Пока бьëтся сердце

Я иду по длинному коридору, проходя мимо закрытых дверей по обе стороны от меня. Все они украшены рисунками, красивыми венками или поделками. Большая часть украшений сделана детскими руками внуков и правнуков и с гордостью выставлены напоказ.
Ноги сами останавливаются у единственной пустующей двери. Безрадостной.
Тоскливой.
У нее нет никаких внуков. У нее нет никого, кроме меня, а я слишком труслив, чтобы навещать ее чаще одного раза в год.
Входя, я стучу по дверной раме, и вижу маму в другом конце маленькой комнаты. Она смотрит телевизор, сидя в пижаме в изножии своей кровати.
– Оставь у двери, Фрэнк, – говорит она, не отрывая взгляда от экрана телевизора.
Я сглатываю, делая неуверенные шаги внутрь комнаты.
– Это я, мам.
Она не двигается. Не моргает и не вздрагивает.
Холли Чон была сильной женщиной. Доброй и мягкой во многих отношениях, но ее глаза всегда выдавали бойца. Она всей душой кидалась на защиту своей семьи и искренне любила тех, кого считала достойными.
Моя мать любила моего отца с жаром тысячи солнц, и он точно так же любил ее в ответ. Мое детство пронизано яркими воспоминаниями о том, как они безумно любили друг друга, целовались, гонялись друг за другом по дому, щекотались и танцевали на кухне под Hootie и Blowfish. Мне было неловко, когда приходили мои друзья, потому что я знал – родители будут вести себя как идиоты, вытанцовывая странные движения и фальшиво горланя песни. Мама всегда пыталась втянуть меня в свои танцы, но я удирал с воплем: «Какие же вы странные!» А они хохотали и хохотали, не обращая внимания на мои обзывательства, а потом целовались, забывая обо всех вокруг.
Но и ругались они тоже. Ох, как они ссорились. Я слышал их посреди ночи с другого конца дома и натягивал одеяло до подбородка.
– Ты идиот, Марк!
– Ты сводишь меня с ума, Холл!
Топот их ног и полные гнева слова эхом разносились по моей комнате и задевали сердце. Их ссоры всегда звучали настолько плохо, что мне казалось – утром проснусь и папы уже не будет.
Но этого так и не происходило.
К восходу солнца все возвращалось на круги своя, как будто все это мне приснилось.
А потом наступил день, когда я проснулся, а папа ушел. Это было через два дня после окончания школы – меня выдернули из постели испуганные крики моей матери, которые до сих пор звучат в моей памяти. Он скончался во сне от сердечного приступа.
Так неожиданно.
Так быстро.
Так чертовски несправедливо.
Моя мать так до конца и не оправилась от этой утраты, и в течение следующих нескольких лет ее психическое состояние изменилось. Ее память начала ухудшаться всего в пятьдесят два года, и я всегда думал про себя: «Как это, должно быть, ужасно – забыть любовь всей своей жизни».
Теперь же я не могу не задаться вопросом, не оказался ли это единственный способ справиться с реальностью.
Может быть, от чего-то подобного невозможно оправиться. Может быть, после такого нет никакого исцеления и нормальной жизни. Такое невозможно забыть по желанию.
Если только ты не забудешь по-настоящему.
Я подхожу к своей матери, ее светло-каштановые волосы с серебристыми прядями подстрижены чуть выше плеч. Она поднимает взгляд, когда я останавливаюсь в нескольких футах от нее, засунув руки в карманы.
– Ты хорошо выглядишь, мам.
Холли улыбается и ее небесно-голубые глаза загораются теплым светом, как будто она меня узнает.
– Рэндал. Я так рада, что ты решил меня навестить.
Я стараюсь не принимать это близко к сердцу. Все врачи говорят, что она ничего не может поделать. Даже если бы мой отец восстал из могилы и сейчас стоял рядом, она все равно была бы в замешательстве.
– Мам, это Чонгук. Твой сын.
Она кивает.
– Подойди, присядь. – Холли похлопывает рядом с собой по вышитому одеялу, приглашая меня присоединиться к ней. – Фрэнк принес чай. Он у входной двери.
– Спасибо.
Мгновение мы сидим в тишине, мама вновь возвращается к телевизору. Она устало вздыхает.
