Кровь и мёд

❞

Говорят, беда не приходит одна, а вот радость всегда в одиночестве.

— Давай комнатами поменяемся?

Хан, пережёвывавший чёрствую булку, громко кашлянул в момент, когда Минхо вдруг предложил такое его соседу, и пару крох вылетело изо рта.

Сегодня четверо снова окружили один стол, как делали это уже несколько недель: он, Хёнджин, Чан и чёртов источник шокирующих вопросов. Единственный блондин в компании тоже хлеб в сторону отложил, уставившись на друга неоднозначным заинтересованным взглядом. Один Хван выглядел спокойным или скорее он был таким же драматично-грустным, как и все дни «до». Вся эта меланхоличная шелуха просто мешала ему рот открыть и в привычной манере возмутиться.

— Любишь ты по комнатам прыгать, — лениво размазывая переваренный рис, Хёнджин водил ложкой по дну туда-сюда и взгляда не поднимал. — Решил совсем у меня вредину отобрать?

— Что ты несёшь? Никто меня не отбирает! — хмурится Хан, проглотив куски мучного. — Минхо, что за херня?

— Ты не хочешь со мной жить?

— Опять забываешься, — без зазрения совести и без тени страха он шлёпает друга по предплечью и толкает от себя подальше. — Какое жить вместе?

— Обычное, — вертится парень, принимая ещё один удар на себя. — Ты и я.

— А Хённи? — замахиваясь для следующего удара, Хан замирает.

— А я буду жить с Сынмином, — совсем безрадостно заключает подросток и, схватив тарелку с остатками холодной каши, поднимается. — Пойду собирать вещи.

— Хёнджин, погоди! — Джисон тоже вскакивает, перед этим щёлкнув как следует ухмыляющегося Минхо по спине. — Ты правда не против?

Чан молча наблюдает за героями этой сценки и, как и лучший друг, лыбится, только не скромничая — во все свои вылезшие зубы.

— Да мне всё равно, — ведёт плечами Хван. — Можете теперь сосаться когда хотите, а не когда я делаю вид, что сплю.

— Что? — под хохот Чана и под ленивую улыбку Минхо, Джисон бросает и булку, и желание закричать на этих двоих, чтобы успокоились, и несётся за (пока ещё) своим соседом. — Стой! Хённи!

Хван не думал убегать так скоро и позорно, а всего лишь хотел поскорее собрать то немногое, что у него было, и то, что он приобрёл здесь, и со спокойной душой устроиться на новом месте. Хотя про спокойную душу он явно погорячился. Засовывая в большой пакет свои майки, футболки и носки, он еле держится, чтобы не свалиться на свою кровать и не зарыться в куче своих любимых подушек, набитых пылью. Руки подрагивают от очередного стресса, а после всё тело дёргается из-за намеренно громкого хлопка двери.

— Хёнджин, — Хан хоть и задыхался от быстрого шага, но обратиться решил к другу с нежной осторожностью. — Поговорим?

— О чём? — запихивая единственный комбинезон поверх нижнего белья, подросток завязывает пакет на два узла и бросает к кровати. — О том, как я привязался к одному, и он меня послал, или о том, как я привязался к тебе, и ты меня променял? Или о Минхо поболтаем, с которым я тоже был близок между прочим, пока ты не появился?

Из Хвана льётся всё, что он так мучительно сдерживал долгие недели, наблюдая со стороны, как Ёнбок прилюдно заменяет его Бином и как Минхо демонстративно забывает про него, сближаясь с Джисоном. А он ведь так старался этого не допустить. Боялся, как прирождённый эгоист, что у него отберут то, что его и только его. Кому он может быть интересен как человек? Никому. Только Джисону было до него хоть какое-то дело, но тот уверял, что чихать ему на Минхо и он не уйдёт никуда, не бросит никогда. Он был рядом, но что-то изменилось. Стрелка на компасе качнулась и Хан Джисон сменил своё направление подальше от него и поближе к Минхо, будь он не ладен! Именно это предательство ударило больнее обычного, потому что с Ханом Хёнджин и правда сдружился и сроднился, а близких терять удовольствие не из приятных. Паршиво. И тот факт, что Джисон намеренно проигнорировал поступающие вопросы тоже нечто среднее между паршивым и крайне ужасным.

— Давай поговорим о том, что с тобой происходит и почему ты психуешь на меня? — Хвану нечего больше сказать, поэтому он продолжает опустошать полки, грубо игнорируя вопросы. — Хёнджин!

— Я не психую, — оправдывается он, бросаясь к нижним полкам.

— Ещё как психуешь и сторонишься, — Хан ждёт реакции, ну или вразумительного ответа, но молчание не отпускает. Хван пыхтит, дышит уставшей собакой, но молчание не прерывает. — Сынмин говорит, ты и с ним такой...

— Какой? — не выдерживает подросток, со всей дури хлопая несчастной старой дверцей. — Какой я?

— Странный.

— Значит не повезло ему. Теперь будет жить с ёбнутым.

— Хён...

— Джисон, отстань! Иди к Минхо, разговаривай с Минхо, расспрашивай его... Всё теперь делай со своим Минхо! — срываясь на крик, Хёнджин никак не ожидал, что слёзы сорвутся следом. — Иди! А от меня отвали!

Влага в глазах друга вызывает жжение и внутри Джисона. Только он, в отличие от Хёнджина, не расстроен, а зол как чёрт. Потому что накипело.

— Думаешь, что я не могу дружить и с тобой, и с ним?

— Мой ответ что-то изменит? — парень замирает, втягивая в себя солоноватые капли, зависшие на кончике носа. — Ты был единственным, кто был со мной просто так. Не использовал, а просто был и говорил, что никуда не уйдёшь. Я боялся, что однажды тебе надоем...

— Ты не надоел мне! — перебивает Джисон, сжимая кулаки.

«Опять двадцать пять».

— Да, я вёл себя неправильно и обманывал, — продолжает парень, не обращая внимания на соседа-предателя. — Но ты всё равно был со мной, а потом...

— Я не отказываюсь от тебя, дурак. Ты всё ещё мой друг, самый-самый-самый лучший...

