Связаны

Аника умирала у меня на глазах.

Казалось, время замедлилось. Я видел, как тускнеет блеск в её глазах, как медленно опускаются веки, словно было невыносимо тяжело держать их открытыми. Губы, ещё секунду назад сложенные в тень улыбки, разомкнулись и застыли.

Всё во мне кричало, рвалось наружу. Но я не мог ни пошевелиться, ни закричать. Мне оставалось лишь смотреть.

Мозг лихорадочно предлагал бесполезные варианты: заткнуть рану руками, побежать за помощью, которой не было. Но я не мог спасти Анику.

Дождь хлестал нам в лицо, смывая кровь с одежды. Я закричал от ужаса, осознав, что её сердце больше не бьётся.

Перед глазами встал тот самый танец в Ночь Мёртвых. Алый шёлк платья Аники, белая роза в руке. Как она со смущённой улыбкой наступала мне на ноги, и я делал вид, что не замечаю этого. И в этот миг Аника и правда была светом в моей жизни. А теперь этот свет угасал. Ладони снова стали липкими от крови, а в ушах зазвучала не музыка оркестра, а лишь шум дождя и её последний, прерывистый вздох.

В панике я стал тормошить Анику за плечи, сначала легко, потом всё сильнее, стараясь не смотреть на багровое пятно, расползающееся по ткани платья.

– Аника? Аника, посмотри на меня. Пожалуйста...

Но она не просыпалась. Голова безвольно болталась на тонкой шее, и это было так неправильно, так чудовищно неестественно. Веки всё ещё оставались сомкнуты, черты лица расслабились.

Я прижал Анику к себе, уткнувшись носом в её волосы. Нет... Это не может быть правдой. Не сейчас. Не с Аникой... А ведь она так и не узнала самого важного...

Я прожил четыре столетия. Копил эту силу, власть... Но сейчас, держа на руках безжизненное тело, вдруг осознал: всё это время я был никем. И лишь с Аникой стал по-настоящему жить. Она была моим единственным смыслом. А теперь и его отняли.

Я любил Анику больше всего на свете.

Сильнее прижал её к себе, пытаясь согреть своим теплом. Моя ладонь скользнула по спине девушки и вдруг пальцы наткнулись на что-то твёрдое, торчащее из тела чуть ниже лопатки. Инстинктивно дёрнул руку назад, словно обжёгся. Клинок?

И тут я поднял глаза. Аэрис испуганно встретилась со мной взглядом.

Аника умоляла оставить её в живых, просила не убивать...

Я не медлил ни секунды и резким движением выбил из неё воздух. Аэрис тут же кинулась навстречу, вцепившись мне в шею. Зря она не сбежала. Видимо, вырвать крылья было недостаточно. Я крепче сжал рукоять клинка и в одно мгновение перерезал девчонке глотку.

Лезвие вошло легко, будто не в плоть, а в жёсткую ткань. На миг воцарилась тишина. А затем хлынула кровь. Тёмная, густая и тёплая, брызгами попадая мне на лицо и руки. Аэрис не крикнула. Лишь её глаза внезапно распахнулись, наполнились непониманием, а затем – животным, первобытным ужасом.

Тело не рухнуло сразу. Сначала подкосились колени, и Аэрис медленно, почти церемонно осела передо мной на землю. Голова запрокинулась, обнажив уязвимую шею и свежую рану, из которой всё ещё пульсирующими толчками вытекала кровь.

Я равнодушно окинул взглядом её застывшее лицо. Мертва. Слово отозвалось в моём сознании глухим эхом, не неся за собой ни торжества, ни облегчения, ни даже удовлетворённой мести. Лишь тяжёлую, безразличную констатацию факта.

Я медленно наклонился к Аэрис и вытер клинок о краешек её одежды. И этот звук, шорох ткани о сталь, казался странно громким в едкой тишине смерти.

Затем отвернулся, оставив мёртвое тело там, на холодной земле. Оно уже не имело значения. Ничто не имело значения, кроме одного.

Мои шаги поволокли меня обратно – туда, где лежала Аника. Вся ярость, опьянение мести тут же испарились, оставив после себя лишь усталость. Я осторожно присел рядом с ней и впервые за долгое, невыносимо долгое время, разрыдался.

Даже не помню, когда делал это в последний раз. Война забрала у меня всех. Всех, кто был мне дорог. Солёные слёзы лились из глаз, смешиваясь с каплями дождя. Я сжал кулаки и закричал. От безысходности. От страха.

