Глава 3. Симптомы выживания.
Мои глаза снова работают. Не идеально — мутно, как после сна, когда реальность ещё в полусонной дымке. Картинка медленно собирается в фокус. Тот же угол. Те же стены. Но здесь нет запаха железа, нет вони пороха. Нет боли. Нет крови.
И тут возникает мысль: может, я больна? Может, всё это галлюцинации? Я вижу то, чего не было. Или я просто в коме. Я слышала истории — человек лежал без сознания, а потом рассказывал про целую жизнь: жена, дети, соседи, работа. Всё настолько реально, что нет разницы. Реальность или сон.
Возможно, со мной то же самое. Не знаю. И всё равно… мозг — это странный механизм. Он работает, чтобы не сломаться. Чтобы защитить сам себя, а не меня. Всё это спектакль для него и для его друзей, что живут внутри моего черепа.
Хорошо бы принять это за чудо, но нет. Нет сумки. Там было всё: телефон, бумажник, наушники, дешёвые мелочи. Меня, похоже, просто обокрали. А мозг дорисовал пулю, кровь и трагедию — для антуража.
Разберусь потом. Сейчас нужно идти. Слушать Лукаса.
И, наверное, самое обидное — я так и не выкурила сигарету.
Иду по знакомым улочкам, но они кажутся ненастоящими. Как будто это копия, а я играю в «найди пять отличий». Всё вроде то же самое, но запах другой. Чище. Слаще. Как будто реальность после стирки с кондиционером. И мне снова хочется крутить эту игрушку, искать, где подвох.
Выхожу на Via Roma. Оживлённое место, и в то же время чужое. Женщины — как вырезки из старого журнала мод. Платья, юбки, рубашки. Разные, но все в одном стиле. Лица улыбаются, тихо смеются, кожа золотая от загара. Дети рядом — аккуратные, выдрессированные. Мужчины в брюках, поло, вечно серьёзные. По мостовой гудят ретро-машины — такие я видела только в кино.
Это пугает. Может, реконструкция? Или съёмки фильма? Палермо ведь исторический город. Разберусь потом, как дойду до босса. Он знает больше меня.
Я иду с высоко поднятой головой, плечи расправлены. Но половина прохожих смотрят так, будто я пришла из другого измерения. Любопытные взгляды, тысяча глаз. Чувствую себя куском мяса на прилавке. А может, и не куском, а целым тушканом в клетке. Белым зверьком. У них на лицах вопросы: как я ещё не рассыпалась в прах под солнцем?
Ну и чёрт с ними. Я привыкла к подобному. Интересно, сколько сейчас времени? Я сильно опаздываю? Какое настроение на этот раз будет у Росси? Будет ли болтать без остановки или снова отчитаeт меня, как ребёнка?
Мысли путались, как клубок ниток, когда вдруг на меня налетел мальчишка — весь на бегу, будто сама жизнь гналась за ним.
— Простите, синьора! — он едва переводил дыхание. — Я спешу на рынок! Мама велела купить яйца и свежие овощи… А ещё дала мне карманные деньги! Я смогу купить себе сладости! Меня зовут Лукас Росси! А вас? Вы туристка?
Что за совпадение… Болтливый рот, гиперактивность, слишком много вопросов. Лицом отдалённо напоминает того самого Лукаса. Я попыталась убедить себя: просто мальчишка, просто совпадение. Но зацепило другое — его речь. Старомодные слова, которые давно никто не использует. Будто он выскользнул из старой книги или застрял в чужом времени. Я понимала его лишь благодаря синьоре Бьянке.
— Я приезжая. Работаю здесь, — ответила сухо. — Лукас… приятно познакомиться. В следующий раз будь внимательнее.
Он закивал, улыбаясь во все зубы.
— А вы куда направляетесь?
— Ты же спешил, — напомнила я.
Лукас тут же побледнел, будто вспомнил о своей «важной миссии», пробормотал извинение и убежал.
Забавный мальчишка. Но я не люблю детей. Для меня они не цветы жизни и радости. Максимум — цветы на могиле. Воспитывать — значит тратить силы, которых у меня хватает только на себя. Воспитание похоже на тяжёлую работу, где тебе не платят. Мне не нужен такой финал. На самом деле, я не хочу никакого финала. Я хочу только жить.