— Ты променял меня! — прикрикивает Хван. В омытых солью глазах блестит и переливается непонятная боль. — Заменил! Называй как хочешь, но ты меня предал!

— Да о каком предательстве ты говоришь?

Понять Хёнджина — это как пытаться выловить чёрную кошку в тёмной комнате, да к тому же с завязанными глазами. Джисон слепо старался «понимать» и «принимать» чужие мысли и иной образ жизни, хватая наугад в темноте чёрт знает что. До этой самой выдуманной кошки — истины — он так и не добрался. Устал на круге втором или десятом бесполезного блуждания. Он пытался, и все его попытки теперь обернулись против него.

Он теперь предатель?

— Кто для тебя Минхо?

— Он тоже друг, как и Сынмин, как и Чан, — захлёбываясь бесполезными оправданиями, Джисон тоже повышает голос. — но ты, идиотина, у меня на первом месте.

Был... Хёнджин был первым соседом, другом, а теперь и первым, от кого хочется держаться подальше. Хан чётко почувствовал разницу, какой он с Хваном и какой в компании Минхо. Грусть — заразная штука, а бесконечная, ничем не обусловленная молчаливая грусть, с которой бороться не хотят — смертельная.

— Сам ты идиотина, — цыкает Хван, пальцами размазывая влагу по щекам. — Ещё и врать не умеешь.

— Врать?

— Минхо тебе не просто друг. С друзьями не целуются.

— Это ты мне будешь говорить? — чёрная злость заполонила голову. Хан чувствует себя ужасно виноватым, только до него пока не доходит: его ли это вина в том, что они сейчас грызутся или он гребёт под себя чужую? — Ты совсем ебанулся?

— Ну конечно же! Я ебанутый! Я же ничего не понимаю...

— Ты спал с ним «по дружбе», — Джисон яростно машет руками, в то время как Хван стоит пустой куклой, глядя сквозь него. — Ты и с Ёнбоком спишь, хотя он — самый главный предатель. Он, а не я!

— Тебя это не касается, — голос парня дрожит, а слёзы капают всё быстрее и быстрее.

— Вот и тебя не касается, с кем я целуюсь, ясно?

— Потому что мы никакие не друзья, — подходит к идиотскому умозаключению Хван, чем срывает все тормоза Джисона.

— Хёнджин, заткнись! Просто, блять, захлопнись!

— Хотя я первый понял, что он на тебя глаз положил, — в неком бреду подросток мотает головой, выискивая глазами, за что ещё можно зацепиться. Он выглядит растерянным, разбитым и действительно брошенным. — И я говорил тебе держаться от него подальше.

— Да ты много чего про него говорил, — чеканит каждое слово Хан. — Точнее пиздел. И знаешь, это уже не ревность, а мерзость.

— То есть я мерзкий? — полупустой пакет, до этого висевший на кончиках пальцев, с глухим шелестом падает к ногам. — А Минхо что, святой?

— Он мне никогда не врал.

— Откуда эта уверенность? Вы только второй месяц общаетесь.

— Зато ты эти два месяца меня в упор не замечал! Я пытался с тобой разговаривать, но тебе куда интереснее было сидеть и молча пялиться в стену или сбегать. Ты первый отвернулся от меня. Ты, Хёнджин, виноват, так что... — собираясь с силами, Джисон тоже выпаливает всё, что долго мучило — обиду, — будет лучше, если ты правда свалишь.

Хан не хотел этого. Пусть сейчас он кричит одно, но думает совершенно не о том. Он привык и к Хвану, и к его странностям. Факт. Он с таким Хёнджином и подружился, но тот смог стать кем-то, с кем дружить невыносимо. У них не получалось больше разговоров. Как раньше они не смеялись над всякой ерундой, а наоборот, могли «покусаться» из-за банальных тем про уроки или неудавшийся обед. Отношения не клеились дальше, а расклеивались.

Хван, очевидно и очень предсказуемо, винил во всём Минхо, считая, что только из-за его вмешательства мостик их дружбы начал гнить слишком рано. А Джисон убеждён был, что виноват один Хёнджин и никто другой. За собой же вины в разладе он не признает, ведь правда пытался помогать...

— Вот так ты теперь со мной?

— Повторю ещё раз, — Джисон выставляет указательный палец в сторону соседа и с камнем вместо сердца озвучивает свою сокрушительную правду. — Ты перестал со мной разговаривать. Ты проёбывался хуй знает где ночами и ты, и только ты виноват в том, что мне это надоело. Я не собака — бегать за тобой по следам, и я не дрессировщик, чтобы заставлять тебя со мной общаться. Тебе интересно с Ёнбоком? Пожалуйста! Катись к нему и жалуйся теперь тоже ему. Давай! Унижайся дальше! Ползай перед ним, пока он плюёт на тебя! — подросток театрально вскидывает руки и прикладывает ладони к щекам. — Хотя погоди... Ему же насрать на тебя. Ему так на тебя похуй, что даже если ты умрёшь, он просто найдёт себе хуй подлиннее и всё!

Хван шумно охает. Явно он не был готов к такому повороту и к таким фактам со стороны. И Джисон внутри себя ахает или скорее ахуевает.

— Ты сейчас серьёзно?

«Нет, нет, чёрт возьми, — на повторе крутятся подсказки, но парень так растерян, что рта теперь открыть не может. Самооценка Хёнджина и без этого всего в плачевном состоянии. Там же, где-то под плинтусом в пыли и грязи, валяется и его желание жить. Точнее его нежелание существовать. Слишком резко, словно валунами с крутого обрыва, Джисона обсыпает этими тяжёлыми и опасными мыслями. — Он ведь жить не хочет, блять».

— Знаешь что, Джисон... — Хан порывается вперёд, с просьбой извинить и забыть всё, что он сейчас нагородил на эмоциях. Только Хёнджин от него отстраняется. Шаг за шагом отходит с по-настоящему мёртвыми глазами. — Пошёл на хуй!

