Горько
❞
Утро Джисон встречал с тем же размазанным счастьем на губах.
Сынмин спал, бесстыдно навалившись на Хёнджина и обняв того, как самый удобный валик для сна, а тот как увидел, что сосед его проснулся, принялся умолять самыми грустными глазами о помощи.
— В туалет хочу, — одними губами произнёс Хёнджин, стреляя пугающе жалким взглядом на макушку лежащего на его груди парня. — Помоги-и-и.
Джисон хоть и позлорадствовал, но всё же Сынмина разбудил, подстроив всё случайным хлопком дверцы шкафа.
«Проснулся» вместе с ним и Хёнджин. Оба лениво потянулись, не забыв протереть глаза от сладкого сна, и тут же отодвинулись друг от друга на безопасное расстояние. Джисон и за этой картиной наблюдал с внутренним визгом. Это было не просто мило, а правильно — видеть этих двоих рядом, пусть и такими обоюдно неловкими.
Всему своё время.
Поблагодарив за волшебную ночь, Хван, шаркая тапками, поспешил скрыться в коридоре, не подавая вида, что мочевой его явно на пределе. Сынмин так и остался на чужой кровати мять припухшие щёки и стирать остатки сна с ресниц.
— Утро доброе? — уже оказавшись в любимой безрукавке, Хан запрыгнул на подоконник с книжным беспорядком и подобрал одну ногу к груди, чтобы удобно устроить на колено подбородок.
Сынмин неразборчиво мычит что-то похожее на «доброе», и Джисон не может не улыбнуться в сотый раз от утреннего счастья, заполнившего его под завязку.
— Как твоё самочувствие? — Ким зевает ещё раз и скидывает, наконец, ноги с кровати.
— Нос немного забит, а в остальном я в порядке. А ты как? Выспался?
— Если честно — нет, но я жаловаться не буду, потому что уж лучше с вами спать вот так, чем одному.
Тут непонятная тревога начала дёргать Джисона за несуществующие под кожей ниточки. Даже правый глаз пару раз дрогнул в такт сердцу. Неужели Минхо и правда здесь нет? И он даже не попрощался? А должен ли был?
Хан забывает про своё желание выпытать из друга подробности их неожиданно хороших отношений с Хёнджином. Потом. Он спрыгивает с удобного места и приземляется рядом с другом, отодвигая маленькие подушки, уже с целью поболтать про Минхо.
Ему нужно подобраться к истине.
— Одному? А твой сосед где? — сердце продолжает отбивать сигнал тревоги. — Его что, забрали?
«Неужели этого психа мог кто-то взять в семью? Не верю!».
— Да нет, он вроде с Чаном теперь. Мне он ничего не рассказывал. Просто перестал приходить по ночам, но я видел, как они вдвоём однажды вечером поднимались наверх, поэтому предположил, что Минхо теперь с ним.
Это брошенное «Минхо теперь с ним» задело. Смысла искать хоть какой-то смысл, почему вдруг эти слова подпортили настроение, не было. Джисон решил продолжить допрос:
— Значит, он переехал неофициально?
— Я не знаю. Я же с ним не общаюсь, — Сынмин снова сладко зевает, потягиваясь, и поправляет сползшие очки. — Я вообще кроме вас тут ни с кем не контактирую, а вы мне уже как родные.
На Сынмина в последнее время напал приступ нежности и сентиментальности. Он не только к Хвану лез за объятиями, но и к Хану. Вот как сейчас, например. Ким сжимает его в своих руках и чуть покачивает из стороны в сторону, а Джисон не противится, потому что знает, что этому парню, не знавшему, что такое любовь и родные люди с момента появления на свет, наконец-то повезло. И очень хорошо, что он не отталкивает или не страшится, а сам тянется к хорошему.
В этих телячьих нежностях двоих подростков застаёт Хван, вернувшийся из уборной. Он мимолётно шутит про их любовь-морковь и про свою ревность, а после плюхается на пустую кровать Джисона, ударяясь затылком о чёртову стену.
— Вот сука!
— Это карма, Хёнджин, — не может не прокомментировать случившееся Ким, потягиваясь раз в десятый.
— Тогда ты тоже ходи и оглядывайся, мелочь, — а Хван, по всей видимости, не может больше обижаться на колкости Сынмина.
Он растягивает губы, всё ещё поглаживая ушибленное место, пока Сынмин на эту угрозу нагло хихикает, показывая язык. Такие моменты всегда короткие, почти неуловимые, но Хан Джисон всё же ловит эту лёгкость и непринуждённость между своими друзьями.
Не улыбаться, как болван, не получается.
— Мне идти нужно, — молвит Сынмин, бегая глазами по развалившейся фигуре Хёнджина. Ночь вседозволенности прошла, и теперь пора снова возвращаться к порядку. Пора быть правильным. А перед завтраком у Сынмина, по собственным придуманным правилам, зарядка и душ. — Увидимся?
И Хёнджин и Джисон синхронно кивают.
— Сегодня после отбоя на крышу идём.
Джисон ещё пялился на дверь, за которой только-только скрылся парень, когда Хёнджин планами на вечер решил поделиться.
Или знатно подпортить настроение...
— Зачем? Опять ваше сборище?
— У Ёнбока День рождения, — мурчит сосед, без стеснения устраивая свою голову на чужой холодной подушке.
— Ну, хорошо тебе повеселиться.
— Эй, ты тоже приглашён, — Джисон с недоверием поднимает одну бровь и переплетает руки на груди. Хёнджин на это удручённо вздыхает. — Ну правда, там все-все будут.
— И Сынмин?
Хван жуёт губу, понимая, что сморозил херню.
— Ну ладно, не все-все-все, но вы с ним знакомы, и он не будет против, а мелкий для него чужой.
— И мне твой Ёнбок тоже чужой, Хённи, — со всей искренностью признаётся Хан.
— Ну пожалуйста. Мне будет грустно без тебя.
— Тогда... Не иди? Давай позовём Сынмина и посидим втроём?
— Но я хочу выпить, — Хёнджин канючит похлеще самого избалованного в мире ребёнка, требующего исполнить его веление-хотение. — Да и это последняя вечеринка на крыше. Уже холодает.
Джисон смотрит на это милое создание с кукольными глазами, которое вовсю щёки дует и хлопает ресницами, выпрашивая желаемое, и почти сдаётся.
— Последняя, говоришь?
«Значит, больше это терпеть не придётся?».
— Ты согласен?
Томить ожиданием было бесполезно. По лукавой улыбке Джисона очень чётко читалось явное согласие. Смирение. А ещё вдруг захотелось среди «всех-всех» увидеть одного-единственного — Ли Минхо. Нужно было просто посмотреть и убедиться, что он правда всё ещё тут и всё такой же эгоистичный придурок. Хотелось засиять победной улыбкой перед неосведомлёнными зрителями, ведь Минхо наконец от него отстал...
Отстал ли?
— Ладно, только я ненадолго и пить не буду, — Хан выставляет указательный палец вперёд, угрожая. — Даже не проси и не уговаривай.
— Хорошо, как скажешь, вредина.
Джисон приподнимается, вспомнив про своё желание почистить зубы, и идёт к шкафу, чтобы достать всё необходимое. Но у дверцы замирает и с растерянностью оборачивается к соседу.
— Хённи, слушай, а у меня нет подарка.
— Это необязательно, — Хёнджин вяло моргает, намекая, что скоро провалится обратно в крепкий-крепкий сон. — Мы просто пьём все вместе, веселимся и дарим друг другу воспоминания, а не мусор какой-нибудь.
— Воспоминания?
«Ну ладно, надеюсь, это правда».
❞
Джисон всеми фибрами души верил, поднимаясь по лестнице на крышу, что Хван его не обманул и ему правда можно заявиться к другому на праздник без подарка.