Сейчас мы идём в бар «Diamante». Двадцать минут пешком, кажется мало. Но если в голове тишина, без музыки, эти двадцать минут превращаются в вечность. Мысли начинают царапать череп, как крысы в стене.
Пока мы идём, я могла бы рассказать вам про детство. Родилась в Лестере. Город как открытка. Красивый, живописный. Мать сначала хотела назвать меня Эмили. Потом — Марла. Звучит как название таблеток от бессонницы или от головной боли. Подходит.
Семья — нормальная. Даже слишком. Все живы, все дружные, всё стабильно. Есть взаимопонимание и личное пространство.
Когда мне было примерно лет семь. Я начала интегрироваться в общество. Меня дразнили дети. Это часть программы. Если ты белая ворона, тебя клюют. Один мальчик назвал меня чёрно-белым телевизором. Смешно. И правда похоже.
«Diamante». Бар. Дверь скрипит, запах вина такой же мерзкий, как и прежде. С этим миром всё просто: он гниёт медленно, но запах выдает его сразу. Люди пьют, смеются. Половина делает вид, что я прозрачная. Другая половина смотрит так, будто я мясо. Свежее. Готовое к разделке.
Я ищу Лукаса Росси. Его нет. Козёл. Может он прийдёт?
Я сажусь в угол. Жду. Иногда хочется упасть и начать биться головой об пол. Просто проверить: мир настоящий или нет. Может, это всё реконструкция, съёмки фильма или моя кома.
Вы, наверное, думаете: «Марла, тебя ничего не смущает?»
Смущает. Всё. Абсолютно. Но это нормально. Это жизнь. Всегда есть шанс, что завтра станет ещё хуже.
Маттео видел всё, как она зашла, как села. Белые волосы словно из них убрали всю краску, чёрные глаза, и эту уверенность в походке. Это не вспышка чувств — это интерес. Как новая игрушка в руках: сначала любопытство, потом ощущение собственности. Ещё одна вещь в копилке.
— Синьора Крэйн, вы не против, если я отойду на пару минут? Нужно решить кое-что.
Улыбнувшись Лие, он медленно встал и подошёл к столику "белянки". Когда он остановился перед ней, что-то в нём дернуло. Она смотрела прямо в душу. Белые ресницы. Бездонные глаза. Белая, фарфоровая кожа. Помада странного оттенка или дело в том что губы были потрескавшимися. От неё веяло холодом — отстранённостью. Она вроде бы живая, но выглядит как ходячая вывеска смерти.
— Добрый день, — произнёс он вежливо, — не возражаете, если я присоединюсь? И можно узнать ваше имя?
Мне не хотелось отвечать. Мой разум где-то далеко от этого места. Но когда мои глаза всё таки увидели его фигуру.. Помните, я не рассказывала вам, о ком читала? А это он.
Маттео Мессине Денаро. Родился на Сицилии, в коммуне Кастельветрано (провинция Трапани) в семье сицилийского мафиозо Франческо Мессина Денаро, более известного как Дон Чиччо). Франческо научил сына пользоваться оружием, когда тому было всего четырнадцать лет, а уже в восемнадцать лет Маттео совершил первое убийство. Судя по его внешнему виду, ему сейчас тридцать пять лет. Молод и полн сил. Его в шутку называют дьяволом в человеческой шкуре. Приказы — иногда ужасающие. Из его жертв можно сложить кладбище. Он бабник, ухаживает красиво, не хочет семьи. Возможно сейчас передо мной — блестящий актёр. А я — часть его спектакля. Но если это правда.. Насколько быстро я умру? Сейчас будет допрос. Я — опухоль в его больнице.
— Марла Меркли, — Возможно, мне было немного не по себе говорить ему что-то вслух. Это как разговаривать с мертвецом.
— Марла Меркли, — повторил он. — Я – Маттео Денаро. Приятно познакомиться.
Он говорил так, как будто принимал новый предмет в коллекцию — осторожно, плавно, ласково. Я видела, как он примерял моё имя, как в первый раз пробуешь тухлую еду и думаешь: «Ну ладно не сильно отвратительно».
В голове нарастает — паника. Где я? Где Лукас? Где сумка? Где таблетки? Где реальность?
— Синьор, какой сейчас год?
Его насмешка — тонкая, как лезвие. Я знала: вопрос смешной. Я выгляжу смешно.
— Сейчас 1983 год, синьора Меркли, — ответил он спокойно. — К чему такие вопросы? Вы надолго к нам?
