Кровь и мёд

❞

Что ни день, то новый пиздец. Хотя стоит признать, что дней пять или шесть Хан Джисон жил в относительном спокойствии и душевном равновесии. Если бы не надоевшие печальные стены и одни и те же лица, парень легко бы мог перепутать нынешнюю действительность с прошлой счастливой реальностью.

Кошмары больше не разрывали его сознание, а редкие панические атаки вовсе сошли на нет. Что касается маленьких тревог... Они никуда не делись, но жить и дышать было проще, даже если на горизонте маячил Ли Донсик. И во всём этом заслуга Минхо. Он помог. Как? Чудом каким-то. Пусть Хан с ним по прежнему и не проводил время вместе так часто и долго, как того бы хотелось одному или второму, или как обещалось, но пагубного одиночества подросток больше не ощущал и не жаловался уединению даже сам себе. Разговоров между ними не было. Лишь редкие переглядки со скромными улыбками в столовой и пару подсказок по тестам на уроках.

Ли Минхо был на расстоянии, оставаясь неизменно рядом с Чаном, но всё же ближе к Джисону он подобрался. Хан не стал выдавать того, что заметил, как парень приходит обычно ближе к полуночи и сидит на окне сторожевой собакой, охраняя его сон и покой. Да и нужно ли было это озвучивать? Минхо вёл себя как друг и заботился он именно по-дружески; оставлял на тумбе конфету или две, и неясно в котором часу растворялся, не ожидая цветов к своим ногам. Большего Джисону и не надо — только полезный мёд для воспалённого горла и тихая защита в паре метров. А поговорить?..

Один раз всё же удалось вечером в душевых поболтать ни о чём, а потом помолчать обо всём. За те минуты Джисон успел поблагодарить за зашитую куртку, а Минхо смог опять взбесить своей хмуростью и каменным лицом.

Что там в жизни этого вечно недовольного происходило, оставалось загадкой, которую разгадывать не очень хотелось. У парня самого на душе будто коты нагадили. Сам же ходил чаще обычного слишком сердитым и задумчивым. А вот потрещать о чём-то другом, лёгком и отвлечённом, подросток был бы только за...

Тут выручал Хёнджин. Сосед его после недоизнасилования прилип и отлипать не думал. Этим он очень напоминал друга из прошлой жизни, а именно Уёна, который хуже любой противной липучки мог пристать. Но управу на того приставучего Джисон кое-как нашёл, а вот с нынешней проблемой были трудности. Морально тяжело иногда выносить чужого, когда с собой помириться не можешь. За последние месяцы Хан слишком часто менял роли, но какая из них его настоящая, он так и не понял. То он сирота, то плакса, то герой недоделанный, а то вдруг трус и жертва.

Внутри бурная буря, а вокруг затишье какое-то с помехами в лице Хёнджина. И в какой-то момент Хан слишком подустал, если честно, от черезмерного внимания и глупой гиперопеки со стороны друга. Это чудо о себе забывает позаботиться, куда ему ещё до заботы и внимания о других?

Вот даже сейчас, проснувшись и потянувшись, Джисон вынужден напомнить Хёнджину, что перед завтраком люди одеваются, умываются и чистят зубы, а не сразу бросаются делать какие-то зарисовки в тетради.

— Всё ещё спят, — ворчит Хёнджин, еле-еле переставляя ноги к душевым. — Почему мы не можем спать до последнего?

— Спи. Кто тебе мешает?

— Ты подскакиваешь в шесть. Ты и мешаешь, — колит укоризненным взглядом Хван и пихает друга локтём. — С тобой невозможно нормально выспаться.

Хан не оправдывается, хмыкает лишь флегматично и даже загадочно, и переводит пустую болтовню в другое, более важное русло.

— Возвращайся тогда к Сынмину, — отвечает такой же колкостью он и толкает соседа не сильно, но на приличное от себя расстояние.

На самом деле, это совесть внутри Джисона толкала и пихала больно и резко. Хёнджин каким-то образом прознал про тот случай в саду и решил, что это его вина, ведь он правда совсем наплевал на Джисона, заняв себя и всё свободное время другим — Сынмином. Этот кусок дурака решил исправиться и забить теперь на младшего. Разве это справедливо? Не Хван виноват в произошедшем. Не Сынмин должен теперь сидеть один, страдая и гадая, почему Хёнджин избегает его и почему ни на шаг не отходит от Джисона.

Только Чан, Чонин и Минхо знали о том, что вытворил Донсик. Этого было достаточно. Но с Хваном случился перебор. Джисон ведь старался вымести из памяти ту грязь, а друг напоминал о гнилом и по несколько раз на дню, хватая за руку и спрашивая, всё ли хорошо? Или по кругу интересуясь, набили ли Минхо и Чан рожу уроду?

От такого невозможно не устать. О таком думать не хочется.

— Я тебе надоел?

— Нет, конечно нет, — оправдывается подросток и закусывает щёку изнутри. С Хёнджином, по правде говоря, относительно хорошо, даже когда его очень и очень много. Он никак не может надоесть всерьёз, но Сынмин... — Просто не забывай про него, ладно? Я справлюсь, — кивает своим словам Джисон. — А вот он...

На этот прозрачный намёк-просьбу «вернуться» к Киму друг нелогично сводит брови и молчит какое-то время. Думает или сердится, но потом находит, что сказать:

— Я ему не говорил, кстати.

— И не говори.

— Но он спрашивал, что с тобой и почему ты весь синий.

И вновь вина даёт пинок Джисону, но не сильный. Он ведь расскажет всё другу, только потом, когда яркие следы исчезнут и голос станет обычным. Он обязательно поделится этой историей, но лишь тогда, когда перестанет вздрагивать от каждого незнакомого звука за спиной. Джисон выложит Сынмину всё до последнего, но только тогда, когда Донсик от него отстанет окончательно и бесповоротно хотя бы в собственной голове. Так пересказ получится менее красочным и не таким травимирующе-сиплым. И только так слёзы не будут накатывать на глаза от одних позорных воспоминаний своей слабости.

По правде говоря, Джисон себя никогда слабаком не считал. Были случаи, когда приходилось мелких из школы из всяких передряг вытаскивать, да и друзей своих он пару раз спиной закрывал в стычках. Он храбрый, правда, но был. Сейчас он не знает, кто он, и какими прилагательными себя описать он тоже пока не придумал. Голова забита другим — Ли Минхо. Странно, но в присутствии этой «хмурой тучи» все тёмные чувства типа страха и тревог затуманивались сами по себе. Даже особых усилий прикладывать не приходилось, потому что была внутри крепкая уверенность, что все обиды и неприятности с таким, как Минхо, сталкиваться просто-напросто не хотят. Всё чудовищное и больное обязательно обойдёт этого парня стороной, и Джисона впридачу. Им необязательно было склеиваться вплотную, чтобы внутри теплилось это ощущение. Достаточно было Ли Минхо где-то в мыслях, в голове, под рёбрами...

