Связаны

Мы тренировались каждый день. Я не сомневался: в бою Аника была ужасна. Но постепенно стал замечать – она делает прогресс. Небольшой, но всё же.

– Почему Хилари не окунула возлюбленного в Озеро Жизни? – спросила Аника, резко рванув на меня с клинком.

Я вовремя уклонился.

– Людей, как правило, оно не исцеляет, – ответил и нанёс удар. Аника отступила, выставив клинок. – Хотя ты – любопытное исключение, – парировал, стараясь не отвлекаться от боя.

Она снова бросилась в атаку, но я перехватил её запястье. Аника тихо ойкнула, попыталась ударить коленом. Я не отступил, продолжая держать её. Девушка пошатнулась, потеряв равновесие, и мы оба упали в траву – я оказался сверху.

На мгновение забыл, как дышать.

Всё остальное исчезло – осталась только Аника. Все мышцы напряглись. Нить между нами натянулась до предела.

Я перевёл взгляд на её губы, и сердце пропустило болезненный удар. Наклонился ближе, не в силах сдержаться. Но вдруг – холодное касание у горла. Лезвие.

Аника, довольная, усмехалась. Я хотел перехватить её руку – не успел. Резким движением девушка перекатилась и оказалась сверху. Её колено упёрлось мне в бок, а клинок медленно скользнул вдоль шеи, оставляя за собой холодный след.

Я сглотнул. Напряжение между нами росло. Глаза – бледно-голубые, как летнее небо – смотрели прямо в мои.

– Неплохо, – пробормотал я, чувствуя, как голос становится хриплым, низким. – Ты словно дикая роза в саду. Так выбиваешься из общей картины...

– Это плохо? – её голос перешёл на шёпот. – Нравится всё контролировать?

Аника медленно провела лезвием по моей шее ещё раз. Каждый мускул сжался.

Я ухмыльнулся. Победно улыбнувшись, Аника слезла с меня и протянула руку.

Схватившись за неё, я вдруг резко притянул к себе. Успел перевернуться и снова прижал Анику к траве. Девушка удивлённо моргнула, а я обхватил её руки, переплетая наши пальцы.

– Ещё один урок: никогда не заканчивай бой, если не уверена, что противник мёртв, – прохрипел я, прижимая сильнее.

По коже пробежали мурашки. Аника прикусила губу, глядя на меня из-под полуопущенных ресниц.

Её дыхание смешалось с моим – горячее, неровное. Взгляд скользнул вниз, к моим губам, и сердце бешено застучало, будто рвалось из груди. Ещё секунда – и я бы потерял контроль.

С усилием отстранился, прогоняя мысли. Холодный воздух ожёг кожу – и вернул ясность. Нужно сосредоточиться. Остудить голову.

– На сегодня достаточно, – глухо выдохнул я, отворачиваясь.

Аника поспешно встала, отряхивая одежду. Я внимательно смотрел на неё, стараясь отогнать назойливые мысли. Тишина между нами становилась всё отчётливее.

– Ты никогда не рассказывал мне о своём отце, – неожиданно нарушила молчание Аника.

Настроение резко оборвалось. По коже пробежал холод. Почему она вдруг спросила?

– Мы ведь договорились – больше никаких тайн, – тихо произнесла Аника, подходя ближе. – Я просто хочу понять тебя. Узнать настоящего.

Зачем портить момент этими расспросами? Я тяжело вздохнул. Вечно у людей всё сложно...

– Я никогда никому не рассказывал этого, – наконец процедил, холодно.

В груди запульсировала тупая боль. Ледяная волна накатывала снова и снова. Груз на плечах стал как никогда ощутим. Время не лечит. Оно лишь притупляет боль.

Но сможет ли Аника принять моё прошлое?

Около четырех столетий назад...

Я с ненавистью окинул взглядом окно, любуясь тем, как другие дети радостно бегали, заливаясь звонким смехом. Мне не разрешали играть с ними. С утра до ночи одни тренировки сменялись другими. Это был мой личный сорт ада.

Это слово я недавно подсмотрел в отцовской библиотеке, и он снова избил меня, повторяя: «Люди не достойны нас. Они жалки и глупы». Но мне нравилось это слово. Оно отлично описывало всю мою жизнь.