Страха перед незнанием – как теперь дальше жить?

Я осторожно, ласково заправил прядь волос Аники за ухо, вглядываясь в её безжизненное лицо. Казалось, та вот-вот распахнёт глаза. Но Аника не открывала.

Я не помнил, как подхватил её на руки. Не помнил, и как ноги сами понесли меня в неизвестном направлении. Вокруг были сотни, если не тысячи, трупов. Земля, некогда богатая природой и красками, теперь была опустошённой. Мёртвой.

Я знал, куда шёл: к Озеру Жизни.

***

Озеро изменилось до неузнаваемости. Некогда бирюзовое, с кристально-синей водой, теперь было алым. От мертвецов, раскинувшихся на берегу, исходил жуткий запах гнили. А дождь, будто устав от всего этого, начал стихать.

Среди сотни тел я разглядел знакомую фигуру. Её бледный силуэт выпрямился, когда Никерия увидела меня. Она испуганно ринулась ко мне, но тут же застыла, увидев безвольное тело Аники в моих руках.

– Где Финн? – тихо спросил я, не узнав свой голос.

Никерия не ответила. На её глазах выступили слёзы. Эмерка замотала головой, пряча лицо в ладонях. Но этого молчаливого ответа было достаточно. Более чем.

Сначала я застыл. Потом – будто ледяная волна пронзила меня с ног до головы. Не он. Только не Финн. Всегда спокойный, сдержанный, нерушимый... Он не мог... Финн оставался рядом все эти долгие дни... Ведь сколько раз он вытаскивал меня из самой гущи боя...

Во рту появился вкус меди и пепла. Казалось, земля уходила из-под ног, и я инстинктивно крепче прижал к груди Анику – единственное, что оставалось реальным и тяжёлым в этом рушащемся на кусочки мире.

Но и её у меня отняли. Всех. Теперь я остался один. Совершенно один в этой кромешной тишине, где даже ветер больше не шептал знакомых слов.

Я рухнул возле берега. Слёзы жгли глаза, а руки продолжали сжимать остывающее тело. А я так и стоял на коленях в крови и грязи, не в силах пошевельнуться.

– Прости меня... прости, – бессвязно шептал, словно молитву, понимая, что Аника не услышит.

Уже никогда. Никогда не засмеётся, не нахмурит брови. Никогда не влипнет в какие-нибудь неприятности... Никогда не коснётся меня...

Взгляд затуманился. Я не осознавал, что делаю. Шатко встал с Аникой в руках и вошёл в кровавое озеро по колено. Не чувствовал ни боли, ни холода – только опустошение.

– Тарен! – резко крикнула Никерия. – Что ты делаешь?

Я осторожно отпустил Анику. Её волосы расплескались по жидкому мареву – багровому, вязкому, почти живому. Вокруг была одна смерть. Я даже не знал, чего было больше – воды или крови.

– Помоги! – прокричал я в пустоту, надеясь, что Озеро Жизни услышит меня.

Что оно исцелит. Как тогда – вернёт Анику. Хоть и знал, что лгу самому себе. Я глубже зашёл в воду, расталкивая мёртвые тела.

– Пожалуйста... – с мольбой прошептал, вглядываясь в мутную гладь.

Ответом послужила лишь едкая тишина. И всхлипы Никерии.

– Тарен, пожалуйста, выйди оттуда, – сквозь слёзы прошептала она, но слова доносились с трудом.

Но я не слушал Никерию. Не мог.

– Верни её! Я сделаю всё что угодно! Отдам всё! Только верни её! – закричал я, обращаясь в пустоту.

В горле стоял ком. Слёзы катились градом по щекам, но я не обращал на них внимания. Я зашёл ещё глубже, и теперь кровавое месиво достигало шеи. Липкая, вязкая жидкость заливалась в уши, застилала глаза. Но мне было всё равно. Теперь уже ничто не имело значения.

Я не сразу осознал, что меня вытягивают из воды чужие руки.

– Тарен, пожалуйста... – рыдала Никерия, теперь вся перепачканная кровью.

Я не мог смотреть на неё – такую сломленную, разбитую... Она плакала, цеплялась за меня, пыталась вытолкнуть из когда-то бывшего Озера Жизни. Теперь же – Озера Смерти.

– Должен же быть способ... – прошептал я в плечо Никерии.

Она отчаянно, порывисто обняла меня и разрыдалась в мою грудь. Я отстранился от Никерии, крепко взяв её за плечи.