— А откуда ты таскаешь алкоголь?
Вопрос этот долго плавал в черепной коробке и вот, наконец, всплыл на поверхность. Пришла пора узнать правду.
— Ты не хочешь этого знать.
Хван идёт сзади с ящиком японского пива известной марки и противно пыхтит, словно в его руках не двенадцать банок, а двести двадцать. Джисон был не знаток в алкоголе, но почему-то казалось, что пиво явно не из дешёвого сегмента, да и в таком количестве... Где друг достал такое богатство и кто ему помог?
— Ну скажи, я никому не расскажу, честное слово.
Интерес подгорал и Хан говорил правду — он не трепло; он сохранит этот секрет и никому ни за что и никогда не расскажет. Страшную, а может, и обычную тайну хотелось узнать лишь для себя, чтобы спать спокойнее. Хёнджин ведь не только алкоголем заведовал, но иногда к ночи притаскивал шоколад или кидал соседу горстку мятных леденцов без объяснений.
— Конечно не расскажешь, потому что не узнаешь.
— Ну Хённи!
— Дверь мне придержи.
Джисон послушно толкает металлическое полотно с криво прибитой деревянной ручкой, засаленной от времени, и стоит столбом, выжидая, пока Хёнджин выйдет под лунный свет следом за ним. Оборачиваться сразу он не стал — решил прислушаться и угадать, кто уже был на крыше. Точно был слышен чудовищный смех Ёнбока. На этом всё. Другие голоса Джисон не распознал.
Сосед выходит на крышу, чуть не спотыкаясь о неровный выступ, но равновесие удерживает, и тут же ставит ящик к ногам, явно довольный собой и своей грацией. Несмотря на то, что он взмок и покраснел в щеках, лицо его всё такое же идеальное — прямо-таки то, что нужно для дурацкого рекламного плаката про счастливую и беззаботную жизнь.
— Пошли?
Джисон оглядывается на присутствующих. Видит Чана, сидящего в той же косухе на низком раскладном стуле, болтающего с кем-то, чьё имя Хану известно, но он его позабыл. Встречается взглядом с именинником, активно машущим руками прибывшим. Видит чересчур хмурого Чанбина, чья грозная физиономия пугает даже будучи спрятанной под капюшоном объёмной кофты. Потом Хан цепляется глазами за ещё два пустых стула с деревянными ножками, стоящих рядом с тем, который занял Чан; однотонный светлый ковёр по центру, на котором очередной знакомый-незнакомый парень возится с радио. Минхо нет. Пробежавшись по-новой глазами по каждому стоящему и сидящему, Джисон продолжительно вздыхает, подбирая ящик с пивом.
«Его нет».
Вместе с Хёнджином он подходит ближе к собравшимся и щурится в детской улыбке от того, что кто-то принёс ночник на батарейках. Устройство, представляющее из себя небольшой светлый крутящийся шар с вырезанными звёздами разных размеров, заворожило. Достаточно много небесных точек рассыпалось по бетону и ковру, что не смотреть не получалось. Красиво и как-то самобытно, но уютно, от этого и хорошо.
Пока Ёнбок обнимал Хвана, Джисон стоял в стороне с тяжестью двенадцати банок фильтрованного в руках под гипнозом этих звёзд и думал, что тоже, наверное, хотел бы встретить своё восемнадцатилетние так — в тесном кругу на крыше, с этим старым светильником и шипящим радио. Но он сам дурак, раз решил умолчать о своём некогда любимом празднике.
Да и о каком тесном круге может идти речь?
Бред.
— Не думал, что ты придёшь, — блондин отвлекает, завлекая теперь и Джисона в приветственные объятия. — Но я рад. Спасибо.
Тот опускает ношу к ногам, хлопает не в полную силу парня по спине, поздравляет с Днём рождения и тут же суёт руки в задние карманы джинсов. Неловко. Он всё ещё чужой среди этих породнившихся в прошлом парней. Пусть Ёнбок с ним оказался мил и приветлив, но не так, как с другими. Не так, как с Хёнджином, например.
Хан чувствует себя безгранично лишним в эту секунду, и если бы не этот продолжающийся танец звёзд вокруг, он бы точно сбежал.
Или нет...
Слабый ветерок доносит чьи-то шаги и Джисон отвлекается теперь на них. Только подумав оглянуться, он уже знал, кто это. Минхо. Знакомый брюнет был во всём унылом чёрном, но комфортном и не пугающем, как Чан или Чанбин. Парень тоже прятал лицо под капюшоном, но оказавшись рядом с компанией, приподнял голову, скидывая кусок ткани, и даже успел подмигнуть Джисону едва заметно.
С ним всё в порядке. Минхо в полном порядке, раз и улыбнуться себе позволил, пусть и так же мимолётно, как пролетающие вспышки звёзд, и даже выдавить из себя необходимое «привет, чудо». Хан теряется и просто кивает в ответ. Кажется, он как раз таки в полном беспорядке.
«Это что сейчас было?».
Присев к ящику с алкоголем, Джисон косит глаза вверх, чтобы ещё раз увидеть и убедиться, что этот тип улыбался. И не кому-то, а именно ему. Но находит он разочарование. Минхо теперь занят Ёнбоком.
Всё возвращается на круги своя. Чан так и продолжает что-то втирать двум парням, прижавшим задницы у его ног на пушистом ковре. Ни на кого эти трое внимания больше не обращали. Младшие с приоткрытым ртом ловили каждое слово и часто кивали, словно их мир сузился лишь до одного человека.
И Чан, словно осознавая это, всё болтал и болтал, вживаясь в роль центра Вселенной...
Хан вытягивает две банки из-под плотной плёнки и шагает к Хвану, который перетащил крайний стул на противоположную сторону от «вожака и его волчат». Он намеренно сел именно так, оставив за спиной бесстыдно обнимающуюся парочку.
С глаз долой — из сердца вон? Как бы не так! Ёнбок ни капли не смущался виснуть на плечах Чанбина. Ничего им не мешало, и откровенное негодование Хёнджина словно подстёгивало целоваться дольше и смеяться громче. Это тоже было вполне себе привычно, если учесть, что блондин от «своего» парня не отлипал даже в людной столовой, где лишних глаз на порядок больше. Его мир, очевидно, тоже в одном единственном человеке — в самом себе, и плевать ему на других и на их чувства.
— Держи, — Джисон протягивает другу тёплую банку, и не найдя другого места, чтобы чувствовать себя хотя бы отдалённо в своей тарелке, пристраивается прямо на ковре, вытянув ноги, а спиной прижимается к чужой ноге.
Парень всем телом чувствует, как подрагивает Хван, и явно это не из-за мягкого прохладного ветра. Вся причина стоит сейчас и пошло целуется с другим всего-то в двух шагах, не стесняясь никого и ничего.
Хочется обернуться с просьбой перестать, но кто Хан такой, чтобы указывать другим, как себя вести?
Никто.
Настроение портится ещё на пару градусов.
«Как же противно».
Однажды ночью Хёнджин озвучил, что «чувствует к Ёнбоку чувства» едва ли не с первого часа здесь, но какие это были чувства, он сам понять не мог. Он увидел белобрысого парня с кучей резинок на голове и просто влюбился с первого беглого взгляда. Если говорить точнее, то Хёнджин увидел, как незнакомец ярко светился рядом с кем-то другим, и тут же захотел стать особенным в жизни блондина, чтобы самому впитывать его солнечный свет.
Это ли влюблённость? Или настоящее безумство?
А ещё Хенджин поделился подробностями их близкого знакомства. Это было после занятий в учебном корпусе. Ёнбок сам порхнул в его сторону с желанием познакомиться с новеньким. Тем же вечером они впервые подрочили друг другу и Хёнджин попал в капкан. Днями солнечный был неразлучен с Чанбином, а некоторые вечера и редкие ночи он тратил на Хёнджина. Это не был любовный треугольник. Никак нет. Ёнбок с самого первого дня не давал никаких обещаний. Он был предельно честным и не скрывал, что ему никто не нужен.