Вчера отец снова выжигал мне спину огнём – а делал он это всегда с неистовым рвением и всяческими изощрениями. Кожа ужасно чесалась, покрываясь волдырями. Я вопил как ненормальный, из-за чего несколько обеспокоенных служанок забежали к нам в покои.

– Принести ли живую воду, господин?

Я глубже нырнул в тень. Взгляд расплывался от слёз. Сжал рукав, стирая мокрую кожу, сдерживая порыв рыданий от лопающихся волдырей на спине. Слёзы – ещё одна непростительная вещь, которая была под запретом.

– Он будущий правитель Рафоры. Мальчик должен научиться справляться с болью. – услышал я голос отца.

– Но сэр...

Она с ужасом окинула мою изуродованную спину взглядом. Кожа не успевала регенерироваться. Тело не справлялось с повреждениями.

Но отец был непреклонен. Его тёмный силуэт высокой фигуры захлопнул дверь перед служанкой. Я ещё больше сжался от страха.

Побои были частыми за мои десять лет, и каждый раз находился весомый аргумент для наказания. В этот раз – моё любопытство к людям. Хотя очень часто я и не понимал, за что отец постоянно избивал меня.

И со временем я стал чувствовать себя виноватым просто за то, что я – это я.

Он с презрением окинул меня взглядом. Каждый раз, стоило мне ненароком пройтись мимо зеркал, я ненавидел свои глаза просто за то, что они всегда служили мне напоминанием об отце.

– Вставай, Тарен. Покажи на что ты способен.

Я повиновался. Ноги дрожали, руки сжались в кулаки. Спина ныла от боли. Процесс регенерации пошёл, но был слишком медленным. Тело ломило на части.

Отец направил на меня магию воды. Я попытался противостоять ей, выставив перед собой щит из воздуха, но сил было недостаточно. Ледяная, словно иглами, вода впилась мне в содранную кожу. Я взревел от боли и беспомощно упал на пол, корчась.

– За что, отец? Почему я так много тренируюсь, пока другие дети играют? – я больше не мог сдерживать слёзы обиды и боли.

Он равнодушно провёл рукой по коротко стриженным волосам и посмотрел на меня сверху вниз.

– Если ты хочешь получить то, чего нет у большинства, ты должен делать то, что остальные не делают. Жертвовать тем, чем не жертвуют другие. Ничего не приходит просто так. Ты платишь дискомфортом. Дисциплиной. И должен заслужить, чтобы я гордился тобой.

***

– Эдгар, пожалуйста, прекрати! – доносился из-за двери обеспокоенный голос матери. – Ты убьёшь его! Он всего лишь ребёнок!

Я вжался в угол, как вдруг раздался хлопок.

– Думаешь, я не знаю, где ты пропадаешь ночами? – сквозь зубы прошипел отец.

Я со страхом буравил дверной проём взглядом, чувствуя, как всё тело кричит от ненависти. Мама испуганно выбежала из комнаты; её светлые волосы были растрёпаны, а щека горела алым. Женщина торопливо подошла ко мне и села рядом.

– Я скоро заберу тебя, мой мальчик. Кое-кто может позаботиться о тебе. – она беззвучно заплакала, проведя тонкими пальцами по моей щеке. – Скоро всё изменится. Я тебе обещаю.

***

Когда мне исполнилось пятнадцать, я никак не мог понять, почему Дугалас водил дружбу с моим отцом. Он был совершенно на него не похож и много читал, иногда рассказывая мне о сражениях, на которых побывал. Как-то раз Дугалас даже подарил мне пару книг о боях, и я хранил их словно зеницу ока.

Именно он впервые научил меня владеть клинком. А в одну ночь, когда мне было всего шесть, я до смерти боялся грозы. И тогда вопреки запрету отца, Дугалас накрыл меня своим плащом, просидев со мной пол ночи.

Я с разочарованием ловил себя на мысли, почему он не мог стать моим отцом. Из раздумий меня вывел ледяной тон:

– Смотри, как твои обожаемые люди слабы, Тарен.

