Письмо
❞
9 лет спустя
— Я знал, что вы как всегда опоздаете, и назначил встречу намного раньше, чтобы самому приехать позже, но вы и тут меня уделали, опоздав на моё опоздание.
Чан стоял у входа и размеренно выдувал никотиновые кольца. Тёмные кудри цвета горького шоколада ярко блестели в лучах утреннего солнца, и несмотря на весь его тёмный образ, состоящий из абсолютно чёрных грубых вещей, выглядел он привычно светлым и по-своему мягким.
Сверкнув непонятным взглядом на Минхо, Джисон с теми же скрытными эмоциями обнимает старого друга и несильно хлопает по его крепкой спине. Кажется, они не виделись только месяц, и за эти тридцать дней мышцы старшего разбухли ещё больше, прямо как на дрожжах.
— Это Минхо виноват, — тихо оправдывается Хан. — Ругайся на него.
— Да, это опять моя вина, — хмыкает рядом тот самый виновник в ожидании своей очереди хлопнуть Чана по спине. — Я ведь напомнил о встрече всего двенадцать раз за неделю, а оказывается нужно было тринадцать.
— Ты просто говоришь о важном всегда не вовремя, — нахмурив брови, Джисон отходит на пару шагов назад.
— Напиши мне расписание, когда я могу тебе о чём-то важном говорить, ладно?
Бан всю перепалку друзей слушал, широко открыв глаза, но тут вдруг опомнился, кинул истлевшую сигарету под ноги и со смехом решил вставить свои двести вон.
— Ругаетесь, как будто в браке тридцать лет.
— Тихо ты, — Джисон шикает и тут же озирается по сторонам.
Он привык уже быть с Минхо рядом на публике, конечно без нежностей и всего прочего, но такие шутки до сих пор воспринимаются остро, будто если кто-то чужой услышит, то примет сказанное за чистую монету и никак иначе. А тут они стоят посреди людной улицы, где прохожие сменяются каждую секунду, и ведь явно до одного или другого брошенные на ветер слова могут долететь совсем не так.
Время, конечно, изменилось — не могло не измениться, но публичное неприятие таких, как «они», крепко держит оборону и сдавать позиции не планирует. Джисон это понял и почти принял.
— Почему вы встали по разные стороны? — этот вопрос Бан адресует конкретно Ли Минхо, который ближе подошёл к нему, а про своего «всегда опаздывающего» Джисона будто позабыл. — Вы серьёзно поругались из-за такой ерунды?
— Да не ругались мы, — Минхо расслабленно улыбается. — Это чтобы никто ничего не подумал.
— То есть если ты стоишь рядом с Джи, то вы непременно женатики, а рядом со мной?.. — растерянность вперемешку с лёгкой иронией преображает лицо мужчины и он, не закончив мысль, просто открыто смеётся над двумя друзьями. — Я даже знаю, чья это идея.
— Не смешно, — раздражается и без того раздражённый Хан. — Мне так спокойнее.
— Ему так спокойнее, — вторит Ли и тоже тихо ухмыляется.
— Я это уже говорил, но вы и правда напоминаете мне моих стариков.
— Если не хочешь, чтобы Джисон тебя избил, как твой дед, лучше смени тему.
— Да, смени тему и расскажи, зачем вдруг нам понадобилось вставать так, блять, рано в воскресенье?
Вместе с этим вопросом рядом открывается дверь кофейни, откуда высыпает шумная компания молодых девушек. Наткнувшись на взрослых и с первого взгляда самодостаточных, красавицы мигом выпустили в воздух феромоны вместе с кокетливыми улыбками. Джисон по привычке смутился, глаза к ступням опустил, а вот Чан, пользуясь случаем и удобным положением, приобнял лучшего друга за шею и потянулся чмокнуть куда придётся. Ожидаемая реакция последовала незамедлительно, Минхо даже скривиться толком не успел, как девушки разом равнодушно отвернулись и поспешили скрыться в толпе. Глядя на руку Чана в том же хозяйском положении на плече его человека, у Джисона под кожей ревностные змеи распутали свои спящие клубки.
— Это было лишним, тебе не кажется?
— Да ладно тебе, — Бан щурится от смеха и тянется за новой сигаретой. — Это всегда работает.
— То есть ты не первый раз к нему так?
— Не первый, — признаётся мужчина и щёлкает зажигалкой. Рука, прежде удерживающая Минхо на одном месте, наконец отлипает. — Но сегодня он впервые не дал мне по рё...
Дебют провалился и справедливость, пусть и запоздалая, всё же восторжествовала.
— Это он у тебя научился, — глухо кашлянув, Чан указал на повеселевшего Хана дымящей сигаретой. — Я знаю.
— Чанни, я голодный, злой и не выспавшийся, и это в свой законный выходной, — Джисон, не меняя ухмылки, начал по-новой раздражаться. — И если ты позвал нас только чтобы потискать Минхо, то я тебя сейчас сам прибью.
Он действительно голодный, потому что не успел глаза открыть, как Минхо огорошил его новостью, что они очень и очень опаздывают на встречу. Злой, потому что даже чай с мёдом с утра выпить не удалось в этой спешке, да ещё и в лифте ему все ноги отдавили такие же ранние сумасшедшие, которым рассвет дороже сладкого сна. Хан Джисон с каждым новым годом осознаёт, что ему крепкий сон до полудня жизненно необходим, хотя бы в свои выходные дни, ведь в рабочие он вынужден подниматься ни свет ни заря и в первых поездах метро тащиться в юридическую контору, перебирать однотипные бумаги и выслушивать нудные жалобы виновных и несправедливо обвинённых, отсеивая заранее проигрышные судебные дела. Работа на первый взгляд не пыльная, но до жути утомительная, и желание и дальше вариться во всей этой бюрократической юриспруденции поддерживали как раз выходные с обилием сна и минимумом бодрствования.
— На самом деле я хотел сказать, что у меня получилось. Он мне ответил, — невпопад отвечает старший, затягиваясь никотином.
— Получилось? — Минхо вдруг становится совсем прозрачным, и голос его едва ли не теряется в общем шуме оживлённой улицы. — Не шутишь?
— Что у вас получилось?
Косые взгляды друзей, явно укрывающих одну тайну, выбивали из колеи. Молчание, которое порядком подзатянулось, натягивало нервы. Ещё немного, и Джисон точно треснет одному и второму.
— Ты помнишь, что я с солнышком летал в Японию? — вдруг спрашивает Чан, но уже не глядя в сторону Минхо.
— Помню, а что? С Чонином что-то случилось? — недоумевает Хан и сильнее хмурится. — И где он, кстати? Мы давно с ним не виделись.
— Всё с ним хорошо. У него тест завтра, поэтому он готовится, — с каждым последующим словом о своём дорогом человеке Чан меняется на глазах: сведённые брови расслабляются, напряжённые губы смягчаются... — А ещё у него сегодня свидание вечером.
— Что? Свидание?
Джисон и правда редко виделся с Чаном, а когда встречался, то обычно не заводил разговоров о Чонине. Он знал, конечно, что тот прилежно учится в колледже, влился в компанию ботаников, на подработку устроился машины мыть, но свидание...
— Ага, с однокурсницей.
Это не просто подвергло в шок, но и заставило парня поперхнуться мыслями.
— С кем? А с тобой он что?..
После выпуска только эта троица осталась близка и дружна, как бы горько это ни звучало. Пока Джисон ещё находился в приюте, ему иногда прилетали весточки от Хёнджина и Сынмина, которые всё же рискнули и направились к берегу моря своими силами, а после, уже на свободе, Джисону никто из них не писал, потому что некуда было. Хан справедливости ради не мог сам черкануть пару строк друзьям, потому что не знал их местонахождения, да и возможность сообщить, куда направлять следующие письма, отсутствовала. Хван повторял в письмах и не раз, что обязательно встретит Джисона на свободе, и вот девять лет прошло, а они так и не пересеклись. Что там с Сынмином — тот же вопрос. Только про Чонина были какие-то вести, ведь он так и продолжал быть неизменно рядом с Чаном, жить с ним и дружить.
Минхо с другом, который являлся и братом по духу, встречался чаще, поэтому он как раз был в курсе всех событий, и новость об отношениях младшего его не удивила. Чан по сей день продолжал опекать своё сокровище и, видимо, с опекой переборщил. Ян Чонин видел в старшем всех, кого только можно, но не любимого человека, с которым можно позволить себе то, что Минхо позволял себе с Джисоном к примеру.
— Всё нормально, — уверенно кивает Чан, но сдаётся и хмурится от противоположности мыслей. — Ю Джина прекрасная девушка и очень хорошо относится к Чонину.
— Чанни, — почти жалобно завыл Хан от одного печального вида друга. — Ну как... Как же так?