А вот рядом с Хваном параноидальные мысли вырисовывались огромными горами, которые переползти невозможно. Часто Хана потряхивало от того, что он теперь совсем другой и вообще не такой, как прежде. Он обычный трус, тряпка, просто сопля, добровольно хватающаяся за сердце от собственной длинной тени. И это очень и очень больно било по самооценке. Поэтому-то, если бы перед парнем вставал выбор: помолчать с Минхо в комнате, погружаясь в сон, или поболтать с соседом где придётся, он молча выбрал бы первое. А молча, чтобы не задеть чувства ранимого Хвана.

Это сущая мука...

— Соври, — дежурно улыбается Хан, выныривая из глубокой пучины раздумий о больном и здоровом... О Минхо и Хёнджине... — Ты в этом мастер.

— А вот это обидно, — ещё сильнее супится парень и толкает дверь в душевые.

А там около раковин не поджидает, но чего-то или кого-то выжидает Ли Ёнбок. Увидев, кто открыл дверь, блондин убирает с лица былую задумчивость и натягивает на губы, которые тоже заляпаны разномастными веснушками, светлую улыбку.

— Привет, — лыбится он Хёнджину и даже нелепо машет рукой.

Хан, под явный игнор в свою сторону, осматривает это полуголое тело, которое выглядит слишком сухим и даже высушенным, проглатывает лёгкую зависть о таких же чётких линиях пресса и широких плечах, и топает к дальней раковине, закинув на плечо полотенце. Хёнджин же превращается в нечто несуразное и, пьяно улыбаясь, останавливается рядом с лохматым блондином с самым тупым выражением лица из своей коллекции.

— Давно ты жаворонок?

— Доброе утро, — длинные пальцы проходятся по узорам из тёмных точек на скуле и легко щёлкают по кончику носа вместо ответа.

Джисон это видит краем глаза и наиграно корчится. Происходящее его не касается, но в то же время касается.

Очень.

— Я соскучился, — с утренней хрипотцой шепчет Ёнбок, оплетая тело Хёнджина и залезая пальцами под резинку чёрного нижнего белья. — А ты?

— И я, — обнимает синхронно Хван, но не так, как обнимал Сынмина или самого Джисона. Совсем осторожно, прямо как огонь, который обязательно причинит адскую боль. — Очень-очень.

Пена от зубной пасты отравой встаёт в горле и Хан начинает громко кашлять. Зачем он это услышал? На кой чёрт он это увидел? Только подросток собрался напомнить двум тупицам о том, что они тут не одни, раз сами об этом позабыли, как перед глазами происходит следующий жутчайший пиздец, который лишает Джисона дара речи на пару секунд. Ёнбок встаёт на носочки и прилипает губами сначала к шее Хёнджина, а после завладевает его губами так, что в воздухе ненадолго остаётся греметь стук чужих зубов.

А вот это очень не очень...

— Хённи, — ещё раз прокашлявшись и сплюнув горечь, Джисон своим серьёзным и низким голосом старается вразумить это идиотское недоразумение, которое замерло без дыхания. — Эй!

Видно, как Хёнджина ломает и как колышутся его руки, замерзшие у лопаток блондина. Он и хочет жадно ответить на поцелуй, и в то же время его что-то останавливает. Противно? Хан упрашивает одним суровым взглядом прийти в себя, и Хван это видит, понимает последней клеткой мозга, и чувствует, но всё-таки ломается и дотрагивается до голой спины Ёнбока; оглаживает острые позвонки медленно и незаслуженно нежно, и возвращает себе способность дышать.

— Хёнджин!

— Выйди, — на секунду Ли отрывается от поцелуя и еле рычит, не оборачиваясь, Джисону, а затем заманчиво шепчет в шею Хвана. — Или давай мы уйдём?

Пока Хёнджин мёртвым манекеном просто стоит и пялится уже не на своего друга, а сквозь него, Ёнбок напирает. Он вовсю покусывает чужую кофейную кожу и моментами слишком вызывающе стонет. Возбуждается и возбуждает. Каждый последующий звук у Хана вызывает настоящий приступ рвоты. Хёнджин же не моргая вроде молит друга выйти, пока блондин слюнявит и обсасывает его шею, приклеившись пахом к ноге, а вроде и просит помочь. Джисон застывает. Шок. И у Хвана что-то вроде шока или слабого транса, только он не отстраняется. Сдаётся? Сам глухо мычит, закатывая глаза до покрасневших белков, и позволяет дальше пачкать себя засосами.

Длилось всё не так долго, к счастью. После очередного обращения Джисона к полумёртвой совести друга Ёнбок психует.

— Какого хрена тебе надо?

Из-за того, как яростно мелкий блондин смотрел на Хана, тот сам моментально вскипел.

— От тебя мне ничего не надо, — забыв про щётку и желание прополоскать рот от обжигающего ментола, Джисон сплетает руки на груди и расправляет плечи. Он всё ещё ощущает себя сопливой размазнёй, и если вдруг мелкий накинется на него, Хан знает, что растеряется и ответить не сможет. А чтобы позора не случилось, он ещё и мастерски задирает подбородок, чтобы отыграть самоуверенность и бесстрашность на все сто процентов. — А вот Хёнджину пора бы одуматься.

— Не лезь, — вякает Ёнбок, затыкая парня. — Это не твоё дело.

— Хёнджин тоже не твой, или я ошибаюсь? — следом Хан поднимает брови, выжидая ответа, но дожидается лишь противного фырканья в свою сторону. — Разве ты не понимаешь, что так нельзя?

— Как?

— Быть с одним, со вторым, с третьим?

Между подростками вырастает невидимая стена с путанной колючей проволокой поверх. Война острыми взглядами затягивается, и как же жаль, что Хёнджин остаётся стоять на стороне Ёнбока. Парень и правда странным образом перевоплотился в кусок глины, из которой блондин может лепить всё, что хочет. А может, грязи? И это злит не на шутку! И это не похоже на любовь, влюблённость или обычную симпатию. Это очень напоминает Джисону болезнь. Хотя это и есть самый настоящий недуг.

— Хённи, — только Хан делает шаг вперёд, как Ёнбок хватает «парализованного» за руку и утягивает к двери. — Хёнджин, остановись!

Но Хёнджина нет. От него осталась оболочка — безобразно глупая оболочка, которой всё равно. И в первую очередь на себя.

— Дебил, — грозно шипит Хан, когда хлопает дверь. Он так зол, что хочется разбить что-нибудь или кого-нибудь. — Боже, ну почему ты такой ненормальный? — продолжает негодовать просто в воздух он, с силой сжав кулаки. — А потом же будешь плакать и орать, придурок!

Секунда-другая, и побелевшие костяшки врезаются в плитку. Второй удар. Третий...

— Вот же... Долбоёб!

Четвёртого, а может, и пятого кровавого удаётся избежать. В душевой появляются другие подростки, как под копирку в одних трусах и с полотенцами на шее. Обернувшись, чтобы успокоить душу и убедиться, что Донсика в этой массе тел нет, или встретить вернувшегося Хвана самым убийственным взглядом, Джисон выделяет лишь одного знакомого в помятой пижаме с ног до головы.

Ким Сынмин.

— Утречко, — лениво улыбается рядом подросток, снимая очки и потирая припухшие глаза.

Выглядит Ким вполне себе выспавшимся и спокойным, а вот Джисон в отражении зеркала видит себя сморщенным от того необузданного гнева, что в нём разбудил Ёнбок.