Абсолютно никто.
Если бы Ли Ёнбок был другим, Хёнджин бы предложил ему встречаться, и не только ограниченное время в стенах пустой комнаты. Серьёзно. Хван готов был на этот взрослый и ответственный шаг. Пусть там, в мире людей, такие отношения не приняты, но он бы горы обогнул, чтобы найти то место, где никто бы не смотрел на них косо и где они свободно могли бы ходить за руки по улицам и без страха целовать друг друга, когда вздумается.
Если бы...
Слушая тогда эти откровения чужой души, Хан иногда перегибал палку и настаивал, чтобы Хёнджин взял себя в руки и признался в чувствах. Он убеждал друга поговорить с блондином насчёт подобных планов. Хван мог лишь истерично посмеиваться и отмахиваться: Ёнбоку на такие «мечты» из разряда фантастики побоку.
Он далеко не одинок. Он как раз из многодетной семьи, где внимания было много, а вот денег... Им просто не хватало денег. Семья, откровенно говоря, нищенствовала, и только поэтому детей у матери-одиночки забрали — всех до единого. У парня три старших сестры, которые тоже доживали своё детство в похожем учреждении, но для девочек и с религиозным уклоном. Они уже все свободны и далеко за океаном где-то в Австралии ждут выпуска младшего отсюда, чтобы забрать к себе — туда, где ему будет хорошо. Подальше от травмирующего прошлого.
«Он меня хочет, только потому что я красивый, а Бин ему нужен, потому что тот сильный. Дураку понятно, что те, кто рядом с сильными — под защитой», — обречённо признавался парень после всех просьб Джисона просто поговорить с этим Ёнбоком.
Хван, увы, защитить младшего никак не мог.
«Всё нормально. Бина он тоже забудет, как только выйдет отсюда. Мы на равных в этом вопросе».
Джисону обидно было слышать это тогда и вспоминать сейчас тоже очень не очень. Он наваливается к ноге друга со своей поддержкой ещё ближе.
Ещё теплее...
— Я с тобой, — тихо, но в то же время достаточно громко, чтобы быть услышанным, бурчит Хан, открывая и себе банку.
— Я чувствую, — признаётся Хван, потрепав соседа по волосам. — Спасибо.
Всё внутри немного успокаивается. Мысли о Ёнбоке и его образе жизни Джисон насильно выметает из головы. Не достоин этот паразит волновать его. Хван волнует, да, и его внутренние переживания беспокоят, но не сам Ёнбок. Ни за что. А ещё волновал и Ли Минхо.
Странно ли? Очень предсказуемо!
Сделав первый глоток, Джисон крутит головой и видит, как тот стоит у края крыши, подняв голову к небу. Ни Луны, ни звёзд сегодня не видно. Что он там рассматривает так долго? Почему не проводит время тут, со всеми? Какого фига он вновь игнорирует присутствие Джисона?
Вопросов действительно много, как и претензий, но смелости у Хана в достатке не было, как могло бы показаться.
— Да не могу я так просто взять и забыть! — Чан внезапно вскрикивает, но не на присутствующих, а скорее в воздух.
Джисон от этого «холостого выстрела» неожиданно вздрагивает. Все дёргаются, если честно. Все, но не Ли-само-безразличие-Минхо.
— Что ты там не можешь? — вклинивается Бин. — О чём спор?
— Никто не спорит, — отбивается Чан, быстро пересказывая суть своих недовольств.
Старший не жаловался, оказывается, а лишь делился своим негодованием по поводу Донсика и Канхо, но как-то чересчур эмоционально. Такое старшему вообще-то было несвойственно, вот все и переполошились. Все, но не Хан-разделяющий-беспокойства-Джисон. Он знал, кто такой Ли Донсик, а вот кто тут Канхо, решил уточнить у друга. Хван лениво выдохнул, и перед тем как допить остатки пенного, пообещал другу пальцем указать на этот кусок проблем, но завтра.
— Затихли и затихли, остынь, — Чанбин садится на свободный стул рядом. — С мелким же всё нормально? Вот и не вздумай бежать и мстить бездумно, иначе хуже будет.
— Тебе напомнить, что ему голову камнем пробили? Или все переломы перечислить? — тут блондин впивается взглядом в Джисона. Смотрит пристально, щёки нервно изнутри покусывает и потом выдаёт то, чего ахуевающий от неловкости Хан никак ожидать не мог. — Спасибо, что защитил, кстати.
— Кого?
Джисон уже решает, что это вообще не ему было, а Хвану, например. Но Чан точно смотрит прямо в глаза ему, а не кому-то другому.
— Тот парень в лесу... Помнишь? — Чан ждёт, пока парень утвердительно кивнёт или подаст хоть какой-то малейший признак жизни. Но тот застыл от количества внимания. Все смотрели на него. Даже Минхо обернулся. — Он сказал, что ты завалил одного, и потом собой накрыл.
— Я... Эм...
— Нужно было поблагодарить тебя раньше. Не знал, как к тебе подойти. Извини, в общем.
Слова Бана продолжали выкачивать воздух из лёгких. Джисон забыл, как дышать, моргать, и напрочь позабыл, как вообще говорить.
А что говорить-то?
— И ему тоже, между прочим, мозг повредили.
Все, кто не Джисон, оборачиваются либо тупо смотрят на Минхо, так и стоящего в тени от всех подальше. Сам же Хан гипнотизирует ночник, раскидывающий медленно плывущие звёзды.
— Ну, и? — Чанбин сводит брови и поджимает губы. — Все живы-здоровы в итоге. Сейчас нахуя лезть-то?
— Я не собираюсь лезть, — почти рявкает Чан. — Я должен им отомстить.
— А потом они тебе, — брюнет стряхивает капюшон с головы и лицом поворачивается к Чану, чтобы тот видел, как он недоволен таким планом. — Будь умнее.
— Бин, ты...
— А ты за своего цыплёнка не переживаешь? — несколько пар глаз снова жалят Минхо. Бан, которого тот перебил, тоже смотрит на парня в упор, только иначе: мягко и с отблеском благодарности что ли.
Джисон это замечает, как и подмечает ответный и до странного блестящий взгляд в кошачьих глазах.
«Неужели он и с ним спит?».
Подойдя к центру крыши, где были все, Минхо тоже скидывает капюшон, прежде чем продолжить мысль:
— Представь, что следующий он будет кровью плеваться.
— Замолкни, — шипит Чанбин.
Пока парни ведут свои взрослые споры непонятно о чём — о безрассудстве или о справедливости — Джисон дёргает соседа за штанину и просит нагнуться.
— Ты хоть что-то понимаешь?
— Ну да, — кивает Хван, сминая пустую банку. — Чанни боится, что те твари затихли не просто так, а Хо намекает, что если они им мозги не вправят, то уёбки могут натворить ещё дел. Типа почувствуют безнаказанность и всё такое, — Хёнджин отвечает тихо, стараясь не мешать парням ругаться, а у Джисона внутри вовсю грохочет сердце из-за разбушевавшегося волнения.
— Ещё дел? Чего?
Из-за лёгкого опьянения, а может, из-за близости Ёнбока где-то позади, Хёнджин не замечает страха, бегающего в глазах друга. Да и глаз он его, если честно, не видит. Джисон их наглухо закрыл.
— Как-то ночью они лезвием изуродовали Чана, — продолжает сосед. — Меня тогда ещё здесь не было, но мне об этом рассказал сам Чанни, что они ворвались в его комнату кучей и исполосовали его. Вроде пытались нацарапать что-то гадкое на спине, но повезло, что «дописать» не успели... Чанни тогда жутко психовал и прямо за завтраком сломал Донсику челюсть. Зуб даю, что он хотел ему голову пробить, но что вышло, то вышло. А потом мрази затаились.