Вышло не то чтобы жалко, а даже истерично-комично. Минхо не сдержал в себе усмешки, хотя и сам был на месте Джисона, и глядел на друга едва ли не таким же плаксивым взглядом.
— Забыли, ладно? Я рад, что он жив, здоров и разговаривает нормально. Мне этого более чем достаточно, — мужчина опускает голову, и теперь Джисон может довольствоваться видами его тёмных кудрей вместо волн тотального огорчения на лице. — Я вас не за этим позвал. Мне письмо пришло от... Нет, начну пожалуй с другого, — Чан собирается, глянув на Хана с немым волнением. — Ты же Сынмина помнишь?
Что-то из далёкого прошлого только что вмазало всем стоящим пощёчину, или это лишь Хан Джисону повезло ощутить неприятное жжение под кожей?
Помнил ли он Ким Сынмина — светлого и чистого человека на одинокой и грязной тропе сиротства? Конечно. Хотел бы забыть? Возможно. Сынмин лишил друга себя — такого единственного и неповторимого, и не без последствий. Джисону трудно по сей день с кем-то сблизиться, сродниться и подружиться, потому что доверие также было украдено и другим красивым придурком — Хёнджином.
— Припоминает, — легко шутит Минхо, с тяжёлой тревогой поглядывая на бледнеющего Джисона. — Так он написал тебе письмо?
— Да.
— Сынмин? Что за письмо? — Хан снова получает невидимый удар. — Нет, погоди... Ким Сынмин? Тот Ким Сынмин?
— Ну, сейчас его зовут совсем не так, но... Да, тот самый Ким Сынмин, с которым жил Мин, — объясняется Чан перед всеми внимающими. — Значит, дело было так...
В одном уголке города, где новые жилые комплексы соревнуются за место со старыми постройками, давно функционирует заведение, где из года в год подают неповторимый пибимпаб по старому семейному рецепту. Место это даже однажды удостоилось мишленовской звезды за скорость и прекрасный вкус каждого блюда и всех закусок меню, а не только фирменного пибимпаба. Там как раз и работал Бан Чан, и не кем-нибудь на побегушках, а шефом. Пока он «дожидался» Чонина, перемывая сковородки да кастрюли на кухне в приюте, его неплохо поднатаскали в кулинарии, поэтому, выбравшись на волю, парень без раздумий выбрал трудиться именно за плитой. В начале пути он лишь разносил блюда гостям в качестве официанта, после занял место помощника повара, ну а через год-другой сменил ресторан и стал полноценным хозяином ножа и разделочной доски. Нужды младшего вынуждали его стараться усерднее, поэтому, спрятав поглубже свою скромность, Чан выпросил должность шеф-повара и тут же был уволен за малейший промах. Деваться было некуда: у Чонина колледж, квартира тоже стоит денег, поэтому не раскисая и не унывая, буквально на следующий день Чан забрёл в тихий район, где престарелые хозяева упомянутого именитого семейного заведения дали ему желанную должность. Труд вдруг стал сравним с хобби, дела у ресторана пошли дальше в гору и про новые блюда в меню не раз писали в газетах за прошедшие несколько лет. Эти же старики отблагодарили не так давно замечательного работника неделей отдыха, которую Чан единолично решил потратить на первое совместное путешествие. Чонин против новых локаций ничего не имел и даже с визгом радости встретил новость, что они впервые полетят в другую страну.
— Мы там не только по паркам гуляли, но ещё и на бейсбол сходили, — продолжает мужчина, раскуривая чёрт знает какую подряд сигарету. — И на матче на большом экране мы увидели его...
— Кого? — пытается догнать Хан, но он явно отстаёт от рассказа.
— Сынмина, — отвечает Минхо за друга. — Того самого.
— Где? На поле?
— Да. Я сначала подумал, что мне показалось, но Чонин-а тоже узнал его, только имя игрока было другим, — хмуро улыбался Чан былым воспоминаниям. — Я начал рыть, перечитал все спортивные газеты про игроков «Пантер» и нашёл упоминание, что новый питчер команды родом из Южной Кореи...
Чану стоило бы добавить, что он очень и очень много вечеров провёл в компьютерных клубах, чтобы найти малейшую зацепку, и потратил приличное количество времени на лишнюю информацию, и обнаружил лишь ничтожную каплю. Полагаясь на призрачную удачу, он написал письмо в клуб, где кратко изложил суть обращения и убедительно попросил руководство передать их «корейскому игроку» его дилемму. Ответ не заставил себя долго ждать и через пару дней служба доставки постучала в дверь с письмом. Тот парень, что забивал без промахов, действительно некогда был Ким Сынмином.
— Он написал...
— Что? Что написал?
Нервы Хана сдали, следом нервничать начал Минхо, потому что он не забыл и, наверное, не сможет никогда позабыть тот период, когда всё происходящее буквально насиловало психику любимого человека: разочарованный и брошенный друзьями Джисон не выходил из дома, почти ничего не ел, на каждый шорох за дверью напрягался и во сне бормотал о том, как скучает по Сынмину и как переживает о Хёнджине. Ли Минхо был рядом со своей молчаливой помощью и злостью на двоих придурков. Когда Чан вдруг завёл разговор о том, что, кажется, встретил одного из них в чужой стране, он тайком скрещивал пальцы, чтобы фантазии так и остались обрывками мечтаний в голове. Но вот они воплотились в жизнь, и пропавший много лет назад Ким Сынмин объявился. Никакой радостью от Минхо не пахло, и не должно было. Он был на грани того, чтобы схватить Хана за руку и прямо сейчас потащить на популярный нынче гипноз, чтобы с его помощью навсегда стереть из памяти те имена.
— Давай ты сам у него спросишь?
— Он здесь?! — Джисон ошарашено смотрит на дверь заведения и нервно дёргает головой. Глаза его открываются так же широко, как и рот. — Почему не сказал сразу?
— Он там, — кивает Чан, но в сторону дороги.
Двое оборачиваются и видят в плотной толпе высокого и бледного Ким Сынмина, ожидающего зелёный сигнал светофора. Светлая рубашка, обычные джинсы, копна тёмных волос, скрывающая половину лба... Намёка на очки не было, поэтому Джисон предположил, что старый знакомый просто не видит их, и поэтому такой невзрачно-мрачный, но несмотря на домыслы, он всё же начал яростно размахивать руками, с тупой улыбкой на лице встречая старого друга по другую сторону пешеходного перехода. Внутри вопреки светлым эмоциям громко вопила обида.
Выражение лица Ли Минхо окислилось, будто он уксуса глотнул и вот-вот нереальные рвотные позывы станут вполне себе реальными.
— Надеюсь, больше никаких сюрпризов сегодня не будет? — заметно тихо рычит мужчина лучшему другу.
— Хёнзалеса я не нашёл.
9 лет назад
На душе, как и на улице, было нестерпимо жарко. Лето оказалось не таким дождливым и щедрым на прохладу, как несколько лет подряд. От солнечного удара палящего Солнца спасала лишь тень от навесной скалы, под которой двое парней устроились с пакетом нарезанных зелёных яблок. Хёнджин привычно смотрел вдаль, куда-то за пределы чёткого горизонта водной глади, а Ким Сынмин рядом, пытался заглянуть внутрь себя. Было темно и душно. Ему не нравилось это место, бурное море в паре метров, стеклянный песок везде и всюду. Крики чаек поднадоели, влажный воздух раздражал слизистую, глаза болели смотреть на окружающий мир, от которого тошно. Ему непривычно было и то, кем он стал ощущать себя рядом с Хёнджином. На место комфорта и лёгкой влюблённости пришло мутное разочарование. Сынмин видел себя капризной проблемой, тяжеленным камнем, примотанным к чужой шее, но ласковые убеждения старшего успокаивали и сглаживали каждый подобный эмоциональный всплеск. Не единожды Хван умело находил правильные слова, чтобы Сынмин и дальше терпел все неудобства и переживал гадкие ощущения в области сердца.
Если нет печали, то её можно придумать, выдумать за пару секунд и уверовать в неё. Ким Сынмин вдали от родных земель поддался ностальгии и день за днём заполнял себя свободного и пустого густой грустью, сравнимой с вязким мазутом. Хёнджин наоборот — лёгкий и ветреный, начал злить по поводу и без, даже усилий особо не прилагая. Он говорил одними лишь мечтами, а Сынмин хотел одну единственную точку опоры, которая ощущалась бы в реальности. Сидеть так на пляжах или ночевать в придорожных заведениях прямо за грязными столами на стульях из хрупкого пластика изначально было весело. Прошёл всего-то месяц с небольшим, и от происходящего начало тошнить слезами. К серьёзным разговорам Хван не был расположен и любую попытку Сынмина пожаловаться он пресекал поцелуями с последующими телодвижениями. Наверное, во многом из-за этого младший не мог так просто бросить Хёнджина, отделаться от него, ведь ему нравилось быть нужным, нравились фееричные стоны старшего и то, каким он бывал мучительно нежным после того, как кончал обязательно на живот.
