Кровь и мёд

❞

Что такое горе?

Для одних — это дождевые капли на окне вместо солнечных бликов. Для других — туман, окутывающий целиком и полностью контуры радужного существования. А для кого-то конкретного горе — это пустой стул рядом.

Минхо покинул это место три дня назад, и за это время жизнь Джисона изменилась до неузнаваемости. Ему больше неинтересно было вставать с кровати, даже чтобы подкрепиться. Он пропускал приёмы пищи и уроки, вместо этого упорно вдавливая подушку в матрас. Сегодня же подросток выбрался в столовую под уговоры Сынмина и Хёнджина, но как же он пожалел...

Счастье похоже на песок, что легко и просто проскальзывает сквозь пальцы. Его можно удержать в руках, но все песчинки сохранить всё равно не удастся. Хан пытался не обращать внимания на пустующее место рядом, пока хрустел кимчи, и старался не спотыкаться о печальные взгляды друзей. Споткнулся. Упал. Ощутил моментальную тянущую боль от очевидной грусти. Джисону одиноко и ничтожно быть одному в этой условной пустыне из песка, который всё убегает и убегает из под ног. Счастье уже никак не вяжется с песчинками. Минхо был его опорой — тем самым песком, а теперь его нет и двигаться трудно. Невозможно? Невозможным было вслух произнести о своей боли даже Чану, который тоже тосковал без друга. Нетрудно было понять это. Стоило только раз посмотреть на парня, чтобы и его горечью наполниться до краёв.

Четвёртый день без изменений. В голове бездумно тихо, как в мрачном лабиринте, который за каждым поворотом готовит угрозу. Джисон не вылезает из комнаты и на пятый, и на шестой день, пропуская всё интересное в стенах приюта.

За завтраком, в обычное для всех воскресенье, Ли Ёнбок удивил публику, сев за один стол с Ёсаном и его дружками. Кого он хотел этим позлить: Чанбина или Хёнджина, осталось без ответа, просто потому что спросить было некогда. Стоило этой перемене случиться, Чанбин тут же вскочил на ноги и начал мутузить Ёсана без приветствий и прелюдий. Сынмин после тайком пересказывал всё Джисону, пока тот под одеялом жевал печенье, и красноречию его можно было только позавидовать. Бин, со слов парня, не просто оттолкнул или ударил Ёсана, а натурально по стене размазал, схватив крепко-накрепко за шею. В тот роковой час не было в столовой Чана, чтобы друга своего образумить, зато приятели Ёсана без дела не остались. Чанбина уволокли из столовой кому-то в комнату, и что происходило там, за закрытой дверью, известно лишь единицам. Зато итог расправы огласили всем. Ёсана всего в крови и со сломанными пальцами рук и ног направили в районную больницу, а зачинщику драки наложили швы местные сёстры-хозяйки, забинтовали горло, а после целого и умытого передали в руки полиции. Такому исходу никто рад не был. Ёсана ждала такая же участь: камера два на два с местными малолетними преступниками и часы, а то и дни, воспитательных бесед.

Хёнджин вздыхал, что судьба двоих теперь неизвестна. Их могут за причинение нехилого вреда здоровью друг другу закрыть на маленький срок, могут штраф выписать, который отрабатывать придётся на исправительных работах, либо... Либо их направят в колонию, потому что оказалось, за все дни здесь папка и того, и другого заметно стала пухлой за всё содеянное. Нервы Директора Ли Сонгён сдали, и она в ответ сдала двух проблемных подростков в устрашающие руки закона.

Мерзавца Ли Донсика, оставшегося теперь за «главного», тоже упрятали подальше от греха. В целях профилактики главная швырнула его в «клетку» в качестве меры предосторожности, чтобы следом за своим товарищем не уехал в камеру побольше.

Шаткий мир воцарился в стенах приюта. Дышалось легче. Смех ребят звучал громче. В жизни всех произошли перемены к лучшему или почти у всех...

