Крыша
❞
Последняя ночь вместе.
На улице выступила весна во всей красе. Грязь смешалась со свежей травой, птицы запели майские песни и в головы всем ударили гормоны. Многим это как раз помешало сдать экзамены на отлично, например Донсику, который не набрал даже проходных баллов. Событие это предсказуемое, ведь на уроках он появлялся лишь в исключительных случаях, следовательно и знаниям взяться неоткуда, чтобы написать тесты на все сто. Чан, который занятия игнорировал редко, получил неплохие результаты. Хёнджин — кое-как переполз допустимый порог, выиграв максимальный балл за тест по литературе. Ким Сынмин и ещё двое парней сдали на высший, не допустив ни одной ошибки. Джисон радовался за друзей, пусть и не у всех всё так гладко, как у Сынмина к примеру, но они всё же смогли. Он гордился ими, размазывая по лицу искреннее счастье. Даже за Ли Ёнбока он порадовался втайне, ведь конопатый оказался на четвёртом месте по уму в их классе. Наверное, если бы сам Джисон решил сдать экзамены, он бы подвинул парня на строчку ниже, или посоревновался бы с Сынмином за первенство, но думать об этом нет никакого смысла. Через год он узнает свои результаты, а пока...
Пока он стоит на крыше, закутанный в чёрную олимпийку и хрустит в руках алюминиевой банкой с виноградной газировкой. Завтра-послезавтра многие уйдут. От этого тоска разливается внутри, словно кто-то махом опрокинул нечто холодное, леденящее, но при этом неизбежное.
Джисон уже раз пережил расставание, среди сугробов прощаясь с Ли Минхо, переживёт и прощание с Чаном, который заменил ему всех на свете, и с Сынмином, который всё ещё остался тем же неуклюжим парнем в очках, часто натыкающимся на неприятности. По самому-самому первому другу — Хёнджину — Хан Джисон будет тосковать сильнее. Это оправданно. Их хлипкий мостик дружбы всё же пережил все штормы и ураганы. Теперь он прочный, каменный и долговечный. Нет сомнений, что они ещё встретятся, ведь сам Хван об этом говорит последние дни. Он не хочет забывать никого, поэтому и решил собрать всех на своей любимой крыше под обожаемыми звёздами. Только пришли все, а самого организатора до сих пор нет.
— Впервые чувствую себя тошно от свободы, — незаметно сзади подкрадывается Чан, чем выбивает Джисона из потока мыслей.
На фоне хохочет Чонин от громкого спора Бомгю и Ёнджуна, если он правильно запомнил их имена и снова не перепутал. Ёнбок вдали от всех крутит в руках радиоприёмник, хрипящими помехами добавляя больше шума. Всё это Хан видит, чуть обернувшись.
— Тебе правда нельзя больше оставаться?
— Нельзя, — Бан дёргает губами. — Но я, кажется, договорился устроиться сюда на кухню.
— Что? — услышанное удивило и даже обрадовало.
— Пришлось немного поплакать, надавить на жалость, и вроде ведьма согласилась меня оставить как помощника повара, только жить придётся отдельно, — парень пожимает плечами, глотает пиво и продолжает. — Если всё же не получится, поставлю палатку возле ворот.
— Отчаянный, — Джисон не может не смеяться, хотя тема для разговора попахивает грустью.
— Ну а ты? Не хочешь отчаяться и переехать к нему?
И этот вопрос горчит, нагоняя хмурые мысли.
— Но я же только... Я ещё не знаю, — Хан решает залить в себя сладкое, чтобы горло прочистить и от привкуса грядущего неприятного разговора избавиться. — Минхо зовёт, но я пока не решил.
— Да я не про него, — вырывается со смешком. — Я про Чонина. Ты один живёшь и он скоро будет один.
— Ты хочешь, чтобы мы жили вместе?
— Мне так будет спокойней, ну а тебе не так одиноко, — Чан расправляется с остатками пива и сминает банку. — Сынмин ведь тоже собирается уходить.
— Получается, останусь только я и... — тут парень против воли бросает взгляд на задумчивую морду Ёнбока, который так и не может поймать нужную волну.
— Не гляди на него волком, — блондин смекает, от чего лицо приятеля вмиг стало серым и злобным. — Не его вина, что он такой.
Этот «не такой как все» на самом деле уже не вызвал прежней злости. Стоило только Хёнджину начать везде таскать Сынмина за руку за собой, как от приставучести Ёнбока не осталось и следа, следовательно и переживать Джисону было не о чем.
— Как это не его? А чья?
— Обстоятельства, Джисон, — Чан снова проглатывает порцию пенного. — Со всеми нами что-то произошло, в каждом из нас что-то «погибло», и даже не раз. Но в отличие от Ёнбока и его сестрёнок, ни мне, ни тебе не приходилось подбирать еду на помойке или терпеть старых мужиков, чтобы купить одежду на зиму.
— Неужели всё...
— Уверен, всё было хуже, чем я тебе рассказываю, гораздо хуже. Слова намного легче чувств, которые он пережил. Конечно, я не могу оправдывать его за то, как он обошёлся с Бином, да и с Хёнзалесом он был далеко не ангелом, но это молодость. Мы все ошибаемся, полагая, что поступаем правильно.
— И это нормально, — заканчивает мысль Хан.
Громом среди тёмного чистого неба вдруг вспыхивает музыка. Ли Ёнбок кротко извиняясь делает музыку тише и наконец присоединяется к младшим, продолжавшим спорить о чём-то на своей безобразно громкой волне.
— Бомгю тоже натерпелся, — с заботливой улыбкой рассматривая парней, собравшихся в центре принесённого старого ковра, Чан «обнимает» всех взглядом, словно они все его дети по крови. — Его с улицы подобрали, привезли сюда и отмыли. Не хочу даже в подробности вдаваться, чего он натерпелся.
Джисон с пристрастием приглядывается к парню, чей смех стучит по ушам громче всех прочих звуков, и сквозь улыбку сочувствует ему. Когда Чан следом упомянул про неприятности Ёнджуна, он тоже улыбался, только уже с мокрым блеском в глазах. У бедняги мать покончила с собой, не успев даже накарябать на предсмертном листке свои извинения. Её должен был забрать рак, но она ушла сама, оставив сына одного.
