Связаны

Единственной отрадой для глаз являлось огромное окно в моих покоях с видом на людской мир. Иногда, честно признаюсь, я завидовал им. Все люди в каком-то смысле были свободны и вольны выбирать, как им распорядиться никчёмным клочком времени, называя это жизнью.

А я, хоть и мог выбираться в их мир, всё ещё чувствовал бремя золотых цепей, сомкнувшихся на моей шее.

Вчерашняя вылазка в мир смертных закончилась отвратительно. После ресторана я решил пройтись по улицам. Настроение было на удивление сносным – до момента, пока ко мне не подбежал ребёнок. Весь в варенье, с липкими руками. Я хотел отмахнуться от него, но этот подлец взял меня за руку своими испачканными пальцами. Сдержался, но отвращение вырвалось наружу: мыл руки шесть раз, а мерзкое ощущение будто впиталось в кожу.

Двери в зал с шумом распахнулись, отдавая морской рябью вдоль стен. Я неспеша, занимая своё место за круглом столом.

Позволил взгляду скользнуть по позолоте, впивающейся в глаза, по самоцветам, кричащим о пустоте своих владельцев. Эта показная роскошь была громким признанием в собственной неполноценности. Отвращение было острым и чистым – единственным, что не приелось за столетия. Нас, элемордов, было семеро. И я ненавидел каждого, но больше всего – самого себя.

– Да начнётся собрание, – произнёс Дугалас, и его голос эхом разорвал звенящую тишину.

Среди них я оставался самым молодым, хотя совет приходилось посещать уже с десятилетнего возраста. Тогда отец брал меня, чтобы я учился наблюдать. А после его смерти мне пришлось стать полноправным участником.

По большому счёту собрания были бессмысленны. Кучка толстосумов-элемордов, решали, где и от кого из народа можно вытрясти побольше лунных монет. Отец мечтал, что я стану одним из них – обладателем трёх стихий. Но как же его злила моя с детства увлечённость людьми...

– Теркены жалуются на нехватку пищи и низкую оплату за ресурсы, – голос Дугаласа снова выдернул меня из размышлений.

В зал тут же вошли слуги, сервируя напитки и еду. Раньше во дворце было больше людей. Они рождались и росли здесь, никогда не покидая эти стены. С самого детства их учили подчиняться и уважать нас, а те, кто отказывались, умирали ещё будучи детьми.

– Они преувеличивают, – бросил Мейсон, и жир с куриной ноги, которую он грыз, растёкся блестящей полосой по его подбородку. А затем облизал пальцы, вытягивая их изо рта с чавканьем. – Какой у нас с них процент?

– Сорок, – отозвался Дугалас, неторопливо отпивая вино.

Он был вылеплен из дисциплины и равнодушия: короткие чёрные волосы, острые скулы, ровная спина, безразличие в глазах. Воспринял силу позже других, но теперь управлял, будто родился для этого.

– Надо брать пятьдесят, – заявил Мейсон. – Пусть знают своё место.

По залу прокатилась волна животного хохота. Звук лязгал по столу, как грязные монеты. Я не моргнул, наблюдая, как на скатерти растекаются жирные пятна, а в воздухе густеет запах дыма. Внутри всё сжималось в ледяной ком. Не тошнотой, а холодной, отточенной яростью. Я чувствовал, как сила под кожей рвётся наружу, чтобы смести этот зал, очистить его ветром и огнём. Но лишь медленно выдохнул, впиваясь пальцами в подлокотники. Слишком рано. Ещё не время.

Я дождался, пока их хохот стихнет, и в наступившей тишине мой голос прозвучал тихо, но отчётливо:

– Лесной народ вымирает. Увеличите налог до пятидесяти процентов, и через два поколения теркены останутся лишь в могилах. Вырубка лесов, которую вы поощряете, уже сместила русла подземных рек. Через пять лет ваши собственные виноградники начнут сохнуть. Вы грабите не их, – я медленно обвёл взглядом внезапно притихших советников, – а себя.

Надеялся, что хоть сейчас меня услышат. Но, конечно же, нет...

Раздался очередной взрыв хохота. Воздух снова сгустился от табачного дыма, а грохот бокалов тонул в гуле голосов.

– Мальчишка ещё слишком юн и глуп, – сказал Мейсон, скаля жёлтые зубы. – А нам как раз надо позолотить потолок, не так ли?

Снова довольные усмешки. Мои кулаки побелели от напряжения.

В детстве я часами просиживал в отцовской библиотеке, перелистывая древние рукописи. Когда-то давно элеморды были сильны. Они остановили Великую Войну, делились своими знаниями и способностями с народом.

Будучи совсем юным, я думал, что стану таким. Думал, что стану достойным называться элемордом.

Но какого было моё разочарование, когда впервые пришёл в большой зал на совет. И тогда я понял, что нет зла больше, чем власть в руках недостойных. Именно поэтому я ненавижу своё происхождение. Какое удобное лицемерие – презирать то, чем являешься сам.

Но пока элеморды утопают в собственном безумии, я изучаю их слабости. И когда придёт время, стану тем, кто положит конец этой прогнившей империи. Начиная с них.