Прошёл ещё один календарный месяц, а затем ещё один и ещё... Интимных связей поубавилось. Казалось, терять было уже нечего, и только Сынмин начинал заезженный разговор о том, чтобы вернуться назад, поближе к мегаполису, взяться за ум и выстраивать по кирпичику стабильное будущее, Хёнджин яростно истерил, раскидывал вещи, бывало и рвал свои зарисовки, так или иначе вдохновлённые младшим. Каждый разговор заводил в тупик и укреплял невидимые стены, образовавшиеся в этой паре глухими преградами. Ким Сынмин, почуяв приближающееся одиночество, вновь встал на болезненную дорожку, усыпанную лезвиями.
Тогда был точно октябрь и, кажется, понедельник. Путешественники добрались до Чеджу на своих двоих, обменяв украденные часы на билеты на старый паром в одну сторону. Хван проснулся непривычно рано и застукал своего мотылька за очередным приступом неправильного саморазрушения. Что-то внутри него тоже сломалось, и связь между двумя сердцами безвозвратно ослабла с громким треском. Сынмин не успел ничего сделать с собой тогда, но получив за попытку порцию синяков, он ненамеренно зациклился потом на том, что с каждой ссорой травм на его теле становилось больше. Он не думал винить во всём одного лишь Хёнджина. Себя он считал главным врагом, но терпение его истощалось, а ран на душе стало так много, что в один момент не осталось ни одного живого места, где бы могло уместиться понимание и жалость к ближнему своему.
Интуиция кричала об опасности.
Хёнджин изменился или, может, стал самим собой? Он пил и бывало пропадал ночами, забывая, что его ждут, за него переживают и без него не спят. Алкоголь, вновь вошедший в жизнь парня, развратил душу. Хван променял рисунки и картины на стаканы в странных компаниях и боли в желудке. Он поменялся даже слишком, но и Сынмин тоже. Ему до смерти надоело, что они чаще ругались, чем молчали или говорили о мелочах. Кажется, они разучились банально слышать друг друга, и только поэтому орали, а потом вовсе заговорили на разных языках: Сынмин на суровом и реальном, а Хёнджин на смутном мечтательном диалекте. Он не делал акцент ни на чём другом, кроме спиртного, и этим задвинул мотылька так далеко, что наверное и не заметил, когда именно тот улетел с израненными крыльями.
В декабре того же года Сынмин с горечью на сердце оказался неподалёку от ворот приюта, с затхлой надежой встретить Хёнджина вновь, ведь тот обещал Джисону — их общему другу — встретить его и показать свободу во всей красе. Ким Сынмин не знал, в какой именно день Хана отпустят, поэтому не дождавшись знакомого лица, явился и на следующий день, чтобы сторожевой собакой ожидать появления доброго друга и свою первую любовь. На третий день сил смиренно бродить по сугробам не было, поэтому он решил заговорить с кем-то на пару лет младше, и тот болтливый ребёнок поведал ему, что тот, кого Ким ждёт, не выйдет, потому что данным-давно ушёл.
Куда? С кем? Почему не дождался его?
Почему сам Сынмин вспомнил о друге лишь в переломный момент отчаяния?
Колющая обида, в первую очередь на свою беспечность, замучила. Он не знал, куда ему податься. У парня не было никого и не ждало его абсолютно ничего. С поступлением он опоздал, углом своим не обзавёлся, так ещё и лишил себя всех близких. Всех до единого. Помчаться в неизвестность назад за Хваном, конечно, можно было бы, только внутренние раны ещё не зажили до конца, не затянулись толком, а обиды существенно воспалились за дни разлуки, прямо как расцветающие день за днём глубокие синяки на запястьях, которые Хёнджин оставил ему на прощание. Время доказало, что они правда из разных миров, и как же Сынмин жалел, что поверил старшему слишком поздно.
Глупый... Глупый мотылёк...
Ему правда некуда было идти, и решив напрасно не сокрушаться о потерянных возможностях, он попытался найти новые. Не без трудностей он устроился работать на стадион — первое место, на которое упал глаз, как только он добрался до оживлённого города, ведь строение было настолько большим, что там наверняка бы нашелся хоть один уголок, где Сынмин мог бы ночевать первое время, пока не заработает достаточно, чтобы снять комнатку в общежитии.
Каморку ему дали, обедом горячим подкармливали, даже одежду потеплее выдали, пусть и уже поношенную кем-то. Но череда неудач оборвалась намного позже, ровно в тот момент, когда Ким Сынмин соблазнился поиграть. Была ночь, и обычно в такое время суток парень занимался порядками на игровом поле и трибунах: смять бутылки, оставленные командой, закинуть мячи в корзину, пересчитать бейсбольные биты и проверить сетки на наличие дефектов. Сладкий майский воздух одурманил, и вместо сбора и сортировки мусора Сынмин решил просто развлечься, ведь он так давно не радовался...
Грустный... Грустный мотылёк...
Легко разобравшись с тем, как работает аппарат для подачи мечей, Ким Сынмин слишком уверенно схватился за оставленную кем-то биту. Он не замечал, что бил без промаха, ведь мыслями был сосредоточен на прошлых промашках... Хёнджин впервые обнял его... Он нарисовал его глаза... Он поцеловал его с тягучими слюнями... Он отвернулся от него... Он снова набросал карандашом его портрет... Он показал, что любовь бывает разная, а иногда колючая и кислая, когда принёс ему свитер и яблоки... Он заботливо избавил его от лезвия и он же ударил его за очередной порез... Он оттолкнул его и скинул в пропасть отчаяния...
Парень был пойман как раз после тридцатого или даже сорокового удачно отбитого мяча и чересчур жалобного крика, сравнимого с тем, как воют животные перед гибелью. Сынмин колотил мячи отчаянно, вкладывая в каждый удар свою терпкую боль с последующими неконтролируемыми выкриками. Судьба и тут над ним посмеялась, ведь первый в жизни бейсбольный матч Сынмин тоже смотрел, сидя рядом с Хёнджином.
Удар за ударом, выкрик за выкриком...
Боровшийся с бессонницей тренер местной юношеской бейсбольной команды в ту ночь не просто заинтересовался таким талантом, но и впоследствии стал парню кем-то большим, чем просто другом, и немногим меньше, чем настоящий отец. Несколько лет Сынмин грелся под крылом этого доброго мужчины, решившего подарить потрёпанному одарённому птенцу билет в счастливое будущее. Их домашние беседы за круглым столом лечили, а советы и предостережения от доброй супруги тренера навевали желанный покой и комфорт, словно это всегда была его семья. У парня и правда было много травм, которые время не затянуло, а наоборот раскрыло, прямо как талант — бить и не промахиваться. Путём тренировок и практических игр этот необработанный дикий камень из лужи грязи стал гранёным изумрудом, достойным сиять под миллионами восхищённых взглядов. Даже в высшей лиге не было таких игроков, которые не пропустили бы хоть одного мяча за игру. Ким Сынмин отбивал все без промахов и исключений. Ожидаемо, что таким дарованием заинтересуются. Корейская ассоциация бейсбола грызлась за право заполучить в команду такое чудо, но чудо нарекло себя негодным чудовищем и предпочло выбрать слабую иностранную команду, сменить страну, имя и даже гражданство в последствии, чтобы хотя бы расстоянием избавиться от мучительного прошлого, которым он болел без перерывов слишком уж долго.
«Ему просто повезло», — кричали одни. «Он упадёт так же быстро, как поднялся», — предрекали другие. «У тебя всё получится, сынок», — улыбался тренер, хлопая подопечного по плечу. Сынмин верил всем и сразу, потому что самому себе сил поверить просто не было.
Всё потрачено.
Всё разбито дребезги.
Всё осталось в прошлом...
Ему действительно повезло однажды влюбиться в Хёнджина и буквально возвыситься над миром, окрылённым новыми чувствами, но он в итоге упал с оборванными крыльями. Быстро. Больно. Ещё один удачный взлёт и его несомненно настигнет новое падение в пропасть, пусть и чуть позже. Не беда. Наконец-то у него получится разбиться окончательно, стоит только дождаться момента и спрятать обломки крыльев...
А может, он уже летит точно вниз? Может, он уже достиг дна?
Сейчас
«Бейсбольная сенсация: как новичок прокатился на волне побед?»
«Бросай и побеждай: в чём секрет успеха «Пантер» в мире бейсбола?»