У всех такие разные судьбы, но одинаково искорёженные. Действительно, в каждом что-то сломалось, погибло, разрушилось, однако здесь они обрели нечто другое и кого-то другого, что заставило их зажить заново. У Бомгю появился лучший друг — первый и единственный, почти семья, а у самого Ёнджуна — младший, о котором он в качестве компенсации рад заботиться так, как не успел позаботиться о больной маме. Чан в стенах приюта, пусть и не этого, нашёл свою отдушину в Чонине, Хёнджин — в Сынмине, а сам Джисон душой потрескавшейся втрескался в Ли Минхо.
Теперь Ёнбока было до крайней степени жаль, ведь ему «слиться» ни с кем не удалось. Общество его слило, как раз потому, что он не такой.
— Наверное, ты прав, — чуть погодя откровенничает Хан, вновь отворачиваясь от весёлой компании. — Я не знаю, каким бы я был, если бы у меня была такая судьба.
— Представить трудно, согласен.
От будоражащей темы хотелось спешно скрыться, и весь на эмоциях Хан Джисон решается переключиться на что-то более приятное — на Ли Минхо.
— Угадай, кто должен завтра приехать? — он скромно улыбается предвкушению, ведь ждёт Минхо уже месяц.
— Минхо? Серьёзно? Хочет тоже проводить остальных?
— Ага, да, — кивает Хан, умалчивая, что главная цель визита — он сам. — Ну и с нами побыть.
— Я понял. А у вас... Ну... Всё хорошо?
До той первой и единственной встречи между Ли Минхо и Хан Джисоном существовал непонятный путаный клубок, из которого они смогли с великим трудом и не без истерик что-то путное связать, а не повеситься на этих проклятых нитках. Минхо не сдулся, Джисон не сдался, хотя был безумно близок к провалу, ведь условно уже стоял на краю пропасти и готов был прыгнуть вниз, похоронив к чёртовой матери все чувства и страхи вместе с собой. После той встречи Джисон больше не хотел падать и задыхаться. Хватило нескольких шагов и маленького прыжка, чтобы упасть в объятия Минхо, отдаться ему всему без остатка и не пожалеть, ни капли не пожалеть, что осмелился в ту ночь бессовестно выпросить подобное. Отчаянность порой толкает людей и не в такие ловушки, но Ли Минхо воистину волшебный, раз западню с неминуемой погибелью смог превратить в нечто блаженное и прекрасное, прямо-таки райские кущи.
— Мы переспали, — пряча взгляд за горизонт, делится Джисон.
Он никому не говорил о случившемся, как и не хвастался тем, что его лишили девственности при таких странных обстоятельствах, пока он барахтался на волнах слезливых чувств и возбуждённых сомнений.
— Кхм... Ну... Поздравляю, — смеётся Чан, и смех его сладким сиропом тушит нынешнее волнение Джисона. — Не знаю, что обычно говорят в таких случаях.
— Что всё будет хорошо? — предлагает парень. — Ну или что-то в этом духе?
— Всё хорошо, что хорошо кончается, — хмыкает Чан и смотрит теперь на Джисона новыми глазами, будто за эти секунды тот перед ним бессовестно повзрослел. — Главное, чтобы ни ты, ни он не пожалели об этом.
— Я не жалею, — в первую очередь сам себе отвечает Хан. — Это было... Прекрасно?
— Ну вот, а ты боялся, — Бан со смехом не скромничает, хотя говорит допустимо тихо. — Тогда точно прими мои поздравления, но от подробностей, пожалуйста, избавь. Хо мне всё же как брат и... Ну, знаешь...
— Прости, просто я до сих пор немного в шоке.
— Боюсь представить, что там с ним творится, ведь он... Ну... Ты знаешь...
Джисон прекрасно понимал все эти загадочные «ну, ты знаешь» и ни капли зла на Чана не держал за его сократившийся словарный запас. У Джисона после случившегося тоже твёрдые слова все будто бы размякли. Остались только мягкие чувства необъятной радости с каплей боли, которая тоже странным образом приносила удовлетворение. Хан хотел узнать, чего мог лишиться, и поняв, попробовав, теперь стал бояться потерять это всё.
Он больше не хотел быть без Ли-такого-незаменимого-Минхо...
Дальше разговор не клеился, потому что подросток застрял ясными мыслями в помутнённом прошлом. Пока Чан рядом молча допивал пиво, Джисон в ясном уме воспроизводил каждый свой стон и ругался трёхэтажным матом, опять-таки лишь у себя в голове. Сознание не подвело, он всё запомнил целиком и полностью, и все свои странные визги в том числе. И смешно, и стыдно, но всё же в большей степени приятно и тепло вплоть до нового возбуждения в штанах.
Ситуацию смог спасти оказавшийся позади Хван Хёнджин. Будь его воля, он бы заявился на крышу с оркестром, но пока это только нелепые фантазии, и за руку его держит крепко-накрепко один-единственный тихий парень Ким Сынмин. Стоило им двоим показаться перед публикой, так неожиданная тишина стукнула по голове каждого. Ёнбок замолчал по понятным причинам, Бомгю и Ёнджун, очевидно, вспомнили тот вечер в актовом, и поэтому притихли, а Чонин... Он отвлёкся на печенье, соответственно, рот его был занят лакомством с миндалём. Чан, слипшись со своей пустой банкой, изучал присоединившихся вполне себе добрым взглядом, а вот у Джисона кровь вскипела.
Он не злился за приличное опоздание друзей, а яростно выдувал через ноздри напряжение, связанное с алкоголем, которым Хван начал хвастаться с первых же секунд.
«И это при живом, блять, Сынмине?».
Нарушив хрупкую тишину, Джисон кидается к компании, просит Ёнбока сделать погромче и со словами «разреши обратиться к твоей не сформировавшейся лобной доли?» оттаскивает улыбающегося идиота подальше от лишних глаз и ушей. Останавливается он только зайдя за невысокую надстройку.
— Ну чего ты меня хватаешь? — Хёнджин радуется хуй пойми чему, сверкая зубами, а Джисону в этот момент хочется всю эту белизну выбить.
— Ты совсем уже ёбнулся?
Без лишних рукоприкладств яркая мимика Хвана угасает сама по себе за жалкую долю секунды.
— Чего?
— Ты этим собрался рот полоскать после того, что сделал? — Хан воспламеняет взглядом бутылку рисовой водки, зажатую в руке, и тем же пылким взором испепеляет друга. — Ты опять, блять, это сделал?
— Что я сделал?
— Ты тупой?
— А ты с каких пор такой загадочный?