Выслушав то, что Джисон за дни затворничества пропустил, в его собственной голове ничего не изменилось. Мягко сказать безразлично. А если говорить грубо, то Хану похуй было на агрессивного Ёсана и вспыльчивого Чанбина. Оба виноваты, и скатертью им дорога. От наказания Донсика тоже — ни горячо, ни холодно. Хотелось бы ещё услышать, что и Ли Ёнбока отсюда вышвырнули, но такой вестью его не обрадовали. Наоборот, он неожиданно даже взгрустнул по этому поводу, замолчав надолго, видимо, заняв себя внутренним монологом. В мыслях голос был таким же низким и тяжёлым, каким стал и в жизни. Слова стали неподъёмными, звуки грубыми, а размышления шершавыми до жути.

Джисона волновало только одно — он сам, точнее его скверное состояние. И с недавних пор, когда друзья приходили его отвлекать от родной печали, он стал срываться. Грубо. Незаслуженно. Громко. Он больше не отворачивался носом в стену, а просил отвалить и провожал холодным взглядом Сынмина и Хёнджина.

С того момента, как Ли Минхо его оставил, боль в груди так и не отпустила. Казалось, что там разрасталась опухоль от страха, стресса или чего другого, и именно из-за неё происходили агрессивные и дикие метаморфозы в поведении. Хан оправдывал себя зачем-то именно так...

Именно так и положено скучать по человеку, которого выбрала душа.

Единственный, на кого Джисон не рычал, был Бан Чан. Старший особо не приставал к нему, поэтому и поводов рявкнуть чего-нибудь грубого не было. Если Хёнджин обижался и всё реже тревожил, а Сынмин друга жалел, но лезть дальше боялся, то Чан молча приносил еду и бросал свои тетради на стол, чтобы парень не отставал от программы, и уходил не прощаясь.

Никакой благодарности он не ждал и разговоров, очевидно, не жаждал. Хан за это сотни раз повторял в уме «спасибо», так и не снимая обет безмолвия. Ему было лучше в тишине, но до ужаса паршиво в одиночестве.

В один из очередных серых одиноких вечеров в комнату прокрался Сынмин с подушкой в обнимку, и то, почему он заявился в столь поздний час, окончательно размазало Хана по плоскости.

— Можно сегодня с тобой остаться? — Ким мягко ступает, поскрипывая резиновой подошвой к кровати друга.

— Зачем? Не надо меня утешать, я же просил, — вяло отвечает Джисон без лишних эмоций. — И Хёнджину передай, что если он ещё раз меня разбудит, я его задушу его же волосами.

В комнате серо, в голове облачно, а в душе дождливо. Ему действительно не надо жалости, ведь какой смысл жалеть его? Он не умирает, не болеет, а просто скучает. И его горестную тоску не понять никому и не выправить.

— Хён с Ёнбоком, — расстроенно объясняется парень. — Мне скучно. Можно я побуду с тобой?

В сердце мелькнуло нехорошее предчувствие. Джисон принимает сидячее положение, быстро собирает одеяло под себя и хлопает по матрасу. Сынмин аккуратно присаживается рядом, не выпуская из рук подушку, и щенячьим взглядом смотрит на друга. Кажется, ему как раз жалость и необходима.

— Что значит Хённи с Ёнбоком?

— Он пришёл и позвал его поговорить, — стёкла очков собирают на себе блики ржавого света и бледной Луны. Хан секунду любуется этими искорками, а потом видит за ними влажные глаза Сынмина, в которых тоже блеск десятков потухших звёзд, и мрачнеет сам. — Они часа три уже разговаривают.

— Я не думаю, что стоит переживать.

— Я не переживаю, — Ким отнекивается, мотая головой.

— Ставлю на то, что Хёнджин этому тупоголовому пытается в последний раз объяснить... Ну... Знаешь...

Хан запинался, пытаясь как маленькому и несмышлёному ребёнку объяснить взрослую действительность. Он не понимал, как до друга донести то, какой балаган там у второго в голове, и при этом не сказать лишнего или не нагрубить опять.

— Они целовались, — совсем бесцветно произносит Ким. — Я не подсматривал, а просто решил проверить, всё ли хорошо, и увидел, что они целуются.

Услышав это, Джисон всерьёз подумал: почему Хван так упрямо стирает из памяти хороших людей и каждый раз рисует образы негодяев в уме по-новому, да ещё и целуется с ними? Он самый настоящий идиот, и этим всё сказано, но это не оправдание. Этого мало. Он видел, как Сынмин и Хёнджин наслаждаются друг другом и как им хорошо вместе, поэтому и разозлился не на шутку.

