Призрак.
Сердце колотилось где-то в районе горла, отдаваясь гулким эхом в висках. Я поправила шелковую блузку, скользнув взглядом по высоким сводам галереи «Белый Квадрат». Освещение было идеальным — мягкие споты выхватывали из полумрака мои полотна, превращая их в живые острова цвета и эмоций. Воздух гудел от приглушенных голосов, звонких смешков, звена бокалов. Запах дорогого парфюма, сухого вина и... свежей краски. Мой наркотик.
— Эсме? — голос моей напарницы, Лизы, прозвучал тихо, но отчетливо рядом. Ее глаза, большие и чуть тревожные, ловили мой взгляд. — Ты готова? Толпа уже ломится.
Я сделала глубокий вдох, ощущая, как легкая дрожь в коленях сменяется привычным, острым возбуждением перед выходом на сцену. Да, это была моя сцена. Мои картины. Мой вечер.
— Готова как никогда, Лиз, — выдавила я улыбку, которая тут же стала искренней. — Погнали покорять Сиэтл.
Лиза кивнула, ее лицо расплылось в ответной, ободряющей улыбке. Она подала знак распорядителю. Гул в зале стих, сотни глаз устремились к небольшому подиуму у центральной стены. Я шагнула вперед, свет софитов ударил в лицо, ослепляя на мгновение.
— Добрый вечер, — мой голос прозвучал чуть хрипловато, но уверенно, разнесясь под сводами. Я поправила микрофон. — Добрый вечер и... спасибо. Спасибо, что пришли сегодня. Для меня это... невероятно. — Я сделала паузу, окинув взглядом море лиц. — Меня зовут Эсме Хейз. И эти картины... — я махнула рукой в сторону ближайшего полотна, бушующего малиновыми и золотыми вихрями, — это кусочки моей души.
И понеслось. Я вела их по залу, как гид по лабиринтам собственных снов и кошмаров. Вот «Сердце Кедра» — огромное, почти абстрактное полотно, где в переплетении корней и древесных волокон угадывался пульсирующий малиновый свет.
Вот «Ловец Снов для Призраков» — более темная, загадочная работа. Полупрозрачные фигуры, сплетенные из лунного света и теней, танцевали в обрамлении настоящих перьев и бисера, вплетенных в холст.
— Бабушка верила, что картина хранит не только воспоминания живых.— пояснила я, видя, как несколько зрителей придвинулись ближе, вглядываясь в детали. — Эта картина — попытка создать некий оберег. Приглашение для добрых духов и... предупреждение для иных.
Толпа оживала. Я видела горящие глаза, кивки понимания, смартфоны, поднятые чтобы запечатлеть и картины, и меня. Кто-то из задних рядов, перекрывая общий гул, выкрикнул:
— Эсме, ты гений!
Жар хлынул мне в щеки.
— Спасибо! — крикнула я в ответ, смеясь. — Но гений — это сильно! Просто умею слушать тишину и видеть то, что прячется в ней!
После официальной части толпа не рассеялась. Они обступили меня плотным, дышащим кольцом. Вопросы сыпались как из рога изобилия:
— Эсме, сколько времени ушло на «Сердце Кедра»?
— Почему преобладают именно теплые тона в этой серии?
— Использовали ли вы только натуральные пигменты?
— Планируете ли вы мастер-классы?
Я парировала, шутила, старалась уделить внимание каждому. Лиза ловила мои визитки и брошюры, раздавая их желающим. Эйфория была всепоглощающей. Я купалась в этом внимании, в признании. Это был мой триумф. Моя победа над сомнениями матери, над собственной неуверенностью.
— Ваша техника наслоения полупрозрачных лессировок просто потрясающая! — восторженно говорила пожилая дама в элегантном костюме, ее глаза блестели за стеклами очков. — Это создает такую глубину, такое свечение изнутри!
— Спасибо, — я одарила ее широкой, сияющей улыбкой. — Я стараюсь, чтобы свет на картине жил, дышал, как...
Чувство возникло внезапно. Моя улыбка застыла, не успев сойти с губ. Кто-то смотрит. Не так, как все. Не с восхищением, не с любопытством. Смотрит... прожигая.
Чертовски глупая мысль, учитывая, что все здесь пялятся на меня. Я попыталась отмахнуться от нее, сосредоточившись на следующем вопросе от молодого человека в очках о влиянии экспрессионизма на мою палитру. Старалась говорить ровно, улыбаться. Но ощущение нарастало. По спине, по рукам побежали мурашки.Это... это было непохоже ни на что. Ни на волнение перед выступлением, ни на стеснение. Это было физическое вторжение. Насилие взглядом.
Волоски на затылке встали дыбом. Я почувствовала, как щеки заливает густой, предательский румянец.
Глаза мои сорвались с лица собеседника и забегали по периметру зала. Сканировали лица, силуэты у стен, группы людей. Искали источник этого леденящего, невыносимого дискомфорта. Старались делать это незаметно, но пальцы, сжимавшие край стола с брошюрами, побелели.
Мой взгляд наткнулся на просвет между спинками двух посетителей. И остановился. Замер. Забыв про вопрос, про улыбку, про все.
В самом конце зала, у дверного проема в соседний зал, почти скрытый толпой, стоял мужчина. Толпа почти полностью заслоняла его, лишь фрагменты проступали в узких щелях между головами: резко очерченный, сильный подбородок. И... глаза. Даже на таком расстоянии, сквозь толпу и полумрак, они ударили меня.
Черные. Бездонные. В них не было ни восхищения, ни любопытства. И ухмылка. Едва тронувшая губы, на одной из которых поблескивал маленький, острый пирсинг.
Он стоял непринужденно, опираясь плечом о дверной косяк. Высокий. Очень. Широкая грудная клетка, мощные плечи лишь угадывались под мешковатой черной худи, но не скрывали силуэта силы и... опасности. На голове — плотно заплетенные афрокосы, собранные назад, и черная бандана, низко надвинутая на лоб. Взгляд его был прикован ко мне.
— Мисс Хейз? — голос наблюдателя, того самого молодого человека в очках, вернул меня с ледяных высот страха на землю. Он смотрел на меня с легким недоумением. — Вы... хотели что-то добавить о влиянии Кирхнера?
Я дернулась, словно от удара током. Сердце бешено заколотилось, пытаясь вырваться из груди.
— Простите, — мой голос прозвучал чужим, сдавленным. Я попыталась сглотнуть ком в горле. — Да, Кирхнер... его... его цветовая смелость... — Я бессвязно пробормотала что-то о контрастах, глаза снова метнулись к тому месту у двери.
Просвет между головами был пуст. Там, где только что стояла темная, гипнотизирующая фигура с бездонными черными глазами и ухмылкой, не было никого. Лишь дверной косяк и тени соседнего зала.
Он исчез.
Как призрак. Как кошмар, рассеявшийся при пробуждении. Но ледяное жжение под кожей, дрожь в руках и сжавшееся в комок сердце кричали, что это было явью. Очень реальной и очень нежеланной.