«Путь к успеху: знакомьтесь с талантом, который завоюет сердца бейсбольных фанатов»
Первые секунды встречи прошли путано, словно в тумане. Минхо держался особняком и к знакомому не приближался. Джисон и Чан встретили Сынмина тепло, но всё равно не так, как следовало. Обнявшись и поздоровавшись, затеявший эту встречу Чан быстренько всех потащил забиться в угол заведения и выпить чего-нибудь бодрящего. И вот пока Ким Сынмин сконфужено потягивал холодный кофе из трубочки, подумывая, с чего бы начать свой рассказ и где остановиться, трое сидящих напротив осматривали его разными взглядами. Минхо, например, пытался мысленно удавить старого знакомого, Джисон ждал ответов на свои ещё не заданные вопросы и нетерпеливо дёргал ногами под столом, а Чан продолжал вспоминать заголовки статей, которые наверняка ещё свежи и в памяти такого неуверенного в себе Ким Сынмина...
«Кэтсу Сато — вихрь перемен и последний глоток воздуха чёрно-белых»
«Питчер-новичок Кэтсу Сато с новыми рекордами»
— Как тебя называть? — мужчина решается смело разбить хрупкую тишину. — Сынмин или Кэтсу?
С Джисона в тот же момент спадает невидимый намордник и он пользуясь возможностью начинает следом сыпать своими вопросами, атакуя совсем потерявшегося Сынмина.
— Почему ты вообще сменил имя? И как ты... Почему ты стал бейсболистом? Почему... Почему пропал и ничего мне не писал?
Бегая янтарными глазами от одного вопрошающего к другому, Сынмин нечаянно зацепился за колкий взгляд Ли Минхо, сидящего между Джисоном и Чаном. Он пытался оттянуть момент, когда нужно будет сказать и рассказать то, что он репетировал перед зеркалом в качестве слабых разъяснений, и попытки эти уходили в тень под натиском волнения. На вид этот взрослый мужчина прямо сейчас напоминал забитого в угол и перепуганного до смерти никчёмного зверька, который уже неоднократно пожалел о том, что решился высунуть нос из норки.
Как всё объяснить, когда сам от своих доводов привык сбегать и прятаться?
— Сынмин? — Чан вновь обращает его внимание к себе. — Или Кэтсу?
— А где Хённи? — а Джисон продолжает больно давить своим острым любопытством. — Он тоже в Японии? Как вообще вас туда занесло?
Где был Хван Хёнджин и был ли, до сих пор Сынмину неизвестно, и он соврёт, если скажет, что ему самому это неинтересно. Он бы отдал всё, что имеет сейчас, чтобы шагнуть назад к прошлому, чтобы вновь встретиться с тем человеком, но уже будучи абсолютно новым и исцелившемся временем и расстоянием. Ким Сынмин готов даже простить прошлые обиды и забыть все ссоры с рукоприкладством впридачу...
Лишь бы ещё раз стать мотыльком и взлететь...
Лишь бы просто обнять своё прошлое...
Разве Ким Сынмин так многого хочет?
— Я не знаю, — на все вопросы разом отбивается он и обмякает, будто все его кости превратились в желе.
— Ты надолго приехал? — не сдаётся Чан и пытается разговорить понурого знакомого. — Помню, что ты писал про отпуск.
— Послезавтра улетаю. У меня сборы.
— Тогда, может, откроешь уже рот и расскажешь нам что-нибудь? — это было первое, что выдавил из себя Ли Минхо, или, если быть точнее, противно прошипел сквозь зубы.
— Д-да, конечно, — Сынмин мысленно перекрестился и быстро и безболезненно, насколько это возможно, рассказал собравшимся о всех тех странствиях, что случились у него на пути.
Говорил Сынмин и правда скромно, избегая упоминаний пьяного Хёнджина и их драк. Про случаи воровства умолчал, как и не стал говорить о том, что снова режет себя и по сей день некоторые шрамы, скрытые за одеждой, зудят и кровоточат. Про свои сожаления касательно Джисона он тоже не высказал вслух — оставался отстранённым до самого конца, хотя безумно хотел наброситься на друга из прошлого, повиснуть на шее и горько заплакать. Непозволительно. Нет. Он уже не в том возрасте, чтобы разрешать себе такие слабости. К тому же он «звезда»...
— Когда меня пригласили в Японию, мне предложили сменить имя, потому что там до сих пор не очень чтят корейцев, — после прошлых историй Ким Сынмин приблизился к нынешней действительности. — Кэтсу — так назвал меня мой новый тренер, и это имя значит «победа», а фамилию я выбрал сам.
— То есть ты больше не Ким Сынмин? — немного ошарашенно, но всё с тем же интересом Хан добавил вопрос.
— Я пока не менял документы, но в Японии меня все знают как Кэтсу Сато, так что я... Официально я всё тот же Ким Сынмин, — вялая улыбка трогает губы, а зрачки вдруг прячутся за тонкой мокрой плёнкой. — И я рад, что встретился с вами.
«Пусть и не со всеми, а лишь с вами тремя».
— А я буду рад, если ты оставишь мне автограф, который я смогу продать за бешеные деньги, — тихо хмыкнул Минхо скорее сам себе, но Хан услышал и за сказанное отвесил любимому и дорогому смачный подзатыльник.
В глазах Сынмина молнией сверкнуло прошлое, где они сидели в столовой и Джисон точно так же шлёпал его бывшего угрюмого соседа за любую ерунду. Сейчас Минхо выглядит статнее, выше и крепче, но всё равно позволяет себе быть слабым рядом с любимым человеком, потому что так правильно. Только так и никак иначе. Чан одинаково посмеивался в сторону этой своеобразной парочки что тогда, что сейчас. Только он раньше был не таким мускулистым и смех его претерпел изменения после взросления. Не хватало ещё Хёнджина для достоверной картины — главного комментатора этих односторонних боёв без правил. Сынмину было интересно: какой он сейчас — единственный человек, который был его любимым кривым отражением? Сохранил ли он себя? Создал заново? Загубил?
— Ну а вы? — Сынмин немного расслабляется или забывается, наивно решив, что они и правда всё те же подростки из приюта. — Чем занимаетесь? Как на жизнь зарабатываете?
Минхо будто бы не услышал этот вопрос, либо очень умело сделал вид, что никакого Сынмина здесь и в помине нет, и демонстративно стал изучать свои ногти, за что тут же получил по рукам от любимого.
— Я в юридической конторе работаю, — со слабым энтузиазмом взял своё слово Джисон. — Бумажки перебираю, иногда секретарём на судах подрабатываю, а Минхо... — ещё один несильный толчок никак мужчину не растормошил, и недовольно цыкнув, Хан продолжил. — Минхо на телевидении работает.
— Ого, — глаза Кима округлились, но ненадолго.
— Я просто помощник, — бурчит Минхо, не поднимая глаз. В моменты, когда Джисон хвастается кому попало его работой, почему-то хочется сквозь землю провалиться. — Нечему тут удивляться.
— От тебя зависят выпуски новостей, и это не фигня. А ещё он в приютах помогает, — продолжает Хан, чётко понимая, чем эти подначивания обернутся вечером за дверью их спальни. — Кошек и собак выхаживает.
Карамельного цвета глаза вновь из азиатских перевоплощаются в европейские. Ким Сынмин, конечно, понимал, что Ли Минхо не совсем отбитый, но о его нежном сердце он всерьёз никогда бы не подумал. И пока друг продолжал расхваливать своего суженого и перечислять всех бродячих четвероногих, оказавшихся под заботой Минхо, Сынмин мыслями вновь очутился там, в далёком-далёком прошлом, где и он чувствовал себя бродячей собакой, брошенной любимым хозяином.
Пальцы с ярким хрустом сжались под столом. Глаза потеряли блеск. Настоящее время стало ещё мрачнее, чем-то напоминая кассету чёрно-белого фильма, которую решили проиграть не на белом полотне, а на заплесневелой кирпичной стене.
— А Чанни на кухне работает, — продолжал щебетать Хан, вдоволь развеселившись. Выглядел он чересчур возбуждённым, и лишь один Минхо понимал, к чему этот скачок эмоций — Джисон на грани истерики. Он притворяется. — Он иногда и к нам приходит, чтобы на неделю еды приготовить, потому что я не умею, а Мин занят, ну и не положено звезде телевидения за кастрюли хвататься.
Уколов недовольным взглядом своего человека, Ли Минхо в очередной раз просит перестать болтать, но поезд, набравший скорость, остановить невозможно. Поэтому Джисон продолжает посмеиваться о мелочах жизни и горделиво хвастаться чужими заслугами, забываясь в этой болтовне и убегая всё дальше и дальше от нагрянувших неприятных эмоций. Он бежал, не спотыкаясь мыслями, и оказался в том моменте, когда ему было чересчур больно вспоминать про Сынмина и Хёнджина.
Было неспокойно? Слишком. Обидно? Не то слово. Хан возненавидел друзей и проклял обстоятельства, которые их разлучили. Они ведь обещали друг другу быть вместе... Или это только он хотел сохранить эти хрупкие отношения? Какая уже разница. Девять лет прошло, и если бы не рука помощи Ли Минхо, неизвестно, в какие обломки превратился бы Хан Джисон за это время.