– Какой кошмар, что эти башни рухнули. Столько огня и разрушений. Столько потерь. – Холли качает головой из стороны в сторону, следя за картинками на экране. Ее глаза блестят от слез.
Я бросаю взгляд на телевизор. Там показывают рекламу средства для мытья посуды.
Запускаю пальцы в свои темные волосы, вспоминая, как мама ноготками массировала мне голову, чтобы снять стресс или успокоить нервы. Иногда мне этого не хватает.
Я прокашливаюсь, ерзая на кровати.
– Знаю, ты не поймешь, что я тебе расскажу, но думаю, мне просто нужно, чтобы кто-то выслушал. Несколько месяцев назад я пережил довольно сумасшедшие события, и не думаю, что хорошо справляюсь с последствиями. Я во многом запутался. Мне все еще снятся кошмары. И приходится собирать в кулак всю силу воли, чтобы не напиться до смерти. И… – Я закрываю глаза, скрипя зубами. – Думаю, что влюбляюсь в единственную чертову женщину в мире, которая абсолютно для меня недоступна. Я знаю, что чувства взаимны, и это должно быть здорово, верно? Это как раз та чушь, о которой люди пишут книги.
Холли сидит очень тихо, уставившись в экран телевизора, как будто не слышала ни слова из того, что я говорил.
– Но такой истории, как у нас, нет, мама. Люди не пишут о том, через что мы прошли. Они не напишут о том, как больной ублюдок похитил нас посреди ночи и на три недели наручниками приковал к трубам в подвале, голодных, грязных и напуганных до чертиков. И при этом под дулом пистолета я был вынужден насиловать ее. Люди не напишут о том, как я месил лицо человека голыми руками, пока не изрезал костяшки пальцев о его череп. Не напишут и о том, что, черт возьми, нам делать после такого кошмара, когда жизнь возвращается в нормальное русло, и все вокруг нас улыбаются и счастливы, но мы по-прежнему застряли в той адской дыре и цепляемся друг за друга, потому что, кроме «нас» больше ничего не существует. – Я прячу лицо в ладонях, стараясь не сломаться. – Но самая большая загвоздка в том, что я был помолвлен с ее сестрой. Что это, черт возьми, за извращенное дерьмо такое?
Господи боже. Какой бардак. Я наполовину рад, что моя мать понятия не имеет, о чем я говорю.
Упершись локтями в колени, я глубоко дышу сквозь пальцы. Внезапно я подпрыгиваю, когда чувствую знакомое прикосновение пальцев к шее. Холли медленно перемещает руку выше, зарывается пальцами в волосы и массирует кожу головы, усмиряя боль, которая разрывает меня изнутри на части.
Я прерывисто вздыхаю, выпрямляюсь и смотрю на свою мать. Ее внимание по-прежнему сосредоточено на экране, но пальцы продолжают успокаивающе почесывать мне голову, а я блаженно закрываю глаза.
– Каждая история любви стоит того, чтобы о ней написали, какой бы грязной она ни была, – рассеянно произносит Холли, продолжая гладить меня по волосам. – Мне бы хотелось прочитать твою книгу.
Я в замешательстве хмурю брови, задаваясь вопросом, поняла ли она в итоге мои слова или нет. Раньше у моей матери часто случались моменты ясности, но теперь их стало мало, и они все реже и реже. Когда я ее навещал в последний раз – черт возьми, в марте, – она была совсем не в своем уме. Она все время называла меня Аллигатором, так звали нашего бигля, который умер десять лет назад.
Холли тянется к моей руке и сжимает ее в своей прохладной ладони, все еще во власти мелькающих по телевизору картинок.
– Однажды мне приснился ужасный кошмар. Хотя он сильно отличался от твоего. – Она сжимает мои пальцы и тихо вздыхает. – Я была совсем одна.
Я жду, когда она продолжит.
Жду развития истории, когда на свет выйдут страхи и оживет ее кошмар.
Но она больше ничего не произносит, и я понимаю… это и был кошмар.
Мы сидим в тишине, пока от ее слов у меня щемит сердце. Внутри все болит и скручивается от чего-то, чему я не могу дать названия.