Или тупой Хван Хёнджин?

— Привет, — не поворачивая головы, бросает он и резко выкручивает кран с холодной водой.

— Как ты? — Сынмин тоже открывает рядом воду, но обливаться льдом не спешит. Наблюдает за тем, как его друг яростно трёт лицо и громко дышит, раздувая лёгкие. А ещё он вблизи изучает карту позеленевших синяков с жёлтой окантовкой и свежие розоватые пятна на правой кисти. Смотрит, молчит, делая свои выводы, кивает и сконфужено улыбается в итоге. — А где хён? Он сказал, что одного тебя теперь не оставит и...

На эту жалкую попытку начать беседу с доброй шутки Джисон реагирует по-своему жестоко. Он хлопает по крану ладонью, второй пострадавшей рукой хватает полотенце, тюбик с пастой и щётку заодно, и перед тем, как свалить в комнату, слишком громко отвечает не только Сынмину, но и всем любопытным вокруг:

— Знать не хочу, где твой хён!

А Хёнджин оказался в комнате. Джисон увидел эту кучу из костей и грусти на кровати сразу же, как только приоткрыл дверь. Разговаривать желания на было. Хотелось либо молчать, либо истошно орать в сторону этого недалёкого. Но Хвана, как на зло, пробило именно на разговор по душам.

— Джисон, — только Хан шумно плюхнулся на свою кровать, как Хёнджин зашевелился, поудобнее обнял свои ноги и обратился к другу с предсказуемой томной печалью в голосе. — Я ничего...

— Мне плевать! — он обрывает парня и тоже подбирает под себя ноги. Ноздри жутко колышутся, а уши наливаются кипящей кровью. Ему очень и очень не плевать. — Я не хочу ничего знать!

— Но ничего не было.

— А могло бы быть?!

Одних представлений и ночных воспоминаний из не очень далёкого прошлого хватило, чтобы Джисона передёрнуло. Мерзко, честное слово. И дело не в том, что парень может любить другого парня, сохнуть по нему, как привередливый цветок без воды и солнца или даже спать с ним на казённых простынях. На это как-то всё равно и параллельно, ведь любовь — штука сложная, и не всегда очевидная. Любить можно вещь, книгу, писателя или художника, коих никогда в жизни в глаза не увидишь... Любить можно только себя, а можно и всех вокруг... Любовь очень и очень разная... Но не об этом Джисон думает. Не от этого его трясёт. Дело именно в Ёнбоке. Неприкрытое использование — вот, что задевает. Вот именно это потреблядство и бесит до чёртиков и покрасневших костяшек. Конопатый его раздражает. Только и всего.

— Тебе самому не надоело? — разрушает устоявшуюся паузу Хан и решается вылить всё негодование на Хвана. В последний раз. Правда.— Нет, ну ты сам подумай, пока Бин валяется с перемотанной башкой, он вешается на тебя, а потом что? Чанбина выпустят и он про тебя забудет. Он даже не будет смотреть в твою сторону. Ты не нужен ему, — резкой правдой рубит Джисон, и Хёнджин лепит болезненную гримасу, словно его правда только что ударили чем-то тяжёлым.

— А если он не забудет? Что, если не уйдёт?

— Да не нужен ты ему! — упрямо восклицает Хан, на грани крика.

— Я никому не нужен, — обижено бормочет Хван, переводя взгляд с друга на оконную раму.

Кажется, они ведут совсем не те диалоги, которые должны вести подростки их возраста. Где эта обычная болтовня про видеоигры? Где пустой трёп про девчонок? Когда уже, в конце-то концов, они будут болтать хоть о чём-то, кроме невидимых ран и гнойных болячек Хёнджина?

— Мне нужен, идиот! Мне! — Джисон ударяет себя в грудь, пытаясь достучаться так до этого упёртого идиота. — И я с тобой рядом всегда, а не когда мне скучно. И Сынмину, поверь, ты тоже нужен...

На последних громких словах сам Джисон морщится. Потому что Сынмин необходим и ему самому. Это очень заметно даже на той дистанции, что образовалась между ними сейчас. И Киму наверняка нужны оба друга. Это логично. Но Хван его оставил, а Джисон несколько минут назад оттолкнул.

— Блять! — зарывает лицо в ладонях Джисон и обречённо опускает голову. — Ну почему всё так сложно?

Всё было просто, на самом деле. Донельзя легко и просто. Только Ёнбок всё портил, превращая жизнь всех вокруг в нечто запутанное и безобразно сложное.

— Я его боюсь, — вдруг выдаёт Хван. — Я боюсь Сынмина.

Джисон не спешит спрашивать почему и как такое вообще возможно. Ким Сынмин в его личном списке стоит на последнем месте от кого прямо-таки веет угрозой и опасностью. Нельзя боятся того, кто сам боится всех и всякого. Но Хван-молодец и тут отличился.

Молча пересев на кровать друга, Джисон всё так же без слов, упрямо смотрит на скрюченную фигуру и ждёт продолжения, мысленно пережёвывая раз в десятый одно и то же: что Хёнджин пустоголовый дурак, но его по прежнему жаль.

Очень и очень жаль...

— Ты боишься?..

— Да, — кивает брюнет и прячет лицо за нависшими прядями. — Мы с ним так похожи, что мне становится страшно.

— Я не понимаю.

— Знаешь, мне с ним хорошо и спокойно, ведь он слушает и всё понимает... Он меня понимает, но именно от этого мне и жутко, — тёплое дыхание Хёнджина доходит до Джисона. Тело обрастает мурашками, потому что от этого тепла становится чересчур холодно. — Я себя ненавижу, и он это понимает, представляешь? — пустыми глазами подросток обращается к соседу и ждёт его понимания, но по лицу Хана читается только неприятие. — Вот ты, вредина, меня никогда не поймёшь, а он... Он... Он как моё отражение.

В голове Хан пытается провести кривые параллели между этими двумя, и ничего не сходится. Сынмин один и одинокий с самого рождения, а Хёнджин стал таким не так уж и давно. Ким не ищет утешения в других и справляется как-то сам, а Хван не может. В конце концов, Ким Сынмин умный и разумный, а второй — дурака кусок. Что между ними одинакового? Что общего?

— Ну и что в этом такого страшного? — продолжает недоумевать Хан. — До тебя, может, и не доходит, но я-то вижу, какие вы вместе счастливые.

— О каком счастье ты говоришь? Мы оба несчастны.

«Я действительно ничего не понимаю».

— Хённи...

— Да, мне с ним классно, я не отрицаю. И он классный, — вновь опускает голову парень и вместе с этим закрывает глаза. — Мы говорим об одном и том же, думаем и мечтаем одинаково, но меня это пугает. Мне с ним очень, очень и очень хорошо, но я боюсь, — заторможенно продолжает он растягивать слова как ебучую резину. — Я проникся им и он мной. Я знаю это, — теперь Хёнджин прикладывал кулак к груди, выбивая отчаяние. — Я не тупой, но...

Всегда было, есть и будет одно единственное «но», разрушающее судьбы и даже жизни.

— Но? — не выдерживает тишины Хан и придвигается ближе к другу.