Когда стаканы и кружки у всех разом пустеют, компания единогласно решает выйти на свежий воздух. Чан мигом закуривает и Минхо странным образом прилипает к нему, как дитя малое. Джисону остаётся только подстроиться под медленный шаг Сынмина.
— Так ты... Вы с Хённи так и не виделись, да? — Джисон ждал момента, чтобы докопаться до друга и поговорить про другого с глазу на глаз. Сердце странно билось и глаза после сказанного начали чесаться. Если бы за правду неплохо заплатили, Джисон бы признался, что скучал по Хёнджину больше, яростнее, отчаянно и изо всех последних сил, и тоска эта не шла ни в какое сравнение с тоской по Сынмину. — И от него ни слуху ни духу?
— А разве от других есть новости? — совсем без интереса отвечает Ким вопросом на вопросы.
— Да, Чанни общается с Чанбином. Он женат и у него не так давно родился второй сын. Живёт он правда на отшибе в каком-то селении, но не мне судить его выбор, — растягивает губы Джисон и тихо-тихо добавляет: — Я никого не хочу судить.
Стараясь обмануть себя, Хан непредумышленно попытался обмануть и Сынмина. Но тому, по всей видимости, всё равно.
— Чанбин женился? — голос Сынмина не меняется — всё такой же равнодушный, от этого сердцебиение Джисона ускоряется до более странного ритма. — Удивительно.
— Ага, я тоже ахуел, — секунды поломанного смеха переходят в минуту неловкого молчания, за которую удаётся ухватиться за новый виток. — А ещё мы с Ёнбоком подружились кое-как, представляешь? В один день решили уйти. Его сёстры забрали, сказали, что в другую страну. Наверное, он всё там же за океаном.
Джисон вновь тихо хмыкает с перманентно приподнятыми уголками губ и не только потому, что разговор никак не клеится и Ким Сынмин, идущий рядом, пугает холодом. За то лето он действительно неплохо сблизился с гнусным паразитом, и с позволения Минхо оставил Ёнбоку адрес, куда он мог бы писать или слать открытки, но вот уже девять лет прошло, адрес всё тот же, но никаких писем из Австралии в почтовом ящике так и не появилось. Обижало ли это? Немного. Тот юный и наивный Хан Джисон поверил, что с любым человеком можно найти общий язык, даже с таким, как Ли-зараза-Ёнбок, но нынешний взрослый уже никому не верит. Стоит признать, что и некогда дорогой сердцу Ким Сынмин не вызывает у него тех же тёплых эмоций. Однажды друг его бросил, обманул, забыл и даже попытки не предпринял найти его. Шагая с Сынмином нога в ногу, за притворной улыбкой Джисон продолжал укрывать тяжёлую неприязнь к старому другу. Был бы на его месте Хёнджин, он бы вёл себя совсем иначе, не молчал и наверняка врезал бы от души.
Раздумывая каждый о своём, парни в нерушимом молчании добрались до центрального сквера, где тихие деревья, яркие аттракционы и гогот детей смешались в единое целое. Чан и Минхо так и брели впереди сладкой парочкой, толкая друг друга под бок по привычке, а вот шаги Джисона потяжелели...
Он устал притворяться.
Наверное, хватит с него улыбаться.
— Сынмин, знаешь, я рад, что ты нашёлся, и рад, что у тебя всё так хорошо, прямо как в кино, — останавившись у пустой скамьи, Джисон прячет тупую улыбку в карманы клетчатой рубашки, куда следом лезут вспотевшие ладони. — Жаль, что про Хёнджина ничего не известно, но надеюсь, что он тоже в порядке, и... И я... Я не хочу дальше, знаешь?
— Ты тоже это чувствуешь, да?
Кажется, у Хана не только на лбу всё написано, но и на щеках, которые он раздул, стараясь не ляпнуть опрометчиво чего-то несоизмеримо глупого или даже грубого.
— А ты что чувствуешь?
— Что мы уже не те, — Ким опускает голову. — И теми, кем были, нам уже не стать.
В это воскресенье Хан Джисон планировал выспаться, позавтракать тем, что ждёт своего часа в холодильнике под крышкой контейнера, посмотреть фильм или даже два и насытиться любимым человеком. Джисон не думал, что сегодня ему придётся разочаровываться, притворяться и в конечном итоге выворачивать себя наизнанку. Если бы его предупредили, что именно в этот чёртов день он вновь встретит того, кого не видел так много лет, кого ненавидел слишком долго, Хан наверняка бы собрался и подготовился, а может, и плюнул бы на встречу во благо еды и просмотра кино с Минхо. Но его не предупредили. Загнали в ловушку. Он оказался совсем не готов к контакту и к общим воспоминаниям, на которые совершенно точно у него развилась аллергия. Раньше он мог представить себе, что подобная встреча старых друзей обязана быть лёгкой и радостной, но обида, пусть и неоправданная до конца, ошеломила слишком резко. Стукнула по голове и всё перевернулось с ног на голову. Нет, не так. Всё вокруг по-прежнему было таким же обычным, и Ким Сынмин всё тот же, только выше стал и очки снял, но внутри непременно что-то изменилось. Только что? Вроде бы нет реальных поводов для тотального недовольства, но прошедшие годы и затяжное разочарование, возможно, накопили мелкие камушки обиды, которые смешались с песком в механизме часов, мешая гладкому ходу времени.
Джисон замирает, пытаясь проглотить новую волну неестественного хохота, но становится больно в рёбрах от напряжения, равно как и смотреть на друга больно. Просто больно. Неприятно? Тошно? И это тоже.
Они изменились. Встреча не оправдала ожиданий, хотя и никаких воздушных замков Хан Джисон и не старался построить наперёд, ведь перестал надеяться и ждать. Ему просто пусто, от этого и так больно. Внутри эхом гуляет клацание зубов того старого разочарования, что много месяцев раздирало Джисона изнутри всем, чем только можно, пока друзья были вдали от него, но так чертовски близко друг к другу.
— Знаешь, я... Я ведь просил вас не забывать про меня.
— Я никогда и не забывал тебя, — оправдывается Сынмин. Его механизм часов тоже встал и время заржавело без Джисона и без любимого Хёнджина. — Я очень сожалею...
— Ты сожалеешь? С чего бы? — Хан нервно вгрызается зубами в губы и жуёт их вместо последующих вопросов с оттенком претензий.
Настоящее мешается с прошлым, а то прошедшее время искажается будущим — ещё не реальным временем. Сынмин свой липкий карамельный взгляд прячет в попытке избежать ответа. Ему всегда было больно, всегда одиноко, всегда непонятно и страшно. Ему скоро стукнет тридцать, и он до сих пор такой же трус и слабак, неприспособленный к ответам. Ему нечего сказать, потому что сожалел он по большей части только о том, что потерял Хёнджина. Джисон был на втором месте, запасным аэродромом, остановкой между пересадками, и сам Хан это прекрасно понимает. Он чувствует к Сынмину едва ли не то же самое.
— А ты бы хотел стать тем прежним? — пребывая в лёгком трансе, слова даются непросто. Сердце окончательно сжимается в безобразный ком, который никак не распутать ближайшие лет девять или десять. Ким Сынмин мучает его молчанием и больше запутывает тишиной. — Хотел бы?
И в этот момент, пожалуй, важно остановиться, взглянуть на прошлое с ясностью, чтобы разобраться в настоящих эмоциях и пересмотреть ситуацию с точки зрения будущего. Возможно, открытый разговор может помочь пролить свет на долбанные тени обид со всех сторон и восстановить то, что казалось потерянным и напрочь забытым.
— Хотел бы я снова подружиться с тобой?
Джисон вяло кивает. Рядом уже нет ни Минхо, ни Чана. Где они? Почему не обернулись? В поле зрения только та зацепка из далёкого прошлого, играющая под ситуацию: они снова вдвоём, вокруг зелено и нечто нездоровое царапает глаза, вызывая слёзы.
— Хотел бы? — губы Джисона зачем-то дрожат, словно ему снова семнадцать и он бесконечно одинок.
Вместо ответа Сынмин разворачивается и непонятно быстро скрывается по каменистой дорожке неизвестно куда. Вот и всё. Джисон один с ошмётками их общего прошлого хватается за голову, потом прикрывает рот, из которого готовы вырваться стоны собственного разочарования. Чувство злости бьёт по лицу, и Хан скрывает пылающие щёки за мокрыми ладонями. Если подумать трезво, то он правда застрял в тех днях, когда Ким Сынмин был рядом, а Хёнджин на соседней кровати.
Непонятно...
До скрежета солёного стекла на зубах неприятно...
Неясно и то, каким чудом Ким Сынмин вновь оказался рядом на скамейке и зачем-то начал обливать себя водой. Волосы, а следом и ткань рубашки в области груди и плеч моментально мокнет и липнет полупрозрачной плёнкой к коже. Зачем? Почему это происходит?
