Глава 19
Мой первый рабочий день на следующей неделе – настоящая катастрофа.
Я оператор тяжелой строительной техники на дорогах, что в первую очередь требует от меня кристальной трезвости. Я управляю тракторами, бульдозерами, кранами и множеством других мощных транспортных средств, чтобы латать асфальт, ремонтировать шоссе и мосты, а также перевозить токсичные материалы. Небеса решили устроить сегодня ледяной шторм в честь моего первого дня, так что я испытал тройной стресс. Было почти невозможно сохранять концентрацию, пока я пытался вспомнить элементы управления и протоколы и одновременно весь день притворно улыбался и отвечал на тысячи вопросов, касающихся моего близкого знакомства с серийным убийцей.
Но я выжил.
Погода проясняется, когда я снимаю каску и сажусь в арендованную машину, предоставленную моей страховой компанией. Это вшивая «Хонда», но на первое время сойдет. Я испускаю вздох, который, кажется, сдерживал весь день, и падаю на водительское сиденье, опустошенный и измученный. Кроме того, меня потряхивает из-за алкогольной детоксикации. Я не притронулся ни к капле спиртного с тех пор, как неделю назад в «Весле» состоялось то ужасное двойное свидание.
Я стараюсь. Действительно, черт возьми, стараюсь.
Когда я уже собираюсь завести машину, начинает звонить мой телефон, и на дисплее Bluetooth высвечиваются имя и номер Лисы. Я прищуриваюсь, дабы убедиться, что увидел правильно, и алкогольная ломка не привела к ухудшению зрения. За последнюю неделю мы с Лисой почти не разговаривали, если не считать нескольких случайных текстовых сообщений и короткой переписки в Facebook. Она рассказала мне о своих первых уроках в школе, а я рассказал о предстоящем возвращении на работу, которое состоялось сегодня. Банально. Нормально.
Ничего, что указывало бы на то, что два месяца назад мы едва избежали смерти, и уж точно никакого упоминания о нашей эмоциональной стычке в ее машине, когда она просила оставить ее в покое, потому что я ее убивал.
Даже несмотря на то что она взяла свои слова обратно, я все еще даю ей пространство.
Ради нее и ради меня.
Я принимаю звонок, думая, что она звонит узнать о моем первом дне на работе.
– Алло?
Я улавливаю тихое сопение на другом конце линии.
– Чонгук?
– Лиса? – Сердце бешено колотится, а грудь разрывается от промелькнувшей в голове тысячи душераздирающих сценариев. – Ты в порядке?
– Я… Прости, что звоню тебе. Знаю, что сегодня у тебя первый рабочий день, и я просто собиралась оставить тебе голосовое сообщение, но… – Она пытается справиться с дыханием, но у нее вырываются тихие вхлипы. – Дело во Вьюге.
Я недоуменно моргаю, осмысливая ее слова. Вот черт.
– Вьюга? Что случилось?
– У нее был припадок или что-то в этом роде. Все серьезно, Чонгук. Мы не смогли сами ей помочь. Я сейчас в ветеринарной клинике и врачи говорят, что не могут привести ее в чувство. – Лиса начинает плакать, икая через слово. – Они сказали, что нам стоит рассмотреть вариант эвтаназии.
Черт. Этого не может быть. Я зажимаю переносицу, затем провожу пальцами по волосам, царапая кожу головы.
– Черт, Лалиса. Скажи мне, какая больница, я уже выезжаю.
– Ты уверен? Знаю, ты работаешь…
– Моя смена закончилась. Я хочу быть там.
Через наушник мой слух ласкает ее вздох облегчения.
– Мы в «Заботе».
– Буду через двадцать минут.
Я отключаю звонок и еду, по крайней мере, на десятку превышая разрешенную скорость. У меня голова идет кругом, отчего я, въехав на стоянку, паркуюсь как осел сразу на два места. Пробегаю через главный вход и нахожу Лису и ее родителей в комнате ожидания. При виде меня Лиса сразу встает, и мы тянемся друг к другу, как магниты, заключая друг друга в сочувственные объятия. Я улыбаюсь Манобанам через плечо Лисы. Дерек поглаживает жену по колену, а Бриджит сморкается в платок.
– Мне очень жаль, Лиса, – шепчу я ей на ухо, чувствуя, как в ответ она крепче сжимает мою талию. – Сколько у нас есть времени?