Но мама меня отпускает и, вежливо улыбаясь, складывает руки на коленях.
– У меня много бумажной работы, которую надо закончить к концу дня. Мне очень приятно, что ты зашел.
Когда я в тот день еду домой, то обдумываю свои слова и ее, а еще размышляю о том, что иногда нам просто нужен хороший взгляд со стороны.
Бывают кошмары и похуже этого.
Я мог бы оказаться совершенно один.
Я тут же решаю, что начну чаще навещать свою маму. Больше никаких пряток. Никакого страха. Никакого чувства вины.
Потому что, как бы ни было печально состояние моей матери, нет ничего печальнее, чем подходить к ее пустой двери.
На часах чуть больше девяти вечера, когда отключается электричество. Экран телевизора гаснет, как и свет, и я остаюсь сидеть на диване в полной темноте.
Первое, о чем я думаю, – это Лиса.
Она не любит темноту. Она не выключает свет по ночам, даже в своей спальне, и я ее не виню.
Я на другом конце города, но на всякий случай достаю свой телефон. Просто чтобы узнать, как у нее дела.
Я: У тебя тоже только что отключили свет?
Я жду ее ответа.
Прошла неделя с тех пор, как мы виделись в последний раз – с тех пор, как мы целовались, плакали и цеплялись друг за друга на полу ее спальни, пока нас не настигла реальность, и я не поехал домой.
И на этом все. С того момента мы не разговаривали, и это отвратительно. Теперь я даже не знаю, что говорить, учитывая, что она чувствует себя виноватой за наш разрыв с Наëн. Не знаю, что и думать после того, как она снова и снова повторяла, как меня ненавидит, хотя я знаю, насколько это далеко от истины. И я чертовски не уверен, что делать теперь, когда мы снова попробовали друг друга на вкус, добровольно, отчаянно, и, вероятно, лишь еще один поцелуй отделял нас от гораздо большего.
Все страшно запутано.
На коленях жужжит телефон, и я быстро открываю сообщение.
Лиса: Да.
Черт. Наверное, она напугана.
Я: У тебя есть свечи или что-нибудь такое?
Лиса: Я не могу найти свою зажигалку. Включила фонарик на телефоне, но батарейка почти села. Пристрелите меня.
Я провожу языком по зубам, обдумывая варианты. Их только два, и мне не требуется много времени на выбор.
Я: Уже еду.
Лиса: В этом нет необходимости.
Я: Ты боишься темноты.
Лиса: Я многого боюсь. Тебя в том числе.
Я смотрю на ее сообщение, и сердце проваливается куда-то в желудок. Она меня боится? Какого черта?
Я: Вау. Тогда ладно.
Проходит несколько минут, прежде чем приходит ее ответ.
Лиса: Я не это имела в виду. Я боюсь того, что ты заставляешь меня чувствовать.
Я должен был догадаться, о чем она писала. Быстро стучу пальцем по экрану, печатая ответ, а затем хватаю ботинки и пальто.
Я: Я понял. Но начинаю осознавать, что есть вещи гораздо страшнее этого. Увидимся через 15 минут.
Лиса открывает входную дверь в топике и хлопковых шортах, едва заметных в кромешней тьме. Я подсвечиваю себе экраном телефона и вижу нерешительность в ее глазах.
– Тебе не нужно было приезжать, Чонгук.
Я слегка улыбаюсь.
– Не хотел, чтобы ты была одна.
Тихо вздыхая, она отступает в сторону и позволяет мне войти. Я делаю осторожные шаги, протягивая руки, чтобы ни на что не наткнуться.
– Черт. Очень темно.
– Обычно так и бывает, когда отключают свет.
Я поворачиваюсь к ней и мычу нечто невразумительное. Дверь со щелчком закрывается у меня за спиной.
Несколько мгновений мы стоим в тишине, пока наши глаза не привыкают достаточно, чтобы разглядеть лица друг друга.
Лиса прокашливается и торопливо направляется на кухню.
– Почему-то электричество отключили именно в тот день, когда я потратила небольшое состояние на продукты. Хочешь что-нибудь?
Луна – наш единственный ночник, и я могу различить смутные очертания Лисы, вытаскивающей из холодильника какую-то бутылку.