Почему всё так?

— Возможно, этот конченый сам полез. Он однажды уже такое провернул на моих глазах и впился как пиявка.

— Мне всё равно, Джисон.

Слова Сынмина шли вразрез с тем, что видел парень. Ему не всё равно, не плевать, а очень даже обидно.

— А у вас с ним... Он нравится тебе, да?

— А тебе Минхо нравился? — парень спокойно переводит разговор в другое русло.

— Не нравился, — грустно улыбается Хан. — Но нравится.

— Ты скучаешь?

— Очень.

— Вот и я скучаю по нему, только между мной и тобой есть разница, — парень поправляет очки и с умным видом продолжает. — Возможно, различий даже больше... — Хан взглядом поторапливает, и Ким продолжает. — Минхо далеко, и это нормально — скучать в разлуке, а хён рядом, но его как будто нет со мной, и я считаю себя самым последним глупцом, когда смотрю прямо на него и ужасно скучаю, — почти не меняясь в лице Сынмин фыркает. — Ты, наверное, подумаешь, что я очень жадный, ведь Хёнджин проводит со мной много времени, но со мной рядом он всё равно где-то далеко... Далеко и не со мной, понимаешь?

От этих слов Джисон не изменился в лице, но внутри переполох всё же сучился. Смертельная тоска и обидное горе, что он сейчас один вынужден спать на этой кровати, вдруг ставшей такой огромной и холодной, надавили. Сердце сжалось. А что же тогда переживает Сынмин? Насколько ему обидно? Как сильно болит его душа?

— Не думал поговорить с ним? — от того, как резко звучал Джисон, Ким Сынмин поник. — Скажи ему! Признайся! Хватит молчать!

— Я думаю, он всё понимает.

— Нет, он тупой.

— Не говори так. Возможно, это я недалёкий и всё придумываю, но однажды он поцеловал меня сюда, — подросток неловко указывает на щёку, следом на другую. — Пусть он и пьяный был, но пьяные ведь более искренние.

Подросток говорил правду. Хан своими глазами между друзьями химию разглядел, но Хван действительно недалёкий, да и по химии он отставал, как и по физике.

— Не думаю, что пьяного Хёнджина вообще можно считать за человека.

— Джисон! Не надо так! — выждав пару вдохов и столько же выдохов, Сынмин опускает взгляд на свои ладони, держащие подушку старшего. — Я понимаю, что мне глупо на что-то рассчитывать. Я не такой красивый, как Ёнбок, и я вообще не такой... Поэтому не надо.

Все не такие. Все другие.

Тут нехотя вспомнился учитель литературы и его щедрое предложение кому-то отсосать за бутылку. Так как Джисон на уроки ходить перестал, то и триггера этого в костюме песочном не видел. А тут вдруг память подбросила причину его потухшей горькой истерики. Он так никому не сказал, что всё знает: ни Минхо, ни Хёнджину, ни тем более Сынмину, поэтому было тяжело и невыносимо себя сдерживать дальше. Злость сама по себе распоясалась вовсю и полезла наружу, вспомнив эффект другого, не менее взрывного триггера — Ли Ёнбока.

— Это ему не надо так с тобой поступать! Где он сейчас?

— Ты что собрался делать?

От долгих дней слёз глаза Хана стали красными. Сейчас, пока он напяливал второпях кроссовки, Сынмину показалось, что все, абсолютно все капилляры в глазах друга полопались и вот-вот Джисон начнёт плакать кровью. Зрелище жуткое и ничтожно жалкое. Хану сейчас тяжело, а он пришёл тут со своими бедами, нажаловался, развёл сопли, чем, видимо, и разозлил в конец.

— Пойду по-человечески с ним поговорю.

— Не надо, прошу, — Сынмин встаёт следом и хватается за край рукава чужой рубашки чересчур слабо. — Всё хорошо, правда. Вы же опять поругаетесь. Не ходи никуда. Не надо.

Настроение было как раз таки щедро выругаться, и пока Ким держит его на месте пустыми просьбами, велик был риск отругать его. Чтобы лишнего не взболтнуть, Хан дёргает рукой и выходит.