– Они ждут нас в… кабинете, – шмыгает носом Лиса, а затем отстраняется и поднимает на меня покрасневшие глаза. Она вытирает слезы с щеки. – Наëн на работе. Она сказала, что для нее будет слишком тяжело присутствовать. Мама и папа собираются подождать здесь, но… ты не хочешь пойти со мной? Чтобы попрощаться?
– Конечно.
Я не колеблюсь ни секунды с ответом. Мы вместе спасли эту собаку, и будь я проклят, если не останусь с Лисой, когда Вьюга испустит свой последний вздох.
Проклятье.
Лиса напряженно кивает, затем сообщает одному из сотрудников, что мы готовы войти. Я следую за ней, между нами воцаряется гробовое молчание. Это тихая, уютная комната, украшенная электронными свечами и негромкой музыкой. Вьюга неподвижно лежит на собачьей подстилке в центре помещения, ее пушистая грудь очень медленно вздымается при каждом вдохе. От переизбытка эмоций пережимает горло, пока я смотрю на собаку, ставшую мне за последние десять лет родной. Я нянчился с ней, когда Манобаны всей семьей уезжали в отпуск. Я с Наëн и Лисой водил ее в собачий парк, наблюдал, как она гоняет теннисные мячи и заводит новых друзей. Когда мы с Наëн входили в дом, Вьюга всегда приветствовала сначала меня. Падала в ноги и переворачивалась на спину, чтобы ей почесали животик.
Она всегда сидела рядом со мной за обеденным столом, ожидая вкусненькое, которое я неизбежно ей предлагал, а еще всегда восхищенно виляла хвостом, пока я пел караоке в гостиной Манобанов.
Во время пения остальных ее хвост не выдавал столько восторга.
Специалист добрым голосом описывает нам процесс, давая понять, что у нас есть столько времени, сколько потребуется. Есть кнопка, которую нам нужно нажать, когда мы будем готовы.
Когда мы будем готовы отпустить ее.
Лиса опускается на колени рядом со своей собакой, кладя дрожащую ладонь на мех Вьюги цвета слоновой кости. Я тоже опускаюсь рядом и запускаю пальцы в мягкую шерсть. Наши с Лисой плечи соприкасаются, пока мы печально окунаемся в воспоминания.
– Она странно вела себя в тот вечер, когда мы с Наëн готовились к вечеринке по случаю ее дня рождения. Натыкалась на предметы, ходила кругами, дышала громче обычного, – шепчет Лиса, наши пальцы безотчетно сплетаются, пока мы гладим животик Вьюги. – Думаешь, она была больна и ждала, когда мы вернемся домой?
Лиса смотрит на меня большими глазами, по ее розовым щекам текут слезы. Я сглатываю, сдерживая собственное горе и пытаясь быть сильным.
– Да. Она не могла уйти, не попрощавшись со своими любимыми.
Лиса касается большим пальцем моего мизинца, кладет голову мне на плечо и сотрясается всем телом от рыданий. Я обвиваю ее другой рукой, притягивая к себе как можно крепче, а затем поворачиваю голову и целую ее в волосы.
– Я рада, что ты здесь, – бормочет она, рукавом вытирая слезы.
– Никогда не думал, что услышу от тебя это.
Я наслаждаюсь вырвавшимся из нее тихим, хриплым смехом и прикосновением наших пальцев.
Через несколько минут я нажимаю кнопку, и ветеринар заходит внутрь со своей тележкой. Это тележка смерти. Доктор объясняет, что должно произойти, что это будет мирно и безболезненно, что лекарство остановит сердце Вьюги, и она тихо уйдет.
Я не могу ничего поделать, но чувствую, что это идеальный способ.
Несколько крайне эмоциональных минут мы наблюдаем, как собака тяжело дышит, а затем испускает последний вздох, окруженная своими спасителями – окруженная любовью.
Черт, мне кажется, что у меня не получится сдержать эмоции.
Доктор выражает нам свои соболезнования и направляет тележку из палаты.
– Вьюга была замечательным членом семьи, мисс Манобан. Я очень сожалею о вашей утрате. И позволяю вам с вашим парнем с ней попрощаться в последний раз. Не стесняйтесь, оставайтесь столько, сколько захотите. Нет никакой спешки.
Парнем. Я полагаю, мы действительно похожи на двух скорбящих влюбленных, которые прижались друг к другу и переплели пальцы. Лиса не поправляет ошибку, и дверь со щелчком закрывается.