— Я боюсь его обидеть, и я обижу, потому что не умею ничего больше, кроме как разочаровывать и...

— Не неси херни!

— Джисон, не надо меня утешать! С Ёнбок-и мне тоже хорошо, потому что он ничего от меня не ждёт, ничего не требует, потому что он обращается со мной так, как я заслуживаю, и с ним я чувствую свободу, а Сынмин... С ним всё не так. Он сложный. Он смотрит на меня, как голодная собака, он слушает меня, делает всё, представь себе, всё, как я хочу, и это супер жутко, понимаешь? Я предлагаю погулять, и мы гуляем, я веду его в мастерскую, и он идёт со мной, я хочу сидеть на крыше, и он опять рядом. Он... Он слишком хороший, и ему нужно что-то хорошее в ответ, но... — отчаяние блестит в стеклянных глазах парня. Жалко. Как же его жалко. — Я не могу ему этого дать. Просто нифига хорошего не могу дать ему.

— Но вы же как-то вместе «уживались», — Джисон мягко рисует в воздухе кавычки и следит за реакцией друга.

По виду Хвана было понятно, что они вместе «убивались», потому что после слов Джисона лицо его побагровело и он захныкал. Он не просто заплакал или начал спокойно лить слёзы в свою защиту, а именно хныкал, как самый обычный, расстроенный чем-то ребёнок.

Как тот, кому действительно страшно...

— Я боюсь его, — свернувшись в комочек, Хёнджин прикладывает кулаки к намокшим глазам и трясётся как больной. — Я очень боюсь его обидеть, Джисон. Я больше не хочу с ним... Не хочу... Я ужасный...

«Ты вдруг понял, что тебя могут ценить просто так, и именно этой переменной ты испугался, придурок».

А правда ли Сынмин ценил Хёнджина? Может, Джисон это просто выдумал?

— Всё будет хорошо, — прижимается к другу Хан с самыми бесполезными словами. — Я с тобой.

Что может быть хорошего у того, кто ничего хорошего для себя не хочет?

❞

Когда за окном выступил мрак, без того тёмные стволы деревьев стали чернее, а полудохлая Луна залила крыши и верхушки кустов дешёвым серебром, подросток резко распахнул глаза и нашёл себя спящим рядом с Хёнджином и его огромным количеством подушек под боком. Хан трясёт головой, вспоминая, что вроде совсем недавно сидел рядом, пока друг его засыпал после часовой истерики, а потом, вероятно, уснул и сам.

Но пробуждение было далеко от приятного. Джисон не стал бы ныть и жаловаться на ломоту в спине и боль в шее, а вот на возникшего в комнате Ёнбока он пожаловался бы всем на свете.

Хван от нежданного скрипа двери тоже очнулся, быстро зевнул и тут же привычно начал ворчать, что они остались без обеда и ужина. А вот Джисон и слова вымолвить не мог. Всё сверлил недовольным взглядом гостя и перестать никак не мог. Жаль, что Ёнбок не оценил всего свирепства в его глазах. Он просто внимания на него не обращал, пересекая комнату прямо к подоконнику, как будто тут кроме полуголого Хёнджина вообще никого нет. Как будто весь мир — это один-единственный человек.

— А мы в актовом собираемся, — начинает щебетать эта заноза в жизни Джисона, уже удобно устроившись среди стопок книг.

— Кто это мы? — потягивается голодный и недовольный и сбрасывает ноги с кровати.

Хан напрягается, потому что ждёт, что сосед его снова потянется к Ёнбоку, как чёртов магнит, но Хёнджин в его сторону даже не смотрит. Странно? Занимает себя поиском одежды, а вот веснушчатый смотрит и осматривает Хвана, как нечто запретное, но очень и очень желанное.

— Видел только Чанни и Чонина, — Ёнбок поворачивает голову к сердитому Джисону и без особого удовольствия сообщает. — Тебя тоже просили позвать.

Вот это сюрприз. И пока подросток решал: приятный он или нет, между двумя возник новый диалог.

— Будет что выпить? У меня всё закончилось, — выпутавшись из белой футболки, вздыхает Хван.

— Хреново, — Ли плавно ведёт плечами пару раз и продолжает свою борьбу тупых взглядов с Ханом. — Я думал, ты принесёшь.

— Понятно.

— Когда достанешь?

— Через неделю, — ровно отвечает Хёнджин, путаясь теперь в растянутых штанинах джинсового комбинезона. — Или позже... Не знаю, когда он вернётся.

— Скоро, — поджав губы, мычит Ёнбок. — Его же на месяц убрали.

Джисон нервно дёргает челюстью, сдерживая острое желание испепелить светловолосого придурка взглядом, но в то же время мягко косится на друга и как поломанный болванчик хлопает ресницами. Хван, конечно же, вспышек интереса в глазах друга не замечает; пыхтит, сопит и старается собрать приличный хвост из нечёсанной копны, а Джисон всё перебирает в уме вопросы: о ком они говорят? О чём?

Неловкое затишье надо было как-то исправлять, но раз Хёнджин был слишком увлечён своей неудачной причёской, а Ёнбок — Хёнджином, Джисон забивает на своё желание сидеть дальше истуканом и душить Ли холодным взглядом, и поднимается с кровати. Раздаётся щелчок и комната загорается противным жёлтом светом. Градус неловкости накаляется вместе с ебучей лампочкой, которая решила вдруг заморгать. Джисону кажется, что и Хёнджин, и Ёнбок сейчас пристально следят за ним, пока он перебирает тряпки, выбирая, что накинуть поверх безрукавки. Откуда эта мнительность? А откуда эта уверенность, что поганец не пошутил и его правда позвали?

Стараясь отвлечься от этой тишины и неизвестности, что происходит за спиной, парень вытягивает рубашку, передвигает невысокую стопку футболок подальше в угол, и всё думает и думает о том, почему же его так бесит этот мелкий конопатый паразит? Почему так колбасит даже от одного воздуха с ним? А ещё, проверяя, ровно ли лежат носки, Хан сжимает зубы до неразличимого скрипа, потому что до безобразия неловко быть наедине с этими двумя, да и молчать в их компании тоже оказывается очень и очень неприятно. Он чувствовал себя помехой или барьером, и редкие недовольные вздохи Ёнбока это подтверждали. Тот наверняка ждёт не дождётся, когда Джисон выйдет и оставит их наедине, но этой мечте сегодня сбыться не суждено.

Джисон говорил, что будет рядом.

Обещал.

Быть третьим лишним — как будто находиться внутри ситуации, но одновременно чувствовать, что твоё присутствие лишь добавляет холодной неловкости и горячего напряжения. Это явная меланхолия, которая окутывает каждую тихую секунду в подобие корки ледяной грусти и даже огненного раздражения. Джисон слышит, как Хёнджин возвращается на свою кровать и садится наверняка у изголовья. Он оборачивается, чтобы увидеть это, и видит Ёнбока рядом. Совсем близко. Очень и очень неправильно. Хочется выть, честное слово. Весь этот «пейзаж», где каждый жест и каждый взгляд для другого, изолирует Хана. Он явно чужак в этой «картине». Он за её пределами. Но он дал слово, в первую очередь себе, быть с другом рядом, и пока тот сам в здравом уме и трезвой памяти не попросит его отдалиться, Джисон и шагу лишнего не сделает.