– Раньше я рылся в архивах, которые старше нас обоих. Читал тексты, которые никто не открывал столетиями. – мои глаза впились в стеклянный взгляд Никерии, пытаясь достучаться до её разума. – Была одна запись. Древняя, сомнительная, но выбирать было не из чего. Озеро – не божество, а механизм. Древний и голодный. Ему всё равно, что пожирать: жизни... или силу.

Никерия отшатнулась, губы её задрожали. Я снова взял её лицо в руки, но это был не жест утешения, а требование концентрации.

– Оно может воскресить во второй раз, но за нашу магию. Твою воду. Мои стихии. Две жизни – за две другие.

Никерия развела руками, резко отстранившись. И с надрывом прошептала:

– Ты думаешь, я не хотела?

Она покачала головой, наблюдая как алые капли заструились по запястьям.

– Я молила его часами. «Забери меня – только верни Финна...» Но потом я представляю, как Ренн... тянет ко мне руки, ищет глазами... – губы Никерии резко дёрнулись. – Я... не могу. Не имею права...

Она подняла на меня взгляд, и в нём не было ни упрёка, ни гнева – только мёртвое, болезненное осознание.

– Если моя магия уйдёт, Ренн останется совсем один. И что тогда? Что мы ему оставим? Финн израсходовал всю магию, пытаясь спасти нас, создав водный барьер... Как мы сможем защитить единственного ребёнка, если оба будем лишены силы?

Никерия снова заплакала, ткнув меня в грудь.

– А захочет ли Финн жить, зная, что больше не может защитить ни меня, ни сына? – в истерике прокричала эмерка, сорвав голос.

Она пинала меня, била в грудь. А когда силы закончились безвольно повисла на моих руках, взгляд оставался стеклянным, неживым. И мне показалось – сделай я шаг, и Никерия рассыплется.

Я держал её, хотя сам уже не принадлежал телу. Аника лежала где-то рядом, бледная, холодная... и единственное, что у меня всё ещё оставалось, – это сила.

И вдруг я осознал: Озеро уже знало. Оно ждало не её. А меня.

– Прости... – выдохнул в волосы Никерии. – Ты сделала свой выбор... А я сделаю свой.

Она испуганно попятилась, сверля меня взглядом, полным неподдельного ужаса.

– Ты уверен? – беззвучно прошептала Никерия.

Я не ответил. Не дал себе и секунды на сомнение. С горькой усмешкой вспомнил, как приходил к этому Озеру в надежде не лишиться сил. Теперь же всё иначе. Я пришёл сюда не затем, чтобы сохранить свою мощь, а чтобы добровольно отдать её. Ради Аники.

Я взял её на руки, смахнул грязной ладонью капли с лица. Поцеловал уже в холодный лоб.

– Я люблю тебя... – прошептал и погрузился под толщу воды.

Озеро обволакивало меня, цеплялось за кожу тысячами невидимых иголок. Я слабо почувствовал, как магия внутри меня, встрепенулась, почуяв опасность. Она сопротивлялась, сжималась внутри, не желая уходить. Это была не просто сила – это была моя суть, моя защита.

Сначала была тьма. Затем холод, пронизывающий до костей. Течение увлекало меня всё глубже и глубже.

А затем меня озарила искра. Золотая. Свет сиял вокруг, и я не сразу осознал, что он исходит от меня.

Прозрачными нитями из самого сердца вытягивали по крупицам то, что когда-то делало меня мной. С каждым разом из меня уходила часть воспоминаний.

Я почувствовал, как тускнеет яркость того дня, когда мы танцевали. Как стирается острота улыбки Аники, точный звук её смеха. Я отдавал Озеру не только силу – а себя самого. Платил нашу общую память за призрачный шанс. И это было больнее, чем раны от боя. Это было уничтожением нас обоих.

Вместе с уходящим светом я чувствовал невыносимую боль. Такую, словно с меня раз за разом сдирали кожу. Я стиснул зубы, но не издал ни звука.

Вода, смешанная с чужой кровью, хлынула в лёгкие. Меня трясло от агонии, разрывало на части. И в тот миг, когда я был на грани потери сознания, свет погас.

Меня окутала беспросветная тьма.

***

В глаза ударил свет. Боль всё ещё резала тело, словно внутри раз за разом прокручивали раскалённое лезвие. Я закашлялся, выплёвывая сгустки крови.