— И что потом?
— Следующий был я.
— И что с тобой?..
— Да просто избили, потому что я милый и красивый, а они уроды кривозубые.
Хан давится нервным смешком, вслед за Хваном, и оглядывается. Никто на них не смотрит и про них не вспоминает, к счастью. Парни слишком увлечены своим громким спором, а они с Хваном ниже травы и тише воды.
— На самом деле мне тогда попало даже не потому, что я новенький был, а из-за него.
Джисон дёргается, словно его всего насквозь прошибло током. Он понял, про кого говорил Хёнджин.
— А что?..
— Мы с крыши спускались. Ночь была, — тянет Хван на ухо, чтобы никто, в том числе и сам Ли Ёнбок, не услышал это болезненное воспоминание. — Донсик был как раз с Канхо и с Чонхо на четвёртом. Они укуренные были, а может, и пьяные до жути, вот и кинулись, как собаки бешеные. Я его толкнул вперёд, а сам остался...
Справедливости ради, Джисон тоже захотел прямо сейчас толкнуть Хёнджина. Это не было безрассудно подставлять себя, спасая другого. Хан не по этому поводу злился. Не должен был он один несправедливо геройствовать и страдать под градом кулаков и пинков, рискуя своей жизнью, ради такого, как Ёнбок. Но толку? Что было, того не изменить...
— Кстати, — Хёнджин почти приклеивается губами к уху друга, прижимаясь ещё ближе, и у того очередные мурашки бегут от чужого резкого тепла. — Видишь, как он на Бине виснет? — Хан видит. Ёнбок очень вовремя отошёл от них подальше, приобняв своего парня за плечи. — А ночью он, наверное, опять придёт ко мне.
Хёнджин произнёс последние слова с такой горькой печалью, что у Джисона сердце натурально кольнуло, почувствовав отраву.
Незаслуженно. Больно. Ни капли не правильно.
— И тебя это устраивает?
— Нет, конечно, но я его не осуждаю. Он, по крайней мере, меня не избегает в отличие от этого, — Хван легонько кивает в сторону Минхо, который вплотную стоит рядом с Чаном надёжной опорой и защитой.
— Я тоже его в последнее время не видел, — признаётся Хан, делая маленький глоток.
«Блять».
Пиво встаёт в горле едкой отравой. Джисон ведь этим признанием сам себе великое открытие только что сделал: ему не хватало внимания Минхо. Правда-правда. Он буквально скучал по его внезапным появлениям, по ворчанию, по грубости и по той ебанутой улыбке зачем-то тоже...
— А зачем тебе его видеть?
Скучал. Скучал. Скучал.
— Ну, он просто мелькал перед глазами постоянно, — без запинок и заминок отмахивается парень. — А потом как будто исчез.
Хван не отстраняется, но между двумя друзьями всё равно возникает незримая пропасть.
— Ты что, следил за ним?
— Да остынь, я просто... — Джисон не может справиться с той частотой, с которой меняются его чувства. То ему тоскливо, то страшно, то волнительно, то снова до безобразия непонятно и боязно. Он переживает, что может ранить и без того израненного Хёнджина. — Отвали! Отстань и пей своё пиво.
Хан сам отпихивает соседа и тихо посмеивается, заглушая этим звуки совести. Та тоже нервно смеётся — от неистовой карусели внутри, что испытывает Джисон. Впервые так тошно от самого себя.
Проходит одна минута молчания. Следом и вторая. А потом Хан опять льнёт к Хвану, подёргивая его за мягкие узоры вязаной кофты.
— Хённи?
— М?
— Так они нормальные?
— Что значит «нормальные»?
Если вновь посмотреть на компанию со стороны, то никакой нормальности там не найти. Чанбин, раздосадованный и побагровевший, спорит из последних сил с Чаном. Минхо хмурится, не отходя от друга, и больно стреляет фактами, что без внимания подобную выходку никак оставлять нельзя. Прощать нельзя. Ёнбок клюёт носом в шею своего Бина, обнимая со спины и тем самым успокаивая. А двое помладше всё рты не закрывают, впитывая в себя ругань старших.
М-да. Они далеки от нормальности, как сам Джисон от счастья.
— Ну, как я слышал, их тоже многие боятся, как и Донсика. Типа они плохие.
— Донсик, Ёсан и вся их шайка — вот настоящие уроды, — фыркает Хван. — А Чанни и Бин просто защищают тех, кого те гнобят. За меня они тогда тоже знатно отпиздили ту троицу.
— А Минхо?
Опять слова опережают мысли. Кажется, что стоило вновь увидеть этого ненормального, как всё старательно отложенное в дальний ящик подсознания «вывалилось» после долгого застоя.
— Минхо не такой, но... Он просто другой.
Парень встаёт со стула, чтобы подтащить ящик с пивом поближе, и вновь устраивается на прежнее место, позволяя Джисону вновь опереться о себя.
Договорившись со своим любопытством больше не расстраивать друга расспросами касательно Ли Минхо, Хан прыгает на другую тему:
— Так они типа защитников, да?
Эти «защитники» недоделанные переходят на отборную брань. Точнее кричат Бин и Минхо друг на друга, а вот Чан замолк, отойдя в сторону, чтобы забить лёгкие никотиновым дымом. Джисон без особого интереса смотрит на этот спектакль, сравнимый лишь с замудрёнными пьесами Шекспира, и никаких усилий не прилагает, чтобы прислушаться и вникнуть в суть.
Может, прав Чанбин, а может, и Минхо...
Плевать.
— Ну да, они вроде наши местные супергерои.
Вдруг стало неловко за тот давний случай в душевой. Может, стоит всё же извиниться перед Чаном? Пожалуй нужно и, возможно, даже сегодня. Здесь, но не сейчас. Как только парни закончат свои разборки, Джисон найдёт минутку, чтобы объясниться и, конечно же, наладить контакт с парнем, который оказался не таким уж жутким и ужасным, каким обрисовывал его банальный страх.
Придуманное наспех редко воплощается в жизнь так же быстро. Хван уже прощается с четвёртой банкой, а парни всё никак не останавливаются. Вот уже битый час Чанбин пытается донести до всех, что пора бы прекратить тупую войну. С него хватит. Он не просит бросать белый флаг к ногам тех уродов. Нет. Обнимая Ёнбока и мягко отлаживая его наверняка замёрзшие ладони, он почти умоляет не развязывать новый конфликт. Он тоже боится, как ни странно...
Всем бывает страшно. От этого раздражающего нервы чувства внутри не спрятаться и не скрыться. Это реальная чума, которой заражены абсолютно все.
Жутко. Обидно. Слишком рискованно.
Хан не просто так заметил чужой страх. Когда Хёнджин заливал в себя вторую банку пива, он нашептывал другу краткую историю жизни этого громкого и настырного Со Чанбина, пытаясь его хоть как-то оправдать в глазах новенького в компании. Бин, как оказалось, всё детство ходил битый-избитый кем только можно и чем. Мать колотила, отчим, которого мелкий по глупости своей считал родным отцом, избивал до состояния-нестояния, да и старшее поколение тоже не чуралось наказывать внука физически. Взрослые думали, что так из пухлого пацана с элитного района вырастят настоящего мужчину, и Чанбин рос и креп, занимаясь спортом, только его нежную и временами сопливую натуру никакие мышцы и приливы тестостерона не меняли. Кулаки, ремни, цепи и даже древние розги не помогали. Попав в реанимацию с черепно-мозговой, «сопливый кусок дерьма» нашёл в себе силы и смелость рассказать, кто с ним так. Отчима быстро упекли за решётку. Мать оштрафовали и лишили родительских прав. Настрадавшееся чадо определили в приют в соседний город, чтобы никто из бабушек-дедушек не мог добраться до бедняги.