Не сегодня и не сейчас уж точно.

— Господи, блять, — тихо ругается Джисон, рассматривая в деталях движения Ёнбока.

Блондин лишь садится рядом с Хваном, не трогает его, даже бедром не прилипает, но взглядом он буквально насилует и без того поёбанного жизнью и обидами парня. Как тут не возмущаться? Как держать язык за зубами, когда видно, как другу тяжело изучать пол и собственные сцепленные руки под этим липким взглядом самой настоящей голодной дворовой псины? Ну как, блять?

— Ты не видишь, что ему противно? — утыкая плечо в дверцу шкафа, Джисон под скрип наваливается на неё, запутывая и перепутывая заново руки на груди.

Ли Ёнбок не тупой, и он видит всё и прекрасно осознаёт, какое влияние оказывает на Хёнджина своими энергетическими полями, гормонами-феромонами и хрен знает чем ещё. Он далеко не глупец, раз продолжает давить на парня, умело увиливая от сути — Хёнджину правда противно сидеть с ним рядом.

Очень и очень...

На реплику Джисона он дёргает губами, чтобы ответить нечто хриплое и грубое, но Хан продолжает играть героя и жестом просит молчать.

— Выйди, — следом он машет рукой в сторону двери. — Просто уйди.

— Завали, — всё же находит момент ответить Ли. — И табло сделай проще.

— Свали, — повторяет Хан, стараясь не заводиться, как старомодная игрушка от фактурного ключа.

— Ещё раз говорю, закрой пасть и не лезь, а лучше свали сам, — резко отвернувшись, блондин смотрит на профиль Хёнджина, наверняка выискивая хотя бы тень поддержки, но по лицу парня ничего предсказать и угадать было нельзя. То Хван слабо хмурился, то язык жевал нарочно медленно, даже расслабленно. — Как ты его терпишь?

— Ты свои манеры у кого-то в штанах потерял? — вместо Хвана отвечает Хан, по-новой дёргая желваками.

— Перестаньте, — вместо противного голоса Ёнбока, ушей касаются слова Хёнджина. — Хватит вам.

— Это не я начал.

— Ты можешь почётно закончить и свалить, — второй хозяин комнаты, конечно, победно ликует от того, что сосед его ещё не совсем забылся и заржавел, но держит лицо непробиваемо-каменным.

— Не создавай себе проблем, придурок, — блондин хмурится, даже, кажется, переигрывает со спектром своих эмоций. — Остынь.

Но поздно тушить подобными словами то, что ярко полыхает. Чистая ненависть. Джисон признаёт, что люто ненавидит Ёнбока. Смиряется. Есть же любовь с первого взгляда? А у него, вот, ненависть со второго.

— Не будь проблемой, — Хан вновь указывает на дверь и руку не убирает. Держит указатель, чтобы этот тугоумный не заблудился. — Проваливай.

— Перестаньте! — кривится Хван и медленно выползает из своей прежней меланхоличной задумчивости. — Ёнбок, правда, иди.

— Но...

— Иди, — повторяет Хёнджин с той же осторожностью. — Мы тоже подтянемся, но позже.

И внутри Джисона взрываются победные фейерверки, искры которых переливаются в зрачках. Он с прищуром наблюдает, как мелкий проглатывает обиду, нервно дёргая кадыком, а после с большим удовольствием провожает его тем же взглядом до двери. Блондин на секунду застывает в полуметре, видимо, чтобы поймать те самые блики радости и счастья в чужих глазах, и сам заражается непонятным ликованием, которого быть у него и в помине не должно. Он аккуратно улыбается, пихая руки в задние карманы потёртых на коленях джинсов, и слишком милым голоском пропевает:

— Ты ещё пожалеешь об этом.

❞

— У заиньки сегодня День рождения, кстати говоря, — оттаивает Хёнджин спустя какое-то время.

Когда парни остались в серых стенах вдвоём, Джисон не стал накидываться на друга с просьбами и требованиями никуда не ходить и остаться тут, наедине. Он присел на свою кровать, затих как мышь и просто ждал, когда Хван зашевелится сам. Недолго тишина в воздухе витала.

— День рождения? — собранный взгляд Джисона меняется на заинтересованный. — У Минхо?

«Почему мне не сказал?» — тут же дует губы парень, выискивая в памяти хоть один намёк на этот праздник из уст парня. И он делает вывод, что раз не говорил, то действительно так себе у них дружба. Да и сами редкие разговоры уже были «праздниками»: грустными и неловкими, как на поминках, либо свирепыми и тихими, как на поле боя. Но несмотря на это, Хан по-детски обижается, раздувая в своей голове не грандиозный скандал, а так, жалкое подобие, потому что обидно, и всё тут.

Хотя кто он такой, чтобы чего-то требовать от Минхо? Кто он ему, чтобы чего-то вообще ждать и ожидать? У них странная недодружба, которая просто не может перерасти в нечто иное: стабильное и крепкое. Да, с Минхо безопасно, а вот самому Ли рядом с Джисоном опасно. И да, этот поганец заявлял, что Хан ему нравится, что он его «чувство голода» и всё такое, но сам подросток сыт по горло такими закидонами. Минхо ему не нравится и понравиться в том смысле не может.

Стоило бы повздыхать по тем девчонкам, которые танцевали с ним в команде. Одну из них неопытный в делах сердечных пятнадцатилетний Хан Джисон даже выделял среди всех. Её звали Рюджин, и она тоже имела широкую улыбку, нежную родинку на щеке и полные карманы амбиций на будущее. Они часто оставались в танцевальном классе на дополнительную растяжку, потом делили кимпабы с морковью и гребешком, смеялись беззвучно, вспоминая ошибки на тренировке, и на этом всё. Девушка напоминала Хану маму, а та была нереальной красавицей. Видимо, поэтому его так тянуло быть ближе, но Рюджин всерьёз не воспринимала его. Открыто о симпатиях они не говорили, потому что добрая половина их диалогов была о свиданках с парнями из старших классов. Девчонка не хвасталась, а именно делилась с Джисоном личным, как с самым надёжным другом.

Время шло, и Шин Рюджин отдалялась, как и надежды Джисона на что-то тёплое между ними. Речи о разбитом сердце быть не может, потому что нравилась она ему не до астмы и сердечного приступа. Но подсознательно или нет, по дорожке во взрослую жизнь Хан Джисон заострял внимание только на тех девушках, что были похожи именно на неё... Или на маму?

Никогда его взгляд не падал на парней. Даже думать об этом ни желания, ни времени у него не было, ведь рядом всегда жужжали под ухом лучшие друзья, которые и ударить могли за подобное, и вовсе не по-дружески.

А тут на той же дороге жизни перед Джисоном возник Минхо, и смотреть, и думать вдруг захотелось... И Хан думал, очень и очень осторожно думал, боясь споткнуться или свернуть не туда. И пришёл лишь к одному выводу — Ли Минхо ему просто интересен, как головоломка для умника. Обычный нездоровый интерес, который временами затихает, но непременно загорается вновь. Вот разгадает он все секреты, тогда и заинтересованность вся пропадёт наверняка.