— Что ты творишь? — с нездоровым хрипом вырывается наружу.
— Пытаюсь с тобой подружиться, разве не видно? — опять без эмоций выдаёт Сынмин и сжимает пустую пластиковую бутылку в руке, но эмоции всё же были. Ровный тон, выдрессированный годами — это ничто иное, как смятение, печаль, неуверенность, отверженность и тотальный душевный надлом. — Помнишь, как ты подсел ко мне?
Не раз и даже не два Джисон прокручивал ностальгически то утро в своей голове. Сейчас картинка похожа — Сынмин рядом и жутко мокрый, прямо как в их первую встречу на старой лавке. Это задевает и в тот же момент заставляет рассмеяться грустной мелодией. Хан смотрит на друга уже не тем взглядом глупого спасателя, а немного иначе, потому что видит перед собой другой сгусток боли — тот, которому уже ничем не помочь. Они сейчас оба совершенно не похожие на себя, разные, и всё же... Это не Джисон все девять с лишним лет купался в холодном одиночестве, а как раз таки Ким Сынмин. Это он совсем-совсем другой. Это его бросили все, и это именно его перебросило в другую страну от безысходности в ещё более отдалённое одиночество. Всматриваясь в маску равнодушия на знакомом лице, Джисон волей не волей вспоминает часть других тягостных моментов, с которыми Сынмин справлялся раньше. А как сейчас? Как он живёт сейчас? Кто его спасает?
Не в силах сдерживаться дальше, обида с треском разламывается, и тусклый свет, прятавшийся так долго во мраке, прорывается наружу. Улыбка — искренняя и добрая — украшает мокрое лицо Джисона. Следом по швам трещит каменное лицо Сынмина. Он тепло улыбается в ответ.
— Я очень жалею о многом, и мне не хватит времени и слов, чтобы обо всём тебе рассказать, — не стирая влаги с лица, Ким Сынмин двигается ближе к другу и слишком смело обнимает его, такого сухого, колючего, но запредельно мягкого. Кажется, что в каплях воды затаились и призрачные слёзы, но на это никто не обращает внимания. — Мне жаль, что я не смог сохранить нашу дружбу, — про жалость в отношении Хвана Сынмин не решается говорить. Это другое. Не до конца понятное и всё ещё нездоровое. — И мне очень не хватало тебя, Джисон, поверь. Поэтому я хочу извиниться. Я не хочу вернуть всё назад, не хочу возвращаться к прежнему себе. Это невозможно и неправильно. Я лишь хочу попробовать по-другому, — широкие ладони застывают, вдавливая в себя податливое тело друга. — Давай попробуем? Простишь? Сможешь?
Извинения были такими хрупкими, что казалось, будто одно лишнее телодвижение или даже внезапный звук могут развеять их словно иллюзию. Джисон заставил себя выслушать всё до конца. Он сидел, уткнув набухший покрасневший нос в дружеское плечо, и слушал, как Ким Сынмин — этот одинокий всю свою жизнь человек — просил его простить за когда-то один единственный спонтанный выбор не в его пользу — не в сторону их дружбы.
Правильно ли это? Кто рассудит?
Долгие минуты Хан собирался с духом, чтобы самому извиниться. Его объятия чувствовались обителью безопасности. Сынмин расслабился. Долгожданное общение и сближение замедлило время, чтобы и один, и второй сполна могли насладиться моментом и прочувствовать сердцебиения друг друга. Джисон обнимал с поддержкой и просил простить и его за всю ту гниль, что годами он старательно копил в себе капля за каплей. Он плакал. Ким Сынмин открыто заплакал вместе с ним.
— Я не хочу ненавидеть тебя. Я хочу снова быть тебе близким, — Джисон тихо напоминал Сынмину, что тот не одинок и по-своему любим и необходим. — Я хочу тебя простить и хочу, чтобы и ты не держал на меня зла.
— Я всё понимаю, — сверкал улыбкой парень, слизывая с губ новые слёзы. Эти слёзы и эти затянувшиеся объятия говорили громче любых сказанных слов. — Ты был мне больше, чем друг, — слёзы от улыбки стали слаще и так и наровили подсластить речь. Ким Сынмин будто оттаял, поэтому и звучал теплее. — Я считал тебя семьей. Больше, чем брат, понимаешь? И я уже наказал себя за то, что не остался тогда с тобой. Я очень жалею, что не остался...
— То есть со мной обниматься нельзя, а с этим можно?
Исповедь души обрывается слишком резко, ведь откуда-то сверху раздался гневный тон Минхо, прямо как гром среди чистого и ясного неба.
Оторвавшись от друга и открыв глаза, мир вокруг удивил своей яркостью, а Ли Минхо, сложивший руки на груди, поразил Хана своей непробиваемой угрюмостью.
— Это не то, о чём ты подумал, — губы Джисона поджались, но вовсе не от страха, а от желания радостно закричать в моменте головокружительного эффекта долгожданного облегчения. — Мы просто...
— Ты плакал? — Ли сильнее хмурит брови и лицо его становится твёрдым гранитом.
— Они оба плакали, — замечает Бан, плечом к плечу стоящий рядом с другом.
— А вы вообще куда пропали? — лучшая защита — это нападение, и пусть Джисону нет никакого смысла защищаться от любимого человека, он всё же решает атаковать своими претензиями.
— Это вы от нас отстали, — вновь встревает Чан.
— Мы были рядом, — наперебой отвечает Минхо, глядя на одного лишь Джисона. Ему плевать, что и Сынмин плакал. Абсолютно похуй. — Я знал, что вам надо поговорить, но обниматься? Прямо на улице? Средь бела дня?
— Я тоже удивлён, Хан Джисон, — раскуривая сигарету, смеётся Чан. — Объяснись.
Пребывая в недоумении, Ким Сынмин странно хлопает ресницами, скосив взгляд на друга. Ему не понятны разговоры этой троицы, но он больше не хочет себя обманывать или делать вид, что собственное любопытство не треплет нервы.
— Что это значит?
Израненному мотыльку снова нужен тёплый круг друзей, чтобы исцелиться окончательно...
Ему нужна семья в лице одного близкого друга...
— Что это значит, Джисон? — слишком серьёзно играет на чужих нервах Ли Минхо.
И Хан Джисон понимает, что прощая одного, он ненамеренно обидел второго. Взрослая жизнь оказалась трудна для каждого по-своему. Слишком много подводных камней. Если заботой Бан Чана и его главной проблемой был Ян Чонин, то и все трудности и решения как по орбите плавно крутились вокруг одного лишь младшего. «Камни» Джисона напоминали горки, если не горы, где всё было либо хорошо и спокойно на подъёме, либо жутко и тревожно при спуске. Наверху и внизу всегда был Ли Минхо, который вовремя подхватывал и не давал разбиться. Интервалы между стабильным настроением и желанием скрыться под одеялом от неурядиц прыгали с несопоставимой с реальностью скоростью, но Хан выживал... Выжил... У Ли Минхо же всё было ровно, но не сказать, что гладко. Стабильность — вот в чём он действительно хорош. Он по-прежнему любил Джисона и видел перед собой только его одного, порой забывая о других живых прямоходящих, а ещё он всё так же недолюбливал себя. Сомневался. Пугался. Моментами ненавидел. Минхо до сих пор мнит себя чудовищем, и этого у него не отнять. Однажды он потерял всё, и понимая, насколько жизнь циклична, повзрослевший Ли Минхо страшится, что история повторится и весь его мир — его человек — оставит его. С проблемами телесного контакта за пределами дома он смирился, скрипя зубами, но видеть, как свои принципы топчет любимый ради никчёмного куска дерьма, как ни крути больно. Обидно. А что будет завтра? А это «завтра» пугает каждый божий день по-новому.
— Ничего это не значит, — супится Хан и на радость своего человека поднимается с места.
Минхо глаз не сводит с любимого, поэтому и не видит, как жалко выглядит вновь оставшийся один Ким Сынмин. Он мокрый, неопрятный, погрустневший ещё больше, словно его лицом макнули в чью-то злость.