Этот приказ отрезвляет пуще прежнего. Лучше любой мощной пощёчины и даже эффективнее наточенного до идеала ножа под рёбра. Хан нервно кусает губы из-за нового всплеска вины. На этот раз она его, и только его. Обижая слабых, душа начинает выть и стонать от гнили. А Хван был слабым и даже больным своей нездоровой привязанностью и всем остальным по списку.

— Прости, Хённи, — подросток тянет руки к старому другу, но новый враг перед ним намеренно не замечает протянутые ладони. — Пожалуйста, прости меня. Я не хотел...

— Нет, ты хотел. Именно этого ты и хотел, — шумно сглатывая застрявшие в горле расстройства, Хван обходит подростка, хватая пакеты, и, не оборачиваясь, тихо договаривает: — Крепкой тебе дружбы с твоим распрекрасным Минхо...

Это было последнее, что Хёнджин сказал ему. После парень больше не отзывался. Как бы Джисон ни пытался подойти к нему с объяснениями и подлезть с примирениями, он хранил твёрдое молчание и даже бровью не дёргал.

В столовой он теперь сидел за другим столом и с совершенно чужими людьми. Расспрашивая Сынмина на переменках, Хан не особо удивлялся тому, что ему сообщали. Хёнджин и с ним не разговаривает и по секрету всему свету не жалуется на ссору. Просыпается, сваливает в душ, возвращается, одевается в тотальной тишине и в одиночестве шагает на уроки. Бывает, что он заявляется к полуночи трезвый или пьяный, а бывает не приходит совсем и является как чудо света лишь к утру.

Сам Сынмин шутил в утешение, что от перемены мест Минхо и Хёнджина как будто ничего не изменилось, ведь ни тот ни другой не считали нужным поддерживать соседские отношения с ним и банально общаться по мелочам. Но если в случае со старым сожителем было как-то привычно всё равно, то вот с новым тяжело приходилось. Сынмин ведь не питал к Минхо тёплых чувств. Он его боялся и сторонился как мог, а к Хвану хотелось пристать, подсесть поближе, забраться не просто на колени, а в голову, чтобы своими собственными руками всю грязь сгрести и выкинуть.

В пьяных бреднях старший был чуть разговорчивее, но общался он сам с собой, сетуя на несправедливости грёбанной жизни. Закутавшись в одеяльце, Сынмин на соседней кровати ловил каждое недовольство и понимал, как своё родное. Его тоже бросали и предавали, и Хван в том числе бросил, отвернулся... Предал? Задумываясь об очередных схожестях, Ким не раз задавался вопросом, а что, собственно, он потерял, лишившись вдруг внимания старшего? Понимания? Сочувствия? Нет. Хёнджин никогда не сопереживал ему, кажется, а своими идиотскими шутками просто сглаживал воспаления на душе. Его присутствие было согревающей мазью — хорошим средством от заржавелой грусти, прочной тоски и непробиваемого холодного одиночества. Без Хвана было никак. Потом, с его появлением, Ким Сынмин понял разницу между этим «никак» и «комфортно», а потом остался один сгребать обломки «спокойствия» трясущимися руками. Теперь без Хёнджина в жизни было «ужасно».

Часто одинокими ночами, зная, что сосед не вернётся, парень перебирался на чужую кровать родной некогда души. В том тёплом белом свитере он обнимал многочисленные подушки, согреваясь ещё и так, и держался, чтобы слезами их не испачкать. Сынмин не любил плакать, но слишком часто делал это. Жизнь такая. Ещё он ненавидел себя резать, но он вынужден был, ведь родное было так близко, но в то же время так неиссякаемо далеко, что хотелось подрезать это расстояние и изрезать заодно сердце, которое натурально болело, маленьким куском лезвия.

Трагедия, случившаяся с Хваном, должна была скрепить обратно цепочку отношений между Ханом и Кимом, и вроде они неплохо сблизились вновь, обсуждая третьего друга. Только Сынмин всё равно видел Джисона иным — не тем, с кем познакомился однажды на лавке, и не тем, кем можно заменить родное.

Джисону банально больше неинтересно было читать с ним и играть в шахматы. Ким звал-зазывал его пару раз посидеть в комнате, как в старые добрые, но тот отказывался. Либо Минхо на него так дурно влиял, судил Сынмин, либо Джисон окончательно смирился с «потерей» Хёнджина и медленно отрекался от всего, что с ним связано. У самого тоже руки опускались. Поначалу младший и еду подсовывал, яблоками по привычке делился со своим хёном и даже книги с тетрадями аккуратно расставлял, а не увидев и не услышав никакой благодарности... Да хоть чего-нибудь, он стараться перестал.

Сейчас, в пустой комнате и в холодной постели, Ким Сынмин снова старается от обидной тоски не реветь, отсчитывая тихо каждый вдох и выдох. Ночь была ветреная. Из-за тонких стёкол хорошо были слышны скрипы стволов и веток многолетних деревьев. Сквозняки гуляли между стен, завывая в вентиляции и посвистывая всем неспящим. Эта ночь была такая же губительно холодная и пугающая, как и все предыдущие, но кое-что всё-таки отличалось.

Хёнджин вернулся, да ещё и трезвый. Непонятное недовольство проявлялось на его лице сведёнными бровями и напряжёнными губами, наверное как раз таки от недостатка спирта в организме. Застукав на своей кровати Сынмина, лицо немного смягчилось, но лишь немного...

— Ты что делаешь?

Разоблачённый младший с кровати вскочил, конечно же, а куда податься не решил. Надо бы объяснить? Но слова нужные найти оказалось тяжело. Чувство, что его поймали за чем-то непристойным, если не криминальным, размазывало все адекватные ответы.

— Греешь мне место? — внезапно губы Хвана растягиваются от улыбки, а следом и глаза начинают «улыбаться».

Ким не на шутку пугается. Мнимый смех отдаёт сумасшествием, но он поддаётся ему, доверяет и тоже неловко растягивает губы.

— Угадал.

Обнимая свои локти, он осматривает в полутьме соседа настороженно и внимательно. Не боится его, но опасается.