Чанбин знает непонаслышке, что такое избиения и травля. Он вырос на этом, и теперь понятно, почему он против подобного поведения. Насилие — не решение. Одно дело защищаться или давать отпор и совсем другое нападать самому, пусть благодаря физической форме для него это легче-лёгкого.
Насилие — это выбор, за которым тянутся последствия, и иногда с летальным исходом.
Всё заканчивается и все затихают как по команде ровно в тот момент, когда молча уходит Минхо. У Джисона в руке тепло от второй только открытой банки спиртного, поэтому он соображает здраво: парень ни с кем не прощался, словно обещал вернуться.
«Даже на меня не посмотрел... Он вернётся? Или он сбежал?».
Как ни странно, но Джисон был единственным, кто провожал Минхо взглядом, пусть и обиженным. Он немного жалел, что не слушал, о чём парни спорили. Так бы хоть он мог понять, в каком настроении тот удалился, да и к какому решению они все пришли.
Чан и Бин, кажется, пошли на мировую, разделив между собой сигарету. Хан вяло наблюдает за тем, как они стукаются лбами, лениво улыбаются и, по всей видимости, расслабляются. Если всё, что Джисон видит и подмечает, правда, тогда всё закончилось хорошо. Или нет? Почему тогда Минхо свалил с невидимой тучей над головой?
«Как же мне плевать».
И ведь правда вдруг стало всё равно. Не отпустило, а притаилось. Сейчас Джисона заинтересовал Ёнбок, который полез к остаткам пива. Намеренно или нет, он касался поникшего Хёнджина не только холодными пальцами, но и липким взглядом. К гадалке можно не ходить, чтобы мысли бедного и несчастного Хвана угадать — ему эта игра не нравится.
Парень с голубыми волосами и пирсингом на лице, до этого верно следящий за Чаном, как за сокровищем, потянулся к радиоприёмнику, чтобы поймать волну с музыкой. Новости о погоде, вдруг зашипевшие из динамиков, как-то зазвучали совсем уныло.
«И всё же, вернётся ли он? — посматривая в сторону выхода на крышу, перетирает одну единственную мысль Хан. — Должен вернуться».
Внутри Хвана уже плещется шестая банка пива: он явно выпил больше всех. Но по опущенной голове и по сжатым плечам видно, что этим он не гордится. Своей выдержкой и маской пофигизма — да, а вот желанием заглушить внутренние вопли и скандалы из-за воспалённых чувств — нет. Никак нет.
— Дай мне ещё, — еле слышно просит Хёнджин, неведомо куда протягивая руку.
Джисон отдаёт свою банку, совсем задумавшись о своём... Точнее о чужом человеке.
Под это всеобщее затишье и под жадные глотки пива за спиной Хан заплывает дальше: он пытается вспомнить, похож ли этот Минхо на кого-то из его прошлой и нормальной жизни?
Нет. Или да? Нет. Определённо нет.
«Такие точно водятся в одном экземпляре, — про себя улыбается Джисон. — Таких странных больше нет. Да и красивый он. Особенно красивый... И жутко странный».
Время идёт своим ходом. Едва ощутимый ветерок начинает пробираться под слои одежды, охлаждая кожу. Подобная температура вполне себе хорошо остужает не только тело, но и разум. Проходит пять, а может, и все тридцать пять минут, прежде чем Джисон наконец ставит мысли о надоедливом и «странном» Ли Минхо на паузу. Теперь он наблюдает, как Ёнбок с Бином, взявшись за руки, отдалились от компании, спрятавшись за кирпичной надстройкой. Всем понятно и даже в скором времени будет слышно зачем, но никого кроме Хвана это не задело, кажется.
Чан, оставшись в одиночестве, раскис на стуле, ухватившись за переносицу. Он думал. Очевидно, он серьёзно думал над тем, что ему сказали Бин и Минхо. Наверняка в выражениях парни не стеснялись, и этим оставили печальный след на настроении блондина. Их спор — две стороны медали: не простить, но забыть, либо прибить уродов, чтобы наверняка отомстить.
Тяжёлый выбор. И лицо Чана под стать его мыслям хмурое: брови опущены, скулы напряжены, губы поджаты до явной белизны, а глаза напрочь закрыты.
Джисон ломается. Он так хочет прямо сейчас подойти к этому доброму, как оказалось, парню и своим запоздалым извинением немного приободрить. Может, получится даже вернуть ангельскую улыбку, украшенную ямочками. А может, Чан пошлёт его на хуй или во власти раздражения скинет с крыши... Хан не знает, что выбрать и что сделать — теряется, как заблудившийся в трёх соснах.
Глянув на смертельно молчаливого Хёнджина, Джисон забывает о своём спонтанном желании оставить друга хоть на минуту в компании страданий.
— Эй, — он чуть разворачивается и вяло пихает Хвана в плечо. Голова парня очень быстро принимает обычное положение. Словно очнувшись, Хёнджин хлопает глазами, натягивая на пухлые и местами обветренные губы улыбку. Джисон видит, что не хочет он улыбаться, но заставляет себя зачем-то, придурок. — Устал? Пойдём спать?
Время наверняка подкралось к полуночи. Пусть Джисон был уже без жутких признаков простуды и даже выспавшимся, ему всё же хотелось прямо сейчас залезть под одеяло в своей комнате. Но не одному, а со своим другом.
Оставлять одного Хёнджина нельзя, но тот, словно уловив настрой соседа спуститься вниз и завалиться на бок, отрицательно мотает головой. Упрямец.
— Не хочу... Хочу тут...
Всё, что может Джисон, так это понимающе кивнуть. Вечеринка по случаю Дня рождения оказалась далека от той, что он представлял себе, шаркая по ступеням на крышу. Воспоминания, которые присутствующие «подарили» друг другу сегодня — сущий кошмар.
Хван наверняка оставит в памяти те звуки, что сейчас льются бурной рекой из Ёнбока. Пожалуй, все оставшиеся здесь сохранят этот быстрый секс двух подростков в своих чертогах памяти.
Такое свинство не забывается. Джисон уж точно не забудет и даже не попытается понять, что подобное в этом подобии приюта нечто вроде нормы. Всем же плевать?
— У них такая больная любовь, да, Чанни? — Хёнджин борется с сонливостью и кое-как выговаривает каждое слово. — Прям и радостно... И грустно...
Чан безразлично смотрит на слегка покачивающегося парня и каким-то своим мыслям противится — по мимике заметно.
— Что такое эта ваша блядская любовь? — поглядывая на парней, развалившихся с колодой карт на ковре, Хван улыбается из последних сил, в ожидании ответа на не совсем уместный вопрос. Откуда этим брошенным детям знать, что такое любовь? — А давайте выпьем... За любовь, — он встаёт, опираясь на плечо Джисона и громко выкрикивает. — Слышишь, Ёнбок, мы пьём за тебя!
Лежащие переглядываются и прибавляют громкость на радио, но Хёнджина это не останавливает. Он снова просит выпить с ним, но так и не дождавшись компаньона, запрокидывает голову, вливая в себя остатки пива, которые больше проливаются мимо, чем стекают в рот.
Джисону теперь тошно по другой причине: все тут, кажется, в курсе странных отношений Ёнбока и бесполезных симпатий Хёнджина. Всем откровенно плевать на его муки.
— Горько! — Хван сминает в руках банку, заторможенно и пусто смотрит не то просто перед собой, не то на озадаченного Чана, а после отшвыривает комок из алюминия в сторону. — Как же мне, сука, горько!
— Успокоишься?
На вопрос Бана брюнет неясно фыркает, собирая на лбу длинные пряди. Хёнджин сжимает волосы у корней с такой силой, что костяшки на дрожащей руке в миг белеют.