Чувство лёгкого падения — как во сне: летишь, падаешь, резко открываешь глаза. Допустим, это правда. 1983. Без денег. Без документов. Приезжая. Меня могут продать в бордель, бросить на базар, выкинуть как вещь. Он смотрит на меня так, будто готов раздеть. Хватит паники. Дыши. Вдох. Выдох. Сохрани лицо.
— Простая накладка. Приехала из Англии. Как долго останусь не знаю.
Можете считать меня дурой. План «Б»: использовать его. Потом уехать. Собирать мелочь на улице? Нет. Притвориться овцой, да. Этими словами я обёртывала страх в рационализацию. Жить — вот что я хочу. Не финал. Просто жить.
— Накладка? — спросил он с интересом.
— Да. Кто-то обокрал. — Я решила пустить слёзу. Женская слабость. Сделаю вид овцы, то что хочет видеть он.
Он только пожал плечом, опёрся локтями на стол, перстни на пальцах сверкнули, как конфеты в сахаре. Глаза — изучающая усмешка.
— Как печально.
Великий Денаро сказал «как печально» — и что теперь? Где помощь? Где деньги?
— Я ждала знакомого. Но, видимо, он не придёт. — Пора закончить эту встречу. Иначе я сойду с ума.
— Могу предложить провести этот вечер у меня... Вино, музыка и всё в этот роде,— тон был мягок, как ловушка.
Нет. В путаны я ещё не записана. Пока светло — лучше просить милости. Нужно собрать себя прежде, чем провода в голове окончательно закоротят.
— Откажусь, — сказала резко. — Поняла ваш намёк. Надеюсь, вы найдёте себе другую компанию. Я не пью и мне не по вкусу ваши слова. Хорошего дня.
Слова были острые и точные. Я словно отрубила хвост раздражению. Его лицо на секунду стало серьёзным. Но что толку? Больного человека лечат словами — в глаза ему не плюют, ему дают диагноз.
Я рванула прочь. Дверь скрипнула за мной. Свежий воздух — как удар. Голова кружилась. Страх, будто всё неправильно: не моё время, не мой дом. Мне казалось, что скоро оторвут голову — метафора и паника в одном флаконе. Я отказала "богу" прилюдно. Какая печальная картина.
Снова Via Roma. Повороты, улочки, тупики — бесконечное блуждание. И вот он, рынок. Фрукты, овощи, запах зелени, звонкие голоса. Живое место. Настолько живое, что хочется вцепиться в него зубами, чтобы доказать себе, что оно реально. Пока я не болею. Пока у меня нет ярлыка. Пока никто не объявил на меня карантин.
Не думайте, что я буду подходить к каждому и тянуть руку, как собака у мясника. Нет. Проще предложить свои руки. Люди любят, когда ты полезен. Когда у тебя есть функция. Даже у миксера больше смысла, чем у безработной девушки на чужой улице.
Десять отказов. И один мужчина сказал «да». Микеле Витале. Имя звучит как молитва на сон грядущий. Он предложил мне крышу, еду и копейки сверху. Неплохой старт.
Он повёл меня между рядами, объясняя простое: яблоки к яблокам, помидоры к помидорам. В его словах не было ни пафоса, ни желания подавить. Просто мягкость.
Чем-то он напоминал отца. Того самого, вечно активного, который учил меня морали и боялся, что меня сломает мир. Папина любая дочь. Но отец остался там. В другой жизни. А здесь Микеле — чужой мужчина с руками, пахнущими землёй.
Он сунул мне в руки яблоко, посадил на стул, накрыл голову тканью. Словно боялся, что я растаю под солнцем, как кусок сахара.
— Марла, ты худа. Питание — важная часть человека.
— Я ем. Обед и ужин. Мне этого хватает.
— Завтрак тоже часть, — сказал он, и это прозвучало не как упрёк, а как совет. Как будто он всю жизнь говорил только советы, а не приказы.
Я не спорила. Просто смотрела, как он работает. Прошло четыре часа. Всё это время он двигался спокойно, как река, у которой нет цели, кроме как течь.
Хотелось заплакать. Но слёзы здесь сейчас неуместны. Слёзы — это когда у тебя есть силы их производить. А у меня осталась только усталость. И впереди ночь. А ночь всегда хуже дня.