— Тогда спасибо, — стирая с лица весёлость, Хёнджин топчется у шкафа, перебирая вещи. — Но я сегодня не собирался спать.

— Понятно, — поджимая пальцы ног, парень наблюдает без очков, как расплывчатая спина Хёнджина — нереально бледная от лунного света и катастрофически худая от голодовки — скрывается за чем-то тёмным. — Ты куда-то уходишь?

— Рождество ведь наступило, — Хёнджин снова оказывается близко в чёрном вязаном кардигане, поверх такой же тёмной футболки, и встаёт именно так, чтобы не только младший с лёгкостью мог рассмотреть его эмоции, но и он сам сумел увидеть невидимое. — Пойду напьюсь и буду творить чудеса.

— Хён, может... Может, не надо?

— Я что, храплю, когда пьяный? Или как-то мешаю тебе? — Сынмин быстро-быстро мотает головой. — Тогда в чём проблема? Почему ты говоришь, что мне делать?

— Я...

Первый полноценный диалог за долгое время явно радости Сынмину не приносил. Зато старший был доволен и... Счастлив? Казалось, Хван и правда с катушек слетел, ведь пока Сынмин хмурился, не зная, что ответить, Хёнджин вовсю ухмылялся.

— Переживаешь за меня, да? — так и не отыскав силы подать голос, парень кивает. — Или за нас?

От вопроса загорелось сердце, но не праздничными гирляндами, а, увы, сигнальным огнём. Кровь в ушах зачем-то стала шуметь сильнее и пульс слышно бить по вискам барабанной дробью.

Хёнджин делает короткий шаг вперёд, склоняет голову, едва ли не нависая над Сынмином.

— Ну?

И вот он звёздный час в эту далеко не звёздную ночь сказать или прокричать то, что так долго беспокоило.

— Я боюсь, что мы домолчимся и отвыкнем друг от друга насовсем, — полушёпотом признаётся Ким, изучая лицо старшего щенячьим взглядом. — А ещё я боюсь, что ты сделаешь что-то с собой и...

— И тогда ты будешь скучать сильнее? — с ноткой иронии, словно издеваясь, Хёнджин вгоняет Сынмина в краску с оттенком апатии.

— Я и так сильно скучаю.

— Я тоже, — не касаясь, Хван «обнимает» этими словами парня. — Я тоже скучаю по прежнему себе.

❞

Вечеринка, на которую Минхо потащил Джисона, больше смахивала на тихие посиделки.

Ступив в актовый, где, по словам парня, их ждали, Хан разочарованно вздыхает. На сцене кривым кругом молча сидят знакомые лица, и не все приятные. Чан в эту ночь был один без своего ангела-хранителя, рядом мерзкий Ёнбок, а следом Бин собственной персоной. Напротив троицы: Бомгю, как подсказал Минхо, Хёнджин и парень с очередной бутылкой рисовой водки. Секундами позже выяснилось, что это был Ёнджун. Хан имена в памяти отложил, чтобы на следующих встречах, как на предыдущих, не тупить. Бомгю сразу запомнился улыбкой, что издали виднелась, а Ёнджун вспомнился своей костлявостью и смехом, напоминающий крик чайки. Между этими двумя «праздничными фонарями» как раз и сидел чрезвычайно поникший и нихера не радостный Хван Хёнджин.

Чан приветливо махнул рукой вошедшим, Чанбин ограничился кивком и слабой улыбкой, а остальные были слишком увлечены игрой, чтобы глаза оторвать.

— Что они делают? — приподнявшись на носочки без особой надобности, Джисон тепло шепчет в самое ухо.

— Играют на объятия, — останавливаясь в широком проходе между креслами, Ли не сводя глаз с играющих начинает тихо объяснять. — Каждый по кругу вытягивает карту. У кого одинаковые, те и обнимается. Например, шесть и шесть или туз на туз.

И Хан это видит наглядным примером, когда Чанбин поднимается на ноги и ворчливо обнимает донельзя счастливого Чана.

— Странные у вас игры, — подросток усаживается на ближайшее кресло и поднимает ноги, чтобы и Минхо протиснулся следом.

— Мы слишком мелкие для покера.

— А я не умею играть в покер, — рассматривая очередные объятия Чанбина теперь уже с Бомгю, признаётся Хан так же еле слышно, чтобы никому не помешать.

— Никто тут не умеет, поверь, — пальцы парня в этот момент касаются бедра Джисона. Казалось, что это случайность, но уши у Хана зардели далеко не случайно. Он смущён. А когда Минхо склоняется к его шее, опаляя и без того горящую кожу жаром, до него доходит, что делает этот гадёныш всё намеренно. — Хочешь поиграть?

«Ты сейчас, блять, доиграешься», — шипит про себя Джисон, смахивая чужие наглые пальцы с ноги.

Минхо не просто так его дразнит. Очередной сон, который наутро стёрся из памяти, стал поводом для неоднозначных шуток. Хан в ночи стонал, но не от ужаса, как заверял Минхо, а от удовольствия. И капли пота, струящиеся вдоль лица, доказывали, что снилось подростку что-то явно горячее. Шутки шутками, но близкое соседство с брюнетом действительно было «горячим». В штанах у Джисона пылало неистово от вида полуголого, а иногда и абсолютно голого друга. Этот поганец не стеснялся ничего, а Хан тем временем не понимал сам себя и смущался своей реакции. Ему нравилось смотреть, как ночью после душа Минхо возвращался, беззвучно ступая босыми ногами по промёрзшему полу, скидывал полотенце и штаны в сторону и валился в кровать в чём мать родила. По утрам картина повторялась и парень, сверкая задом, Джисона не злил, а топил, как топят кусок замёрзшего масла в печи. Минхо был красивым, даже с уродливыми шрамами, но никакая мужская красота не должна вызывать стояк. Только не у Джисона!

— За руками следи, — отпихивая загадочную морду от себя подальше, Хан только делает вид, что ему неприятно, потому что так надо, а после улыбается хитро. — И за словами тоже.