Отец часто заставлял меня наблюдать. Он не позволял отворачиваться.

Я сразу же узнал её. Одна из наших служанок – молоденькая с мягкими чертами лица и румяными щеками. Она всегда была добра ко мне и тайком носила мне живую воду, чтобы тело хоть как-то восстанавливалось после побоев.

Я не знал, как об этом узнал отец, но сегодня утром он вывернул наизнанку весь дворец в поисках этой бедной девушки. Наверняка ему доложили другие слуги.

Теперь от привычной служанки мало что осталось. Некогда румяное лицо стало бледным и холодным. К этому моменту отец уже ампутировал ей ноги. Я помню, как девушка плакала, когда он обездвижил её и усыпил.

А когда карие глаза распахнулись, служанка с ужасом завизжала: теперь вместо ног был пришит эмерский хвост. Девушка кричала и билась, но ничего не могла поделать – руки и ноги были привязаны к столу. Чешуя окрасилась в красный. Впрочем, как и вся комната. От металлического запаха крови тошнило.

Отец делал это часто. Со смерти матери прошла всего неделя. Он сказал, что причиной послужила политика. Но я знал: во всём виноват именно отец.

Он ставил эксперименты над людьми всё чаще, утопая в своём безумии. Никто не выживал.

В склянках лежали человеческие глаза и эмерские – полностью белые. Отец пришивал даже крылья эфиров, отрезая человеческие руки. И всегда заставлял меня смотреть.

Я был молчаливым наблюдателем, пока сотни живых человеческих глаз смотрели на меня с надеждой – моля о быстрой смерти.

Отец неспеша взял скальпель со стола и подошёл к бледной, словно полотно девушке. Она повернулась ко мне со слезами на глазах и прошептала одними губами:

– Пожалуйста... убей меня.

Я сжался от страха и отвращения разглядывая грубые рубцы там, где был пришит рыбий хвост. Они кровоточили и гноились, но отец не обращал на это внимания – был сосредоточен, орудуя скальпелем и иголкой.

И тут мой взгляд упал на ножи. Их здесь был полный арсенал – все грязные в густой липкой крови. Странные мысли полезли мне в голову.

Я поджал губы, пытаясь справиться с накатившим желанием смерти. Сам не заметил, как незаметно послал порыв ветра – нож оказался у меня в руке, мягко приземляясь в ладонь. Я спрятал его за спину.

Сердце нервно заколотилось в груди: если он увидит это... Какую новую пытку он придумает в этот раз? Сдерёт кожу с меня заживо? Нет – этого будет недостаточно...

Я мог бы воткнуть клинок на расстоянии. Остриё легко рассекло бы отцу живот, стоило бы просто применить магию эфиров. Но этого было недостаточно: мне хотелось сделать это собственноручно.

Я сделал шаг в его сторону.

Ненависть прожигала меня изнутри. Она разъедала всё на своём пути. Я сжал руки на рукоятке ножа и застыл, встретившись с напуганными глазами служанки. Она молчала. Отец резко повернулся ко мне.

Я и сам не заметил, с какой скоростью и силой остриё вошло в его плоть, разрывая живот на части.

За мать. Я вогнал нож до самой рукоятки прямо в сердце.

За боль. Он испуганно выпучил глаза. Из рта полилась струйка тёмной крови.

За потерянное детство. Я растерянно отошёл. Его одежда быстро окрасилась в красный.

За жизнь в страхе. Он согнулся пополам на коленях передо мной, с ужасом замечая нож у себя в брюхе. Тело пронзила судорога.

За меня. За боль. За сотни невинных.

Отец со страхом схватился за мой ботинок, но я лишь высвободил свою ногу из хватки, придавив его руку подошвой. Отец скрючился, корчась от боли и судорог, но я надавил лишь сильнее.

Мои глаза заблестели – впервые по-настоящему, искренне. Я чувствовал такое всепоглощающее счастье, которого не испытывал ни разу за все эти годы.

Я смотрел на него сверху вниз, пока отец корчился от агонии. Кровь растекалась вдоль, выложенной плиткой, поверхности.

Это было так правильно. Так нужно. Так верно и безупречно.

– Теперь ты гордишься мной, отец?