Гораздо приятнее, когда не знаешь.
Только я погружаюсь в глубокий, желанный сон, как слышу едва уловимый скрип двери. Мое тело вздрагивает, инстинкты, отточенные за эти недели, пронзают дрёмную одурь, как удар током.
Сердце колотится где-то в горле. Я резко поворачиваюсь, вглядываясь в бархатную темноту спальни. Дверь закрыта. Наверное, померещилось.
Я уже почти убедила себя снова провалиться в пучину сна, как краем глаза заметила движение. Я медленно, почти беззвучно поворачиваю голову и замираю.
Том. Он стоял у распахнутых дверей моего балкона, силуэтом вырезаясь на фоне ночного неба. В его руке пульсировал вишневым огоньком тлеющий кончик сигареты, окутывая его лицо дымовой завесой. Лунный свет лился на него, и это было чудовищно несправедливо — как что-то настолько темное могло так ослепительно сиять?
– Как долго ты там торчишь, сученыш? – голос мой хриплый от сна и непрошенного волнения.
Он сделал последнюю глубокую затяжку, затем резко стряхнул пепел через перила. Движение было отточенным, почти небрежным.
– Недолго, – его ответ прозвучал приглушенно, без привычной язвительности. Он снял капюшон, и лунный свет выхватил из темноты острые скулы, властный подбородок. Он выглядел... иным. Не тем насмешливым тираном, что душил меня пару дней назад на тренировке.
– Не мусори, – буркнула я автоматически, садясь на кровати и обхватывая колени руками. Простыня сползла, обнажив плечо, и ночной воздух остудил кожу.
– Ты гораздо приятнее, когда не знаешь, что я рядом, – произнес он тихо, почти задумчиво, заходя в комнату и захлопывая за собой балконную дверь.
Я прищурилась, пытаясь прочитать его. Что-то было не так. Глубоко не так. Он не походил на себя — того, кто издевался и ухмылялся. Он был здесь пару ночей назад, и я, наконец, смогла оставить синяк под его глазом. Но сейчас... Сейчас он был пустым.
– Что с тобой? – спросила я, и сама удивилась, что запал злости куда-то испарился, сменившись тревожной искоркой участия. Я даже потянулась рукой ко лбу, проверяя, не брежу ли.
Он вышел из полосы лунного света и приблизился к кровати. Воздух сгустился, стал тяжелым. Каждый мускул моего тела замер в немом вопросе. Он молча опустился на край матраса, и пружины под ним тихо застонали.
– Просто устал сегодня, – его голос был низким, лишенным всяких интонаций.
Я нахмурилась сильнее. Мне не нравилась эта версия Тома. Вернее, не нравилось то, как ежом поднимались мои защитные механизмы, требуя либо выгнать его, либо... проявить жалость. Борьба сковала меня.
Его голова запрокинулась назад с тихим, костлявым хрустом. Я поморщилась.
– У тебя там явно скопилось напряжение, приятель, – выдавила я, и фраза прозвучала нелепо и жалко. Я тут же внутренне скривилась.
Он коротко, беззвучно усмехнулся.
Что-то во мне сдалось. С глубоким, театральным вздохом я отбросила одеяло. С неохотой, я подобралась к нему на коленях. Его спина, широкая и напряженная, была прямо передо мной. Он замер, и это было странно — осознавать, что Том может насторожиться из-за моего прикосновения.
– Сними это, – приказала я, дергая за рукав его черной толстовки.
Он медленно повернул голову, бросив на меня взгляд исподлобья. Его профиль в полумраке казался высеченным из камня — идеальным и неприступным.
– Зачем? – голос его был ровным, почти плоским.
Я ощетинилась.
– Потому что мне так легче, – прошептала я, и в голосе прозвучала незапланированная уязвимость.
Он замер на мгновение, затем без возражений стянул толстовку через голову. Под ней оказалась простая белая футболка, на мгновение задралась, и я успела заметить темные спирали татуировки на смуглой коже, прежде чем ткань опустилась. Он снова уставился вперед, упираясь локтями в колени, и весь его вид кричал о молчаливой агонии.