Топая наобум вдоль коридора, в тишине он прислушивается к звукам. Откуда-то тянется храп, где-то за дверью тихо посмеиваются, а за какой-то дверью слышен рёв ребёнка. Следуя упорно прямо, Джисон доходит до конца, наивно заглядывает в комнату, где когда-то жил Минхо, и тут же сбегает оттуда. Там пусто и всё ещё дурно пахнет этим тёплым человеком, что тошно становится.

Минхо нет. Это вовсе не кошмарный сон. Это всё ещё, блять, реальность.

Поднявшись на удачу на этаж повыше, подростка встречает тишина. Вход на крышу закрыли на замок, а на пятом делать нечего. Он плетётся вниз, шагами выдавая свою злость, и находит того, кого искал, только в тихом одиночестве. Оглянувшись и не заметив присутствия Ёнбока, парень оказывается у подоконника, где бездвижно сидит его непутёвый друг, и запрыгивает рядом.

— Как дела?

Хёнджин, до этого задумчиво изучающий оконную раму, с тем же важным видом смотрит на Хана, медленно хлопает ресницами и супится.

— Ты чего встал? Тебе плохо? — очевидно, если голод Джисона не мог от кровати оторвать, то причина, почему он оказался тут в столь поздний час، явно не лишена смысла. — Случилось что-то?

— Пока нет, но случится.

— Прекрати говорить загадками, — хмурится подросток. — Что случится?

— Не знаю, ты мне скажи.

— Джисон, — Хван с напрягом выдыхает. Он не в настроении. — Хотел что-то сказать, так говори. А если не хотел, тогда иди и дальше мочи подушку.

Он снова отворачивается к стёклам, изрисованным морозом, и складывает руки на коленях. Джисон тоже поворачивается, но лицом в пустой коридор, и руки заводит за спину.

— Ты опять трёшься с Ёнбоком?

Без вступлений, Хан словами ныряет сразу в жерло кратера, и этот вулкан, именующий себя Хёнджином, взрывается.

— А ты опять ко мне лезешь! Других тем нет?

— Хёнджин, это не дело, — острые уголки губ Хана дёргаются от кипящих нервов. — Забудь уже про него.

— Джинсон-и, — притворно мягким тоном, с нотками издёвки, Хван не тянет с ответом. — Это не твоё собачье дело, какое у меня с ним дело, ясно?

Обиду пришлось проглотить.

— Ладно, тогда скажи... — тут подросток резко хрустит шеей, поворачивая голову. — Не надоело унижаться?

— Что?

— Ты всё прекрасно слышал.

— Слышал, но не понял.

— Я знаю, откуда у тебя алкоголь. Знаю, кто тебе его приносит, — Джисон сводит брови и незаметно сжимает пальчики в кулак. — Так что, стоят эти банки и бутылки того, чтобы так унижаться?

Казалось, что Хёнджин и правда последний идиот на Земле, ведь после ясных слов друга он трясёт головой с туманным видом, не выражающим ничего: никакой злости или вины на лице не было — одно сплошное непонимание и немного растерянности.

— Причём тут унижение?

— А как мне это называть? Нарушение закона? Хорошо, — Джисон злобно кивает как болванчик, сжав зубы. — пусть будет так. Без разницы. Но сути вопроса это не меняет. Почему ты настолько себя не любишь, что позволяешь собой пользоваться всем подряд?

Ощутимо в горле Хвана застревает выдох. От такой странной речи не дух захватило, а задохнуться захотелось.

— Да что ты несёшь? Ёнбок не пользуется. Больше нет.

— О, правда? А что ему от тебя сегодня понадобилось? — раз друг решил перескочить обратно на тему конопатого козла, Хан его поддержит.

— Ничего.

— Он снова лез и вешал тебе лапшу о том, что любит и жить без тебя не может?

— Он никогда не говорил о любви. Мы просто разговаривали, вот и всё, — возмущаясь, Хёнджин стреляет в Хана колким взглядом и отворачивается. Наверняка, будь его воля, он бы своими глазами хотел друга «застрелить» и хотя бы так прекратить этот никчёмный разговор. — И перестань говорить, что я себя не люблю.