От комплиментов и добрых подколов Джисон не устал. Привык. К лёгким заигрываниям и с граничащими с пошлостью шутками он тоже, как ни странно, смирился. От такого просто было отмахнуться и притвориться, что подобное всё ещё бесит. А вот от касаний Хан вздрагивал всегда искренне как в первый раз и поделать ничего не мог. В первую очередь он не мог утихомирить свои мысли и желания, чтобы Минхо трогал его как можно чаще и дольше. Нравилось. Просто-напросто нравилось тепло чужой крови, ощущаемой даже через слои кожи и одежды. Мешали всему ощущения тяжести и одновременной лёгкости ниже пояса.

Фантазия Джисона сама себе доказывала, что это всё из-за той самой проклятой красоты брюнета. Надень на Минхо парик, так никто и не отличит его от первой красавицы из старших классов, и то, скорее всего, настоящая девчонка проиграет. Ли Минхо слишком... Слишком, блять, красивый.

— Я просто предложил поиграть, — театрально обижаясь, Минхо закатывает глаза.

— Ты ничего не предлагаешь просто так.

— Зато ты отвергаешь всё просто и легко.

— А вот и нет! — возмущается парень вполне себе серьёзно.

— Разве? — Минхо на свой страх и риск снова сокращает расстояние. — Поцелуешь меня?

Опять? Опять мурашки по телу разбегаются в панике. Всё же не ко всему, что касается Ли Минхо, Хан Джисон привык до конца.

— Я тебе язык откушу, — невзначай шлёпая парня по колену, рука сама собой задерживается чуть выше места удара.

Приятны не только прикосновения от Минхо, но оказалось и приятно было самому трогать этого паразита.

— Ну не хочешь — как хочешь, — подросток снова отворачивается лицом к сцене.

Хан повторяет, сложив руки на груди. На нём чёрная олимпийка, чтобы не было холодно, а на Минхо его джинсовая рубашка, потому что красивая и идёт ему больше. Оба были не в своём и, кажется, не в себе. За дни совместного проживания Джисон не только грустил и переживал о ссоре с Хёнджином, но и забывался как раз таки в поцелуях с этим наглецом. Помогало. Лекарство это было дозированным. Хан на пальцах одной руки мог бы пересчитать все разы, когда он был согласен добровольно изучать чужой рот. На пальцах второй он с лёгкостью пересчитал бы (и даже два раза) все те случаи, когда Ли-паршивец-Минхо ловил моменты и своевольно утягивал в поцелуй «для профилактики».

Эти действия всё ещё ничего не значили, как и бесконечные крепкие объятия после долгих горячих поцелуев. Они всё ещё друзья, но с недавних пор на этого друга у Хана теперь встаёт. А так быть не должно.

Физика это, химия, биология или анатомия — не важно. Разбираться в природе этих перемен желания не было. Нужно было просто завязать с тем, что развязал Минхо, а именно с тёплыми поцелуями по поводу и без, и тогда всё пройдёт.

— У тебя есть конфета? — парень тихо шарится по чужим карманам и вздыхает, не отыскав сладкого и медового.

— Кончились.

— А где ты их брал? — с особым интересом Джисон поворачивается к Минхо, чтобы поглазеть на красоту лишний раз.

— Есть тут дяденька один. Он за самыми мелкими в корпусе присматривает и иногда приносит, что мы просим.

— Просто так? — рот Джисона округляется.

— Да нет, за услугу, конечно, — брюнет приклеивается искрящимся взглядом к удивлённому лицу и продолжает говорить, лишь вдоволь насмотревшись. — Траву подстричь просит или мусор с клумб вычистить. Мелочи, но награда приятная.

— А как... Почему именно эти конфеты?

— Говорил же, я не знал, что это твои любимые, — Ли хихикает задорно и гордо сверкает той самой особенной редкой улыбкой, которая больше не тянет на оскал. — Я просил чего-нибудь с мёдом и он принёс мне те леденцы, но это было давно. Ещё до твоего появления здесь.

На фоне переливается смех Ёнджуна и мешается с возгласами Чанбина. Болтовня не отвлекает. А вот бутылка спиртного в руках старого знакомого навевает новые вопросы.

— Я попрошу у него ещё, — сквозь неловкий момент молчания подаёт голос Ли.

На это Хан с благодарностью улыбается.

— Скажи, а алкоголь он тоже вам приносит?

Минхо от вопроса морщится. Косит глаза на Хвана и губы влажно облизывает.

— Нет. Максимум — это сигареты.

— Тогда откуда у Хённи была алкашка?

— Спроси у него сам.

— Ну да, он же мне ответит, — полушёпотом фыркает Хан, явно огорчённый таким ответом.

Ребята начинают новый круг. Честь обнять Хёнджина выпадает Чанбину. Очевидно, удача сегодня на его стороне. Или невезение? Джисон видит и краем уха слышит, как Бин разглагольствует о том, что кислая мина Хвана его начинает раздражать. Короткое объятие никак упавшее настроение не подняло. Хёнджин всё такой же печальный, каким он покинул свою комнату с двумя пакетами вещей.

Джисон дни не считал, конечно, но, кажется, прошло около месяца, как они поссорились. Несколько дней после ругани он неоднократно прилипал к другу, чтобы загладить конфликт. И вот несколько недель он не делал ничего, чтобы примириться. Хёнджин не хочет. Ничего не хочет. Значит, и Джисону это не надо.

Ли Минхо тоже недоволен был случившимся раскладом. Хван слишком остро отреагировал на перемену мест и перемены в личной жизни. Его было жалко, но в то же время сам Хёнджин слишком много натворил хуйни, чтобы его и дальше продолжать жалеть.

— Эй! — подскакивая с места, Минхо в очередной раз нагло хватает Хана за запястье и резко тянет за собой, обращаясь к игрокам. — Возьмёте ещё двоих?

Подросток ловко подловил момент, когда бурчания Чанбина могли легко перерасти в скандал. От Хёнджина отстали, встретив подошедших статистикой, кто сегодня лидирует по «выигрышам», а кто в пролёте.

Хан усаживается между Бином и Бомгю, а Минхо напротив. Хитрая тактика, которую подсказал Чан, ведь больше шансов обнять того, кто прямо, чем того, кто рядом.