Эти двое никогда не ладили. Как только Минхо оказался в комнате, которая долгое время была в полном распоряжении одного Сынмина, оба молча поняли, что общего языка не найдут. Откровенно говоря, тихий парень в очках, привыкший дружить с книгами, боялся людей или, если говорить ещё проще, он боялся подпускать к себе всё живое. Сынмин даже опасался подпустить мысль о том, чтобы заговорить с этим грозным на вид новеньким, хотя Минхо делал попытки «подружиться», пусть и не совсем умело. Он будил соседа к завтраку без просьб и явно же без злого умысла; старался сохранить нервную систему Сынмина и не светить перед ним своими уродливыми шрамами, и даже в периоды бессонницы он наводил порядки в комнате, не ожидая похвалы. В обоюдной тишине они прожили какое-то время, но страх перед тенью соседа всё креп и креп. Пока Сынмин своими глазами видел, как Чанбин, Донсик, Чан и им подобные открыто конфликтовали день за днём и ночь за ночью, не жалея сил на драки и скандалы, он готов был молиться на коленях, чтобы подобное не коснулось и его. Тихие молитвы не выручали и парень продолжал видеть угрозу в Ли Минхо. Он считал его чудовищем едва ли не с первого взгляда, интерпретируя каждое его последующее действие в свою сторону как издёвку. Например, эти пробуждения раньше времени или поздние хлопки дверью, когда все нормальные дети спали, а один единственный Ли Минхо устраивал себе водные процедуры. Услышав от кого-то, что на теле парня красуются многочисленные шрамы, Ким Сынмин нафантазировал себе ужасающие истории, где и при каких обстоятельствах нелюбимый сосед мог их заработать. Каждая такая придуманная история была хлеще другой. Пересытившись и не сдержавшись, Сынмин выпалил однажды свою правдивую тираду о том, как ему жутко даже дышать одним воздухом с таким ненормальным уродом прямо в лицо Минхо. Тогда случился их первый за всю историю проживания какой-никакой разговор, где Ким Сынмин спросонья психовал, а не спавший ночь Ли Минхо неясно молчал на эти недовольства, а после выгнал соседа из комнаты, захлопнув перед его очками дверь. В то же утро он решил подкрепить свою репутацию морального урода и вылил на противного соседа воду с окна, чтобы тот остыл и позже извинился за свои убеждения.
Чуда не произошло. Ничего не остыло. С того дня Ким Сынмин стал избегать его. Про извинения и говорить не стоит. А потом, назло старшему, этот заносчивый засранец каким-то боком прибился к новенькому, чем жутко разозлил. Вспыхнуло. Конечно, Минхо своего соседа и пальцем бы не тронул, ведь и так знал, что Сынмин жалкий, больной на голову и «трогает» сам себя, оставляя в качестве доказательств мелкие капли крови на старом полу возле шкафа. Эти следы Минхо не единожды смывал тряпкой, но никогда не думал этой же самой тряпкой как-то навредить парню, отхлестать его, пусть и ради благой цели. Не его дело. И Ким Сынмин не его человек, чтобы о нём переживать и заботиться, а вот Хан Джисон — другое дело.
Ревность всегда следовала тенью. В детстве Минхо не понимал, почему так неистово хотелось кричать, когда отец выбирал не его, а работу. Маленький ребёнок не мог знать, почему мать всегда хвалила чужих детей, но своего родного награждала лишь холодным взглядом. Незрелому Ли Минхо невдомёк было, почему он в жизни всех и каждого был на втором, а иногда и на третьем месте. Став старше, в нём уже проросли ростки этой чёрной ревности, и ранимое эго заботливо удобряло почву негативом. Теперь корни окрепли, сплелись с другими тревогами и выродились в глубокие страхи вновь остаться одному. Теперь он не понимает, почему Джисон боится обнимать его и чурается ходить с ним в людных местах очень и очень близко, а с Сынмином легко позволяет себе запрещённое.
Кровь, секундой назад закипевшая, остыла так же быстро. Джисон прекрасно знает, какие раздумья сейчас пачкают хмуростью любимое лицо. На то он и его человек — человек, которого Ли Минхо боится потерять, обидеть, не понять или понять совсем не так. Хан молча вжимается в тёплое, теперь всегда такое тёплое каменное тело, и тихо шепчет на ухо, одаривая чужую талию лаской:
— Я тебя люблю.
В голове наступает оглушительная тишина. Кажется, что даже если рядом сейчас упадёт дерево, Минхо не услышит ни звука. Впервые Хан Джисон коснулся его вне стен дома, обнял и прижался так, словно они всегда были единым целым. Это не могло не оглушить, и даже эхо барабанной дроби сердца не доходило до разума в полном объёме. Ничего не отвлекало и не мешало насладиться моментом. Его человек и раньше говорил слова любви, но сегодня, сейчас, когда мягкие щёки блестели и глаза подстать сияли, признания ощущались иначе...
Теплее? Ближе? Искреннее? Ярче?
— И я люблю, — невозможно медленно тисками достаёт из себя Минхо. Вырывает из лап злости. — Люблю тебя.
— Я всё слышу и вижу, — давится дымом Чан, в одном шаге от этой парочки.
— Напомни мне потом ударить его или глаза выколоть, — Джисон перемешивает лёгкий смех с серьёзным голосом, а после обхватывает шею любимого руками и едва ли не виснет на ней.
— Я лучше буду напоминать тебе обнимать меня так чаще.
— Думаешь я теперь забуду? — так же со смехом спрашивает Хан, не выпуская Минхо из объятий. — Мне понравилось.
— И не так страшно, да?
— Совсем не страшно и очень хорошо, — признавался Джисон и своим открытиям был несказанно рад.
— Кажется, это тот самый момент, который я не испортил? — безумно бархатно шепчет Минхо в ухо.
— Ты тоже чувствуешь то же, что и тогда, когда мы... Когда мы первый раз...
— Поцеловались?
— Д-да, — Хан улыбается в шею своего человека и крепче обнимает его — совсем не так, как в момент первых несмелых касаний друг друга, а со всей полнотой чувств.
Стоило ли благодарить Сынмина? Или нужно в первую очередь сказать спасибо Чану? Ни Минхо, ни Джисон в ту секунду не могли прийти к одному верному выбору. Они благодарили тихо лишь друг друга. Тяжкий груз, прибивавший к земле так долго, вдруг сполз с плеч. Нутро переполнилось свободой и теми первыми воспоминаниями из прошлого с надеждой на будущее.
— Вы ещё поцелуйтесь, — не унимался самый старший в их компании, поддразнивая, словно невоспитанная язвительная пятилетка.
— Зависть — плохое чувство, — подал голос Сынмин. Три пары глаз тут же уставились на него всё ещё такого мокрого и неопрятного, но до ужаса счастливого. — Что? Разве я не прав?
Ким Сынмин за все свои годы успел изучить такое чувство, как одиночество. Смог сполна познать горе и утрату. Преуспел в изучении боли и даже постиг таинство ненависти. Но зависть? Никогда. Ему непонятно было, в какие цвета преображается мир, когда разумом и сердцем завладевает это мутное чувство. И узнавать он не спешил. Боялся. Он видел, как таял Минхо в руках Джисона и как сам Джисон размякал рядом с любимым. Внутри распускались цветы, по которым порхали бабочки — больше ничего. Да, ему бы хотелось быть таким же размазанным и мягким, ощущать то же, что ощущали его знакомые, но не с кем попало. Только с Хёнджином, а это, увы, уже невозможно.
Что было — то прошло.
— Да никто не завидует, — Чан нелепо потирает шею и выпускает очередную струю дыма. — Просто ты ведь не знал, как эти двое друг друга за километр обходили.
— Теперь я тебя буду обходить за три километра, — прыскает Хан.
— Эй! Ну дай мне порадоваться за вас.
— Про свою радость не забывай, — на этот раз отвечает Ли Минхо с весьма многозначительным взглядом. — Мы тоже хотим увидеть тебя счастливым, — а после он неожиданно переводит взгляд на Сынмина. — Тебя это тоже касается.
— Меня?
Джисон смекает, к чему клонит Минхо, и молча его поддерживает. Какой бы жизнь прекрасной ни была, если у твоих друзей и близких всё из рук вон плохо, то и тебе обязательно будет паршиво. Таковы законы жизни, и их не изменить.
— Слушайте, — Хан, всё ещё в руках Минхо, оборачивается к парням лицом, спиной прижимаясь к сердцу любимого, и с важным видом человека, познавшего жизнь, складывает руки на груди. — А может, попробуем теперь найти Хёнджина?
Какое глупое предложение, но какой эффект оно производит. Минхо кривится и матерится про себя. Чан в момент раздумья машинально суёт очередную сигарету в рот, а Сынмин... Парень поднимается с лавки, расправляет складки на мокрой одежде и, не убирая с лица нескромной улыбки, решается обратиться к уже друзьям:
— Не думаю, что это хорошая идея.
— Почему? — брови Джисона гнутся и рот никак не закрывается. — Он ведь тоже наш друг.
— Ты серьёзно? — Бан качает головой и усмехается.
— А в чём я не прав? — взгляд Хана не просто говорил, а прямо-таки кричал о серьёзности и уверенности своих слов.
Тишина вновь обняла каждого за плечи. Кого-то она наградила сомнениями, а другим — внушила успех.
— Это будет тяжело, — продолжал упираться Бан, опасаясь получить осуждение за естественную нерешительность.
— Почти невозможно, — над ухом Джисона тихо продолжил Минхо.
