Кровь и мёд

❞

Тяжёлое состояние, когда все чувства разом становятся будто заложниками страхов. Разум блуждает по лабиринту мыслей, натыкается на распутье, где каждая дорога кажется одинаково туманной, а встречающийся человек на этой тропе — неопределённым. Выбор, а точнее ожидание выбора, напоминает о том, что при любом шаге: хоть вправо, хоть влево, хоть к одному, хоть к другому — будет всё равно неимоверно больно.

В общей комнате в вечернее время редко кто-то остаётся. Большинство занимают места в столовой и галдят там, пока повара не начнут брякать кастрюлями, а некоторые валяются на кроватях за закрытыми дверьми, потому что время сейчас такое: холодное и скучное.

Ноябрь.

Хван Хёнджин пялится в пузатый экран телевизионной коробки, прибитой к треноге, и смотрит какой-то бейсбольный матч. Что это за команды и кто ведёт в игре, он понятия не имеет, в отличие от двух умников, усевшихся так близко к аппаратуре, что на расстоянии видно, как их мелкие волоски встают дыбом на лохматых макушках от явного облучения. Парни комментируют удары, спорят и сдавленно мычат в кулак из-за череды промахов, и Хёнджин больше следит за их эмоциями, чем за самой игрой.

Ему это нафиг не упало, конечно, но а что ещё делать? На улице метель жуткая, совсем не осенняя, а адски зимняя. В родном уголке среди кучи подушек некомфортно, а Ёнбок его избегает, вгоняя в ещё больший дискомфорт в этих однотонных стенах.

Пока Чанбин отлёживался в больничном крыле, блондин и правда был с Хёнджином, словно никогда и не было никакого Бина. Он шептал ему приятное, и всегда именно то, что Хван хотел услышать больше всего на свете. «Мне с тобой хорошо». Они целовались долго и горько, спрятавшись от всех за пыльной шторой актового, а потом закрылись в туалете чтобы быстро и сухо подрочить друг другу. «Я тебя обожаю». Две ночи подряд Хёнджин засыпал на чужой кровати, обнимая не своего человека, и просил у всех богов, чтобы случилось чудо и прошедший день превратился в день сурка. «Ты самый красивый». Он хотел каждое утро просыпаться от тянущих засосов в изгиб шеи и засыпать мечтал всегда под шумное дыхание одного лишь Ёнбока.

Чуда не случилось. Чанбин вернулся целый и явно изголодавшийся по вниманию, и Ли Ёнбока след простыл. Хван сначала утешал себя, что его время ещё придёт, что это только очередная пауза, чтобы соскучиться посильнее, а потом слов для утешений не осталось. Сердце обсыпало известью от новости, что мелкий перебрался в комнату к Бину со всеми своими пожитками.

Можно было бы порадоваться за друзей, ведь всё у них хорошо, прям как в вылизанных книжках про подростковую любовь. Нужно было бы отпустить Ёнбока, выпустить из мыслей, выгнать к чёрту из сердца, послать на хуй за очередное подмигивание на перемене в тайне от Со... Нужно, но так тяжело.

На экране шумят помехи во время рекламы. Один из подростков корячится с антенной, двигая её то на север, то на юг, второй командует и матерится, когда ряби становится больше и больше, а на другой конец длинного дивана с грубой протёртой в углах обивкой цвета невкусных оливок аккуратно присаживается некто, кто тоже места себе этим вечером найти не мог, как и Хван.

Пусть своих ошибок парень в упор не замечает, зато своим идеальным боковым зрением он подмечает, что подсел к нему Сынмин. На нём старые шорты, мягкая верблюжья рубашка, которую Хёнджин не раз мял в руках, как какую-то мягкую игрушку, короткие носки и те же тапки на толстой резиновой подошве, о которые он одним утром споткнулся и чуть шею себе не свернул.

Ким хранит молчание и в сторону Хвана не оборачивается, хотя наверняка же знает, что он здесь. По-любому он пришёл сюда из-за него, ведь больше им встречаться негде, да и некогда.

Начинается третий иннинг, и Сынмин подхватывает интерес двух ярых болельщиков за команду в белом. Холодными пальцами он подтягивает очки по переносице вверх, шмыгает носом пару раз и следит... Следит, за тем, как расстояние между ним и Хваном увеличивается ещё больше.

— Я тебе мешаю? — ровным голосом спрашивает он, с каплей страха оглядывая, как Хван облокачивается о другой угол дивана, подбирая ноги.