Когда жуткая тишина заполняет комнату, и я смотрю на Вьюгу, безжизненную и неподвижную, что-то в моем сердце сжимается. Мне физически больно, легкие сдавливает от невыносимого горя. Я падаю на деревянную скамью, делаю несколько судорожных вдохов и сдаюсь. Прижимаю ладонь к лицу, слезы щиплют глаза, а затем льются меж пальцев. Лиса тут же отвлекается от собаки и подползает по полу ко мне. Она обнимает меня обеими руками и прижимается щекой к моей груди, утешает меня, пока я, черт побери, плачу навзрыд из-за пушистого маленького друга, по которому я буду чертовски скучать, и по многому другому.
– Черт, прости, – выдыхаю я, ненавидя свой дрожащий, прерывающийся голос. Я провожу ладонью по лицу.
– Ты любил ее, – шепчет Лиса в мой неоновый рабочий жилет и сжимает пальцами футболку под ним. – Тебе не за что извиняться.
Она поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, и наши глаза встречаются. Что-то тяжелое, мощное и неотвратимое протягивается между нашими душами. Лиса касается подушечками пальцев моей щеки, которая все еще мокрая от следов горя. Я стискиваю зубы, не уверенный в том, как воспринимать этот момент или витающую в воздухе странную, завораживающую энергию. Разглядываю поплывший макияж, блестящие глаза и порозовевшие губы Лисы. Ее скулы покраснели от слез, а волосы растрепаны и торчат во все стороны, словно ее только что поразило током.
Может быть, так и было. Фигурально.
Лиса приподнимается на коленях, затем очень нежно, без предупреждения, прижимается губами к моему рту… совсем чуть-чуть. Этот поцелуй легкий, как перышко.
Словно трепещущие крылышки колибри. Красивый, изучающий.
Лиса отстраняется. Ее глаза слегка расширяются, а брови хмурятся, как будто она удивлена и сбита с толку. Она облизывает губы и разрывает зрительный контакт, опускаясь обратно на пол и прокашливаясь.
– Прости. Не знаю, зачем я это сделала.
Я подтягиваю колени к груди и провожу рукой по своим взъерошенным волосам, рассеянно мну заднюю часть шеи. Я думаю, что в каком-то смысле мы друзья, и именно так иногда поступают друзья в отвратительные, душераздирающие моменты жизни.
Верно?
Я опускаю взгляд на Лису. Она прислоняется к скамейке рядом со мной, ее глаза закрыты, а губы сжаты, как будто невольно вспоминают, как они прижимались к моим. Я позволяю себе провести по ее руке и переплести с нею пальцы, благодарный, что она не отстраняется от меня. Лиса сжимает мою руку в ответ, когда я оглядываюсь на Вьюгу, такую мирную и любимую, и говорю:
– Нам не о чем сожалеть.
Начинает сыпать снег, и я предлагаю подвезти Лис домой.
Сегодня день Мартина Лютера Кинга, так что ей не нужно на работу. Она перебирала документы в доме своих родителей, когда у Вьюги случился продолжительный припадок, от которого она не смогла оправиться.
Перед тем, как покинуть больницу, я спросил у нее, просто чтобы удостовериться:
– Ты уверена, что не хочешь поехать со своими родителями? Я не хочу, чтобы ты оставалась одна, когда так расстроена.
Лиса качает головой.
– Я не буду одна, – отвечает она.
Я расцениваю это как просьбу побыть с ней некоторое время, поэтому, когда мы подъезжаем к ее дому, я следую за ней. Сейчас идет сильный снег, а когда мы только выезжали с парковки, падали лишь крупные редкие хлопья. Пока мы добираемся по заснеженной дорожке к входной двери, наши волосы и куртки покрываются крупными снежинками.
Я останавливаюсь на полпути и смотрю на небо, щурясь от белых хлопьев, падающих на лицо. Я не могу сдержать улыбку, прорывающуюся сквозь мрачную завесу печали.
– Вьюга.
Лиса резко останавливается на ступеньке крыльца, оборачивается и смотрит на меня. Таких круглых и восторженных глаз я у нее еще не видел. Она спускается и возвращается ко мне на дорожку, разводя руками и вместе со мной глядя в небо.
– О боже. Ты думаешь?.. – Ее голос затихает, и она начинает смеяться. Она смеется. С ее губ срывается безумный смех, и она кружится, задрав нос к небесам. – Это она, Чонгук! Она прощается.
Я думаю, что мое чертово сердце может разорваться.
