного очень неожиданного прихода гостя.

— Мам, — я продолжала смотреть прямо на него, отчего ноги снова налились тяжестью, а дыхание сбилось. — Давай завтра договорим, а то уже очень поздно?

Мой тюремщик стоял неподвижно все время, что мы прощались с мамой. Я начала думать, что он на самом деле подозревает меня в побеге, поэтому решил самостоятельно за мной наблюдать. Не дожидаясь очередного режущего уши приказала, я пошла включать чайник.

— Как тебе погода? — В этот раз мужчина не спешил садиться. Он стоял, оперевшись на стену спиной и согнув ногу. Ему нравилось заставать меня врасплох. Несмотря на по сравнению со вчерашним более мрачный вид, голос его звучал бодрее.

— Глядя в окно, сложно оценить.

— Совсем забыл, — как бы извиняясь за свою бестактность, произнес он и присел на стул. Я поставила перед ним кружку.

После непродолжительного разговора о погоде, которую день назад совершенно не собирался обсуждать, он замолчал и больше ничего не говорил. Мы сидели молча. Сначала мне показалось это забавным, после я начала нервничать, а уже в конце меня начало это раздражать.

Наплевав на все нормы приличия, мой тюремщик откровенно пялился на меня, периодически останавливаясь на разных частях тела. Больше всего его почему-то интересовали ключицы. И если пялиться на самом деле было неприлично, то мы оба нарушили это правило. Он рассматривал мою шею, я переключилась с рук на нижнюю часть лица. Слегка небрежная, но вполне приемлемая щетина, несколько еле заметных шрамов. Фрида не смогла долго находиться в этом молчаливом дурдоме и просто ушла в гостиную.

Он достаточно резко поставил на стол пустую кружку. Я вздрогнула от неожиданного звука. 

— Еще? — Мой голос оказался тише обычного. Он посмотрел на меня, усмехнулся и с неким разочарованием в голосе произнес:

— Проиграла.

— Что? — Я нахмурила брови, понимая, что это очередная его странность.

— Проиграла, — он повторил это, продолжая растягивать на губах хитрую улыбку, наличие которой удивляло меня больше всего прочего, — в «молчанку».

Я, ошарашенная и его улыбкой, хоть и не самой дружелюбной, и его забавой, о которой даже подумать не могла, продолжала стоять нахмуренная и смотреть на него. Мне ничего не приходило в голову, нечего было сказать. Только в эту самую секунду странно выглядела скорее я, чем сдержанный, идеально представленный он.

— Да, шутки ты совсем не понимаешь, — подытожил он и цокнул. Мое положение никак не изменилось. — Да расслабься ты. — Светло-серые льдинки начали темнеть. — Либо сядь, либо еще чаю сделай.

Я решила сделать еще чай. Вторую ночь подряд мой тюремщик ведет себя более, чем странно. Вчера у него была одна модель поведения, на этот раз другая. Вчера ни одной эмоции на его лице не было, а сегодня он уже улыбается. Мне казалось, что вижу эмоциональную градацию человека, и что через пару дней он начнет чувствовать что-то вроде сожаления.

— Мама переживает, почему ее дочурка не выходит на связь, — вряд ли он спрашивал, потому что нам двоим это было понятно. Только откуда ему это было понятно? — Телефон отключает, исчезает, ничего не рассказывает. — Тюремщик говорил это в привычной для себя манере, но вот я четко слышала в его равнодушном тембре что-то эмоциональное, словно он из-за всех сил хотел что-то скрыть.

— А ты даже знаешь, когда я отключаю телефон? — Я старалась не выдавать своей заинтересованности в его словах. Удивляться его возможностям не собиралась, мне хотелось лишь больше узнать.

— Я знаю, когда ты перестаешь что-либо в нем делать. Последнее сообщение, после запрос в браузере, последний звонок, даже последнее слово в разговоре, — выглядел он так, словно само представление об уровне контроля надо мной ему нравилось.

— На пленке место-то еще осталось? — Проявление хоть и легкого юмора с моей стороны ему явно пришлось по душе, ведь сразу же улыбка коснулась лица. Наши глаза встретились. Я увидела в мужском взгляде азарт.

— Места предостаточно, — он выждал пару секунд, словно ожидая, когда осядет след моей шутки, — а вот с мамой так лучше не поступать. — Интересно, говорил бы он так же, если бы я открыто сказала, что она уговаривает меня помириться с мужем.

— Больше не буду, — наполненный сарказмом голос, — надеюсь, ты тоже так не поступаешь с мамой? — Весь абсурд его претензии был отражен моей иронией, даже если он сам говорил несерьезно.

— Не поступаю, — он сменил голос на отстраненный, словно я перешла какую-то грань.