– Нет, спасибо.
– Ну а я собираюсь выпить бокал вина и попытаться уснуть.
Я пробираюсь по кухне, натыкаясь по пути лишь на один приставной столик. Слышу звяканье собачьего ошейника с другого конца комнаты и, оглядываясь, замечаю светящиеся в темноте четыре глаза.
– Как твои собаки?
Лиса роется в ящике стола, вероятно, в поисках штопора.
– На самом деле, здорово. Джуд уже научился давать лапу. Пенни повсюду ходит за ним – так мило.
– Это потрясающе, Лиса. Я рад, что все получается.
– Ага, у меня определенно нет никаких опасений, что они превратят меня в свою жевательную игрушку. Думаю, я могу быть спокойна.
Я криво улыбаюсь, бочком подхожу к ней и наблюдаю, как она наливает вино. Лиса ставит бутылку и обхватывает ладонью свой бокал. Подносит край к губам, делает глоток и поднимает на меня взгляд.
Опустив бокал, она прикусывает нижнюю губу.
– Я всю неделю ничего от тебя не слышала.
Ее тон обвиняющий, но в глазах сквозит странная мягкость.
– О… – Я чешу голову, затем провожу рукой по лицу. – Не знал, что ты хочешь меня слышать.
Она молча смотрит на меня поверх бокала, а затем опускает голову. Кора отворачивается, неторопливо идет в гостиную и молча плюхается на диван.
Я следую за ней и сажусь рядом.
– Лиса, ты говорила, что ненавидишь меня, наверное, дюжину раз. Потом ты сказала, что ненавидишь себя, и я могу только предположить, что это тоже из-за меня.
Она пожимает плечами и делает еще глоток.
– Я была расстроена.
– Ну, а я не хотел расстраивать тебя еще больше.
– Мы целовались, Чонгук. – Лиса смотрит на меня из-под трепещущих ресниц. Если бы можно было разглядеть ее в темноте получше, уверен, я бы заметил румянец на ее щеках. И определенно не от вина. – Настоящий поцелуй. Тебе не приставляли пистолет к виску.
– Я в курсе.
Лиса начинает ковыряться носком на полу, отводя взгляд.
– Я подумала, что это оправдало бы звонок или сообщение. Хоть что-нибудь.
Я изучаю в сумраке контур ее лица.
Ее волосы волнами рассыпаны по плечам. Взгляд опущен на бокал с вином, который она нервно вертит в пальцах. Губы задумчиво поджаты. А соски торчат сквозь хлопковый топик.
Проклятье.
Я откидываюсь на спинку дивана, положив руки на колени.
– Если тебе это важно, то я хотел позвонить. Я хотел тебя увидеть. – Дожидаюсь, пока она не поднимает на меня взгляд и продолжаю. – Хотел снова тебя поцеловать.
Я безошибочно замечаю, как она стискивает ножку бокала и тихонько вздыхает.
– Это не очень хорошая идея.
– Ага, – соглашаюсь я. – Не очень.
Но мой взгляд все равно прикован к ее рту, а ее взгляд опускается к моему. Мы одновременно отводим глаза.
Лиса допивает остатки вина и ставит пустой бокал рядом. Я думаю, что она собирается почесать запястье, но свежая повязка ей мешает, поэтому вместо этого она проводит ладонью по руке, как будто замерзла.
– Мне стоит лечь спать. В последнее время я плохо сплю.
Она смотрит на меня, и я не уверен, можно ли это расценивать как приглашение или нет. Черт. Я понимаю, что понятия не имею, что я вообще делаю.
Но пришел сюда не просто так, поэтому отвечаю:
– Я могу полежать с тобой, пока снова не станет светло.
Лиса обдумывает мое предложение, пожевывая нижнюю губу. Затем слегка кивает мне в знак согласия и поднимается с дивана.
Должно быть, я ее пугаю не так сильно, как темнота.
Встав, я наблюдаю, как Лиса неторопливо идет по коридору в спальню, и ее белый топик и шорты – единственное, что мне видно в сумраке. Я пробираюсь к кровати, стараясь в процессе ни на что не натолкнуться, а когда ложусь, провожу руками по простыням. Чувствую тепло тела в центре кровати и подбираюсь туда, чтобы обнять Лису за талию. Она на мгновение замирает, как будто удивленная этим прикосновением.