Но со всех сил сдерживаю эмоции, шумно выдыхая в холодный воздух. Я не знаю, что взволновало меня больше – прощальный подарок от Вьюги или Лиса, которая покрытая снегом, неуклюже кружит на месте с совершенно потерянным и одновременно восхищенным выражением лица.
Исцеляющейся.
Она выглядит более здоровой и счастливой.
Мы заходим внутрь, снимаем промокшую зимнюю одежду и падаем на диван, морально и эмоционально опустошенные. Вьюга всегда сидела между нами на диване – всегда. Это стало семейной шуткой, что она пыталась помешать нам убить друг друга.
Теперь я думаю, не хотела ли она нам что-то сказать.
Я прогоняю эти мысли и откидываю голову на подушки. Глаза автоматически закрываются, поскольку долгий, утомительный день берет свое. Я почти полностью отключаюсь, когда чувствую, как чья-то ладонь сжимает мое колено.
– Иди приляг. Ты выглядишь сильно уставшим.
Я издаю нечленораздельное мычание, в котором закодировано что-то вроде: «идея классная, но я не хочу двигаться». Лиса, кажется, понимает, потому что берет меня за ноги и вытягивает их, пока я не укладываюсь во весь диван. Меня окутывает мягкая ткань, и я заворачиваюсь в плед до самого подбородка, отмечая слабый аромат нарциссов. Уже практически заснув, чувствую на щеке прикосновение ее губ, такое же легкое, как до этого. Щекотка, шепот, мимолетный поцелуй.
Исцеление.
Она кажется моим лекарством.
Крик заставляет меня резко выпрямиться. Дезориентированный и с затуманенными глазами, я пытаюсь понять, где, черт возьми, нахожусь.
Мятные стены, коралловый диван, ворсистый коврик под ногами. Нарциссы.
Лиса.
Я на диване Лисы. Лиса кричит.
Я вскакиваю на ноги и бегу по коридору в ее тускло освещенную спальню, где Лиса мечется по кровати, сбрасывает одеяло и вцепляется обеими руками в столбик кровати у себя за головой.
Она снова кричит.
– Нет! Пожалуйста, нет…
Ее глаза закрыты, крепко зажмурены, но я знаю, что она может видеть.
Она видит те же кошмары, которые являются мне, стоит только ночью закрыть глаза.
Я бросаюсь к ее кровати и осторожно опускаюсь на матрас, стараясь не напугать ее.
– Лиса… Лалиса, это сон. – Я обнимаю ее за талию и притягиваю ближе, шепча на ухо: – вернись ко мне.
Она все еще извивается, на ее лице отражаются боль и ужас, поэтому я пытаюсь снова.
– Лиса…
Она бьет меня по челюсти.
– Черт, – бормочу я, потирая место удара, в то время как Лиса резко принимает сидячее положение.
Ее глаза распахиваются, грудь вздымается от тяжелого дыхания.
– Чонгук? Чонгук… О боже мой… – Она обхватывает мое лицо ладонями и начинает осыпать поцелуями покалывающую линию подбородка. – Прости пожалуйста! Мне снился сон. Мне очень жаль.
– Все в порядке. Ты в безопасности.
Лиса обвивает руками меня за шею, крепко притягивает к себе и рыдает у меня на плече.
– Ты настоящий? – всхлипывает она, склоняясь к моей шее и прижимаясь к ней теплыми губами.
Я на мгновение замираю, меня пробирает дрожь. Не знаю, что делать, какие слова подобрать и как ее утешить, но инстинкт берет верх, и я опускаю ее на кровать, усаживаясь рядом и баюкая в своих объятиях.
– Я настоящий. Ты настоящая. Все хорошо, Лалиса. Это был просто сон.
Лиса не спешит убирать руки с моей шеи, слезы все еще не останавливаются.
– Кажется, мне жизненно необходимо к тебе прикасаться… Сон был такой реалистичный… – Лиса скользит ладонями по моей спине, затем по груди. Почти так же, как она делала впервые, когда я освободил ее от цепей. – Я сделала тебе больно?
Я качаю головой, нежно целуя ее в лоб.
– Все хорошо.
– Боже, Чонгук… Мне так жаль. Какая же я идиотка.
Я мгновенно обхватываю ладонями ее лицо и заставляю посмотреть мне в глаза.
– Ты не идиотка. Черт возьми, ты самый сильный человек, которого я знаю.
У Лисы дрожит подбородок, когда я большими пальцами смахиваю ее слезы.
– Никакая я не сильная. Я разваливаюсь на части.