— Неужели, — его взгляд сменился на распространяющуюся пустоту, холодность. — Сын, который никогда не поступал плохо по отношению к маме?

— Никогда.

— Как ей повезло!

— Да, настолько, что меня даже не было в ее жизни.

Я замерла. Сначала подумала, что мне послышалось, потом, что это шутка. Потребовалось достаточное количество секунд, чтобы понять всю серьезность его слов. Выражение лица у моего гостя оставалось прежним: равнодушным, непроницаемым — но нельзя было отрицать факта его признания в чем-то вполне себе ужасном. Я не понимала, что следует ответить в таком случае, ведь банальное «мне жаль» покажется более чем неискренним.

— А отец? — Я спрашивала робко, боясь сорвать пока что еще спокойную нить разговора. Мне уже не удавалось смотреть на него с наигранным равнодушием или спокойствием. Я начинала ненавидеть свою чувствительность, но его ответ разрушил последние шансы удержаться от эмоциональной пелены, накрывшей меня с головой:

— Нет. — Он снова очертил ободок кружки. — Никого не было.

И все пропало передо мной. Я не видела ни его, ни свой дом, ни все остальное. Теперь перед моими глазами сознание нарисовало лишь ребенка с потерянными светло-серыми глазами, смотрящими в пустоту и наполненными одиночеством. Одиночеством из-за отсутствия такой банальной необходимости, как семья. Маленький мальчик без матери и отца. Передо мной сидела его взрослая версия, у которой я боялась спрашивать, что с ним было. Да и не было это моим делом. Слишком чувствительная моя душа не могла воспринять это нормально. Такой же эффект на меня производили бездомные собаки или одинокие старушки, но даже они не могли сравниться с шоком, испытанным от понимая, что твоя жизненная угроза — покалеченный и одинокий ребенок. Даже если я была неправа в этом, то уж точно не могла представить ничего другого.

Я долго думала, зачем он вообще мне это сказал. Он мог пропустить весь сопутствующий диалог и не говорить этого вовсе. Мог закрыть тему, признать оговорку. Но мой тюремщик не остановился и даже добавил про отца. Я долго искала ответ на эту загадку, пока наконец-то не поняла...

Он обменял мое откровение на свое.

Дальше мы уже не продолжали эту тему, но смотрели друг на друга немного иначе. Я остыла, отпустила азарт. Мне стал видеться обычный человек под маской кровожадного бандита или кем он там являлся. Следующим за затянувшимся молчание последовал вопрос, который я должна была задать еще день назад вместо того безнадежного. 

— Как тебя зовут?

Но он мне не ответил. Только снова усмехнулся и покачал головой. Мне даже хотелось настоять, но что-то подсказывало, что это бесполезно. Осознав, что так и не узнаю его имени по понятным только ему причинам, я решила перевести тему.

И потом все сложилось таким образом, что мы проговорили часа два точно. Мы просто беседовали о собаках, фильмах, еде. О том, о чем говорят люди просто так, вкладывая в моменте в каждую тему большое количество чувств. Как оказалось, мне и моему пленителю нравятся разные фильмы. Хотя он даже ни обозначал их как «нравится» и «не нравится», он просто говорил «хорошо» и «нехорошо». Оказалось, некоторые фильмы под которые я засыпала несколькими часами ранее он относил к «хорошо».

Собак у него никогда не было, но он бы хотел завести. В породах тоже ничего не понимал, а мои рассуждения, объяснения и нюансы жизни с собакой слушал внимательно, практически без эмоций, но не отвлекался. Иногда только задумчиво хмыкал.

И постоянно пил чай. Кажется, он один выпил кружек шесть, когда меня по итогу от чая уже начала подташнивать.

Питался он всем подряд. Даже достаточно чувствительно высказал, что еда одно из немногих, что способно дарить наслаждение. Почему-то упомянул о моих заурядных вкусах, словно видел, чем я питаюсь.

Но несмотря на то, что мы не сошлись практически ни в чем, я ни разу за два часа не чувствовала себя неправой. Мы делились мнением, но никто не тянул одеяло на себя. Он слушал также внимательно, как я его. Не осуждал мои вкусы, я его тоже. Он не спорил, а я терпеть не могла спорить. Мы просто говорили, не ради цели, а ради чего-то другого. Я перестала даже отдавать себе отчет в своих чувствах во время разговора, но точно больше не было страха. Я привыкла к светло-серому холоду, к разрезающим тишину «хм» и мимолетным усмешкам. Мне было с ним комфортно.

Хотя кое-что он все же осудил.