Ему мало боли...
— Ты ведь тоже... — вновь пустыми глазами дешёвой игрушки парень смотрит на Чана и посмеивается, как заведённый. — Ты ведь у него первый был?
— Отведите его в комнату, — блондин затыкает Хёнджина и вымученно прикрывает глаза.
— А что, без него вечеринки не будет? — горланит Хван, покачиваясь и хватаясь за виски сразу двумя руками.
Плевать ему на просьбу Чана, как и на себя.
«Пиздец».
Очень хорошо Джисон слышит скорую кульминацию за кирпичной стеной. Каждый выкрик, словно новый удар по лицу друга, к которому подступает настоящая истерика. Хан видит, что она уже за спиной Хёнджина и готова подло наброситься при свидетелях.
— Хённи, — вскакивая на ноги, Джисон хватает соседа под руку.
Тот ожидаемо дёргается, но не в полную силу. Хёнджин слабый. Слишком слабый.
— Без него что, мир рухнет? — не открывая глаз, Хван стонет вникуда. — Он, же...
— Хёнджин, перестань.
— Джисон, — Чан без злобы и раздражения окликает парня, просит проводить накидавшегося и возвращаться.
Не вернётся. Джисон ни за что сюда не вернётся.
— Я... Я останусь с ним, ладно? — закинув себе на плечо неожиданно тяжёлую руку, Хан кряхтя просит перепившего шагать следом и не падать.
— Когда отнимают что-то одно, — громко и слишком хрипло Хван кричит в сторону Ёнбока и Чанбина, так и не выглянувших на шум. — Взамен дают другое!
— Всем спасибо и доброй ночи, — вздыхает напоследок Джисон, утаскивая соседа прочь.
Поток ветра доносит до ушей ответное бархатное «спите спокойно» и становится чуточку легче. Правда легче.
«Нужно обязательно поговорить с Чаном».
— А ночь така-а-а-я тёмна-а-я, — Хван напевает что-то незнакомое, и вроде бы не так ужасно, как могло бы звучать в исполнении пьяного, но громко.
Слишком, блять, громкая боль внутри этого бедняги.
Хан опасается, что их услышат дежурные и накажут, а проверять, какие тут «пытки» за нарушение порядка и за распитие алкоголя, он до сих пор не готов.
— Да помолчи ты, — придерживая друга за талию левой, Хан думает прикрыть Хёнджину рот свободной правой. — И смотри под ноги, умоляю.
Задумка заставить Хёнджина замолчать так и остаётся задумкой где-то между извилин. Переставляя ноги к двери, Хван вдруг хватается за горло, сгибается и неприлично громко блюёт прямо под ноги. Отвернуться хочется, но Джисон нагибается следом и аккуратно собирает волосы на затылке друга. На луже чего-то неприятного жёлто-коричневого цвета Хан старается не зацикливаться. Со всеми бывает. А кислая мысль, что Хёнджин на его глазах сейчас душу выблёвывает, вбивается в грудину, едва задевая сердце уколом.
— Я с тобой, — влажными ладонями Хан гладит по изогнутой спине и бережно похлопывает во время новых спазмов, подтверждая каждое своё слово. — Я рядом, держись, Хённи... Я рядом...
Всё это время Хёнджин только и делал, что держал себя в руках. Он обнимал именинника под недовольный взгляд Бина; запивал их объятия; как мог отвлекался на болтовню с Ханом, игнорируя слюнявые поцелуи, но в итоге не выдержал. Несмотря на этот провал, Джисон им очень гордится и с той же гаммой чувств он жалеет Хёнджина.
Пусть ему до «блядской любви» как пешком до Луны, но он сообразительный — легко может представить, как непоправимо можно испортить человека обычным словом или поступком.
Кое-как и не без травм Хан дотаскивает проблевавшегося до комнаты. С одного и того же лестничного пролёта Хёнджин успел два раза оступиться и чуть не переломать себе все кости. Джисон, как и говорил, был рядом и не дал страшному произойти. Он до последнего будет стараться сохранить Хёнджина. Однако синяки и ушибы на коленях всё же отпечатаются в памяти о произошедшем надолго.
Скрипнув дверью и ступив в комнату, Джисон замирает в испуге. На подоконнике ждал очередной «сюрприз», а именно Ли-загадка-человечества-Минхо. И что действительно поразительно: в его руках блестел бантик.
— Заинька, — Хван мигом отлипает от своего помощника и предсказуемо шатаясь идёт криво в сторону ожидающего непонятно чего и зачем парня, облитого светом фонаря.
Джисон молчит и вздыхает обречённо. Фигура эта, подсвеченная ржавым золотым свечением от уличного светильника, никак желанное сокровище не напоминает.
Минхо — проклятие.
«Видимо, сегодня ночью опять придётся слушать, как кто-то в кого-то кончает».
— Я скучал.
Хван уже вовсю прижимается к груди парня, а тот почему-то не шевелится, не отвечает на требовательную ласку, а смотрит прямо... Прямо на Джисона.
Ну, в темноте Хан плохо видит, как и все, но он кожей чувствует тяжёлый взгляд на себе.
— А ты скучал по мне? — Хёнджин трётся щекой о чужое плечо и громко дышит.
— Иди проспись, — одной рукой Минхо отпихивает Хёнджина; старается отпихнуть, если быть точнее, но Хван оказывается на удивление проворнее и через мгновение снова припадает к груди брюнета, закидывая руки на его каменные плечи.
Алкоголь наверняка мешает ему мыслить трезво. Опьянение застилает глаза мутной плёнкой, и лишь поэтому Хван не видит, что Минхо зол.
А Джисон видит.
Чувствует.
— Не будь таким колючим, — пьяный и отчаявшийся тянется за поцелуем.
Это Джисон тоже прекрасно видит по силуэту, а Минхо отворачивается и повторяет свою просьбу ещё настойчивее:
— Иди спать.
— Спи со мной, — облокотившись о выступ деревянного подоконника, Хван берёт Минхо за руку и пытается утянуть в сторону кровати, но тут вспоминает про стоящего разбитой статуей Джисона прямо у двери. Он протягивает вторую руку в его сторону и сипло спрашивает: — Хочешь с нами?
Джисон незаметно для других ёжится и даже язык прикусывает, чтобы не ляпнуть ничего обидного, а Минхо ничего не останавливает. Он срывается.
— Головой поехал? Хочешь под него лечь?
— Я не против быть с вами...
Хёнджин не успевает свою чушь договорить. Минхо дёргает захваченной в плен рукой и ей же толкает пьяного от себя подальше. И тут Хван теряет ориентиры окончательно. Он пятится из-за сбитой координации, и безобразно валится на кровать, ударяясь темечком о стену. Джисон охает, ожидая, что сосед схватится за голову ну или завоет от дикой боли, но тот выгибается и начинает хохотать, как реальный сумасшедший.
Наблюдать за происходящим слишком неприятно. Собственные руки, пару минут назад казавшиеся мягкими и заботливыми, грубеют. Кулаки каменеют.
— Что? — Хёнджин сквозь смех умудряется доставать из себя вполне членораздельные вопросы. — Не хочешь делиться?
Минхо напрягается, но молчит. Он дал отвращению проявиться на грозном лице.
— Заткнись.
— Не хочешь... А ты знал, что ты у меня не один? — невпопад бросает Хёнджин, притушив смех. посмеялись и хватит. Теперь он испытывает сидящего на подоконнике полными соли большими глазами. — Но я никого так не хотел, как тебя.
— Я сказал, замолчи, — огрызается брюнет и спрыгивает с места.
Второй хозяин комнаты всё ещё в трансе. Развернувшаяся сцена явно не для его глаз и ушей, но выйти и оставить этих двоих наедине он не может. Бросать друга на растерзание он не станет.
— Ты... Для него ты — никто...