— Хёнджин, я знаю, откуда это, — сбавив тон, Джисон едва ли не плюётся от мерзости. — Учитель Ли тебя снабжает. Он вам всем впихивает спиртное.
— И что?
— И что?
Кровь вовсю кипит, ведь Джисон никому не высказал своего отношения к подобному, хотя не раз хотел поделиться проблемой с таким всепонимающим Чаном. Только трудно было завязать разговор. С чего нужно было начать? И чем закончить? Как помягче обрисовать ситуацию, не связывая имя друга в одно предложение с педофилом? Ответ простой — никак.
— Кто тебе рассказал?
— Я видел, видел его и...
— Слушай, — парень манерно откидывает распущенные волосы назад и с лёгкой улыбкой начинает объясняться. — Я понимаю, что у тебя там свои представления о мире и всё такое, и то, что ты видел немного...
— Это пиздец! — пылит Хан и тут же выглядывает убедиться, что их никто не подслушивает.
— Согласен, это похоже на пиздец, но они вроде любят друг друга и у них взаимность.
— Чего? Кто любит? Кого?
— Ну, Донук и Сончёль.
— А ты тут причём? — Хан ничего не понимает, но отчаянно хочет напоследок разобраться.
— Я вообще не при делах, — подросток вскидывает руки, и лицо его делается таким, словно он сдаётся без доказательств. — Что ты так пялишься?
— Ты тоже его «любишь»? — Джисон не отстаёт и тоже активно жестикулирует, рисуя в воздухе огромные кавычки. — Или у вас тоже невъебенная взаимность?
— Да фу! Нет! У них всё по согласию, а я просто мимо проходил и увидел.
— Так а алкоголь у тебя откуда?
— От Донука, — хмуря брови, вздыхает Хван теряя терпение. Он-то ждал лёгкий вечер и весёлую ночку, а тут опять ему голову делают и в чём-то обвиняют. — За молчание само собой, чтобы такие, как ты, на него не жаловались.
— То есть ты...
— Я молчу и получаю всё, что хочу, да.
— Значит, ты с ним не...
— Как ты вообще мог такое обо мне подумать? — если бы Хёнджин умел, он бы на друга обиделся до конца своей жизни. Их дружбу спасает тот факт, что парень слишком уж отходчивый. — У меня есть вкус и на винтаж меня не тянет.
— Хённи, прости, — тихо-тихо бормочет Хан. — Я рад и... Господи, блять, прости меня. Я столько всего выдумал.
— Уж если обвинял громко, то и извиняйся так же, — смягчается подросток и тут же крутит крышку от бутылки. — Или напейся со мной сегодня в качестве искупления своей вины.
Тут оба прыскают от смеха, сгибаясь пополам. У Джисона только что камень с души упал от новых подробностей чужих отношений, а Хвану эта неразбериха кажется просто забавной. Привык, наверное. Если случается какой-то «пиздец», его дружок первым делом подумает, что это он главный герой драмы, даже если Хёнджин просто пробегал мимо.
— Иногда думать — это не твоё, — со всей искренностью улыбается Хван, обнимая Джисона за шею. Не задушить хочет, а немного потрясти это чудовище, чтобы мозги на место встали. — Поэтому лучше тебе молчать и выглядеть умнее.
— Не нарывайся, — со своим тихим смехом отвечает Хан. — Иначе ударю.
— Бьёшь — значит любишь?
— Терпеть тебя не могу, — вопреки собственным словам он виснет на шее Хвана и легонько щипает его под рёбра.
— Боюсь, боюсь.
Парни, смеясь и обнимаясь, доходят до компании и тут же их настигает слишком очевидная ревностная кара в лице Сынмина и Ёнбока. Успокоившийся разум Джисона снова будоражат застывшие на лицах парней не высказанные вопросы. И если перед Сынмином он ещё мог бы любезно объясниться за эмоциональные всплески от ненависти до любви к Хёнджину, то перед Ёнбоком отчитываться за эти дружеские объятия он не планирует и вряд ли будет.
Оказавшись в центре крыши, где мягкий ковёр, еда и ламповый звёздный ночник на батарейках освещает лица сидящих, парень смело принимает предложенное Хваном и глотает жадно водку у всех на виду. Тот уже отлип от Джисона и надёжно прилип к Сынмину, зато липкий взгляд Ёнбока всё ещё был приклеен к нему одному. И душа Хана под резким градусом снова вернулась на путь жалости к этому человеку.
Хёнджин сейчас слишком занят шутками и цепкими объятиями младшего. Будь воля Кима, он бы наверняка на шею бы взобрался, сел и ноги свесил, лишь бы Хёнджин никуда больше не исчезал от него даже на мнимую секунду. Сердце кровью обливается от каждого их взаимодействия, и Хан Джисон, восхищаясь этой картиной, всё глотает и глотает противный на вкус алкоголь, ощущая одну лишь сладость. Он рад, что два дурня спелись и сплелись воедино, почти как он с Минхо, но вот Ёнбок...
Невидимый укол в сердце только что вогнала совесть. Пока Чан занят мелкими, Джисон незаметно подкрадывается к блондину, протягивая ему бутылку.
— Давай выпьем?
Ёнбок как сидел сердитым, на маленьком стуле с радио приёмником на коленях, так и не шелохнулся. Вид сверху открывал Джисону многое: безобразно отросшие тёмные корни волос, расцарапанные веснушки на лбу, слишком хрупкие плечи, готовые в любой момент сломаться от тяжести жизни. Хан даже мелкую дрожь во взгляде смог уловить ещё не до конца пьяным взглядом.
Остро захотелось забить лёгкие никотином, но присев рядом с парнем, Джисон решается заполнить себя иной горечью.
— Ты ведь тоже на лето остаёшься здесь, так давай подружимся?
Ёнбок недоверчиво косит глаза и продолжает молчать, покусывая истерзанные губы.
— Тебе сколько лет? Какое «подружимся»?
— Да ладно тебе, — Хан глотает храбрость со вкусом спирта и протирает рукавом олипийки подбородок. — Давай выпьем за мир во всём мире?
— Тебе делать нечего? Свали на хуй.
Как ни странно, грубая просьба возымела обратный эффект. Джисон не только остался сидеть на том же месте, но и улыбнулся, вместо того, чтобы конопатого ударить бутылкой посильнее.
— У тебя аллергия на добро? Я ведь по-хорошему с тобой, а ты?