– Прости… Ты не против?
В ответ она придвигается ближе, утыкаясь носом в мою грудь, как делала много раз раньше, и глубоко вздыхает.
– Все хорошо.
Я почти чувствую, как напряжение оставляет нас обоих и зарываюсь носом в ее мягкие волосы. Ее теплое тело прижимается ко мне и дополняет, как недостающий кусочек головоломки. Лиса лежит на спине, мои губы прижаты к ее уху, и я чувствую, как она вздрагивает при каждом моем выдохе. Ее пальчики танцуют по моей руке, пока мы вместе привыкаем к темноте.
– Хочешь расскажу про худшую ночь всей моей жизни? – внезапно спрашивает она шепотом, но в тихой комнате ее голос кажется громким.
По правде говоря, не думаю, что хочу знать… но предполагаю, что ей нужно выговориться.
– И какую же?
Лиса щекотно проводит ладошкой вниз по моей руке, вызывая волну мурашек по всему моему телу.
– Это была ночь после того, как мы… ну, в первый раз, когда тебе пришлось… – Она сглатывает. – Ты не разговаривал со мной. Не пел мне. И было очень темно.
Боже, она собирается разорвать мне сердце. Я закрываю глаза и прижимаю ее ближе, кончиками пальцев бессознательно залезая под край ее топа. Она тихонько всхлипывает, когда я провожу по нежной коже чуть ниже пупка.
– Это были худшие день и ночь за всю мою гребаную жизнь, Лалиса. Просто не знал, что тебе сказать. – Я вдыхаю аромат ее чистых волос и утыкаюсь лицом в изгиб ее шеи. – Да и что я мог сказать?
– Я не злилась, – отвечает она, вздыхая и прижимаясь ко мне еще теснее. – Я понимала.
– Нет. – Я качаю головой, золотистые пряди ее волос щекочут мне нос. – Ты, наверное, не сможешь понять. Я провел всю ночь, жалея, что не позволил ему убить меня.
Лиса резко поворачивает голову и пристально на меня смотрит.
– Не говорит так.
– Но это правда.
– Нет… Чонгук, никогда больше так не говори. Даже не смей думать. – Она поворачивается так, чтобы мы оказались лицом друг к другу, и я скольжу ладонью под ее топик, лаская поясницу. Лиса долго выдерживает мой взгляд, а потом все же опускает подбородок и прерывисто вздыхает. – Помнишь, как мы обменивались признаниями? – спрашивает она, все еще избегая моего взгляда.
Я киваю, и мы почти соприкасаемся носами.
– Помню.
Она облизывает губы и закрывает глаза, подбирая слова.
– Ты сделал тогда два признания, а я только одно.
Я безотчетно глажу ее по спине, лаская позвоночник, а затем двигаюсь к животу. Провожу пальцами по нежной коже, чувствуя, как ее тело тает под моими прикосновениями. Мое дыхание учащается в такт бешено колотящемуся сердцу.
– У тебя есть еще одно признание?
Лиса робко кивает и приоткрывает губы, выгибаясь навстречу моей руке. Я скольжу вверх по ее животу, пока не касаюсь кончиками пальцев нижней части ее груди.
Черт, у меня встает. Наверное, мне следует перестать прикасаться к ней.
Но я хочу к ней прикасаться. В последний раз, когда мы вместе находились в темноте, мы даже не могли соприкоснуться пальцами ног.
– Расскажи мне, – шепчу я, опуская руку и обнимая ее за талию.
И останавливаюсь, ожидая, когда она заговорит.
Лиса распахивает глаза, и мне почти кажется, что ей пришлось собрать всю свою храбрость, чтобы решиться встретиться со мной взглядом. Она резко вдыхает, затем выдыхает, и моих губ касается легкий ветерок.
– Я чувствовала себя в безопасности только тогда, когда ты был внутри меня.
Ее слова ударяют прямо мне в пах. Член дергается в джинсах, в подробностях вспоминая, каково это – находиться внутри нее. Только… Я думал, она испытывала отвращение. Возмущение. Страх.