Пробежавшись по правилам, Чанбин первым тянет из перетасованной колоды карту и кидает в центр нового круга. Десятка пик. Джисон следом вытаскивает даму. Бомгю снимает туза, Хёнджин тройку, а Ёнджуну достаётся джокер.

— Только не меня, — устало посмеиваясь, Со угрожает парню вполне серьёзно.

— Да мне с тобой и не понравилось, — высунув язык, парень хохочет громкой птицей и спрашивает разрешение обнять Чана.

Джокер — это та карта, которая даёт возможность самому выбрать, кого хочется обнять. Блондин мог и отказаться, как и Бин, но ему только в радость потискать младших.

Игра продолжается, когда колода карт оказывается в руках Минхо. Он вытаскивает короля. Чан бросает пятёрку, а Ёнбок двойку. Следующий круг пролетает без соприкосновений — у всех карты разные. А вот на третьем Джисон обнимается с Бомгю. Благо вставать не пришлось — достаточно было всего-то наклониться. В чужих руках было никак. Он даже не запомнил тех ощущений, когда по его спине бодро водили ладонями, похлопывая. В памяти ничего не осталось. Зато все объятия Минхо Хан помнил, как верующие свои заповеди.

Новый круг и новые совпадения. На этот раз и Хёнджин, и Минхо достали восьмёрки. Оба синхронно поднялись и не договариваясь вслух отошли на пару шагов от компании. Никто не смотрел, как они обнимаются. Никто, кроме Джисона и Ёнбока. Парни украдкой подсматривали, как обмяк Хван в руках Минхо, но что один сказал другому, что вызвало тень улыбки, осталось тайной.

Игра продолжилась. Чанбину пришлось терпеть очередные липкие объятия Бомгю, а потом и Ёнджуна, жалуясь на подтасовку карт и жульничество, а вот Хвану не повезло оказаться в паре с Ли Ёнбоком.

Когда блондин кинул в центр десятку, которую немногим раньше выкинул Хёнджин, затихли все, и в этой звенящей тишине зашуршала одежда, когда и один, и второй встали на ноги. Хван сам подошёл к парню, оказавшись за спиной Бина. На этот раз на чужое слияние смотрели все, кроме одного.

Хёнджин почти не касался того, по кому плакала душа. Его ладони едва-едва дотрагивались до узкой талии, скрытой за мешковатой кофтой в тон спелой клубники, а вот Ёнбок Хвана обнимал жадно и плотно. Видно, что соскучился. А по лицу Чанбина было очевидно, что ему происходящее грызёт нервы, поэтому он прерывает минутные объятия.

— Эй? — на удивлённые взгляды всех и всякого Бин недовольно бурчит, перемешивая карты. — Может, хватит?

— Это был последний раз, — вернувшись на своё место, Хёнджин стреляет глазами на блондина, с щёк которого моментально сползла вся розовая краска.

— В смысле последний? — Ёнджун пихает сидящего рядом локтём.

И Чанбин не оставляет реплику без внимания:

— Наигрался?

— А давайте в бутылочку? — хихикает Бомгю, потягиваясь за стеклянной тарой позади себя. — Чур я начинаю.

Любая игра однажды заканчивается, как и любой вкусный пир подходит к своему логическому завершению. Очевидно, что и у терпения, и у степени унижения тоже есть свои концы. Хван улыбается на все предложения-предположения, так и не отрывая печальных глаз от Ли Ёнбока, а после озвучивает мысли:

— Это был последний раз, когда я тебя трогал.

Хан ловит резкий, даже резко-разочарованный выдох блондина и сам выдыхает с большим облегчением.

— Что за фигня? — Ёнджун никак не может угомониться, как и приучить себя держать острые локти при себе.

— Играй по правилам, — Бин снимает первую карту со стопки и бросает тройку треф в центр. — И это говорю тебе я, человек, который обниматься не любит.

Шутку оценил только Чан, лёгким смешком. Остальные либо пропустили мимо ушей, либо подняли глаза к потолку, как Бомгю и Минхо, например.

Джисон забирает колоду, но свою карту в центр кинуть не успевает. Замирает. И все замирают, от очередного комментария Хвана:

— Я ведь не про игру, Бинни.

— А про что?

— Про те слухи? Это Ёсан их распускает, — бурчит в стороне Бомгю, — точно вам говорю.

— Ага, я сам слышал, — поддерживает Ёнджун. — Но я не верю, не переживай.

— Он уже за это выхватил, — с некой гордостью, Чанбин расправляет плечи и кивает Джисону, чтобы тот пошевеливался. — Бросай давай.

Только бросить Хану опять препятствует реплика Хёнджина.

— Это не слухи.

— Хёнджин, — Чан подаёт голос, привлекая к себе внимание, но Хван в сторону приятеля не поворачивается. У него сейчас дуэль взглядами с другим. — Парни, завязывайте.

— Тупая шутка, Хёндж, — Со шмыгает носом, втягивая побольше воздуха. — За такое тоже можешь получить. Ты меня знаешь.

Знал возможности Чанбина и Ёнбок, который неосознанно или очень даже намеренно схватил парня за руку и легонько потряс.

— Я хоть и клоун, но шутить так не умею, — Хван лепит на лице кривую гримасу разочарования. — Мы правда трахались, — после он широко улыбается бледному как смерть Ёнбоку совсем не доброй улыбкой. — Но больше я не хочу.

— Пиздец, — вздыхает на фоне Бан, потирая глаза.

И тишина вернулась, только не лёгкая, какая была, когда в актовом появилось на два человека больше, а душащая, как перед началом битвы.

— Что ты сказал?

— Что слышал.

Вероятно, Бин и правда был сыт по горло свежими сплетнями о том, что его Ёнбок жмётся по углам ни с кем попало, а именно с Хёнджином. Он давал подзатыльники всем, кто так или иначе пиздел про его любимого и про товарища. Теперь слухи обратились в правду, да к тому же и в такую подробную и болючую. И это не могло не взбесить. Со Чанбин не из тех, кто спустит это просто так.