Ёнбок не пальцем деланый. Он прекрасно понимает, что эта любезность и «добро» из жалости. Наверняка Джисону рассказали про него много чего личного, иначе к чему эта перемена? Только не нужна ему ни жалость, ни ёбаное добро, которым его с детства не «кормили».
— Пиздуй отсюда и больше ко мне не подходи.
— А сколько тебе лет, раз ты реагируешь так?
Хмыкнув, Джисон впервые приглядывается к парню так близко и внимательно по своему собственному желанию. Кажется, что Ли Ёнбок телом давно походил на двадцатилетнего, а вот глазами и капризами он застрял в том возрасте, когда нужно было унижаться, чтобы просто жить и что-то есть. Зря Чан рассказал ему подробности, потому что так брезгливо недолюбливать это недоразумение с веснушками было бы проще.
— Ты напоминаешь мне уличную дворнягу, — лениво ухмыляется Хан удивлению Ёнбока и продолжает лить в себя спиртное. Полбутылки позади. Осталась ровно половина. — Рычишь, кусаешься, ищешь выгоду, но мечтаешь о доме и любви, — больше бесполезных слов он тратить не желает, поэтому встав и сделав большой глоток, он добавляет лишь самое важное перед тем, как отойти к свои друзьям. — Моё предложение ещё в силе, поэтому подумай, так ли тебе хочется и дальше лаять.
Всеобщее веселье с грустным шлейфом продолжается. Чан через какое-то время сообщает всем собравшимся радостную новость — он остаётся тут, но в качестве кухонного работника. Чонин был, мягко сказать, вне себя от радости. Все понимали, что такой поступок был только ради него одного в качестве своего рода подарка и поддержки, поэтому молчали и не думали шутить, когда младший полез расцеловывать своему хёну щёки в благодарность.
Под мальчишеский гул Хан заметил и ещё один поцелуй, но не такой явный и яркий. Сынмин успел выхватить момент, когда все отвернулись, и чмокнуть Хвана в затылок. Ответ не заставил себя ждать, и развернувшись, Хёнджин обнял своё сокровище, не выпуская бутылки водки. Он тоже подарил младшему поцелуй, но прямо в губы, и так, чтобы наверняка это услышали присутствующие. Джисон морщился вместе с Кимом, потому что представлял, как наверняка неприятно несёт спиртом от Хёнджина, а Ёнбок стыдливо уткнул взгляд на свои покусанные ногти.
Дальше источник зловоний и мировых проблем тоже поделился с компанией грандиозными планами, а Сынмин рядом молча слушал и удивлялся с каждым словом старшего всё больше. Хёнджин захотел путешествовать...
— Выйду и сразу куда-нибудь рвану.
— Куда? — с долей скептицизма допытывал Бан. — У тебя в карманах миллионы вон завалялись? Может, тачка есть или лодка?
— Я что-нибудь придумаю, — не теряясь, заявлял Хван, совсем не обращая внимания на сникающего Сынмина. — Если нужно, и пешком до вашего Пусана дойду, чтобы на море посмотреть, ясно?
— Пя-пятки не со-сотри, — хихикал Чонин.
— Я тебя сейчас сотру с лица земли, — совсем без злобы парировал Хван, заметно расслабившись в близком кругу.
— Умереть захотел? — а вот Чан расслабленным не выглядел. Наоборот, он стал за секунду невозможно собранным и серьёзным, чем тоже напомнил Хану пса, но преданного сторожевого. — Я тебе устрою.
— Да я пошутил, Чанни.
— Скажи, что пошутил и про путешествия, — вмешивается совсем-совсем бледный Сынмин.
— Ты разве не хочешь со мной? — Хёнджин кидает несвойственный ему испуганный взгляд на младшего и весь мир затихает в ожидании ответа.
Ким Сынмин не спешит давать ответ, и это уже является ответом. Не хочет. Или не думал об этом, поэтому не знает, что сказать?
— Мы ведь можем решить это потом, — искусно притворяясь, парень натягивает на губы фальшивую улыбочку. — Сейчас давай отдохнём?
— Что бы ты не решил потом, — по-прежнему взволнованно и напуганно Хван оглядывает Сынмина, — я от своего желания не откажусь.
Джисон и рад бы поддержать друзей, только стоит ему рот открыть, как один, либо другой обидится на него. Он мог понять стремление Хёнджина свалить куда-подальше и просто жить, но также он хорошо понимал и обычное желание Сынмина в твёрдой стабильности. Оба были из разных миров, на первый взгляд. Да и на второй они не тянули на единомышленников. Много времени прошло с тех пор, как Джисон заметил интерес Кима к своему соседу, и достаточно дней пролетело с тех самых пор, как Хёнджин ответил младшему взаимностью, но это всё ничто — будто бы красивая ширма перед жутким будущим миром.
Думать и дальше о трудностях бытия можно было, но Чан вновь спас всех своими шутками-прибаутками, а немногим позже удивлять начал Ян Чонин. Доза сахара ударила, и самый младший в их разношёрстной компании вдруг начал читать стихи. Бомгю с первых же строк закашлялся, Ёнджун перекрестился, Ёнбок застыл словно в забвении, Хёнджин и Сынмин остановили свою дуэль косых взглядов, а Джисон забылся и, не проглотив горькие капли водки, ясно улыбнулся этому чуду. А чудо воистину было невероятным — кому скажи, не поверят. Один Чан как слепой верующий сидел с восхищением и гордостью и сжимал руку своей родной души, пока эта душа без запинки «пела» о любви:
— В густом тумане сердце терзается, — как на духу выпалил Чонин. — Ты, как звезда в ночи — непонятно где. Трудна любовь, как река, да-далеко несётся. Так сделай шаг — лишь ветер, прошу, принеси те-тебя мне.
В повисшей тишине первым начал хлопать Чан, все остальные присоединились сразу, один Джисон от приятного шока не додумался начать отбивать ладонями ритм.
— Это что? — подал голос Хван. — Ты написал сам?
— Да, — засмущался Чонин. — Для Чанни и... Я вы-вы-выучил, но пло-плохо.
— Чонин-а, — глаза старшего вспотели от чувств. — Ты такой молодец.
— Ага, — открыл рот Бомгю. — Я в шоке.
Все присутствующие поддержали реплику Бомгю, пусть и молча, потому что то, что выдал запинающийся на каждом слове Чонин, походило на волшебство.
Ещё долго Чан блестел глазами, восхищаясь и расхваливая Чонина за такой сюрприз, и остальные не смели мешать и даже поддерживали каждое слово Бана молчаливыми кивками или похожими фразами типа «так держать» и «ты хорошо постарался».