Я опустилась пятками на икры, выдохнула и уперлась костяшками пальцев в его плечи.
– Господи, – вырвалось у меня, я надавила сильнее, впиваясь в затвердевшие узлы. – Ты что, из камня?
Он издал глухой стон, и его голова бессильно упала вперед. Он позволял мне это. Мы не разговаривали. Единственными звуками были наше дыхание и тихий скрип кровати. Мои руки начали ныть, но я не останавливалась. И медленно, очень медленно, булыжники его мускулов начали поддаваться, разогреваться под моими упрямыми пальцами.
– Расскажи мне, – тихо потребовала я, натыкаясь на особенно жестокий зажим у самого основания его шеи.
Он вздрогнул, и из его груди вырвался сдавленный звук, не то стон, не то рычание. Он долго молчал, и я чувствовала, как под моими пальцами идет внутренняя борьба, куда более жестокая, чем та, что была между нами.
– Сегодня я потерял молодую девочку, – наконец выдавил он, и его голос сорвался на хрипоту. Он звучал разбито.
Я сглотнула комок, внезапно подступивший к горлу. Грусть, острая и холодная, кольнула меня в сердце. Я ждала, позволяя ему собираться с мыслями.
– Она была очень травмирована и не переставала кричать. Я еще не вошел в здание, все еще прокладывал себе путь, когда услышал выстрел... – он замолчал, его плечи под моими ладонями снова стали жесткими, как сталь. – Я слышал разговор, прежде чем убил их. Она боролась с ними изо всех сил. Неважно, сколько они угрожали ее убить, она все равно боролась.
Его руки сжались в кулаки, и каждый мускул, который я с таким трудом пыталась расслабить, вновь стал напряженным. Я зажмурилась, ругая себя за то, что собиралась сделать. Но иначе я бы себя возненавидела.
Тихо вздохнув, я сползла с коленей и обхватила его сзади, прижавшись щекой к его спине. Мои руки сцепились на его груди, ноги обвили его торс. Я чувствовала, как он весь затрепетал от неожиданности.
– Смерть была не самым худшим, что с ней случилось, – прошептала я в ткань его футболки, вдыхая запах дыма, ночи и его кожи. – Это просто худшее, что случилось с тобой и ее семьей.
Я почувствовала, как он поворачивает голову, пытаясь увидеть меня через плечо. Я не встретила его взгляд, лишь прижалась к нему крепче.
– Жизнь, которую ей пришлось бы прожить после этого, оказалась бы гораздо более мучительной.
– Ты думаешь, то, что она умерла, – хорошо? – его голос был ровным, почти бесстрастным, и от этого становилось еще страшнее.
– Конечно, нет, – я прошептала, сжимая его еще сильнее, пытаясь передать хоть крупицу тепла. – Но это конец ее боли. А твоя только началась.
Он замер. Я не знала, помогли ли мои слова или сделали хуже. Он медленно, будто против воли, расслабился в моих объятиях. Мы сидели так, слившись воедино в лунном свете, два одиноких острова в море тишины и горя.
Потом он осторожно высвободился. Его движение было медленным, усталым. Он встал и сделал шаг к двери. И что-то во мне сжалось от ледяного страха – страха оставить его одного с этим.
– Подожди, – моя рука сама потянулась и схватила его за запястье.
Он обернулся. В его глазах читалась усталость и вопрос.
– Я все еще ненавижу тебя, – выдохнула я, и слова обожгли губы своей ложью. – Но... останься.
Я откинула одеяло, приглашая его в свое единственное убежище. Он смотрел на меня, и в его взгляде было что-то непрочитаемое. Затем он молча скинул ботинки и лег рядом, поверх одеяла, сохраняя эту дурацкую, жуткую дистанцию. Меня это почему-то задело.
Я нервно перевернулась на бок, лицом к нему. Он лежал на спине, уставившись в потолок.
– Почему ты был на моем балконе? – спросила я, разбивая тягостное молчание.
Он повернул голову, и его взгляд утонул в моем. Лунный свет выхватывал золотистые искорки в его обычно таких темных глазах.