– Я тоже. – Мне удается произнести эти два слова, пока снова веду ладонь вверх по ее телу и обхватываю грудь, срывая стон с мягких губ. Она прижимается ко мне тазом, а я обхватываю ладонями ее лицо и начинаю целовать до умопомрачения. Проникаю языком меж ее губ, с тем же отчаянием, что и раньше. Так же дико и неумолимо. Нас тянет друг к другу, и эта связь усиливается нашими воспоминаниями и травмами, желанием и потребностью.
Лиса закидывает ногу мне на бедро и обнимает меня за шею, притягивая меня к себе как можно ближе. Ее язык у меня во рту, горячий и требовательный, она зарывается пальцами мне в волосы и оттягивает их, заставляя меня стонать. Я переворачиваю ее на спину и разрываю поцелуй лишь на миг, пока стягиваю через голову ее майку. Длинные волосы золотым ореолом рассыпаются по подушке.
Как у ангела.
Я снова завладеваю ее губами, стягиваю с нее шорты и трусики, пока на ней не остается ничего, кроме медальона, который я подарил ей на Рождество.
Лиса хватает меня за футболку, ее ноги обвиваются вокруг моих бедер.
– Мне нужно чувствовать тебя… – Она стягивает футболку и скользит ладонями по моей обнаженной груди, по плечам, вдоль рук, затем снова вверх. Она тянется, чтобы поцеловать меня в шею, впивается зубами мне в кожу, словно помечая меня.
И это творит со мной нечто невообразимое, черт побери.
У меня вырывается горловой стон, почти рычание, и я расстегиваю пряжку ремня, сбрасываю джинсы вместе с боксерами и снова опускаюсь на нее с безумной настойчивостью. Обхватываю губами ее сосок, темный и затвердевший, а затем скольжу языком по каждому и чувствую, как Лиса извивается подо мной. Ее руки снова в моих волосах, ногти впиваются в кожу головы, и это заводит еще сильнее.
– Ты чертовски красива, – бормочу я, скользя губами по ее плоскому животу, затем ниже, пока не оказываюсь у нее между ног. Один только ее запах возбуждает меня, но то, как она прижимается бедрами к моему лицу, продолжая дергать меня за волосы, заставляет жадно погрузиться в ее тепло, с таким голодом, которого я никогда раньше не испытывал. Лиса выгибает спину, и ее вскрик наслаждения наэлектризовывает во мне каждое нервное окончание. Я обхватываю ладонями внутреннюю поверхность ее бедер и раздвигаю шире, так широко, как только возможно. Я хочу, чтобы она открылась передо мной полностью, хочу видеть ее уязвимость.
Я засовываю в нее два пальца, пока губами ласкаю клитор. Сладкий, опьяняющий вкус, и то, насколько она влажная, безумно возбуждает, заставляет член пульсировать, изнывать от желания оказаться внутри нее. Я поднимаю взгляд на изгибы ее дрожащего тела и тянусь ладонью к ее груди. И тогда Лиса сильнее подается к моему лицу. Я провожу языком по ее влажным складочкам и посасываю клитор, пока она не начинает причитать мое имя:
– Чонгук, Чонгук, Чонгук…
Господи. Множество раз я слышал, как она по-разному произносила мое имя: гневно, раздраженно, зло, дерзко, насмешливо, испуганно, смущенно, тоскливо, с болью в голосе… и, клянусь богом, с любовью.
Но не так, как сейчас. Так еще никогда.
Я вновь двигаюсь вверх, и Лиса удивленно ахает, когда я оставляю ее на грани, но неудовлетворенной. Но прежде чем она успевает запротестовать, я обвиваю ее ноги вокруг моей талии и шепчу ей на ухо:
– Я хочу, чтобы ты кончила, когда я буду внутри тебя.
Лиса толкает меня в грудь и переворачивает на спину, забираясь на меня сверху и усаживаясь на мои бедра. Член касается ее попки, и мне хочется усадить ее на себя, но Лиса тянется за спину и начинает меня ласкать. Другой рукой она проводит ногтями по моему животу, а затем наклоняется, чтобы поцеловать меня.
Это за гранью – чувствовать ее пальцы, сомкнутые вокруг члена, и язык, погружающийся в мой рот. Поэтому я переворачиваю ее снова на спину, как будто мы шутливо боремся на ринге.