На одного Джисона небольшой стих произвёл, кажется, обратный эффект. Он загрустил. Ему было жаль, что в такой момент, тут, на крыше, нет его Минхо. Он бы многое отдал, чтобы сидеть сейчас с ним в этот час и обнимать его шею так же крепко, как Чан держит в объятиях своего младшего. Если бы у него было хоть что-нибудь за душой, он бы без раздумий пожертвовал этим ради желания поцеловать парня прямо сейчас так же, как немногим раньше Сынмин целовал Хёнджина. Если бы...
У Джисона нет ничего, но оно обязательно будет. Он в это верит. Как и верит в Ли Минхо. Ещё не было достойных поводов, чтобы не доверять его привязанности, а в кошмарных сомнениях Хан виноват сам. Хотя про сомнения уже можно и не вспоминать, ведь та особенная ночь искренности, слёз и первого контакта изменила всё. Или расставила всё на свои места?
Определённо, Джисон ещё не раз вернётся воспоминаниями к той встрече, прокрутит свои речи и повторит каждое слово своего человека, только решения на будущее останутся неизменными — он не бросит Минхо, не поступит с ним подло или храбро, решив, что без него страдать друг будет меньше. Джисон готов поступиться всем, если его план «быть с Минхо и в горе, и в радости» сработает. Абсолютно от всего он согласен отказаться, а там... Будь, что будет?
— Чан-а, а ты будешь готовить нам пироги? Я хочу с мясом.
Хан на секунду выныривает из плотной толщи раздумий, чтобы ещё спиртного глотнуть, ну и воздуха заодно, и слухом цепляется за этот забавный вопрос. Он тут же находит глазами источник и смеётся вместе с остальными над наивным Бомгю.
— Я буду только помогать повару, но я спрошу.
— Спроси, — с умным видом кивает парень. — И поинтересуйся ещё, почему кимчи стало таким горьким.
— Обязательно, Бомгю, — Чан принимает слишком серьёзный вид для такого несерьёзного вопроса, чем веселит окружающих. — Ещё пожелания или претензии?
— Да, — влезает в разговор Ёнджун, до этого красневший за своего глупого друга. — У нас на этаже два крана протекают. Можешь помочь?
— Помогу чем смогу.
— А у Тэхёна кровать расшаталась, — продолжает Бомгю выпрашивать у Чана ещё порцию чудес. — Починишь?
— А вы почему раньше молчали, мелочь? — с видом всемогущего волшебника из сказки, старший снисходительно смотрит на своих подопечных, прыскает и качает головой. — Список напишите, завтра же займусь.
— Спасибо, Чан-хён, — открыв рот, благодарит Ёнджун с немым визгом.
— Да, спасибо тебе, — повторяет Бомгю. — Главное про пироги не забудь.
— Да я про твои пироги до конца жизни помнить буду, — хмыкает Чан. — Только без глупостей, поняли меня? Пишите то, чем я правда могу помочь, — грозит он напоследок пальцем, прежде чем сменить тему. — Ну а ты, Сынмин, куда подашься, как только выйдешь?
Казалось, Чан забил этот вопрос в умы многих не только для того, чтобы от мелких бытовых просьбы избавиться, но и скромного парня расшевелить. Всё же это его первый и, получается, последний день в их тесном кругу, а в первый раз всегда страшно и иногда даже больно.
— Я? — Ким явно не ожидал внимания к себе. Поправив очки, он опускает голову, словно ответ лежит у его ног. — Не знаю.
— Ты у-умный, тебе на-на-надо учиться, — мурлыкает рядышком Чонин.
— Да, с твоими баллами перед тобой все дороги открыты, — продолжает Чан.
— Я не думал ещё, — прячась в первую очередь от заинтересованного взгляда Хёнджина, Ким Сынмин весь сжимается и робко ерошит волосы, опасаясь отвечать, ведь до сих думает, бедняга, что любое неверное слово отдалит его от счастья.
Джисон это бы трезвым понял чуть быстрее, но разум его сейчас где-то между «ничего не понимаю» и «понимаю всё по-своему». Он жалеет Сынмина впервые так искренне, что сам пугается. Не сказать, что Хёнджину ужасно повезло запасть в маленькое сердце Сынмина, как и нельзя согласиться, что если бы не эта глупая влюблённость, неизвестно, что бы стало с этим юным дарованием. Джисон тоже был в курсе, что друг себя режет. Говоря откровенно, он первым догадался. Все травмы и синяки Хан изначально списывал на мудаков в округе, потом присмотрелся и решил, что Сынмин и правда неаккуратный с собой, но увидев однажды ровный порез на ноге, он всё понял. И душил себя Сынмин сам, и царапал тоже. Не имея опыта в таких разговорах, Хан не решался заводить тему о неправильности происходящего, да ещё и отъезд Минхо его равновесие пошатнуло и к кровати приковало. Единственное, до чего он додумался не во вред Сынмину, так это шепнуть на ухо Хёнджину о своих наблюдениях. Это дало свои плоды. Как позже выяснилось, друзья между собой поговорили и всё решили мирно. Лезвие отправилось на свалку, туда, где ему самое место, а Ким Сынмин вместо издевательств над собой теперь занимался Хёнджином. Грустно, ведь и сам Хван для ранимой души как яд, или как то проклятое лезвие — обязательно оставит шрамы и последствия, пусть и невидимые. Но всё же уж лучше Хёнджин, чем нож и прочая острая фигня.
Поняв, что Сынмин на пике нервного волнения, Хан спешит отвлечь компанию и перевести разговор в общее будущее, а не одного конкретного человека.
— А давайте лет через пять все встретимся на свободе? Давайте сейчас поклянёмся, что не забудем друг друга?
Боевой настрой поддержали не все. Самым младшим только волю дай что-нибудь пообещать, а вот со старшими тяжко вышло. Сынмин так и стоял поникший и замороженный рядом с напряжённым Хёнджином. На пьяные предложения друга ни один, ни второй внимания не обратили. Ёнбок ожидаемо промолчал, колупая заусенцы, а Чан...
— Ты так говоришь, будто мы в тюрьме тут сидим, — сверкнул ямочками он и дальше протянул. — На свободе, говоришь?
— Я имел в виду, что хотел бы ещё раз так со всеми вами встретиться там, ну, во взрослой жизни.
Взгляд сам по себе упал на Ли Ёнбока, от которого так и веяло пофигизмом ко всем красивым речам.