– Тарен! Тарен! – донёсся до меня знакомый голос.

С трудом разлепил веки, переводя дух от агонии.

– Где Аника? – только и спросил я хриплым, словно не своим голосом.

Никерия молча кивнула на тело, лежащее рядом. Я тут же подполз к ней, игнорируя боль. Песок впивался в мокрую кожу, как тысячи крошечных игл, напоминая о каждом движении. Глаза Аники были по-прежнему закрыты. Я рухнул на её грудь, прижимаясь щекой к коже, надеясь уловить хоть слабый стук. Но в ответ – только тишина.

Нет, нет, нет... Неужели не сработало?

– Аника! – беззвучно шептал я, вглядываясь в её лицо в поисках хоть малейшего признака жизни.

Мои пальцы, дрожа, скользнули по холодной щеке, смахивая песок с ресниц. Каждая секунда молчания отзывалась во мне ледяной пустотой.

– Тарен, хватит, – тихо произнесла Никерия.

Её руки легли мне на плечо, осторожно, но настойчиво, пытаясь оторвать меня от того, что уже нельзя было изменить.

– Нет! – это был не крик. Это был низкий, животный рык, вырвавшийся из самой глубины существа. Звук, который могла родить только ярость, выдержанная в течение столетий. – Почему оно не помогло? Почему?

Никерия не стала спорить. Что можно сказать тому, для кого время давно перестало быть лекарством? Она просто шагнула ко мне и обняла.

Моё тело содрогалось от беззвучных спазмов, будто из него вытряхивали всю душу. Я бился в руках Никерии, кричал, выкрикивал обрывки проклятий и молитв. А она просто стояла. Единственная, кто остался. Кто помнил достаточно, чтобы понять каково мне сейчас было. Первым, что я ощутил, был лучик света, едва коснувшийся моей руки – навязчивый и бессмысленный.

Я осторожно высвободился из объятий Никерии. Опустился на песок рядом с Аникой, подчиняясь какому-то древнему, глухому инстинкту – быть рядом, даже когда рядом уже никого нет.

Я сидел с ней, и смотрел, как восходит солнце. Оно было таким же, как вчера, и позавчера, и много лет назад. Таким же, каким светило над полями давно забытых сражений и над могилами всех, кого я когда-либо любил. Его лучи тепло касались тысячи лиц, но лица Аники среди них больше не было. И никогда не будет. Мир продолжался. Без неё.

Вся моя долгая жизнь, все накопленные знания, вся сила – всё это оказалось пылью. Бессмысленной суетой, которую я по ошибке принимал за существование. Я прожил четыре столетия, чтобы в одно мгновение понять простую и убийственную истину: у меня больше не было смысла жить.

Я прикрыл глаза, позволив солнцу прожигать веки, и погрузился в тишину внутри себя. Тишину, которую не мог нарушить ни шёпот волн, ни дыхание Никерии. Это была тишина конца.

Внезапно моей руки что-то коснулось.

Сначала я не обратил внимания. Принял за дуновение ветра, за тень от пролетающей птицы. Мои мысли, ещё секунду назад онемевшие от горя, словно отказывались верить в любой иной сигнал, кроме боли.

Но прикосновение повторилось. Лёгкое, почти невесомое.

Я боялся пошевелиться, спугнуть этот мираж. Медленно, не веря себе, всё же перевёл взгляд вниз.

Тонкая, почти прозрачная на утреннем солнце, бледная рука едва дотронулась до моих пальцев. Мизинец дрогнул и едва-едва, кончиком пальца, коснулся моих окровавленных рук.

Время остановилось. Сердце, замершее несколько часов назад, дико и болезненно рванулось в груди, готовое разорвать рёбра.

Я рванулся к ней, забыв о боли. Осторожно скользнул ладонью по щеке Аники, вглядываясь в каждую ресницу. Выискивая малейшее движение, малейшую тень жизни на лице.

Секунду...

Другую...

Ничего.

И тогда, будто в ответ на моё немое отчаяние, под моими пальцами дрогнуло её веко. Едва заметно, но достаточно чтобы моё дыхание сбилось.

Аника медленно приоткрыла глаза.

Они были такие же мутные, как утренний туман над морем, но в них уже теплился слабый, неуверенный свет. Она неспеша моргнула, пытаясь сфокусировать взгляд на моём лице.

И в этих родных глазах, ещё ничего не понимающих, я увидел рассвет. Не тот, что был на небе, а тот, что родился заново – только для нас.