Солнце уже готовилось к уходу. Последние мазки. Мы шли по узкой улочке. Было страшно. Когда дома прятали нас в тень. Минут двадцать — и мы у его двери. Дом простой: штукатурка цвета выцветшего лимона, ставни зелёные, на балконе — верёвки с развешанным бельём. В глубине — небольшой внутренний дворик, плитка в тёмных тонах, горшки с базиликом и лимонным деревом. Внутри — низкие потолки, керамический пол, деревянная мебель, которая помнит сотни разговоров. Кухня с газовой плитой, полка с банками оливкового масла, старое радио. Всё по-южному: грубое, честное, пахнет хлебом и солнцем, будто дом умеет держать тепло.
Мне дали комнату — маленькую, светлую, гостевую. Простая кровать, плед, тумбочка с лампой. Окно выходит во дворик, через решётку видно небо. Этого уже достаточно.
Он ушёл накрывать стол. Запах пасты и чеснока — как напоминание о том, что мир ещё умеет быть обыденным. Если бы не он, я бы, наверное, умерла под мостом как последняя крыса. Или ещё хуже. О чём не хочется думать.
— Марла! Ужин разогрет! — голос из кухни был громким и тёплым, как плита.
Мы сели. Паста, немного вина у него, у меня — вода. Он спрашивал спокойно, без острых вопросов: откуда, что случилось. Я отвечала коротко, потому что длинные ответы утомляют и дают время мозгу додумывать.
— Вы живёте один? Женаты?
— Нет. — Он неформально развёл рукой. — Жена? Жива-здорова, — он улыбнулся грустно, — детей нет, врачи сказали не судьба. Мы с Глорией хотели. Но не вышло.
Его слова были просто словами. В голосе много мягкости. В нём не было напора. Было много простоты и какого-то тепла, которое я не умела принимать.
После ужина он открыл шкаф и достал коробку с таблетками — аспирин. Запах больницы. Я взяла пару и глотнула. Это была моя личная просьба. Он кивнул, как человек, который знает: иногда просто нужно помочь телу унять дрожь.
Я помыла посуду. Малая благодарность. Потом — комната. Легла на кровать. Всё тело дрожало. Мысли пришли в атаку, как восточный ветер, который не оставляет предметов на месте.
Сначала — пустота.
Потом — словно в голове включили дрель.
Дыхание быстрое.
Грудь — как будто стянута поясом.
Руки ледяные, ноги — ватные.
Звук сердца — барабан в пустыне.
Мир отдаляется. Всё становитcя плоским, как картинка на экране.
Я пыталась думать рационально. Думала о Лестере, о папе, о блюде овсянки по воскресеньям. Мысли рвались. В глазах — туман. Хотелось вскочить и бежать. Хотелось кричать. Но в голове — паника, которая умнее всех слов.
Дыхание — слишком короткие вздохи. Я начала задыхаться. Каждая мысль — нож. Пытаюсь сосчитать вдохи, но счёт распадается. Тремор в руках. Пот по спине. Голова кружится.
Это не первый случай. Возможно, кажется, что не получится. Ты умираешь.
Но нужно снять напряжение. И тогда ты становишься одновременно и актером, и зрителем в этом театре ужаса. Одна часть тебя кричит и задыхается, а другая — холодно и отстраненно наблюдает: «Интересно, сколько циклов паники ты сможешь отследить, прежде чем сознание отключится?»
Ты разделяешься. «Ты», который умирает, — это тело, инстинкт. А «ты», который пытается снять напряжение, — это уже что-то иное. Призрак, тень, чистое сознание. И возникает вопрос: что есть «Я»? Тот, кто страдает, или тот, кто наблюдает за страданием? И может быть, паническая атака — это не смерть, а жестокий способ содрать кожу личности, чтобы увидеть, что останется, когда все социальное, все человеческое будет отброшено за ненадобностью?
Последние силы. Окно открыто на распашку. Поток воздуха. Сначала сложно. Кажется, будто в горле камень. А затем — ещё один вдох, и мир чуть-чуть возвращается. Сжимание в груди ослабевает. Сердце перестаёт барабанить так громко.
Постепенно туман расходится. Звук снова имеет форму. Позже пришла слабая дрожь, которой не стыдно. Я улыбнулась криво и тихо смеялась — от облегчения. Когда снова пережила ад.
Глаза закрылись. Предвещая пустой сон.