Иначе быть не может и не должно.

Так будет правильно.

Даже те поцелуи парень выдрессировал себя воспринимать, как некий загадочный, но необходимый опыт, пусть и неправильный. Однако, кого волнует? Кто об этом узнает? Целоваться же нужно уметь, чтобы потом такие, как Рюджин и ей подобные, ахали и охали. И плевать, что «учиться» пришлось с парнем в приюте, а не с девушкой у цветочной клумбы. Глубоко похуй. Обстоятельства такие. Главное — конечный результат и разгаданная сложная головоломка, у которой сегодня оказывается, блин, День рождения!

— Чужие дети так быстро растут, скажи? — Хёнджин прыскает и через мгновение сверкает улыбкой. — И заинька вырос такой красивый. Кстати, вот я его зову ласково, заметил? — парень вовсю оживает, превращаясь в прежнего себя: беззаботного и свободного. Невидимые сковывающие путы, наброшенные Ёнбоком, спадают. — А он сначала называл меня жабой надутой, а потом надоедливым хорьком.

Хван хлопает себя по бедру, вовсю заливая комнатку колокольным смехом и вроде даже слезу с ресниц стирает.

— Почему?

— Не знаю. Видимо, ему не понравилось моё «заинька», и так он решил меня задеть, — продолжает дрожать от смеха подросток и громко протяжно выдыхает. — Сейчас он, конечно, меня так не обзывает... Он изменился.

Джисон тоже поддаётся лёгкому смеху, который не громче шелеста простыней и одеял, а потом сникает. Он ведь сам, дурак такой, никому про свой день появления на этот свет не сказал. Не хотел. Но Минхо узнал как-то...

— А ещё котик однажды сказал, что я похож на пельмень, прикинь? — уже открывая перед другом дверь, весело тараторит Хёнджин. — И Чанни сказал, что мне очень подходит, но мне больше всего нравится, как зовёт меня сам Чанни, — продолжает шуметь он, отдаляясь всё дальше и дальше от друга по лестнице вниз. — Хёнзалес. Красиво, да?

«Он знал про мой День рождения, — продолжал повторять про себя Хан, спотыкаясь и затормаживаясь. — Откуда он всё, блять, знает?».

Секунды перевоплотились в минуту, но в памяти так и не всплыли чёткие детали той ночи, когда Минхо его поздравил, зато Хван откуда-то снизу напомнил, что им пора. Их ждут новая ночь, новый День рождения и новые воспоминания.

— Ты идёшь там?

«Он подарил мне подарок?».

— Да, да, иду... — вдогонку бросает Хан, вяло тряхнув головой и перескочив тихо сразу через три ступени. — Эй! Меня подожди!

❞

Место, которое торжественно Хван представил как «актовый зал», больше напоминало Джисону обычный сарай. Здесь было много пустого места, но при этом и много хлама по углам: пыльные пожелтевшие картонные коробки-пирамиды у стен; две грязные стремянки там же; газеты и прочая макулатура раскидана по полу; ярким пластиком виднеются вёдра то тут, то там... Ну хлев, не иначе.

Парень оглядывает новое для себя место и ради приличия держит лицо ровным, но от вида облезлых стен ему хочется противно поморщиться, как и от чёрной плесени на потолке. Что уж говорить о малиновых шторах, закрывающих часть невысокой сцены? Это явно любимое лакомство проживающей тут моли и излюбленное спальное место других насекомых. Пауков, например, которых Хан насчитал около четырёх, пока брезгливо ступал за Хёнджином в глубь этой огромной жуткой комнаты с экономным освещением в виде трёх жухлых лампочек.

Парней уже ждали Чан в обнимку с Чонином, парень, которого Хан видел прежде на крыше, но имени так и не запомнил, и именинник во всём своём хмуром великолепии.

Расстройство.

Джисон ведь отчасти только ради Минхо согласился на эту авантюру — ему никто больше неинтересен. Провести вместе время хотелось, правда, но наблюдать за этим кислым лицом желание отсутствовало. Хотя... Увидев краем глаза Хана, Минхо в настроении явно переменился. Губы дрогнули, а взгляд упал на пол.

Джисон тоже поймал это стеснение на расстоянии, и уподобляясь Минхо, безучастно стал рассматривать разбросанные газеты по старому паркету, собирая в кучу мысли о том, как и какими словами поздравлять этого придурка. А ещё Джисон напрягал уставшие извилины, стараясь в итоге вспомнить, точно ли был подарок? И куда, чёрт побери, он швырнул тот маленький мешочек? Это ведь был мешок? Или коробка?

Парень ждал, пока Чан закончит желать всего самого-самого. Стоял и гадал, что мог подсунуть ему Минхо? Он спокойно слушал, как именинника поздравлял теперь Чонин, и сгорал от любопытства. Правда-правда. Жажда узнать, чем этот чудак решил тогда скрасить его поганый праздник, росла со скоростью света.

«Думай, думай, думай, Хан Джисон!».

Вокруг шуршали газеты и листы, Минхо посмеивался звонко и необычно долго, слушая мелкого чересчур внимательно. Он не сводил с него сияющих глаз, и у другого — Джисона — глаза от увиденной картины синхронно засияли точно так же.

Было слишком заметно, как Ли радовался без лишних слов, когда у Чонина получилось произнести его имя несколько раз без запинок. Он лучился и обнимал мелкого после долгого поздравления так, словно тот восстал из мёртвых, чтобы пожелать ему «крепкого здоровья и очень хорошей жизни». Честное слово, даже своего ненаглядного Чана Минхо к сердцу так долго не прижимал, как этого ангелочка. Хан излучал такую же улыбку и наверняка испытывал то же тепло, что сейчас размазывало Ли Минхо.

Это было мило. И брюнет в глазах Джисона становился милым, мягким, добрым... Придурком!

«Вот же... Сука!».

Пока Хан любовался зрелищем, скромно ожидая своей очереди подойти к Минхо, своего не упустил Ли Ёнбок. Тот опередил Хёнджина и с разбега бросился к парню, запрыгнув так, чтобы его могли удобно подхватить. Что, собственно, Минхо и сделал. Эхо топота теперь мешалось со звуками безобразного гогота белобрысого паразита, который слишком нагло обнимал именинника и даже целовал в щёки, считая вслух каждый чмок за каждый год жизни.

Три... Четыре...

Минхо не противился и стоял себе, поддерживая парня за бёдра, и не думал отворачиваться. Пришлось отвернуться самому Джисону, потому что он вдруг почувствовал себя чужим и ненужным, только теперь не в жизни Хёнджина, а в жизни всех здесь улыбающихся.

Восемь... Девять...

Снова он не к месту. Опять чужой в идеальной, на первый взгляд, картинке старых добрых друзей. Джисон слышит, как Хёнджин ворчит и как нелепо смеётся Чан на пару с Чонином, и злится. Он кипит, потому что не слышит главного — как Минхо посылает Ёнбока к чёрту за такую выходку.

Двенадцать... Тринадцать...

Он доволен — факт. И его ничуть не беспокоит, кто висит на его шее, и как же бесится прямо сейчас Джисон, покусывая самые краешки нижней губы.