То, что скомкано улыбаясь бросил Хёнджин, заставило Минхо ещё раз дёрнуться. За два шага он оказывается у кровати, хватает ухмыляющегося за оголённое запястье и встряхивает, чтобы этот ненормальный, в конце концов, успокоился. Хван не утихает, заводится в новом смехе и тянется к ширинке второй рукой.
— Возьми меня, Хо... — ногти слышно царапают молнию. — Мне надо...
Минхо продолжает трясти Хёнджина, а тот давится, почти кашляя очередные смешки. Кажется, он окончательно ушёл в себя, забывая обо всём важном и неважном. Попытка расстегнуть чёртову молнию успехом не увенчалась.
— Успокойся, — Минхо по-новой толкает Хвана. Отталкивает. — Мы с тобой всё решили.
— Ну ты же меня хочешь... Скажи! Прошу, скажи, что хочешь только меня!
— Ты мерзкий, — стараясь отцепить пальцы Хёнджина от своей кофты, Ли шипит так озлобленно, как на Джисона никогда прежде не шипел. — Мне плевать на тебя. Услышал? Плевать!
Джисону уши заткнуть хочется. Прямо сейчас в истеричных конвульсиях внутри что-то бьётся и вопит. Это что-то верит в какую-никакую справедливость. Это нечто — громкое и орущее — требует вступиться.
И вот когда слышится хлёсткий удар за очередную пошлость, тогда-то Хан смело скидывает с себя маску наблюдателя и подбегает к парочке, тут же толкая Минхо почти так же сильно, как тот толкал Хвана.
— Не трогай его! — он держится, чтобы самому не влепить ответную пощёчину за друга. — Зачем ты пришёл? А?
Хёнджин бурчит что-то про секс и про Ёнбока упоминает в своих ворчаниях, а Минхо глядит в его сторону с новой долей отвращения и в очередной раз сжимает пальцы до уловимого краем уха хруста.
— Это ты виноват, что он такой. Ты ему потакал, ты с ним спал, а теперь говоришь, что он мерзкий? Это всё твоя вина... — Хан дышит с трудом и старается припомнить, как эту злость внутри взять под контроль. А возможно ли? Он только что видел, как со стороны выглядит насилие, и это никак не должно было пройти мимо бесследно, но и повторять то, что позволил себе Минхо, Джисон не хочет. — Мерзкие — это ты и этот Ёнбок. Вы им пользовались! Вы, блять, использовали его! А когда он стал вам не нужен, вы просто отталкиваете?
— Ты слышал вообще, что он сказал?
— Какая разница? Он пьяный в слюни.
— Ты тоже?
— Что тоже?
Хан щурится. Его снова ломает. Ему отвратительно таким тоном разговаривать с Минхо — с человеком, который помог ему наконец заплакать, а после успокоил и непонятно каким чудом вернул в жизнь покой и нормальный сон, но прямо сейчас он совсем не узнаёт в стоящем близко своего тёплого спасения.
Круг, который обязан спасать, вдруг превратился на глазах в удавку.
Да, Джисону не хватало Минхо, его дурацких вопросов и наглых улыбок. Да, он почему-то скучал и тосковал... Да, было. Возможно, и сейчас есть, но разум в сговоре с сердцем бросаются из крайности в крайность. Он не знает, просто понятия не имеет, как себя вести. Джисон просто замирает уже без былого настроя избить придурка и остывает на глазах.
— Уйди, — удаётся сказать в момент, когда сосед по каким-то причинам замолк.
— Ты не против с ним переспать?
А вот и вопрос от Минхо, «по которому Джисон скучал». Противно. Ему ощутимо неприятно слышать подобное до вибрации в грудине.
— Да, блять, — вытянув из лёгких почти весь кислород через раздутые ноздри, Хан опускает голову. — Мне плевать, кто с кем спит, и мир не крутится вокруг одного лишь секса... — всплыло свежее воспоминание о том, как обычная ебля на крыше доломала Хвана до такого плачевного состояния. Джисон морщится, боясь, что опять заплачет в присутствии Минхо, только уже не из-за своей трагедии, а из-за разыгравшегося акта боли друга. — Но мне не всё равно, когда ему плохо. Вы от него уходите, а он остаётся со мной.
Хван начинает опять стонать в подушку и Джисон против воли заводится.
— Не приходи сюда, — он не кричит, не психует и не смеет трогать незванного гостя. Каждое слово рубит медленно и чётко. — Никогда, блять, больше тут не появляйся. Тебя не было и всё было хорошо.
«У нас всё было хорошо».
— Останься, — ноет главный герой ночной мелодрамы, чередуя мокрые всхлипы со стонами. Хван заплакал. — Останься со мной, Хо...
— Закрой рот! — Джисон всё же сдаёт позиции и сам срывается на друга. — А ты проваливай.
Время, по всем ощущениям, остановилось. Звуки растворились в четырёх углах. Зато чувства ярко вспыхнули у каждого свои: Хван, вероятно, прогнулся под понятным чувством жалости к самому себе, а Джисоном завладела холодная ярость. Он держится кое-как и «душит» свою необъяснимую злость на всех. Абсолютно на всех! Он давится агрессией и сам от этого мучается.
А что до Минхо... Он вместо того, чтобы обогнуть Джисона и послушно выйти, спиной крадётся обратно к окну; забирает что-то мягкое и с тем самым проклятым бантиком, который Хан заметил сразу, как только дверь открыл, а после встаёт совсем рядом. Одно ошарашенное от всего случившегося за этот вечер сердце совершенно точно может почувствовать биение второго — растерянного и непонятого.
— Мне всегда было плевать на него, и он знает об этом. Для него это не сюрприз. Мы с ним... — Хан шипит ему замолчать и отворачивается от бесполезных объяснений. Ему не нужно. Не сейчас. Минхо разжимает ладонь, где прятался тёмный мешочек, перевязанный светлой широкой лентой и ждёт, когда на него вновь обратят внимание. Бесполезно. Джисону это без надобности. — Я пришёл к тебе. С прошедшим Днём рождения, Хан Джисон.
Он протягивает подарок, но Хан не торопится его забирать. Выжидает непонятно чего, а Минхо очевидно ждать больше не мог. Вернув капюшон на голову, он сам хватает руку парня и вкладывает мешок в застывшую ладонь. Пока Хёнджин тихо скулил в темноту, а бывший именинник недоумевал, какую реакцию выбрать, Минхо хлопнул дверью.
Мир не останавливается. Жизнь идёт своим чередом. Сердце продолжает колотиться, как загнанное в душную банку назойливое насекомое.
— Сука!
Лишь спустя минуту удаётся прийти в себя, глубоко вдохнув и выдохнув пару раз. Под жалкие звуки соседа, Хан швыряет непонятно что в сторону — от греха подальше. Следующий хлопок двери был по его вине.
Джисон несётся со всех ног по пустому коридору в самый конец — туда, где комната Сынмина и Минхо. Без стука вваливается и пугает Кима, который в спешке натягивает к подбородку одеяло и шарит пальцами по тумбе выискивая очки.
— Это я, Сынмин. Прости, — глянув в сторону пустой заправленной кровати, Джисон щедро ругается себе под нос. — Минхо приходил, да? Не видел его?
— Н-нет, а что случи...
— Пригляди за Хённи, ему там плохо, а я... Мне идти надо.
Не дожидаясь согласия или хоть какого-нибудь утвердительного ответа, Джисон бежит по знакомому пути на крышу. Наверняка Минхо вернулся туда, но и там Хан его не находит.