– Я хотел понаблюдать за тобой, – признался он с пугающей прямотой. И после паузы добавил с легкой, безрадостной усмешкой: – В спокойствии. Ты не дерешься и не кричишь. Ты просто... спишь.
Я фыркнула, пытаясь скрыть, как от этих слов по коже побежали мурашки – ледяные и обжигающе-горячие одновременно.
– Ну прости, что помешала твоему маньячеству. В следующий раз я буду позировать.
Он тихо усмехнулся, и на этот раз в уголках его глаз на миг заблестели те самые искорки. Но улыбка не дотянулась до них, угаснув, не успев родиться.
– Буду признателен, – пробормотал он рассеянно, и его взгляд скользнул по моему лицу, губам, шее...
– Тебе нужно уединение от меня, и в то же время ты хочешь быть рядом. Звучит как больные отношения, – заметила я, пытаясь вернуть себе хоть каплю сарказма.
– Так и есть, – просто сказал он.
Я ожидала возражений, готова была снова спрятаться за стену ярости. Но не сегодня. Сегодня стены рухнули с обеих сторон. Поэтому я просто проглотила комок в горле и позволила тишине снова окутать нас.
– Поцелуй меня, – прошептала я.
Он не двигался. Его взгляд изучал мое лицо, ища подвоха, слабости, чего угодно. Моя храбрость начала таять, и тогда я сама наклонилась вперед и закрыла расстояние между нами.
Я прикоснулась к его губам своими. Он ответил не сразу, давая мне возможность отступить. Но потом его губы ожили. В этом поцелуе не было его привычной свирепости, жажды обладания. Он был медленным, глубоким, почти исследующим.
Я ответила на него с отчаянием, впиваясь в его губы, кусая их, пытаясь вытащить его из той бездны, в которую он смотрел. Его руки поднялись, сомкнулись на моей талии, и на мгновение мне показалось, что он сейчас оттолкнет. Но вместо этого он сдался. С тихим стоном он углубил поцелуй, его язык встретился с моим, и в этот миг это было не сражение, а побег. Побег для нас обоих.
Его руки скользнули под одеяло, ладони легли на мою оголенную спину, и от их прикосновения по коже побежали искры. Одеяло внезапно показалось невыносимо тяжелым, душным. Я попыталась отодвинуться, чтобы сбросить его, но он лишь притянул меня ближе, следуя за мной, не разрывая поцелуя.
– Отпусти, – выдохнула я ему в губы, сама не зная, чего хочу.
– Мы не будем заходить дальше, Эсме, – его голос прозвучал хрипло, но твердо. Решительно.
– Почему? – прошептала я, и тут же внутренне поморщилась от глупости вопроса. Я должна быть рада.
– Потому что когда я буду внутри тебя в первый раз, я хочу отдать тебе всего себя. А не вот это... – он сделал паузу, ища слова, – это опустошенное место. Сейчас я не целый. И я не могу благоговеть перед тобой, когда все, что я вижу, – это она.
Я протянула руку, коснулась шрама у его виска. Он вздрогнул, но не отстранился.
– Хорошо, – прошептала я.
Я могла это понять. Сейчас он был сломлен, и я была лишь временным болеутоляющим. Меня это не пугало. Я знала, что девочка, терзавшая его, – это та, чью жизнь он не смог спасти.
– Прости. Ты прав. Но я просто хочу, чтобы ты знал... это не твоя вина.
Он не ответил словами. Вместо этого он снова притянул меня к себе и прикрыл мои губы своими. На этот раз поцелуй был другим – тихим, почти благодарным. То жгучее влечение, что всегда клокотало между нами, теперь лишь слабо тлело под слоем пепла и общей печали. Ему не хватало воздуха, чтобы разгореться.
Секс был сейчас последним, что было нужно любому из нас. Он был не в состоянии, а я... я не знала, хотела ли я этого вообще. Вся эта история с Томом сбивала с толку, опьяняла и пугала одновременно.
И я знала одно – рано или поздно мне придется положить ей конец. Но не этой ночью. Этой ночью я просто позволила ему держать меня, пока за окном медленно светало, прогоняя призраков, которые преследовали нас обоих.