Возможно, всё совсем не так, как Хан себе воображает, наглухо закрыв глаза и ругая этих двоих самыми скверными словами. Скорее всего, он может стать «художником» и изменить весь сюжет картины. Он способен подать голос и напомнить блондинистой блохе о приличии, равно как он может занять внимание Минхо собой. Но не хочется. Зачем? Джисону вроде обещали дружбу, но не говорили, что другом он будет единственным и незаменимым. Как минимум были ещё Чан, Чанбин и Чонин — любимчики Минхо. А Джисон... Недодруг?

В любом случае, четвёртое место тоже место, как ни крути.

Семнадцать... Восемнадцать...

Пройдя вглубь помещения, подальше от эпицентра хуйни, которую устроил Ёнбок, и наконец сухо поздоровавшись со всеми, Джисон поднимает кусок газеты почище и кидает рядом с Чонином, присевшим на обрыв сцены. Он своё место обозначил и выказал этим своё расположение к ангелочку, на которого без мягкой улыбки смотреть не получалось.

Хан снова натянул на лицо подобие лёгкой радости, потому что Чонин прильнул к нему тут же, как он опустился на пол, обхватил руку под локоть и прижался к предплечью своей тёплой щекой.

От Ли Минхо он решил держаться на расстоянии. Да, из-за той самой вредности, что покалывает в пальцах и спиралями крутит нервы. Да, из-за глупой ревности, что не с ним Минхо сейчас улыбается, как ненормальный, а с ёбаным Ёнбоком, который хуже кости в горле наслаждаться жизнью мешает. И да, свою лепту в хуёвое настроение парня привнёс ещё и Хёнджин, решивший обнять сразу двоих парней, которые и так прекрасно близко дышали одним воздухом без него.

Никого, кажется, творящийся бардак не парил. Чан перешёптывался со знакомым-незнакомцем, который устроился прямо напротив Джисона и удобно навалился на старые кресла в пыльно-малиновой обивке. Чонин редко задирал голову вверх и любовался хохочущей троицей, которая устроила нечто вроде борьбы, кто кого защекочет до смерти. Стало очень и очень шумно, а в голове Хана царила тошнотворная тишина с ультразвуком впридачу.

«Он был прав, — сухо хмыкает он в ответ на свои мысли и склоняет голову поближе к Чонину. — Я жалею, что пришёл».

Подросток действительно жалел, что не остался в комнате; что не заставил Хвана, на спину которого прямо сейчас пытался запрыгнуть Ёнбок с довольной ухмылкой, остаться с ним. Он сидит на этом скучном празднике, где нет ничего «праздничного», кроме полупустой бутылки рисовой водки в руках незнакомого, и проглатывает сожаление за сожалением.

«Отстой».

— Те-те-теперь т-ты, — Чонин по-кошачьи мажет виском и щекой о плечо Джисона, заставляя того поднять глаза, и ярко улыбается подошедшему к ним Ли Минхо, как восьмому чуду света. — По-по-поз...

— Поздравляю, — не вставая, Джисон бросает эту фразу именнинику, глядя снизу вверх, понимая, что должен, и быстро улыбается «на сдачу».

Буквально на долю секунды на губах зависает ехидная улыбка, которая ещё через короткий миг превращается в ничто. Нечто больное и горькое. Прямо подстать настроению.

— И всё? — одновременно и хмурится, и безобразно криво улыбается Ли, бегая глазами от одной надутой щеки к другой — той, на которой выделяется родинка.

— Счастья, здоровья, — бубнит подросток под тихие смешки Чонина под боком. — Успехов в личной жизни пожелать или без этого обойдёшься?

Минхо с ответом тянет, поджимая губы. Чан, который был свидетелем этого диалога, тоже в знак солидарности вместо пухлых губ оставляет одну ровную полоску. Одному Чонину рядом весело, потому что он не понимал сути происходящего. И только Ли Ёнбок был доволен этим испорченным настроением, ведь всё понимал прекрасно. Он добился, чего хотел. Он ведь именно этого хотел?

— Если ты решил всем портить настроение, то тебе лучше уйти, — поглядывая на дверь, притворно-мило воркует блондин, устроившись на спине Хёнджина.

Хан не пропускает реплику мимо ушей, но игнорирует. Он подтягивает колени к себе ближе и обнимает их, устраивая подбородок в образовавшейся выемке. А трое парней всё продолжают с неким любопытством разглядывать хранившего героическое молчание.

— Может, это... — парень в мятой рубашке поднимает бутылку и яро качает, заполняя тишину плесканием спиртного. — Выпьем?

На предложение отозвался только Чонин, закивав в быстром темпе. Чан на это рвение мелкого влить в себя гадость шикнул, а Минхо, как заметил Хан краем глаза, отошёл чёрт знает куда, шаркнув подошвой ребристых кед о пыльный пол. Тем двоим, больным на голову, которые плюнули в итоге на всех и уселись на дальний ряд кресел, было не до алкоголя, а вот у Джисона в глотке зачесалось.

— Выпьем, — так и не поднимая глаз, он тянется к предложенной водке побитой рукой, и прежде чем сделать глоток, он резко выдыхает, запрокинув голову.

«Напьюсь и съебусь».

Подросток, придавленный сразу и гневом, и пародией на жалость, хотел моментально наполниться горячим свинцом с горьким и ржавым вкусом дурацкой водки. Не дали.

Непонятно куда и когда делся Чонин, и почему он решил отлипнуть. Зачем Чан резко подскочил, Хан тоже не сразу осознаёт, когда сверкает глазами наверх, к потолку, и впивается в другие глаза: жуткие, тёмные и нифига не звёздные.

— Чего? — Джисон сжимает пустую теперь ладонь и высверливает на лице Минхо очередную корявую дыру. Бутылку он у него выхватил, а дальше-то что? — Дай.

— По голове, может, тебе дать?

— Давайте без скандалов, — со стороны просит Бан.

Двое на креслах переходят в беззвучный режим, учуяв нечто интересное. Или жуткое?

Джисон тоже поднимается на ноги. Равняется с Минхо. На бутылку, зажатую в кулаке, больше не смотрит. Злость трясёт за грудки, и подросток наивно и скоропостижно решает, что кошмарит его не предложение получить по башке, а очередная ошибка Хёнджина, как ни в чём не бывало обнимающего Ёнбока где-то там, среди клопов и пыли. Он злился на того самого Ли Ёнбока, который посмел залезть на Минхо чуть ли не на шею, и расцеловать, чёрт побери...

Восемнадцать раз...

Он громко дышит, напрягается, пялится стеклянными глазами на того, на кого тоже злится поганой чёрной злостью. Потому что Минхо обещал дружить, но друзей из них не вышло. Говорил, что будет рядом, но рядом он был совсем не в те моменты. Он улыбался очень и очень особенной улыбкой, но оказалось не только одному Джисону...

«Восемнадцать, сука, раз!».

— Ещё раз поздравляю, — решается заговорить Хан, подчинив себе хоть немного своего животного гнева. — Я пойду, — отвернувшись к Чонину, Джисон через силу поднимает уголки губ, чтобы не казаться совсем уж диким монстром и прощается. — Весёлой вам ночи.