— Когда я вижу томатный сок, мне кажется, что что-то похожее готово прямо сейчас вылиться из меня, — собственно началось все с моей шутливой просьбы в следующий раз вместе с продуктами закупить мой любимый сок, который пила я крайне редко. И, исходя из его ответа, я поняла, что его воротило от томатного сока так же, как и моего мужа.

— Ты преувеличиваешь. Он не так ужасен. Особенно с солью и перцем. — Меня забавляло, что хоть в одной теме он оживился.

— Почему нельзя просто съесть помидор? — Мой тюремщик тяжело вдохнул и закатил глаза. Это был наш единственный спор.

Ушел он также неожиданно, как и в предыдущие два раза. И только перед закрытием двери я снова услышала тихое «спасибо». Благодарил он меня то ли за количество чая, то ли за беседу — я не знала, но в эту ночь спала намного спокойнее.

И когда дни для меня перестали различаться, когда все они слились в одно единое пятно, на протяжении которого ничего не происходило, ночи стали кардинально отличаться друг от друга.  Я не удивилась, когда он пришел и в следующую ночь.

На протяжении всего дня я старалась вернуть себя после вчерашней потерянности. В первую очередь мне следовало поговорить с мамой. Она была непреклонна, утверждала, что я не права, оправдывая это своим глубоким жизненным опытом, душевными материнскими переживаниями и даже богом. Конечно, я понимала все ее переживания, конечно, я не могла на нее злиться, но чем чаще мелькало «Егорушка», тем чаще меня подташнивало. В общем, разошлись мы снова ни на чем, но дабы не получить еще один неожиданный звонок я решила выключить телефон еще раз.

Далее, вдохновленная ранее непонятными мне мыслями, я решила, что нужно приготовить что-то новое, необычное. Но как только эта мысль проникла ко мне в голову и начала разрастаться, я сама себя одернула: какого черта я прокручивала в голове его мнение. Это ему нравится разнообразная еда, а не мне. Точнее, я не пробовала особо, чем проще, тем лучше, но что-то не давало мне покоя, мысли продолжали пожирать меня. И наиболее ужасны они были в том, как я переставала опасаться и отстраняться от него, за что винила себя. Теперь мой тюремщик казался абсолютно обычным человеком. Не являющимся в ночи опасным убийцей, а простым человеком, вероятнее, с тяжелой судьбой. У него были свои вкусы, свои интересы, он не приставлял ко мне пистолет каждую свободную секунду. Нас связало что-то неизвестное, и это «что-то» может объяснить почему он не хочет говорить свое имя, почему я заперта здесь, почему он отдельно выделил тему моего отключенного телефона и почему приходит несколько ночей подряд.

Но самым мучающим меня чувством стало странное сплетение переживаний, которое произошло, когда я услышала про ту его боль, которая, может, для него столько и не значила.

Я разрывалась от мыслей весь день, так ничего и не приготовив. Просто ходила по дому, иногда цепляясь за детали: пыль не протерта, вещи разбросала, пятно на полу, окно испачкано. Таким образом мой незваный гость вынудил меня убраться в доме. Фрида озадаченно ходила за мной весь день в перерывах между походами на улицу, где ее уже всю затискали наши «охранники». Она уже чаще и смелее подходила к ним, за что всегда получала свою долю поглаживаний. Говорить что-либо ни им, а уж тем более ей, было бесполезно, поэтому я выбрала смирение. Все превращалось в какой-то сюр. Я допустила мысль, что несколько дней назад было намного проще.

День подходил к концу, а за ним и вечер. Я уже начала думать, что раз смогла выполнить все свои планы, то вряд ли можно ожидать чего-то внезапного. Но он снова меня удивил. Когда я, забыв в гостиной расческу, прошла через коридор, выпускаю при этом из полотенца свои мокрые волосы, дверь открылась, Фрида спрыгнула с дивана, а в дом вошел человек. Впервые за все наше с ним знакомство мне стало по-настоящему неловко за свой внешний вид. Я была разгоряченная после душа в старой растянутой одежде с мокрыми волосами, от которых на футболке расплывались влажные пятна. Я нервно сглотнула, не представляя, какая у него будет реакция.

А также не представляя, почему меня это вообще волнует...

Он вошел как обычно: идеально ровная осанка, чистое пальто, ботинки, волосы на голове слегка взлохмачены. Я наблюдала за ним, пока он выполнял уже привычные для меня действия. Мне вспомнилось, что, когда он вносил Фриду, на нем была обычная куртка, кроссовки. Это натолкнуло меня на мысль, что у него двойной род деятельности и что каждой стороне соответствует свой дресс-код. Вовремя остановив себя, я решила не дожидаться его слов, а сразу пойти нажать на кнопку чайника. Мои руки пыталась быстро собрать мокрые волосы, но ррядомне было ни одной резинки.