Но я хочу все контролировать.
Я опускаюсь перед ней на колени, ласкаю языком и покусываю внутреннюю сторону ее бедра, прежде чем закинуть ногу на плечо. Другой рукой я хватаю ее за грудь и перекатываю сосок меж пальцев, пока Лиса не начинает хныкать. Затем я устраиваюсь между ее бедер и дразню членом ее складочки. Ввожу самый кончик, и Лиса дергает тазом и издает стон, похожий на вздох.
Черт возьми, это происходит на самом деле. Мы собираемся заняться сексом.
По собственному желанию.
Нет ни оружия, ни цепей, ни наручников, ни злых глаз, наблюдающих за нами с другого конца комнаты, отравляющих нас, будто ядом.
Есть только мы.
Я наклоняюсь вперед, а Лиса прижимает лодыжку к верхней части моей спины. Она раскрыта и ждет.
Лунный свет падает ей на лицо, и я вижу, что ее глаза закрыты. Я полностью выхожу из нее, и она в отчаянии приподнимает бедра.
– Смотри на меня, Лалиса.
Дрожащие ресницы Лисы поднимаются, и мы оказываемся лицом к лицу. Грудь к груди. Сердце к сердцу. Раньше я не мог смотреть ей в глаза, когда входил в нее – слишком много вины и стыда плескалось в моем взгляде. Слишком много горя. И слишком многого я боялся увидеть.
Теперь же я хочу видеть все.
Когда наши взгляды встречаются и замирают друг на друге, я толкаюсь внутрь. Мы оба сдавленно стонем, и я наблюдаю, как затуманиваются ее глаза, слегка расширяясь, пока мы вместе достигаем кульминации, пика последних пятнадцати лет. Мы застываем на мгновение, вбирая все происходящее, осознавая его, принимая.
А затем отпускаем себя.
Я выхожу и толкаюсь обратно, жестко и требовательно. Мы кусаемся, царапаемся, стонем, наши тела покрываются потом. Лиса царапает мне руки, встречая толчок за толчком, запрокидывает голову, всхлипывая и задыхаясь. Я скольжу руками по ее груди и выше, мои пальцы цепляются за ее кулон и нежно обвиваются вокруг шеи, когда я погружаюсь в нее. Ласкаю губами ее ухо, покусывая мочку, и шепчу:
– Ты скучала по моему члену?
Лиса сжимает мою задницу, впиваясь ногтями, обхватывает меня ногами и со стоном выдыхает:
– Да…
Проклятье.
Я полностью выхожу из нее и переворачиваю на живот, а затем снова беру ее сзади. Она вскрикивает, стискивая в кулаке простыни, когда я просовываю руку ей под живот, дергаю наверх и вхожу уже без всякой сдержанности. Ее тело полностью прижимается к моей груди, и я отвожу ее волосы в сторону, пока она всхлипывает и тихо стонет. Одной рукой я ласкаю ее грудь и дразню соски, в то время, как другой тянусь к горлу и поворачиваю ее голову к себе. Мы сталкиваемся губами, и я чувствую вкус каждого рвущегося из Лисы прекрасного стона. Наши языки жадно переплетаются в такт движений наших тел.
Я снова скольжу губами к ее уху, а правую руку просовываю между ног и нахожу ее клитор.
– Ты моя, Лалиса, – выдыхаю я, заявляя на нее права, клеймя ее, делая своей. Мои пальцы скользкие от ее влаги. Я довожу ее до исступления и чувствую, как она дрожит и извивается подо мной, моля о разрядке. – Скажи это. Скажи, что ты моя.
Лиса заводит руку мне за голову и прижимает меня к себе, а я нежно прикусываю чувствительную кожу в изгибе ее шеи. Меня сводит с ума то, как она задыхается и стонет.
– Я твоя, – говорит она шепотом, пронизанным похотью. – Ты знаешь это. Ты всегда это знал.
– Черт… – Она действительно в это верит? Верю ли я в это? Меня переполняет потребность посмотреть ей в глаза, поэтому я отстраняюсь и разворачиваю ее, а затем толкаю на матрас. Наклоняюсь и нависаю над ней лицом к лицу, уперевшись ладонями по обе стороны от ее головы. Мой член касается ее входа, и Лиса подает бедра наверх, страстно желая меня, нуждаясь в том, чтобы я наполнил ее.