«Ну неужели он настолько озлобленный и непробиваемый?».
— Я тоже был бы рад вас всех увидеть и узнать, что у вас всё хорошо, — перед тем, как прикончить ещё одну банку пива, парень поднимает её выше, словно тост произносит. — Я только за.
Мелкие засмеялись, хлюпая газировкой, Хан спокойно кивнул этой уверенной фразе и сделал глоток в знак согласия, а вот Хёнджин и Сынмин даже не дослушали. Один увёл другого в сторону и что-то тихо выпытывал. За эту печальную картину Джисон тоже отхлебнул водки и тут же качнулся.
Спиртного осталось на два пальца. Беда близко, и пока она не превратилась в трагедию, нужно было сваливать.
Громко попрощавшись со всеми сидящими на ковре и обнявшись с Чаном, ноги Хана повели его в сторону двух близких друзей, а не выхода с крыши. Пока он брёл к парочке, до него смутно доходили обрывки фраз от лица Хёнджина: «...не думай, что так будет...», «...это не моё...» и горькие оправдания Сынмина: «...значит, и я не твой...».
Оказавшись рядом, Хан какое-то время фокусировал расплывчатый взгляд то на одном сером лице, то на втором — раскрасневшемся до предела, а после пьяно кинулся на друзей с объятиями.
— Я вас люблю, — завыл он, обхватив шеи руками. — И вы любите друг друга.
— Джисон-и, отвали, — угрюмо бурчал Хван и старательно выпутывался из захвата.
— Это моя фраза, Хённи, — Хан хихикнул тише комариного писка и крепче обвил друга. — И вы мои... Мои друзья.
— Ты меня сейчас задушишь, — не унимался Хёнджин. — И не будет у тебя такого красивого друга.
— Сынмин тоже красивый друг.
С этим трудно было поспорить, поэтому парни обоюдно молчали. Хёнджин продолжил кряхтя снимать с себя Джисона, а тот, о ком шла речь, краснел всё больше и больше, но двигаться не смел.
— Хённи? — как только одна рука Хана потеряла опору, в груди что-то кольнуло. Мелкий ужас. — Хённи, ты ведь не забудешь меня? Будешь со мной всю жизнь? — не дождавшись ответа, Джисон слишком жалко обнял второго друга и застонал. — И ты не забывай меня, Сынмин-и, никогда-никогда не забывай меня.
— Это ты не забудь наутро, что сопли распустил по такому пустяку, — отмахнулся Хван, уперев руки в поясницу.
— Мы ещё обязательно встретимся, Джисон, — глазами проклиная старшего, Сынмин в ответ изо всех сил обнял своего доброго друга и медленно погладил по голове. — Я скорее забуду всех остальных, но только не тебя.
Такого же пылкого ответа Хан Джисон даже под редким сильным опьянением дать бы не смог, и дело не в расстроенном речевом аппарате, а в чём-то более глубоком.
В ком-то?
Всё дело в Ли Минхо?
Пока друзья провожали мягкое тело до комнаты, опасаясь внезапной остановки и падения с лестницы, Джисон закрыв веки ступал в своей темноте лишь с одним лучиком света в мыслях — Ли-чёрт-возьми-Минхо.
Джисон не полюбил его. Нет. Это Минхо влюбил его в себя. Так парень твёрдо решил, пока качаясь волочил ноги к кровати. Оставшись один физически, он не ощущал ни скуки, ни одиночества, ведь Минхо был просветом не только в сознании, но и теплом в душе и даже лекарством в сердце. Хан Джисон не любил никого так же, как Ли Минхо, и эта мысль тоже обдавала жаром. Уронив голову на подушку и поперхнувшись ощущениями полёта, он тихо завыл, но не из-за головокружения, а от сладких воспоминаний пережитой ночи. Наверное, пройдут десятки дней, месяцы, а потом и годы, но в памяти светлы будут все движения и томные вздохи под покровом ночи, от которых до сих пор кровь не спокойна.
— Почему ты сейчас не со мной? — облизав высохшие губы, Джисон полез к ширинке успокаивать себя, и свои нервные окончания заодно самым банальным способом. Серая растянутая безрукавка прилипла к торсу, и несколько прядей на лбу узорами завились к вискам от пота. — Минхо...
Он дышал былыми ощущениями, когда ладони его человека в ту ночь обжигали и охлаждали одновременно. Джисон выдыхал имя со вкусом сладкой слюны на губах, пока его тело напрягалось от колючего жжения в паху. Ноги стали ватными, но при этом невообразимо тяжёлыми, в животе затянулись покрепче невидимые узлы, а позвоночник норовил неестественно выгнуться.
— Мин... Хо...
Царапая подушку свободной рукой, Джисон задыхался безмолвно от тех всхлипов, что подкинула ему память. Когда под блеском фонарей с улицы Хан увидел влажные пальцы парня, секунды назад бывшие внутри него самого, он закусил губу и длительно стонал, без слов протестуя против возникшей пустоты внутри. Так же размазано, долго и пьяно он скулил сейчас, понимая, что ему мало себя одного, ему снова пусто, ему хочется Минхо. Словно слабый человек, единожды распробовавший наркотик, Джисон соблазнился, размечтался о большем, захотел тех же пылких ощущений, но сейчас, увы, рядом нет того, кто мог бы заполнить пустоту и дать почувствовать себя любимым. Есть только он... Опьянённый всем, чем только можно Хан Джисон.
— Скучаю...
Едва ли не плакал парень, дёргая ногами, чтобы стянуть с себя в конце концов штаны. Он не заботился о том, что дверь в любой момент может открыться. Ему плевать было на то, каким он может предстать перед друзьями или другими гостями. Это всё никак не беспокоило душу, изголодавшуюся по Ли-такому-нежному-Минхо.
— Блять!
В момент, когда Минхо готовил Джисона к их первой близости, Хан не запоминал, что тот делал. Даже не старался. Он поддавался каждому толчку, шептал то, что считал нужным, и дышал так, как мог, лишь бы не потерять сознание от гипоксии. Проникнув пальцами в себя, Джисон тоже действовал наугад и хватал губами воздух. Он сгибал указательный, крутил средним, и неподдельно выл от лёгкой эйфории и от печали, что трогать себя приходится самому. Ноги налились бетоном, а как только он толкнул пальцы чуть глубже, так они вовсе отказали. Джисон сменил положение, чуть подтянув колени к груди, и не открывая глаз начал двигать рукой быстрее, резче...