Он чувствует, что Хёнджин отдаляется и даже не физически. Давно это чувствует, но старается не отставать и хромать вслед за другом.

— Нет, — не отвечая взглядом, парень натягивает на кулаки рукава белого свитера. — Я замёрз, да и по ногам дует.

— Разве в таком тёплом свитере может быть холодно?

Хван быстро колит парня взглядом, словно вопрошая: «ты сейчас серьёзно?», а потом отворачивается с другим, совершенно нечитаемым лицом.

— Он колючий и старый.

— И что? Он ведь тебя греет.

— Не греет. Говорю же, мне холодно.

— А мне бы в таком свитере было тепло, — через грусть пробивается лучик мягкой улыбки и Сынмин приобнимает себя за плечи.

Потому что он у себя один и больше некому...

— Сходи к старику и выпроси себе такой же, пока другие не расхватали тёплые вещи, — бурчит Хёнджин, похрустывая пальцами-сосульками.

— Хорошо, — кивает парень на эту непрошенную подсказку и неприлично тихо добавляет: — Хотя дело вообще не в свитере, хён.

Судьба бросила его дважды, если не трижды. Родная мать отказалась от него, подсунув как мешок мусора под казённую дверь. Вторая семья вычеркнула из жизни слишком легко, чтобы теперь продолжать верить в их искренность, ну а от третьей мальчик, если можно так сказать, избавился сам, чтобы сохранить себя. Именно здоровый инстинкт самосохранения все эти годы Сынмина уберегал, а тут вдруг забарахлил или сломался, раз его так тянет быть брошенным в четвёртый раз.

После первого и второго раза можно было с лёгкостью обозлиться на людей. Нужно было бы. Но Ким Сынмин просто осторожничал. Нельзя так просто взять и выкинуть желание быть с кем-то и кем-то для кого-то другого. Сколько бы раз судьба-сука ни бросала его через прогиб линии жизни, мечта эта идиотская никуда не делась.

— А вообще, — не разбирая бурчаний младшего, Хёнджин продолжает, — мне бы было тепло от погоды в плюс двадцать пять.

— Но ты ведь не любишь жару.

— Не люблю, но и мёрзнуть мне не нравится, а сейчас... Я пальцев по утрам не чувствую.

— Тут и правда холодно. А зимой будет ещё холоднее, — зная, что дальше разговора не будет, тем более на такую тупую тему, Ким сам переводит взгляд на телевизор.

— Ты фанат бейсбола? — слишком серым слышится вопрос под шум толпы с трибун на экране.

Хёнджину явно всё равно, а Сынмину почему-то врать не хочется, даже на обычный вопрос «для галочки».

— Нет. Первый раз смотрю.

— Интересно?

— Не очень.

— Тогда зачем себя мучить? — скорее сам у себя в полголоса сипло спрашивает Хван.

Изображение довольно чёткое, но перед глазами всё плывёт. Очки не спасают. Неужели опять родные слёзы? Сынмин не задумываясь тоже прячет сжатые кулачки в длинных рукавах и подносит к щекам. Он не планировал плакать, а хотел лишь поговорить, но испугался, стукнувшись лбом о глухую стену безразличия. К тому же его напугала и та скорость, и та необъяснимость, с которой Хван от него отстранился.

За что? Почему?

«Да, зачем я себя мучаю?».

Таймер в правом верхнем углу мигает, уведомляя о последней минуте раунда. Игроки напряжены, зрители задерживают дыхание, а Сынмин решается. Потом побоится и ногти покусает. Была не была?

— Хён... — он выжидает, когда Хёнджин опять посмотрит на него, ну хотя бы как-нибудь, и дождавшись, скрещивает пальцы на удачу. — Почему ты меня избегаешь?

— С чего ты взял? — подросток сильно хмурится.

Его мягкое лицо, обрамлённое парочками прядей по бокам, не попавших в низкий узелок хвоста, становится в миг острым, резким, незнакомым.

— С того, что ты не приходишь...

— У тебя в комнате теперь Минхо, — торопится оправдаться Хван, даже не дослушав вопрос. — Не думаю, что он будет в восторге меня видеть на соседней кровати.

— Ладно, но ты и к себе не зовёшь.

— Там тоже Минхо.

Сынмин кивает, будто всё понимает, но он ни черта не понимает. Правда. Хёнджин ворвался в его жизнь быстро, навёл там беспорядок, раскидал надежды по полочкам, а после исчез неведомо куда, не убрав за собой.

