Биология раны

Антон проснулся от того, что сердце колотилось слишком быстро — будто организм сам знал, что день будет тяжёлым. За окном висела тяжёлая утренняя серость, такая плотная, что казалось — можно потрогать рукой. По стеклу барабанил ветер неровными порывами, а над городом давили низкие тучи, словно небо само не могло решить: пролиться дождём или просто душить весь день своей безнадёжностью.

Веки словно налились свинцом. Хотелось провалиться обратно в сон, остаться лежать не думая, не двигаясь, пока все проблемы не рассосутся сами собой. Но голос из кухни прорезал утреннюю дрёму, как нож по коже.

— Антон, проснись. Скоро отец придёт… Он опять не очень трезвый…

В материнском голосе не было ни злости, ни страха — только усталость, настолько глубокая, что слова звучали как автоматическая сводка погоды. Это и раздражало Антона больше всего. Не крики, не слёзы — просто инструкция к выживанию: лучше уйди заранее, пока не поздно.

Антон тяжело выдохнул, чувствуя, как воздух царапает горло. Потянулся и поймал знакомую боль в боку — синяки от последнего «разговора» с отцом всё ещё напоминали о себе тупым нытьём. Но эта боль давно стала частью интерьера его жизни, как облупившиеся обои или чёрное пятно плесени в углу потолка. Просто фон, под который он научился существовать.

На кухне мать стояла у окна спиной к нему, курила дешёвые сигареты, даже не обернулась на его шаги. Пепел падал прямо на подоконник. На столе пустота — ни чашки, ни хлеба, ни намёка на завтрак. В этом доме забота о еде давно перестала быть чьей-то обязанностью.

Антон открыл кран, набрал ладони холодной воды, выпил жадно. Есть всё равно не хотелось — желудок сжимался в тугой узел от одной мысли о еде. Потом натянул худи, поверх неё куртку, привычно дёрнул капюшон пониже, спрятав лицо. Не хотелось, чтобы мир видел, что он вообще существует.

На остановке Попов уже ждал, прислонившись к столбу. Они договорились встретиться ещё вчера — учитель предложил съездить за город, в лес, пожить в палатке хотя бы день-два, отдохнуть от всего этого безумия. Антон сомневался, но согласился. Не потому что хотелось — просто рядом с этим человеком возникало странное ощущение, будто ты всё ещё жив и кому-то нужен. Или хотя бы можешь убедительно прикидываться живым.

— Доброе утро, — Попов выглядел бледнее обычного, глаза подёрнуты красными прожилками усталости, будто и сам толком не спал.

Антон кивнул, забрался в учительскую машину, пристегнулся. Салон пах освежителем воздуха и едва уловимо — одиночеством. Никто из них даже не пытался завести разговор.

За городом дороги становились тише, деревья вдоль обочины мелькали одинаковой зелёной стеной, словно декорации к фильму о побеге в никуда. Антон уткнулся лбом в прохладное стекло, наблюдая, как мир за окном превращается в размытую картинку. Внутри было непривычно спокойно — странно, но рядом с Поповым молчание не напрягало. Оно просто обволакивало, как тёплое одеяло.

— Музыку включить? — спросил Попов, не отрываясь от дороги. Асфальт блестел после ночного дождя, узкая полоса тянулась в бесконечность.

Антон пожал плечами, чувствуя, как усталость наваливается на веки.

— Мне всё равно.

Попов включил тихую радиоволну — старый джаз лился медленно, обволакивающе. Под эти звуки Антон почти провалился в дрёму, когда голос учителя вернул его в реальность.

— Палатка, лес… тебя это не пугает? — Попов говорил не ради ответа, просто заполнял тишину, которая грозила стать слишком тяжёлой.

Подросток вздрогнул от неожиданности, слова вырвались сами:

— Где ночевать — без разницы. Лишь бы не дома.

Попов грустно усмехнулся, но промолчал.

Они миновали пару сонных деревень, свернули к лесу. Длинные лапы сосен нависли над машиной, небо по-прежнему хмурилось. Антон смотрел в окно, ловя странную мысль: впервые за долгое время никто ничего от него не требует. Рядом просто едет взрослый человек. Везёт отдохнуть. Не кричит, не давит, не задаёт лишних вопросов...

Гул двигателя убаюкивал, веки становились тяжёлыми, когда резкий клаксон выдернул его из полудрёмы.

Машина дёрнулась в сторону. Попов коротко выругался, инстинктивно вытянул руку, прикрывая Антона. В следующее мгновение мир взорвался звуком разбивающегося стекла и скрежетом металла. Ремень безопасности с болезненной силой сдавил грудь. Машину швырнуло в канаву, и время словно замедлилось — каждая секунда тянулась, как вязкий кошмар.