Он страдал от тех картинок, что плясали в пьяных глазах, скрытых за темнотой век, и восхищался собой последней трезвой крохой гордости. Он сломал себя тогда, в ту ночь, когда был готов отказаться от Минхо и их будущего, и Ли Минхо заботливо доломал и растоптал окончательно то, что преградой выросло между ними. Лишившись неприкосновенности, Джисон не лишился рассудка, но если бы и правда кто-то из не спящих сейчас заглянул в тёмную комнатку и услышал эти адские всхлипы, он бы точно поставил всё на то, что парень сошёл с ума. Но разве плохо быть сумасшедшим от любви?
Кончить удалось быстро, хотя та ударная доза спирта, что плескалась внутри, должна была всё притупить и оттянуть конец удовольствий. Раскисая от теплоты между ног, Джисон осторожно гладил дрожащий член и продолжал придумывать себе Минхо рядом. Он фантазировал, что лежит сейчас не на подушке, а на удобных бёдрах парня. Пульс, что бил по барабанным перепонкам, слышался чужим глухим сердцебиением. Пелена, облепившая глаза, была ничем иным, кроме как слепоты от созерцания голой кожи любимого человека. Джисон каждый раз страдал от наготы друга и демонстративно отворачивался, пусть и с задержкой, а теперь закусывает губы от нехватки чего-то голого и обязательно тёплого, чего можно было бы легко коснуться и тут же согреться.
Отдышавшись, Хан поднялся с кровати и неизбежно качаясь поплёлся вперёд, будто вышагивал не к душевым по старому деревянному полу, а по палубе корабля. Ледяные стены услужливо помогли добрести до места назначения, а вода со стойким ароматом химикатов привела в чувства. Возвращался Джисон в комнату более твёрдым шагом, но хмельной разум всё ещё не отмылся и тянул подняться на крышу вновь, чтобы выпить ещё, или обнять кого-то, кто не похож на Минхо.
Нет. Нет. Нельзя.
Никого больше не хочется ни обнимать, ни целовать. О чём-то более близком с другим человеком и говорить не надо. Усевшись на кровати, которая ещё не успела до конца остыть и высохнуть, Джисон оглядывая просторы комнаты мимолётно натыкается на торчащие уголки листов из своей старой тумбы.
— Письмо!
Он, дурак, так и не прочитал то послание, что Минхо ему оставил, вложив свои страхи в конверт. Перед тем прыжком в неизвестность, Хан порвал написаное, полагая, что поступает правильно, и Минхо не придётся после жалеть о написанном. Теперь уже Джисон жалел, что так опрометчиво поступил, не взвесив должным образом все «за» и «против». Будь он на месте Минхо, он бы непременно обиделся, может, и ударил бы за подобное пренебрежение к своим стараниям.
Тряхнув головой и стряхнув крохи сожаления, Джисон потянулся за конвертом. Благо, он тогда в порыве благих намерений порвал письмо на две части, а не на двадцать две. Пара манипуляций, и вот перед глазами соединились две половинки обычного тетрадного листа, исписанные тревогами с двух сторон.
Сев по-турецки и облокотившись о неровную стенку, Хан приготовился к чему-то страшному, но с первой же строки его пропитала немыслимая нежность от плавных букв, которые Ли Минхо выводил для него...
Только для него...
Сегодня третий день, как я дышу свободно, Ханни. Я не знал, что мне нужен был воздух, не знал, что мне его раньше было так мало. Я оставил тебя, и я наказываю себя за это. Мне тяжело. Знаю, что и тебе тяжело. Мы друг другу тоже воздух? Я глупый, наверное, раз нагрезил себе тебя. Я мечтал о тебе. Никогда не смогу сказать это вслух, но твои глаза той ночью, когда ты повернулся и вцепился в меня с любопытством, тоже оставили свои шрамы. На душе накарябали имя и я погиб.
Хан Джи-сон
Ханни
Мой неспокойный сон, мой мёд
Наверное уже больше ста дней, как я в тебя по уши. Сразу. Ты понравился мне сразу с первого взгляда, а я тебе нет. Каждый твой укол в мою сторону тоже оставил на мне след. Я не жалуюсь, не думай. Я просто придурок, который всегда говорил мало и никогда не чувствовал... Я не чувствовал того, что испытал с тобой. Тебе было плохо, и почему-то было плохо мне. Ты плакал, и я плакал вместе с тобой. Не с тобой, а очень потом, когда ты успокаивался, я уходил к умывальникам и плакал. Я не знал, что с тобой и от неизвестности плакал переживал. Я спрашивал Чанни: что со мной? Почему ты так меня волнуешь? Ты же мне никто! А он говорил, что теперь ты — моё всё. Потом я пытался к тебе подобраться, подружиться, но ты толкал меня всё дальше... Мне было больно тяжело. Прости, я тоже впервые жалуюсь, ведь ты и эту способность во мне открыл. Мне было тебя жаль, когда ты задыхался. Каждый раз твои приступы были моими приступами. Сейчас задыхаюсь я. Какая-то вредная привычка. Мой отец папа говорил, что мужчины не плачут, но потом и он плакал. А я долго не мог. Ты разбудил во мне слёзы. Ты так много дал мне, а я тебе ничего. Я даже не смог защитить тебя тогда, не смог уберечь... Ничего не мог... Я лишь смог тебя полюбить по-настоящему. Крепко. Сильно.
Очень и очень.
Ты болтаешь во сне, знаешь? И однажды ты сказал, что любишь меня. Я тогда тоже заплакал запереживал, потому что ты полюбил чудовище. Я несу беды каждому. Папа умер, Чанни из-за меня попадал, хорёк... этот пельмень, Хёнджин мучился тоже во многом из-за меня. А потом ты. Мне было жаль, что я влюбился именно в тебя, и я боюсь, что просто навязал тебе себя. Мне страшно, потому что я хотел навязаться и привязать к себе силой. Если бы я мог... Ханни, мне очень страшно быть собой. С тобой рядом не так страшно, а наедине, в этих пустых стенах, я боюсь. Мне нужно согреть квартиру, придумать, где взять самые пухлые одеяла и раздобыть мягкий ковёр. Ма Эта женщина не оставила мне ничего, но я расшибусь, я всё достану для тебя... Надеюсь, тебе это всё будет нужно.