— Можем посидеть на окне, как раньше, — Ким пытается нащупать хоть что-то, за что можно было бы зацепиться. Ему нужно нечто твёрдое, от чего он с лёгкостью может оттолкнуться навстречу к другу. — Ты мог бы позвать меня рисовать или, может, на крышу... Хотя там, наверное, очень ветрено.

Хван опять отворачивается. Не отвечает. У него внутри тоже холодно, а в голове ветер гуляет. Предложи ему Ёнбок провести время наедине, он бы, наверное, согласился в ту же секунду, отметая гадкие обиды, а с Сынмином приходится думать. Осторожничать. Потому что во время очередной «паузы» в голову Хвана прокралась одна опасная мысль, которая быстро пустила корни, словно сорняк: ему плевать на самом деле на чувства Ёнбока. Их он может топтать как свои родные, но на чувства Сынмина почему-то нет. Если настроения не было, то и желание обнимать и целовать веснушчатого отсутствовало и как-то всё равно было, что он там себе нафантазирует и насколько глубоко нырнёт в расстройство. А вот на огорчения Кима не плевать, не всё равно, потому что каждый грустный взгляд младшего — это жутко болючий укол самому Хёнджину.

Он по-прежнему видит его мотыльком: несправедливо хрупким, чрезмерно красивым, незаслуженно одиноким. И у этого создания доброе сердце, светлая душа и глаза лесные: тёмные до одури и манящие. Жалобные. Хёнджин каждый раз видит в этих глазах себя-мудака, который просто пользуется всем этим добром, пока можно. Он ломает крылья чудесному созданию. Время пройдёт, и Сынмин это поймёт. Должен будет, ведь он умный. Самый умный. Но почему-то глупо продолжает лезть, когда Хван вдруг решил изменить их грустное будущее, где на место фейерверкам в глазах явится тухлая дымка от разочарования, и отгородиться от всех. Абсолютно от всех.

Яркие рекламные картинки мелькают вспышками розового и жёлтого, заливая в комнате всё и всех. Музыка на фоне бодро подстёгивает запомнить адрес магазина, где сейчас скидки на радиаторы и тепловые пушки. Хёнджина это забавляет, и он улыбается вяло губами, пока девушки забавно и в рифму пропевают адрес в третий раз.

— Я всё-таки надоел тебе, да? — очень тихо спрашивает Ким, боясь звуками своего голоса спугнуть эту полуулыбку с пухлых губ. — Или обидел?

— Нет, я просто устал.

— Я уже слышал это, — так же почти беззвучно продолжает парень. — Слышал, что тебе тяжело, что ты запутался, что жить не хочешь. Я всё это помню.

Цветастая рекламная пауза заканчивается, как и болтовня двоих у экрана. Таймер загорается белым, начиная отсчитывать секунды нового иннинга, а Хёнджин так и не поворачивается к парню, с которым вся усталость забывалась. Он не смотрит на того, с кем он жил и забывал о своих тяготах. Он тоже помнит, как было хорошо проводить время с Сынмином без всяких подводных камней, о которые можно споткнуться, но ведь самому младшему с Хёнджином плохо. Даже разговор ни о чём слёзы к глазам нагоняет.

— Я сделал что-то не так, — подчёркивает Ким своей кислой интонацией.

Хван тяжко выдыхает едва ли не весь воздух из лёгких и медленно тянет новый. Встаёт. Поправляет штанины, натягивает свитер ещё больше, растягивая манжеты на максимум, и обходит диван, вставая как раз за спиной.

— Это я всё делаю не так, — склонившись, Хёнджин выдаёт запоздалый ответ. — Пойми уже наконец.

Ким Сынмин пугается с новой силой. Холод сковывает его движения и речь, а волнение льдом обмазывает бледную кожу, оставляя после себя следы в виде мурашек. В смятении он очень кстати вспоминает, что Хван не умеет читать мысли, и наверняка поэтому обвиняет сейчас себя.

— Я скучаю, хён, — выползает наружу тихая правда, но ответа нет. Нервы распускают волны беспокойства по телу от ожидания заветного «я тоже». Сынмин морщится от своей слабости и неуверенности. Когда слышится мягкий шаг, а потом ещё один, парень оборачивается корпусом и цепляется пальцами в отчаянии за изголовье старенького дивана, как тонущий в бурлящем шторме за хлипкую нить. — Почему ты уходишь?

— Потому что ужин скоро. Ты не идёшь?

— Нет, не хочу... Досмотрю матч.

— Он же неинтересный, — врастает в пол Хёнджин, осматривая Сынмина не самым доверчивым взглядом.