— Ёнбок-а, — парень смотрит на блондина и давит на него суровым взглядом. — Это ведь неправда?

Минхо напрягается, как и Чан, но хранит молчание. Джисон тоже готовится к чему-то кошмарному и старается дышать хотя бы через раз.

— Я... — Ёнбок стиснув зубы, мотает головой, пряча абсолютно пустые глаза. — Я же говорил...

— Значит, ты теперь пиздабол? — поднимаясь на ноги, Бин переступает через гору карт, сжимая кулаки до хруста. — Бесишь, Хёндж. Что с тобой не так?

Вторым, кто подскочил с места, был Джисон, и очень не зря он это сделал. Как только Хван начал лепетать что-то в ответ, Чанбин с силой дёрнул его за кофту, пытаясь поднять, но тот не встал, а завалился на спину. За секунду Ёнджун и Бомгю порхнули в сторону Чана, а Хан рванул вперёд и встал помехой между рассерженным и поверженным.

— Не трогай, — сотрясаясь от волнения и от несправедливой обиды, Джисон старался держать голос ровным, но дрожь и неуверенность, а может, и капля страха, были очевидны для всех.

— Отойди и не лезь, — отпихивая парня в сторону, Бин наклоняется к лежачему.

Теперь стоящих на своих двоих прибавилось. Чан и Минхо.

— Бин, не надо, — Бан настойчиво и громко обращается к другу, не решаясь тронуть кипящее масло, что внутри Чанбина бурлило вместо крови.

— Меня заебали твои игры, — вновь зацепившись за футболку, парень делает попытку поставить Хвана на ноги. Он трясёт его как лёгкую куклу, продолжая цедить: — Заебала твоя депрессивная рожа и ты меня заебал.

— Он не врёт, слышишь? — Хан снова мешает, хватаясь за чужое предплечье. Чанбин шкаф, который одному не по силам сдвинуть, но адреналин, попавший в кровь, придаёт немного мощи и отцепить хватку получается, но лишь на секунду. — Эй! Они правда спали!

— Значит, получит за дело, — рычит подросток, встряхивая ещё раз тускнеющего на глазах Хвана.

Джисон не смотрел по сторонам в поисках помощи. Он сам старался помочь тому, кому хотели нос расквасить без причины или даже убить по весьма серьёзной причине...

— Разбирайся с Ёнбоком, — шипит Джисон, вновь дёргая накачанную руку. — Это всё он!

— Бин, остынь, — с другой стороны к нему подходит Чан и шумно хлопает по плечу, тут же сжимая пальцы. — Выдохни.

— Какого чёрта ты говоришь мне успокоиться? — парень сверлит взглядом друга и ищет поддержку, но никакого одобрения в лице Чана нет. — Он ведь... Он ведь пиздит? Скажи, что пиздит.

— Ёнбок твой пиздит, — вмешивается Джисон, стараясь разжать бетонный кулак. Он не смотрит на Хёнджина, не оборачивается на Минхо, вставшего тенью за спиной, а просто действует, гонимый интуицией. — Я сам видел... Блять, да отпусти его!

Кулак разжимается, Хван падает на пол, гремя костями, а Джисон пятится назад от той силы, с которой его только что оттолкнули.

— За языком следи, — бешеным животным Чанбин оглядывает перепуганного Хана с ног до головы. — Или огребёшь.

— Ты бы за Ёнбоком так следил, — Минхо подаёт голос после этой угрозы, но с места не двигается. — Все знают, что между ними было.

— И не только межу нами, — горько усмехаясь, Хван полустонет, глядя в потолок. — Он и с Чанни спал.

— Хёнджин! — Чан рявкает, хватая тут же Бина под локти. — Рот!

Сам виновник спора: было или не было, стоит, вжавшись в тусклую занавеску, и не моргая следит за каждым. Он видит, как Хёнджину всё равно, и внимательно наблюдает за тем, как Чанбину есть вдруг дело, с кем ещё он крутил свои интрижки. Минхо сдаёт его, Чан подтверждает, что когда-то они баловались оральными ласками, Джисон кричит, что если и бить, то только Ёнбока, но никак не его непутёвого друга. Это ломает до слышного треска чувство безопасности, и парень срывается с места, громко топая в сторону выхода.

Пусть Хван знал, что мелкий вроде как «занят», все знали, но он не принуждал. Косяк и правда за Ёнбоком. Только Чанбин плевать хотел на эту справедливую реальность. Он кидает злобный взгляд на убегающего и всё же пинает лежачего, носком кроссовка врезаясь в ногу. Чан не справился с непомерной силой рассерженного. С глухим мычанием, Бин выкручивается из нехитрого захвата и лепит Хвану ещё и кулаком в нос, роняя себя на трясущегося от смеха парня. Никто в тот момент не думал, почему Хёнджин смеётся, вместо того, чтобы стонать или орать. Хохот не затихает, а булькает от выбравшейся наружу крови из ноздрей.

Не тратя слов, Хан бросается на помощь следом и с новыми силами отталкивает Бина, за что получает затрещину. Может, не намеренно, но за очередную надоедливую попытку вмешаться Джисону прилетает точно в челюсть. Больно — это мягко сказано, но в образовавшейся неразберихе некогда себя жалеть.

— Зря, — Бин натыкается в конце концов на Минхо, который дёргает его со всей дури за кудри.

Пока Бомгю глотал алкоголь, присосавшись к горлу бутылки как к соске, Чан криками старался двоих особо опасных дружков расцепить. Минхо продолжал удерживать Чанбина за клок волос, а тот велел ему отцепиться весьма в грубой форме. Пока Ёнджун рядом с другом открыв рот стонал от происходящего, Хан подполз к Хвану, чтобы помочь приподняться и тёмную кровь попытаться остановить.

— Извинись, — со звучным эхо хрипит Ли, вжавшись лбом в чужой горячий, как батарея, лоб.

— Рехнулся? — Бин дышит слишком жарко, накаляя воздух. — Я и тебе вмажу за то, что молчал.

— Перед Джисоном извинись.