Слабый блеск пробежал в глубине чернильных зрачков. Джисон на грани того, чтобы залить эти половинки листа слезами, но он держится... Минхо держался, а он чем хуже? Перечитав последнее предложение несколько раз, Хан как молитву прошептал её, уверенно кивая.
Ему нужно. Всё нужно. Минхо ему очень и очень нужен.
Он долго не решался перевернуть письмо и дочитать. Неизвестность способна пугать так, что и в кошмарном сне не приснится. Минхо смог перебороть страхи. У него получилось открыться. У Джисона тоже получится, иначе никак.
Знаешь, я ведь думал, что у меня злое сердце, но если бы это было так, я бы никогда с тобой не сдружился. Ты светлый и хороший, и ты показал мне, что я тоже хороший. Я за это всегда буду благодарен тебе, даже если стану тебе не нужен однажды. Сейчас закат и я смотрю на него новыми глазами, и всё потому, что ты показал мне, что закаты бывают красивыми, а рассветы иногда радостными. Я пью воду, хотя очень голодный, и считаю её вкусной — лучше, чем ничего. При этом я рад, что ты сейчас не голодаешь. Я говорил тебе не держать всё в себе, но я сам своим словам не следовал и нёс это дерьмо так долго. Я сказал тебе избавляться и взял с тебя пример. Ты храбрый, и это ты научил меня быть храбрым. Ты! Мне больше не стыдно за то, кто я, кем стал, в кого превратился. Возможно, я и виноват во многом, но точно не в смерти папы. Ты был прав. Всегда прав...
А ещё ты был бесконечно прав, когда говорил, что будет тяжело. Я смотрю на людей вокруг, соседей, и мне страшно. Я боюсь людей, Ханни, но ради тебя я стану тем, кто не будет бояться. Стану монстром, если понадобится. Ради тебя? Нас? Ради нас я не приезжаю, чтобы ты не видел меня таким разбитым. Я хочу всегда быть сильным с тобой, быть тебе опорой и защитой, но я ломаюсь. Знаешь, кто что меня держит на плаву? Ты назвал меня своим человеком, и я не хочу это менять. Хочу быть твоим человеком всегда. Забавно, но мне не жаль прощаться с этим «монстром»...
Папа тоже говорил, что я хороший и мы всегда будем счастливы, и вот его нет, и вот мне плохо, но я не замечаю стараюсь не замечать бояться. Нет... Я правда стараюсь не быть плохим и пытаюсь быть счастливым. Ты ведь не боялся меня целовать? Помню, что боялся, и раз ты смог, то я тоже смогу. Ты тоже мой пример для подражания и мой человек.
Слёзы всё же срываются, чтобы размазать чернила по листу. Но они не кажутся вредными и солёными. Они напоминают капли мёда, которые исцеляют, и некоторые слова в письме «окутывая» выделяют.
— Я смог, — утирая кулаками влажные глаза, Джисон истерично посмеивается схожести своих мысленных монологов с речами Минхо. — Я твой.
Я боюсь сказать тебе три главных слова. Наверное, я прорепетирую и всё же решусь при встрече это сказать... Или нет? Может, я даже не отдам тебе это письмо... Но я точно приеду, хотя бы чтобы обнять и снова страшно тебя поцеловать. Бойся. Я очень скучаю, Хан Джисон. Ты представить себе не можешь, как же я плохо живу тоскую без тебя.
— И я скучаю, — не жалея эмоций, Джисон запрокидывает голову и письмо прижимает к сердцу. Ему нужно некоторое время, чтобы успокоиться, иначе написанное может произвести обратный эффект. — Скучаю...
Послезавтра я попробую найти работу. В доме есть прачечная, и я видел объявление, что туда требуются работники. Работать мне тоже страшно, ведь я никогда палец о палец не ударял ради своего удобства, а тут мне придётся что-то делать, с кем-то говорить, трудиться. Но я думаю, что справлюсь с такой мотивацией, как ты. Тебе ведь нужны эти медовые конфеты, и тебе нужна подушка, одеяло, вещи, еда... Тебе нужен весь мир, так? Я попробую стать твоим миром
Мой человек
Мой Ханни
— Твой, — хлюпает носом Джисон перед тем, как поцеловать эту нежную строчку насквозь губами. — Я твой человек.
Он не стал дочитывать последние абзацы. Тяжко. Пусть Минхо выскажет ему прямо в глаза то, до чего он не добрался. Так будет легче. Сомнения и до этого рождались в разуме Хана, как призраки ночных кошмаров. Они накрывали его скрытыми тревогами и явными страхами вновь испытать потерю и разочарование. Джисон слишком внезапно стал сиротой, потерял всё и всех, едва ли не рассорившись с собой, и так же неожиданно он обрёл всё в одном человеке. Вместе с ним он «помирился» со всем миром.
Странно? Всё ещё страшно. Он сейчас плачет от ужаса и сожаления, что не смог найти ответы на свои дурацкие вопросы раньше. Он жалеет свои жалкие попытки бегства из «дома»...
— Среди крови и боли — он мой лечебный мёд, — вслух думает Хан, заваливаясь на подушку с порванным письмом на груди. — Среди мрака и одиночества — он мой дом.
Его домом стал Ли Минхо.
Возможно, Джисон и правда понял это раньше, чем принял. Прочитав и впитав в себя каждое предложение он принял наконец то, что без этого надёжного человека, без своего человека он потерялся бы во тьме, как в своих фантомных снах. Жизнь его была бы лишена всякого смысла без этой дурацкой любви. Он был один, но оказался далёк от одиночества. Внутри сейчас ликует чистое принятие, что все эти раздражительные чувства, что он испытывал при каждом контакте с Минхо — это его истинное счастье, его путь к нормальной жизни, где каждый миг будет наполнен только медовым тёплым светом и страшной заботой.
Без Минхо плохо, а с ним ужасно хорошо.
Он вновь заплакал, и на этот раз от ощущения эйфории. Будучи заключённым тут, в кривых холодных стенах, он не один. Минхо с ним, он в сердце, он греет, он старается...
Для него одного и для них...
Ради их будущего.
— Я тоже постараюсь, — проглатывая соль, Хан укрывается одеялом и прижимает к себе половинки письма ещё сильнее, чтобы все слова отпечатались не только на коже, но и на душе остались вечной татуировкой. А ещё он душой чувствует тепло от браслета, обнимающего запястье. Его оберег, его защита, его спасение на всю оставшуюся жизнь. — Я постараюсь любить тебя так, как ты любишь меня и даже сильнее. Бойся, мой Ли Минхо, бойся...