— А вот и интересный, — притворно улыбаясь, парень сам оглядывает Хвана в ответ с головы до пят, и не один раз.

Он словно глядит на незнакомца и хочет познакомиться с ним, но при этом Ким видит нечто знакомое и прощается, отпуская солёным щенячьим взглядом человека, которого знал прежде.

— Ты утром не завтракал, и днём я тебя в столовой не видел, — брюнет складывает руки на груди, приобретая более важный вид, только Сынмин его взволнованности уже не видит. Отворачивается. — Есть же надо. Пошли.

— Не хочу, ясно?

Всё, что он хотел от него, уходит. Прямо сейчас бросает сухое «ладно» и сваливает, не прощаясь. Сынмин ждёт, как дурак, что Хван может остановиться у двери, передумать, остаться с ним, ведь здесь нет Минхо и им не помешают даже два оболтуса, спорящие о команде соперников. Даже лютый холод, забравшийся за ворот рубашки, не станет им помехой. Но Хёнджин уходит.

По истечении какого-то времени и двое болельщиков сваливают. Игра игрой, но ужин по расписанию. Сынмин бы тоже хотел свободно заесть свои проблемы. Или одну единственную проблему? В воздухе до сих пор держится запах Хёнджина, и он сладкий, потный, липкий, что голова легко кружится. Подросток переползает в уголок, где до этого сидел источник дурманящего аромата, и смыкает глаза.

Ненадёжное чувство надежды быть частью жизни старшего развалилось. Сынмин не просто не успел «догнать» убегающего, но ещё и потерялся на полпути. Остался один на один с тем же смертельным одиночеством на пару. Был ещё, конечно, и Хан Джисон, но с ним тоже теперь не так. Он чаще болтает о далёком Минхо, чем о таком близком Хёнджине, и кто Сынмин такой, чтобы в чужую идиллию заявляться со своими проблемами за пазухой?

Редкие слухи, которые ползали по углам приюта как раз о старшем и о Ёнбоке, оставались слухами. Никак они подростка не задевали, а вот капитуляция Хвана с поля дружбы — очень. Но кому есть до этого дело?

Сынмин умный. Он осознавал, что есть кроме дружбы ещё и любовь. Парень он начитанный, поэтому легко мог подставить свои симптомы под определённый диагноз. Влюбился. Позорно вляпался в приятную неприятность, из которой выбраться тяжело. Ким Сынмин не зря славился своей сообразительностью. Он прекрасно понимал, что Хван непостоянный, неуловимый и своевольный — делает, что хочет, а что не хочет — хрен он даже подумает взяться за это. И если понравился ему кто-то, пусть даже и такой, как Ёнбок, он своего не упустит. Но если он решил что-то бросить, то назад он не повернётся. Не передумает. Никогда. К Сынмину он больше ни за что не придёт.

На экране забурчал усатый ведущий вечерней программы новостей. Синоптики взяли своё слово повосклицать об аномалиях погоды, предвещая ещё более сильные заморозки, а Ким Сынмин потихоньку встал и взял себя в руки. Лежать и киснуть — дело, конечно, лёгкое, но утомительное. Он лучше займёт себя очередными книжками, где не найдёт способ разлюбить, а просто отыщет сюжеты, чтобы отвлечься на какой-то короткий миг.

Лезвие тоже помогало отодвинуть лишнее в сторону. Но Хван не лишний. Сколько себя ни режь, Хёнджина не вырезать.

Подкрадываясь по пустому коридору к своей комнате, парень смело открывает дверь, настраивая себя на очередной глупый сеанс «самопожертвования». Как бы он ни сомневался, попробовать стоит. Может, если засунуть остриё лезвия поглубже, тогда сработает? Или на этот раз порезать не стопу, а более нежное и уязвимое место?

Родные квадраты встречают подростка тишиной. Минхо хоть и вернулся по неведомым причинам, но зависать в комнате в привычку не взял. Ему с Джисоном интересно, с Чаном и Бином. Даже с Хёнджином он сталкивается чаще, чем со своим соседом. Сынмина это не парило. Раньше один и всегда один.

Лампочка не загорается, дверь с писком закрывается, дыхание учащается. Ким видит на подушке, которую привычно расправлял до самого совершенства, ком из чего-то и записку сверху. За пару шагов, довольно резких и быстрых, он приближается к неизвестному. А там сложенный кое-как свитер — тот самый колючий, белый, тёплый. Парень хватает обрывок тетрадного листа, обводит каждую букву взглядом, встав против света, и следом пальцами растирает свежие чернила. Выдыхает. Оказывается, не зря он сегодня выбрался в общую комнату, и очень не зря ляпнул о том, что скучает.