— На кой черт бежать в такую глушь, — начал он, делая глоток свежеприготовленного чая. Я от этого напитка решила отказаться. — Тут же ничего вокруг нет.

— Почему же? — Я была немного оскорблена. Его глаза не отрывались от меня. Я понимала, что это из-за моего вида, поэтому старалась не смотреть на гостя, чтобы не выдавать своего смущения или неодобрения с его стороны. — Недалеко есть озеро и заброшенная усадьба. И до города недалеко.

— Заброшенная усадьба? — Его взгляд отражал лишь убеждение, что я говорю глупости.

— И что с ней делать? Смотреть на нее?

— Нет, — я закатила глаза. — Мы в детстве тайком туда забирались и играли в прятки.

— Замечательно, — он усмехнулся. — Ты росла, как обычная шпана?

Голову накрыла пелена ностальгии, и я грустно улыбнулась. Мой тюремщик внимательно наблюдал за мной, в какой-то момент серые льдинки расширились.

— Да в общем-то нет. Я приезжала сюда летом и редко гуляла, — я помолчала, вспоминая это время, — бабушка не разрешала мне гулять с местными. Говорила, что плохому научат, а я мол ведомая.

— Тебя заставили выйти замуж, неудивительно, — колкое замечание, от которого я не смогла не улыбнуться.

— Она была строгой женщиной. — Сделала вывод я, вспоминая все моменты из детства. Бабушка по отношению ко мне была всегда слегка отдалена. Я не единственная внучка и, как мне казалось, не самая любимая. — А мне правда хотелось гулять. Я сбегала по ночам.

— Что? — Усмешка. Самая яркая за все время. Мои брови поползли вверх от удивления, но выдавать себя я не стала.

— Я сбегала по ночам. Мы бесились в усадьбе. — Я улыбнулась, прокручивая в голове эти эпизоды. Только это была горькая улыбка. — Мне нравилось возвращаться домой в ночи, когда вокруг тишина. — Мужчина смотрел только на меня, не отрываясь. Я даже забыла про свой внешний меня, так меня увлекли воспоминания. — Я представляла себя лесной принцессой, гуляющей по своим владениям.

— До первого отморозка их кустов, — он отвел взгляд в сторону с тяжелым вздохом. С возрастом начинаешь осознавать глупость многих детских поступков.

— Да, это было глупо, — подытожила я, но при этом головой снова оказалась в этих моментах. Лесная тишина, сквозь которую слышно лишь звуки леса. За кронами высоких деревьев на небе виднеются звезды. И я, маленькая девочка, представляющая на себе корону из веток и листьев, плащ из цветов и веру, что целый лес в моей власти. Слишком большие амбиции для ребенка. — Но закончилось это вполне логично. Бабушка меня застукала, на следующий день вызвала родителей и запретила мне приезжать. — Я опустила глаза, прокручивая в голове, как на этом самом месте происходила моя экзекуция: кричащая посреди ночи бабушка, называющая меня гудящей несносной девкой, а после и разочарованные взгляды родителей, стыд, охватывающий с головы до ног, и мечта, разбитая этими криками.

— И ты больше не приезжала?

— Первые пару лет и правда не приезжала. — Грустная улыбка растянула мои губы. — А потом как-то все забылось, но мне больше не доверяли.

— Ясно.

И снова я поделилась откровением с такой легкостью, какую никогда не ощущала. Все всегда спешили мне сообщить, насколько глупыми были мои поступки. А чего еще можно было ожидать от ребенка, у которого забирали шанс на простое общение со сверстниками. Я никогда себя не оправдывала в полной мере, но и стыда того уже не было.

Мы немного помолчали. Тишина была уже не гнетущей, а умиротворенной. Мой гость остановил свой взгляд на качающейся занавеске, словно ожидал чего-то. Я исподлобья глазела на него: он был собранным внешне, но глаза выдавали усталость. Его с виду равнодушное лицо не передавало той части мыслей, которые скрывались в голове. А я была уверена, что там их целый ворох. Возможно, мне просто хотелось верить, что я не одна такая — с бардаком в голове.

И в ту секунду я подумала, что впервые нахожусь с человеком, который может меня понять.

Но уже в следующую секунду эта мысль улетела, а вместо нее появился звук, исходящий от окна. Кто-то постучал. Я вздрогнула, а мой гость резко встал, залпом опустошил кружку. Мне хотелось задать вопрос, но до сих пор не получила ни одного ответа. Поэтому я просто встала, чтобы проявить всю деликатность и проводить своего тюремщика. И снова тихое «спасибо», и снова закрывающаяся дверь.

И впервые я подумала, что не желала его ухода.