Короткий кивок Чану, парню, что так и продолжал прижимать задницей стопку листов к полу, ну и мимолётный «салют» Хёнджину, который застрял в лапах Ёнбока.

«Восемнадцать! Блять! Раз!».

Он выбегал из блядского актового зала так быстро, словно его могли догнать и к полу пригвоздить надуманные веселье и потаённое чувство, что без него там будет не так. Он не смотрел на именинника, не наградил взглядом наглого Ёнбока. Просто сбежал... Как трус... Как тот, кто может взорваться в любую секунду без объективной причины... Как слабак... Как жалкое ничтожество, которое хочет рядом чего-то родного, но получает одно говно...

Парень бежал вверх по ступеням, как жалкий объект, который всегда, отныне всегда, блять, будет не к месту. Его шатало. Его знобило. Его переполняло нечто тяжёлое.

Остановившись на последнем пролёте, Хан согнулся пополам, обхватив живот, и тихо завыл. Он теперь гневался на самого себя за свои психи. Что его взбесило? Что вывело из себя до помутнения в зрачках? Ну что, блять?

В ночной тиши слышится ещё одно дыхание. Донсик? Его дружки?

Мигом «протрезвев», Джисон оборачивается с огромными шарами вместо глаз и выдыхает с облегчением. Минхо. Конечно же Минхо.

Оба молчат. Джисон и рад бы ляпнуть что-нибудь в жалкое оправдание, но боится. Он, как-никак, испортил праздник. А почему хранит молчание второй, можно только догадываться. Вот Хан и гадает: сжимает ли Минхо кулаки в карманах олимпийки? Настолько же он зол, насколько сейчас сведены его ровные тёмные брови?

— С тобой всё нормально? — растерянно заморгал брюнет после устоявшейся паузы.

Вопреки самым худшим ожиданиям, что Ли сейчас накинется с претензиями и упрёками, парень решил подкрасться с очередной заботой?

— А с тобой? — еле шевелит губами Хан. — Зачем за мной пошёл?

— А зачем ты ушёл?

«Этот придурок никогда не научится отвечать на мои вопросы», — иронично фыркает Джисон.

— Слушай, извини...

— Так с тобой всё хорошо? — перебивает брюнет и немного смягчает острые углы своего каменного лица.

Если судить по вялому морганию и лёгкому тремору, Хан Джисон не был в порядке. Отчуждение продолжало трепать его нервы. Чувство несправедливости хуй пойми к чему и почему колыхало его, как тряпку на ветру.

Он и есть тряпка...

— Если не считать того, что я испортил твой День рождения... — опуская голову, шепчет Джисон. — Извини меня.

— Я всё равно ненавижу этот день, — не теряется с ответом Ли и делает маленький, едва заметный для этого мира шажок в сторону поникшего.

Джисон замечает это.

— Почему?

— А почему нет?

Эта реплика заставляет улыбнуться, потому что Минхо опять отвечает вопросом на вопрос, засранец.

— У меня и подарка нет, — ломая губы, продолжает тихо бормотать Хан, удерживая груз вины в своей груди. — Ты подарил мне что-то, но я... Я не...

— Выбросил?

— Спрятал, — Джисон шмыгает носом, пробегая глазами по своим криво стоящим ногам.

Минхо делает ещё один незначительный шаг вперёд. И незначительный он для всего мира. Для Джисона же это огромный прыжок вперёд. Важный. Необходимый.

Он пугливо поднимает глаза, не зная, что ожидать от парня, но глупо мечтает о простой тёплой олимпийке мрачного чёрного цвета на своих плечах.

Ему так хочется чего-то родного...

Тёплого...

Ещё разочек...

— Можешь обнять меня, в качестве подарка, — тихо просит Минхо, встав совсем рядом. Неприлично близко. — Если хочешь, конечно.

— Даже не поцеловать? — удивляется подросток, заламывая за спиной пальцы.

«Господи, что я несу?».

— Если хочешь, то целуй.

— Ага, размечтался, — поморщив лоб, Хан тихо хмыкнул, а потом... Потом его затрясло от смеха. — Не буду я тебя целовать. Не хочу.

— Тогда заткнись и обними, — посмеиваясь в ответ, Минхо дёргает плечами.

И они обнимаются. Долго. И там, в тёплых объятиях, Хан чувствует, как сердце бьётся по-глупому в унисон с другим, словно два инструмента, играющие в одинаковую симфонию. Ладони Минхо оказались исцеляющими, а каждое плавное прикосновение словно лечебное средство — смягчало гнев и втирало умиротворение. Так глупо... Так очень и очень глупо, но там, в объятиях с Минхо, Хан каждый свой вздох и выдох наполнял смыслом. Он благодарил. Их неожиданное слияние — словно мостик, соединяющий две души в тёплом и искреннем месте, где никаких Ёнбоков, Донсиков и Хёнджинов; где молчание наполнено смыслом и даже нежностью; где обычная лампочка тоже горячее Солнца.

В чужих руках, которые больше не дрожали, Ли Минхо ощущал себя собой. Объятия для него — безопасная гавань в мире жутких чувств. А объятия с Джисоном — философский камень, преобразивший такой поганый день в нечто драгоценное.

— Спасибо, — прижавшись виском к мягким волосам Хана, Минхо беззвучно повторяет одно и то же: — Спасибо... Спасибо тебе...

— Что бы там себе ни придумал, ты всё ещё придурок, — бурчит Джисон, прижатый к чужому плечу и к сердцу. — И ты всё ещё мне не нравишься.

— Спасибо...

— И я на тебя обижен, — продолжает сварливо ворчать Хан, наполняя лёгкие до отказа запахом тепла и заботы, который впитался не только в олимпийку парня, но и под кожу.

Очень и очень хорошо...

Объятия — это язык самого сердца. Тихий язык, способный сказать все те слова, которые даже самая красочная и подготовленная веками речь не в состоянии выразить. В этих мгновениях можно ощутить, как время замирает; как в чужих руках собственный мирок вдруг превращается в место, где зашкаливает концентрация тепла, искренности и заботы.

Вот Минхо и удивляется искренне, когда после сказанного про обиду, Джисон льнёт к нему ближе, глубже, внутрь и в душу.

— И чем я успел тебя обидеть? — аккуратно интересуется подросток, поглаживая уже не спину, а шею, усыпанную болезненными пятнышками прошлого.

Где-то на этаже скрипит дверь. Сначала одна, потом и вторая. Хан нехотя вздрагивает от неприятных звуков и хмурится. Пора расходиться? Пора отпустить Минхо? Пора бежать дальше в комнату и прятаться под одеялом? Он цепляется за рукава уже полюбившейся олипийки и отстраняется.

— Я...

Попытку отлипнуть Минхо пресекает, прижав Джисона назад к сердцу. Получилось резко. Но по-другому никак. Потому что он чувствует, что так правильно. Потому что очень и очень желает. Потому что знает, что это необходимо.

— Хочешь, я сегодня останусь с тобой?

— Со мной?

— С тобой, — кивает парень, напоминая Хану, что у него правда есть одна, только одна особенная улыбка, и она всегда будет для него одного, и для таких тёплых моментов вдвоём и не только в тёмной ночи. — Хочешь?