– Ты чертовски сильная. Ты меня поражаешь своей силой. – Как она может не видеть того, что вижу я? Как она может не знать? – Никогда больше так не говори, слышишь меня?
Она шмыгает носом, все еще дрожа. В ее затуманенном слезами взгляде читается уязвимость.
– Я чувствую себя во всем виноватой. Вдобавок ко всем воспоминаниям, кошмарам и безумию, у меня в душе поселился комок вины. Тебе не следовало быть там, Чонгук. – Лиса судорожно втягивает воздух и скользит своей ногой по моей. – Мне не следовало звонить тебе той ночью…
Я хмурюсь, сбитый с толку ее признанием. Потрясенный его абсурдностью.
– Это глупый разговор. Вообще-то все началось из-за меня. Тот ублюдок спросил, моя ли ты девушка, и я должен был солгать, черт побери. Мне следовало сказать: «Да, она моя девушка», потому что мне чертовски повезло, что у меня есть ты.
Она смотрит на меня с крайне удивленным выражением в своих изумрудных глазах. Ее губы приоткрываются, а взгляд на мгновение скользит к моему рту.
– Лиса, послушай меня, – говорю я, не прекращая касаться ее лица, цепляясь за нее, как будто больше никогда не выдастся такой возможности. – Это были худшие три недели во всей моей чертовой жизни, и они будут преследовать меня вечно. – Я с трудом сглатываю. – Но я рад, что был там. И я бы повторил все снова, тысячу раз, только чтобы уберечь тебя от того, чтобы проживать это дерьмо в одиночку. Я рад, что был там с тобой.
У нее вырывается похожий на всхлип вздох. Я никогда раньше не видел, чтобы она так на меня смотрела.
Я закрываю глаза, прижимаясь лбом к ее лбу.
– И не спрашивай меня, что это значит, Лалиса, потому что я сам ни черта не понимаю. Но уверен в том, что убивал бы этого сукиного сына снова и снова, чтобы спасти тебя – черт возьми, я бы убил сотню человек, если бы это могло избавить тебя от кошмаров и принести тебе покой! И я знаю, как хреново это звучит, поверь, знаю, но я не могу позволить тебе даже на минуту почувствовать себя виноватой, ответственной за случившееся или слабой. Ты воин.
Господи боже, я извергаю эти грубые, необдуманные истины, как будто брежу под действием наркотиков или пьян до потери рассудка.
Но я никогда не чувствовал себя более трезвым и с ясной головой. Или более испуганным.
Лиса смотрит на меня круглыми глазами, потеряв дар речи.
– Ох, черт… Лиса, скажи что-нибудь. – Мы все так же соприкасаемся лбами и носами. Я чувствую ее мятное дыхание на своих губах и закрываю глаза, ожидая, что она назовет меня идиотом.
Лиса молчит долго. Женщина, которая никогда не лезла в карман за колкостью в ответ, обрушивала на меня свои оскорбления, использовала свои слова как оружие, нехарактерно тиха. Ее ладони на моей груди, одна прямо над сердцем сжимает ткань футболки, а наши ноги переплелись вместе. Наши тела близко, слишком близко. Мы почти соприкасаемся во всех неприличных местах, и я обхватываю Лису за подбородок, словно она настоящая драгоценность.
Почему она молчит?
Наконец, Лиса протяжно и прерывисто вздыхает, затем опускается на кровати на несколько дюймов ниже, пока не утыкается лицом в мою грудь.
– Спой мне.
На мгновение я возвращаюсь в тот подвал. Я возвращаюсь к тем темным ноябрьским ночам, когда я едва видел ее сквозь черную пустоту между нами. Меня убивало, что я не мог к ней прикоснуться. Я не мог протянуть руку и дотронуться до нее, держать в своих объятиях, утешить ее или прошептать на ухо, что все будет хорошо.
У нее был лишь мой голос.
Я пою «Hey Jude», гладя ее по затылку, баюкая и чувствуя, как с каждым выдохом подбородок щекочут тоненькие волоски. Мы засыпаем, свернувшись калачиком, прижавшись друг к другу. Сердца бьются спокойно и ровно, но на этот раз никакого снотворного. Нет ни капли алкоголя. Никаких угрызений совести, оправданий или того, в чем можно было бы обвинить кого-то, кроме самих себя, и без сбивающих с толку чувств, которые поселились в наших сердцах.
И хотя у меня в голове продолжает роиться целая куча вопросов, я наконец нахожу ответ на один из них.
Я знаю, что я должен сделать.