— Он сам виноват, — мычит парень, когда рука Минхо дёргается, угрожая вырвать волосы с корнями.

Сам он не позволяет себе вредить товарищу, но ещё немного, и пелена точно полностью затмит его, накроет, и тогда он смело сможет и Минхо ответить, и Чану въебать за пустые разглагольствования. А уже после отпинает друга за минет двухлетней давности.

— У тебя синяк намечается, — скромно улыбается Хёнджин, задирая голову.

Хан удачно подлез сзади, чтобы другу было на кого удобно опереться. В таком полусидячем-полулежачем положении, оба следили за спором парней. Джисон, как бы ни старался, в эти минуты не мог думать и переживать за Минхо. Ему было слишком больно и обидно за другого.

— А у тебя фарш из носа льётся, — хмыкает Хан, крепче сцепляя руки на животе Хёнджина.

Они и прежде обнимались, но раньше ощущения внутри были мягкими, ласковыми от слияния, с надежой на нечто хорошее. Теперь Джисон держит в своих руках и обнимает непредсказуемую птицу, готовую в любой момент вольно выпорхнуть навсегда или же умереть.

Тяжело.

Чан что-то выкрикивает и сердито сталкивает Чанбина со сцены, когда тот освобождается от подлого захвата Минхо. Он меняется местами с другом и теперь сам лоб в лоб громко негодует о неадекватном поведении.

— Простишь меня? — игнорируя троицу, Хёнджин сгибает ноги в коленях, удобнее устраивая голову на груди Хана, стараясь не испачкать кровью чужую одежду.

— А ты меня?

— Да не за что мне тебя прощать, — слизывая алые капли с губ, брюнет снова странно улыбается, демонстрируя и зубы, заляпанные собственной кровью. — Ты прав был. Всегда прав.

— Но эту правду необязательно было выставлять вот так, — указав подбородком в сторону злого Бина, Хан мрачнеет, замечая, как Минхо усердно растирает щёку. — Смотри, что ты устроил, идиотина.

— Зато теперь я свободен, — закрывая глаза, подросток зажимает нос и нелепо морщится. — Позавчера он сказал, что хочет бросить Бина.

— И мутить с тобой?

— Вот именно, что нет, — Хван гнусаво смеётся. — Хотел оставить всё в тайне. Да и я не хотел с ним... Не хочу больше...

— Да какая любовь?! — громом с последующим эхом по актовому разлетается выкрик Чана, который вынуждает вздрогнуть всех. — Тебе только семнадцать, Бин! Очнись!

— Вы все предатели, — плюёт на пол парень, сплёвывая сгусток крови с разбитой губы. Он тычет Бана в грудь, а после показывает средний палец Хвану, который даже из любопытства в сторону приятеля не посмотрел, когда тот назвал его имя. — А ты скотина, Хёндж. Просто гнида...

— Вот это всё повтори Ёнбоку, — ровно и холодно отвечает Минхо за всех.

— Минхо заинька, — тихо-тихо ухмыляется Хван, потирая щёку о грудь друга, как о любимую мягкую подушку. — Я даже завидую, что он выбрал тебя.

— Хочешь, отдам? — сводит всё в шутку Хан, прижимая парня к груди ближе, как беспомощного младенца.

— Не, он кусается, — кряхтит, посмеиваясь Хван. — Но он хороший.

— Я знаю.

— А моё хорошее ещё впереди, — ещё раз кашлянув, парень замирает.

Его явно разморила усталость, которая сопровождала очень долгое время. Тяжело день за днём таскать одни и те же неподъёмные мысли, и вот он сдался. Утомился до изнеможения. Действительно освободился, избавившись от лишнего и тяжелого. Пусть теперь всё это гирями упало на плечи Бина, но он сильный. Не сломается. По крайней мере не должен. Джисона это не очень заботило, в отличие от того, что Хван очень вовремя «пошёл на поправку». Иммунитет его вдруг окреп и избавился от пиявки, высасывающей то, что не должно было ей принадлежать — чувства.

Когда Чанбин оставил попытки обвинить всех подряд в том, что накрутил Ёнбок, и свалил, младшие кинулись сгребать карты, а Чан уселся на последний ряд кресел рядом с загруженным мыслями Минхо. Хан тоже взял время подумать. Хёнджин часто называл себя слабаком и считал, что Ёнбок именно из-за его немощности отказывался встречаться формально-официально. Но Хван не был слабым. Необязательно иметь груду мышц, чтобы бить себя храбро в грудь и заявлять всем направо-налево о своей силе. Нужно просто уметь говорить правду. Необходимо «дружить» с честностью и в первую очередь быть честным и открытым перед самим собой. Хван смог. Пусть не сразу, а неоднократно споткнувшись, но он дошёл до истины. Он нужен блондинчику, как пятое колесо машине, и сам конопатый не был неоспоримой необходимостью в переменчивой жизни подрастающего организма. Хван Хёнджин мог бы закончить жизнь экстерном, если бы и дальше числился «запасным» или если бы позволял дальше использовать себя по щелчку маленьких пальчиков.

Джисон сейчас не в том настроении, чтобы искренне радоваться за друга и за возобновившуюся дружбу. Он всё ещё перепуган до чёртиков, да и пострадавшая челюсть не даёт улыбнуться. Но он до спокойствия счастлив, что в жизнь того самого-самого-самого возвращается порядок. Те хмурые дни, что Хван существовал тяжёлой серой тучей, засветились яркими лучами будущего, где не должно быть таких, как Ли Ёнбок.

Даже если это и была любовь — первая и незабываемая — она всё равно протухла в нужное время. То, что случается в самом начале жизненного пути, непременно оставит свой след в дальнейшем, и Хван скорее всего не раз будет вспоминать мелкого и их попытки в любовь, но если бы он не оборвал эти трухлявые нити, привязавшие его не к тому человеку, никакого будущего просто-напросто бы не было. Это бриллиантовое исключение — сохранить что-то из детства и юношества, ступив во взрослую жизнь.

«И мне однажды придётся освободиться, — вздыхает Джисон, поглядывая искоса на сутулую спину Минхо. — Или освободить тебя».