«Я тоже», — хранило в себе послание, накарябанное в спешке.

Хёнджин тоже скучает. Он не забывает. Помнит всё-всё-всё. В этом младший убеждается, когда хватает на радости вязанный подарок и из него выпадают два яблока.

«Я тоже люблю зелёные, — одной весёлой ночью признавался парень, щедро разделив предложенный Сынмином фрукт на две почти равные половинки. — Они кислые и противные, но вкусные. Самые вкусные. И мне нравится, что тебе они тоже нравятся».

Хван всё ещё помнит об их шаткой дружбе. А белым свитером он вручает «белый флаг» для действий? Или он так сдаётся и этим ставит огромную точку? Такую же, как эти красивые большие яблоки, что он стащил из столовой для него...

— Ну и что мне делать? — прижимая к лицу одежду, которая ничуть не колючая, а очень и очень мягкая, Сынмин наполняет себя тем самым сладковатым головокружительным ароматом тела Хвана и повторно воет. — Ну что? Что я должен теперь делать?

❞

Пока одна душа после отбоя под одеялом по-собачьи обнюхивала и по-девчачьи прижимала к себе мягкий свитер, другая — мечтательно улыбалась в потолок, развалившись среди кучи подушек с облегчением в груди. Пока один, такой вредный Хан Джисон, устраивался на подоконнике в душевых рядом с Чаном, один-единственный Ли Минхо глаз с него влюблённых не сводил, чем привычно бесил, но не до драки, а невинной улыбки и маленьких узелков в животе. Пока уставший Бин, после муторного конспекта по географии и своей краткой рецензии на очередные стишки от Донука, тянулся к своей отдушине, Ли Ёнбок вертелся и крутился, застывая лицом к стене. Не потому что тоже устал зубрить одно и то же, а потому что один и тот же человек рядом начал надоедать. Пока за дверью комнатки, что была напротив покоев Чанбина, один маленький человечек рисовал мелком в уголке новые ромашки на тонких стебельках, в другой комнате и в совершенно другом корпусе, там, где брошенные младшие живут, одна невинная душа закончила своё существование.

За завтраком, только-только все глаза протёрли от сонной пыли и повыползали из своих убежищ за кашей и хлебом, имя этой мёртовой души узнали все.

— Я здесь за тем, чтобы сообщить, что утром, — хозяйка приюта, сегодня разодетая в неприличный для места и неподходящий для случая пурпурно-розовый костюм из шерсти, обращается к детям, как к соучастникам, оглядывая каждого зевающего за обеденными столами сердитым взглядом, — во втором корпусе нашли повешенным Пак Чимина.

Резкий заинтересованный гул сменился глухим сомнительным перешёптыванием. Наверняка некоторые из старших, обитавших в третьем корпусе, знали кого-то из второго. Хан вертит головой, пытаясь поиграть в Шерлока и понять, есть ли среди соседей такие, и где, мать его, носит Донсика? А где Минхо? И почему Ёнбок сидит так далеко от своего ненаглядного Бина?

— Хённи, а ты знаешь этого Чимина?

Парень трогает друга за руку, потому что тот даже головы не повернул на звук его голоса, но тут же оставляет затею с расспросами. Директриса властно, совсем не знакомо и без прежней старушечьей улыбки просит подняться Ёсана.

— Тебе что-то известно о случившемся?

Парень с копной тёмных волос и с чернеющими фонарями под глазами стоял, сжимая кулаки за спиной, и мирно качал головой, отрицая свою причастность. Все подростки, и даже парочка поваров, выглянувших из любопытства, смотрели на него одного и делали свои поспешные выводы. Явно они думали о том же, о чём прямо сейчас размышлял Джисон: «это явно он или его друганы».

— Бан Чан, — теперь женщина требовала подняться с места и его. На тот же вопрос она получила предсказуемый отрицательный ответ, после чего, окинув ещё раз стоявших старших злобным взглядом старой ведьмы, разочарованно цыкнула. И звук этот не сулил ничего хорошего. — Приведи ко мне в кабинет Чонина.

— Но... — Чан дёргается вперёд, ведомый своими загонами и страхами, но последующие слова госпожи Ли лишают его дара речи.

— Только вякни или ослушайся и вылетишь отсюда сию же минуту!

— Плохо дело, — хрипит Хван, провожая недовольным взглядом директрису и постукивая пальцами в такт её удаляющихся шагов. — Очень плохо.