А потом наступила оглушительная тишина. Звенящая, ватная, нереальная.

И сквозь неё — голос, полный отчаяния:

— Антон… Чёрт… Антон… очнись. Ну пожалуйста.

Он с трудом приподнял веки. Мир плыл, как в аквариуме. Воздух густо пах грязью, бензином и металлическим привкусом крови. Попов сидел рядом, лицо в ссадинах, кровь размазана по щеке. В его глазах читался неприкрытый ужас.

— Ты как? Живой?

— Вроде… — Антон попробовал вдохнуть глубже, но боль в боку полыхнула огнём. — Блядь… как же больно…

— Не двигайся, — Попов крепко держал его за плечо, пальцы дрожали. — У тебя могут быть травмы… Я вызову скорую.

— Нет… — Антон закашлялся, во рту появился привкус металла. — Не надо… не туда… я не поеду в больницу… ты же знаешь…

Голос предательски дрожал. Не от боли — от ужаса. Того липкого, знакомого страха перед людьми в белых халатах, перед яркими лампами, перед чужими руками, которые будут трогать, осматривать, задавать вопросы.

— Антон… — Попов смотрел растерянно, но потом собрался с духом. — У тебя могут быть внутренние травмы. Это серьёзно. Ты можешь не дожить до утра.

— Плевать… не хочу туда… не могу… — голос сорвался на хрип. Руки мелко тряслись.

— Слушай. Никто не потащит тебя силой. Я сам отвезу в нормальную клинику. Буду рядом. Не уйду. Обещаю.

— Они начнут… опять… трогать… смотреть… а потом скажут, что сам виноват… — слова выдавливались через комок в горле.

Попов болезненно сглотнул. Теперь он понимал природу этого животного страха.

— Я с тобой. Всё время рядом. Пока сам не скажешь уходить — не уйду.

Антон смотрел на него сквозь пелену боли и паники. Впервые за долгое время кто-то обещал не оставлять его одного.

— Ладно… только если ты рядом… всё время…

— Обещаю.

Попов взял его за руку — осторожно, но крепко. Чтобы Антон знал: его не бросят.

— Потерпи... Сейчас поднимем тебя...

Антон сжал пальцы учителя — не от боли, а от страха. Держался за эту руку, как за единственную связь с чем-то живым и настоящим.

Дальнейшее размылось в вязкой каше. Боль волнами накатывала на всё тело. Голос Попова становился всё тише, словно доносился сквозь толщу воды.

— Антон…

---

Очнулся он в больничной палате. Белые стены давили стерильной чистотой, мятые простыни пахли отбеливателем. За окном стекали капли дождя. Воздух — больничный, холодный, до дрожи пугающий.

Сердце рухнуло вниз. Больница. Снова. Паника подкатила к горлу.

За дверью приглушённо звучали голоса, и Антон напрягся, вслушиваясь:

— Сильные ушибы, гематома… Переломов нет. Всё нормально, не волнуйтесь. Молодой, быстро восстановится. Родители в курсе?

— Нет. Я его дядя, они… в отпуске…

Дверь тихо щёлкнула, и Антон открыл глаза.

Попов сидел у окна, следил за каплями, медленно ползущими по стеклу. Лицо измождённое, не учительское — человеческое, с глубокими тенями усталости под глазами.

— Вы прикинулись моим дядей? — голос охрип.

Попов резко обернулся, облегчённо выдохнул.

— А как иначе? Ты сам говорил — домой нельзя.

— Спасибо… что не рассказали им.

— Я обещал. Обещания держу всегда.

Попов пересел ближе. В его движениях читалось напряжение.

— Я… видел твои руки.

Антон резко втянул воздух. Руки, которые обычно скрывала длинная худи, теперь лежали открыто, обработанные врачами. Тонкие шрамы-полоски бледнели на коже.

— Не парься… это мои проблемы…

— Думаешь, это помогает?

— Помогает. Хоть это я решаю! Когда, где, как сильно. Хоть что-то под моим контролем.

Попов тяжело выдохнул.

— Это не поможет, Антон. Эта боль… Ты привык с ней жить. Но она ничего не лечит.

— А мне не надо лечения. Мне надо дожить. До восемнадцати. А там… как карта ляжет.

— Может, ты заслуживаешь другого.

— Да всем плевать, что я заслуживаю.

— А мне не плевать.

Антон отвернулся к окну, за которым монотонно шёл дождь. В груди что-то болезненно сжалось — не от физической боли, а от непривычного ощущения, что кому-то действительно не всё равно.

— Хорошо. Если станет совсем хреново… попробую позвонить тебе. А не…

— Этого пока достаточно.

За окном дождь продолжал капать и капать. В этой тишине становилось немного легче дышать. Обоим предстояло многое решить для себя.