— А может, наоборот, слишком легко, — по-новой засиял Сынмин. — У меня есть предположение, где он может быть, но я... Я всё же думаю, что если бы он хотел быть найденным, он бы стоял сейчас с нами.
Сынмин так долго избегал этих мыслей, что не найдя в себе смелости проверить свою интуицию на работоспособность, уехал в другую страну. Всё это время он чувствовал, где может ютиться его Хёнджин, но также он признавал, что ему туда нельзя.
Опасно. Страшно. По-прежнему больно...
И Джисону совать нос к Хёнджину не стоит. Неизвестно, каким человеком стал Хван, и остался ли? Лучше жить в хороших воспоминаниях, чем с безрадостной реальностью.
— И где это место?
— Если... — «если он всё ещё жив...». — На острове Чеджу. Да, я думаю, он там.
Косые переглядки старых добрых друзей не говорили ни о чём. Сынмин же опустил взгляд, показывая всем своим видом, что даже сейчас он не готов открываться на все сто. Ему всё ещё непонятно, волнительно и неизменно больно.
Память никогда не очистится от грязи прошлого. А в этом прошлом пьяный до стеклянных глаз Хёнджин скулит о том, что хочет остаться на острове навечно. Не для единения с природой ради, а потому что мир здесь кажется другим. Люди — эгоисты, туристы для разнообразия и вода... Много воды и свободы...
Сынмин всегда нуждался в клетке под названием семья, а Хвану снилась свобода. Для таких, как он, одиночество — это не проклятие, а дар.
— Значит, поедем туда? — в конце концов подвёл черту под всем вышесказанным и зря надуманным Джисон.
— Ты уверен? — по-прежнему тихо и очень интимно шептал Минхо, обдавая кожу бархатным теплом. — Это кажется мне поганой идеей.
— Всё нормально, — без улыбки отвечает Хан. — Я ведь обещал его прибить когда-то, так дай мне сделать задуманное.
Амбивалентное чувство желанной встречи меняет мысли всех. Каждый понимает, что идея опасная, ведь есть риск разочароваться. Но при этом каждый из них тайно хочет встречи с Хваном.
Жаждет... Желает...
Минхо хотел бы убедиться, что с тем непутёвым другом из приюта всё в порядке и он не до конца поломан (как минимум Минхо к его поломке никакого отношения не имеет). Джисон же неистово хотел дурному дать подзатыльник и уже после обнять, чтобы всё наконец стало хорошо. Чан тоже ради своего спокойствия хотел бы потянуть за ниточку из прошлого и убедиться, что Хёнзалес — красивая заноза в его жизни — жив и здоров. Для мужчины здоровье всегда будет на первом месте. А Ким Сынмин... Внутри него микс чувств, искры приключений и невидимые ключики к возможному счастливому будущему. Кто знает, может, его крылья всё-таки отросли, дыры затянулись и он снова сможет порхнуть к свету? Он хочет согреться.
Глупый... Он всё тот же глупый мотылёк...
— Ну если вы правда все согласны, — начал Чан, недоверчиво поглядывая на лучшего друга в первую очередь, — то можем хоть сейчас поехать. К вечеру доберёмся.
— Я за, — осмелился первым ответить Хан.
Чан молча его поддержал, либо пустил всё на самотёк. Ответ остался за Минхо, который устал быть героем, если честно. Давление внутри подсказывало надавить на каждого и переубедить гнаться за Хваном. Если он жив, то пусть живёт себе дальше вдали от всех. Но глаза его человека светились надеждой, и потушив её неосторожным словом, Ли Минхо стал бы самым настоящим чудовищем во плоти...
— Не надо, — Сынмин напоминает о себе тихой просьбой, и этим буквально спасает Минхо. — Джисон, он... Он уже не тот человек, а может, его уже нет на этом свете.
— Но лучше ведь узнать наверняка?
— Лучше оставить его, — кисло улыбается Ким своим горьким словам. — И оставить эту затею.
«Как минимум вам в это болото соваться не стоит».
— Или лучше всё обдумать и не спешить, — очередным бархатным предостережением Ли Минхо укрывает Джисона от возможных неприятностей. — Сынмин прав, мы не знаем, что он за человек сейчас, но...
Да и был ли хоть когда-то Хёнджин человеком? Вопрос со звёздочкой, чтобы думать над ответом очень и очень долгое время.
— Ты отказываешься только потому, что тебе на работу в понедельник?
— Я предлагаю не торопиться, потому что боюсь тебя потерять, — ещё одна тихая фраза только для ушей одного Джисона. Это личное. — Вспомни, каким он был когда-то. Он всегда был рядом, но при этом вдали от всех. Возможно, ему лучше без нас. И я боюсь, что ты сломаешься от правды, а я ведь ещё не до конца тебя починил.
В душе, под сердцем и намного-намного глубже, зажёгся огонёк после этих слов. Хан оборачивается и с новым приливом нежности бросается на шею любимого человека. Минхо не сказал «нет», а просто озвучил свой страх, и на этот раз Джисон прислушается, услышит и поверит, что лучше правда не бежать вслепую. Время идёт, все меняются, но непонятная, глубокая, сладкая как мёд и прочная кровная связь между двумя сердцами остаётся прежней.
Всем хотелось бы узнать, что Хёнджин жив и он в порядке, а ещё также всем четверым отчаянно хотелось поверить, что это не последняя встреча и они обязательно увидятся ещё не раз. Может, в следующий повезёт и их уже будет пятеро? Про Чонина тоже не стоит забывать, как и про семейного Чанбина... Если верить, то желание обязательно обратится в реальность, ведь так?
— Ладно, вы правы, — Хан закусывает губы и закрывает глаза, чтобы соблюсти все правила по перевоплощению дурацких желаний. — Не стоит торопиться.
«Не стоит искать того Хёнджина, ведь он совершенно точно уже другой», — мысленно заканчивает Сынмин и наперекор своим собственным чувствам былой симпатии и желаниям бросить все дела и сорваться на остров молча кивает.
Что было — то прошло, а то, что должно быть — обязательно сбудется, если так захотят звёзды.
«Я знаю, что мы ещё встретимся, Хённи», — поднимая голову, Сынмин щурится от яркого солнца, но продолжает смотреть туда, где прячутся его звёзды — его Хёнджин. «В жизни или после смерти я обязательно найду тебя, чтобы извиниться. Твой старый мотылёк бросил тебя, но новый хочет назад, домой».
— Ну, раз мы всё решили, тогда... Поужинаем? — Чан втаптывает в землю зловредный окурок и мечется взглядом по лицам друзей. — Приглашаю к нам. Заодно и с девушкой Чонина познакомитесь.
— Что? — легко брошенное на ветер удивляет Сынмина.
И Джисон удивляется тому, как его старый друг вдруг «ожил», скинув с себя маску равнодушия и оковы вины.
— О да, Сынмин, ты очень многого не знаешь, — Хан отходит от Минхо, но не отпускает. Держит его пальцы между своих, а вторую свободную руку бросает на плечи Кима. Из-за разницы в росте приходится подняться на носочки, но не беда — Джисон на это неудобство улыбается. — Чонин с кем-то встречается, а Минхо мне обещал кота подарить, — он смеётся, обнимает друга и тянет к себе поближе любимого. — А я говорил, что Чанбин живёт в селе? Говорил? У него своя ферма, представляешь?
Чан шагает вровень с троицей и тоже вливается в рассказ своими подробностями о друге. Они идут всё дальше и дальше от парка. Шумная улица не глотает их смех. Они все рядом. Они вместе. Солнце смеётся им в ответ, и аккуратный ветерок обнимает каждого.
У них всё хорошо, и об этом хорошем они будут болтать весь вечер. Джисон ещё не раз вспомнит про обещанного кота, а Минхо смиренно улыбнётся, поцелует вертлявую макушку без страха, что Хан даст дёру. А ещё он много-много раз посмотрит на Сынмина — бывшего соседа и недруга — и молча простит, после всех немых извинений. Сынмин всё поймёт, ведь не глупый, и так же безмолвно поблагодарит за всё: за молчание, за те подъёмы к завтраку, за то, что Джисона сохранил. Чан символично выкурит девять сигарет во время ужина, а Чонин обнимет его лишь раз, после того, как возлюбленная уйдёт. Минхо друга пожалеет. Джисон прижмётся крепко к обнимающимся и Чонина — ангела белокурого — ущипнёт под бок, чтобы тот не думал отпускать Чана... Чтобы открыл глаза не от резкой боли, а от чего-то ещё более абстрактного и неощутимого физически. Сынмин прыгнет в такси, оставив каждому свой новый номер, и пообещает прилететь через два месяца, и Ли Минхо напоследок выпросит всё же автограф. И ночь наполнится мыслями со вкусом надежды у каждого, абсолютно каждого героя...
Теперь с ними всё хорошо... У них всё будет хорошо...