— Ты себя не любишь, не ценишь и ни во что не ставишь, позволяя жалеть это ничтожество. Он вытирает об тебя ноги и скоро нихера от тебя не останется! Как ты не понимаешь?

— Да ты совсем офигел? — Хван только раз решил заговорить с другом в подобном тоне, когда ему предстояло переехать. История повторяется и тон голоса подстать. — Чего ты лезешь?

— А ты не офигел нежиться с Сынмином, а потом обламывать его и обжиматься с Ёнбоком? — Джисону так и хочется сплюнуть после сказанного ту горечь, что осела на языке. — Забыл, как он с тобой поступал? Ты забыл, что ему всё равно: с тобой, с Бином или с самим дьяволом? Ему важно потешить своё эго, а вы все ему даром не сдались!

— Но я ведь не такой, как он, — пытается защититься Хван.

— Да ты хуже! Ты такой болван, Хёнджин, раз позволяешь и дальше играть с собой.

— А что мне нужно делать? Как поступить? У него кроме меня никого больше не осталось! — Хёнджин повышает голос ещё на пару градусов и вскидывает руки. — Все от него отвернулись!

Хван старательно выгораживал того, кто заслужил подобного откола от маленького общества. За свои ошибки нужно платить, и Ёнбок поплатился... Или перекинул вину на шею Хвану?

— Пиздец ты святой! — безрадостно восклицает Хан. — И поэтому решил отвернуться от Сынмина, который в ногах у тебя ползать готов, лишь бы ты обратил на него внимание?

— Да заткнись! Что ты несёшь? — Хёнджин чуть наклоняется, явно стараясь выглядеть угрожающе, но это действие возымело обратный эффект и Джисон нервно усмехается. — Не смей говорить о том, в чём ты нифига не понимаешь.

— И что же я не понимаю?

Всё «понятное» сейчас сидело в его комнате в нелепой пижаме в полоску и явно же переживало, покусывая ногти.

— Да всё! — подросток на секунду затыкается, но после тяжёлого вздоха продолжает: — Минхо тоже тебя бросил, поэтому кому, как ни тебе, знать, как это неприятно?

— Он не бросал, — губы Джисона каменеют в миг.

Одно упоминание родного имени из чужих уст превращает его в бездушную статую. Ещё слово... Хоть одно «не такое» слово, и опухоль в грудине лопнет, заляпав гноем всё вокруг.

— Ещё как бросил.

— Он обещал приехать...

— Не жди, — глаза Хёнджина блестят опасно. — Он не приедет к тебе, разве не очевидно? Минхо вольный кот, которому хорошо быть самому по себе. Он всегда был таким. Пройдёт месяц, и он забудет и о тебе, и об этом месте, и так будет правильно.

— Да что ты можешь знать о нём? — Хан старается не цепляться за эти слова, но они сами впиваются в него занозами.

Больно. Больно. Больно.

— Можешь мне не верить, но придёт время, и ты убедишься, что я был прав! Не стоило тебе привязываться к нему!

Тут внезапно открывается далёкая дверь, и кто-то из сонных и проснувшихся от криков парней бурчит замолчать и убраться, пока он им зубы не выбил.

Хан эту угрозу встречает полным пофигизмом, а на Хвана предсказание лишиться родных коренных подействовало. Он слезает с подоконника, когда дверь хлопает, и шипит, прежде чем уйти:

— Сынмин мне дорог и важен, а Ёнбок... — кольнув очередным металлическим взглядом, Хван отходит от парня подальше. — Не надо ко мне лезть, Джисон. Я прошу тебя последний раз по-хорошему.

И после этой ссоры, которая ни к чему так и не привела, Хан Джисон лишился нормального сна. Ему не мешал Сынмин, спрятавшийся под одеялом на кровати некогда принадлежавшей Хёнджину, а после Минхо. Он вопреки вопиющим мыслям даже уснуть смог, заглушив в голове отголоски громких слов Хвана. Но в сознание ворвались старые кошмары и новые ужасы. Теперь Джисон опять тонул в крови, и руки подать было некому...

Он звал долго и громко его одного — Ли Минхо, но ни духу, ни тени его так рядом и не мелькнуло...

Значило ли это, что он и правда его бросил?