– Пожалуйста, – просит она, потираясь о мой пах, сводя меня с ума.
Мне нравится дразнить ее. И всегда нравилось.
– Пожалуйста, что?
Она всхлипывает.
– Пожалуйста, трахни меня. Пожалуйста, заставь меня кончить.
Господи. Я обхватываю ее запястья и прижимаюсь лбом к ее лбу, медленно двигаясь вперед. Наши взгляды встречаются. У желания зеленый цвет, и оно переполняет меня, захлестывая изумрудными и нефритовыми морскими волнами. Я наклоняюсь, чтобы поцеловать пухлые алые губы, и Лиса выгибается, обхватывая ногами мою талию и сцепляя лодыжки за спиной. Опустив руку, я глажу и сминаю ее попку, в то время как Лиса проводит ногтями по моей спине, а затем снова вцепляется в мои волосы. Я ускоряю темп, с головой ныряя в омут безумия.
Тону в ней.
Если честно, я никогда не верил, что мы снова окажемся в таком положении, добровольно. Конечно нет. Но, разумеется, я об этом думал – черт побери, я думал об этом чаще, чем мне хочется признаваться даже самому себе. И когда я представлял себе, как вновь окажусь внутри нее и почувствую дрожь ее тела, мне представлялось что-то более мягкое. Неторопливое, нежное занятие любовью, которое очистит нас от всего пережитого насилия. От всей этой тьмы.
Но все далеко не так нежно.
Наоборот, грубо, дико и грязно, и мы как животные, царапаемся, кусаемся, отчаянно отдаваясь друг другу и первобытно рыча.
Это ожидаемо, решаю я.
В конце концов, наши чувства зародились во тьме. Она у нас в крови.
Я чуть изменяю угол наклона, чтобы задевать членом чувствительную точку внутри нее и впиваюсь пальцами в ее бедра. Толкаюсь в нее снова и снова, быстрее, жестче, пока не чувствую, как ее тело напрягается подо мной, и как у нее перехватывает дыхание от пика наслаждения.
В последний раз, когда она кончала со мной, я успел заглушить ее стон поцелуем, прежде чем, этот звук сорвался с ее губ. Как бы сильно, мне ни хотелось его услышать, как бы сильно ни хотелось насладиться им, позволить проникнуть до самого мозга костей, я не мог позволить ему тоже его услышать. Не мог позволить ему забрать и это. Потому я поцеловал ее, довольствуясь лишь вкусом сладостного звука.
Но на этот раз я смотрю, как Лиса теряет контроль, позволяю ей кричать с бесстыдной самозабвенностью, и это выходит так громко, дико и сексуально, что я больше не могу сдерживаться. Я сдаюсь во власть собственного оргазма и кончаю в нее, утыкаясь лицом в идеальный, знакомый изгиб шеи. Тихо стону, пока тело содрогается от удовольствия и разрядки.
Мы прижимаемся друг к другу, Лиса вытягивает подо мной ноги и щекочет ими мне икры. Я запускаю пальцы в ее мягкие локоны и долго вдыхаю их аромат. Кора обхватывает меня за талию и притягивает к себе, и тогда я поднимаю голову и встречаюсь с ней взглядом.
И тут снова включается свет, прожектором освещая наши сплетенные тела и раскрасневшуюся кожу. Следы укусов, царапины и капельки пота. Растрепанные волосы и широко раскрытые глаза. Все наши недостатки, раны и слабости. Они неприкрыты, выставлены напоказ.
Мы не разговариваем. Я отстраняюсь и перекатываюсь на бок, обнимая Лису за талию и притягивая ее к себе. Она прижимается спиной к моей груди, и мы лежим, молча обнимаясь и гадая, что, черт возьми, сейчас происходит.
Но потом я чувствую, как она начинает вздрагивать в моих объятиях, пытаясь скрыть от меня свои слезы. Я крепко обнимаю ее, целую в плечо и шепчу на ушко успокаивающие слова.
Я сказал ей, что останусь, пока темнота не отступит, и не солгал.