На крыше он видит лишь Бина с блондином на коленях да одиноко сидящего Чана с сигаретой между зубов. Он не заваливает троицу вопросами и думает-думает-думает, куда Минхо мог пойти. Сползая по стене вниз, руки так и чесались врезать, и Джисон был готов уже этот облезлый бетон избить, лишь бы выплеснуть куда-то собравшееся под кожей раздражение. Но очень вовремя он замечает в окне между пятым и четвёртым тень в капюшоне. Навалившись на окно, Джисон вжимается лбом в прохладное стекло и следит за тем, кто устраивается на лавке за криво-обрезанным кустом.
Уверенности, что это именно Ли Минхо — нет и быть не может, но Хан жопой чует, что это именно тот, кого разыскивает его обида. Он несётся к запасному выходу, который почти всегда открыт, чтобы убедиться в своей правоте.
В голове тысяча вопросов и столько же предъяв. Как Минхо смеет так обходиться с Хёнджином? Как может он так легко играть с людьми? Для него что, «чувства» — всего лишь пустое слово? Какого чёрта он принёс ему подарок? Да откуда он вообще про его День рождения узнал?
Всё это жгучим топливом подгоняло вперёд. Хан выбегает на улицу, тут же глотая порцию свежего воздуха, и выдыхает лишь тогда, когда останавливается перед своей целью. Это точно был он — Ли, мать его, Минхо.
Держась за бок, который неистово покалывало от внезапной физической нагрузки, Джисон хватает высохшими губами кислород, и только после продолжительной одышки возвращает себе дар речи:
— Что это значит?
Минхо не поворачивается: за кустом сбоку наблюдает. Хан не видит ни глаз, ни даже губ, поэтому ему тяжело понять, с каким настроением тот сидит. А тем временем за куском ткани парень прячет свою собственную обиду от лишних глаз. Никто ведь не хочет признаваться в своей уязвимости или быть пойманным во власти «не тех» чувств. Вот и Минхо скрывает то, что принадлежит только ему.
Кому какое дело?
— Что это всё значит? — повторяет свой вопрос Джисон, делая пару шагов вперёд. — Отвечай!
— Выражайся яснее.
Выразить хотелось всё и сразу. Чтобы было больно. Чтобы этот напыщенный идиот понял, как был не прав. Чтобы самому Джисону полегчало.
— Зачем ты?.. Почему?.. Блять! — Хана перебивает собственное волнение. — Зачем ты с ним так? За что?
— Прекрати говорить о нём.
— А о ком мне говорить? — голос срывается на крик. — Может, о тебе? Так расскажи, почему ты поступаешь с людьми так?
Минхо неподвижный и молчаливый как никогда или как всегда. Он сидит, собрав руки на груди, и продолжает пялиться в темноту вокруг. А Джисон, не теряя боевого настроя, вываливает на парня тираду о том, какой он ужасный, подлый и омерзительный — урод во всей красе.
— Я думал, что ты другой! — из души рвётся некая исповедь. Хан подходит ещё ближе, но продолжает говорить так же громко. — Ты ведь... Я не верил. Я никому не верил и думал, что ты не такой. Ты не плохой, Минхо. Но я всё-таки ошибся. Ты оказался ещё хуже.
— Хуже? — брюнет слегка дёргает головой в сторону Хана. — Я хуже? Хуже кого?
С этим вопросом парень поднимается. Между ними шага два, не больше, но такое короткое расстояние ощущается пропастью. Катастрофических размеров бездонной пропастью: сделать ещё шаг — значит погибнуть.
Пропасть.
— Да, ты хуже всех, кого я здесь видел. Те твари хоть не скрывают какие на самом деле, а ты... Ты... — слова кончаются. Джисон видит, как сказанное им болезненно отражается на лице Минхо. Он начинает сомневаться. Обида и злость как-то быстро погасли внутри, оставив вместо себя растерянность и беспомощность. — Ты отшвыриваешь от себя людей...
— Это не так.
— Нет! — Хан пресекает попытку парня защититься. Нельзя давать слабину, даже несмотря на то, что он действительно слаб. — Хённи ведь ничего плохого тебе не сделал. И ты был с ним... И ты... Ты ударил его.
Выдавать чужие секреты Джисон не собирался. Точнее он держался, чтобы просто не сдать Хвана, не рассказать о его ночной истерике из-за Ёнбока или не ляпнуть о том, что он заслуженно обижен игнором Минхо.
Джисон тоже был обижен.
Оба дышат часто. Минхо переваривает услышанное и бунтует внутри себя. Странно, но Хан словно мысли этого парня читает, хотя лицо у него обычное: перманентно хмурое. Джисон ощущает то, чего не должен. Он предсказуемо чувствует, как внутри Минхо раздувается злость. Но сказанного назад не вернёшь. Тем более, что всё высказанное на эмоциях — чистая правда.
— Ты реально ничего не понимаешь? — спустя какое-то время Минхо берёт инициативу в свои руки и ломает тишину между ними.
— Я всё прекрасно понимаю.
— Нет, не понимаешь, — парень кусает щёки изнутри. — Я уже сам не понимаю: ты настолько глупый или слепой?
Ну вот опять. Ли Минхо опять холодный кусок дерьма, способный на одни лишь оскорбления себе на радость. Но, к своему сожалению, Джисон никакого удовольствия на чужом лице не видит. Брюнет хмурится, но уже не противно, а так, словно сам готов расплакаться.
Это странно. Всё, что имело отношение к Минхо, можно было смело определить либо запутанным, либо странным. И даже сейчас Хан рассматривает собственные кроссовки и ждёт, что тот выкинет очередную фигню в своём стиле, после которой можно будет либо смело рассмеяться от безысходности, либо сгореть от ярости. Но Минхо замер. И сердце Джисона почему-то тоже замерло вместе с ним.
На фоне ветер перебирает листья, срывает те редкие, что уже начали желтеть, и роняет их к давно погибшим. Пахнет подстать раннему сентябрю: мокрой землёй, сладким перегноем и холодной корой дерева.
Минуты идут. Нет. Спешат вперёд, стараясь догнать, обогнать и перегнать жизнь. Джисон торопится утопиться в накатившей на него растерянности. Он не в состоянии решить, что делать дальше. Затея погнаться за Минхо и наорать ни к чему не привела. Он покричал. Он высказался. Но ничего не изменилось. Внутри не поменялось ровным счётом нихуя. Хан не может ненавидеть этого психа. Очень хочет, но не может. Правда крылась в том, что Минхо действительно ничего плохого ему не сделал.
Для всех хорошим не будешь, но для кого-то всё же станешь.
Сделав неуверенный шаг назад, с целью молча сбежать и наедине с собой подумать обо всём, Хан в последний раз смотрит на серое и унылое лицо парня. Возможно, он всё же извинится перед ним, но потом. Завтра. Послезавтра. Может, и никогда. Подумать об этом тоже стоит, но попозже. Сейчас хотелось только одного — убежать и спрятаться.
Увы, не получилось.
Минхо быстро среагировал и на втором шатком шаге Джисона прочь поймал его за руку. Чужие пальцы окольцевали запястье, но не как жёсткие браслеты наручников, а как мягкие бинты или как знакомый прежде душе спасательный круг.
Всё произошло быстро. Слишком, блять, быстро. Вот Минхо рывком тянет Хана на себя, а вот недоумение, застывшее на губах Джисона, стирается под напором других губ: тёплых, гладких, мягких и до чёртиков приятных. Пальцы второй руки Минхо прячет в волосы парня, поднимая в воздух еле слышный аромат мёда.
Сам же Джисон застывает, как восковая кукла. Ощутив сполна всю мягкость касания и влажность чужого языка, он бездумно отталкивает от себя Минхо. Но не сбегает. Стоит и соображает: была ли это правда? Может, показалось?
«Он что, меня поцеловал?».
— Ты...
Минхо моргает часто-часто. В отличие от Джисона он не выглядит ошарашенным, несмотря на то, что в мгновенной смуте его глаза тоже отражают внутреннюю борьбу, но свою, особенную. Что им двигало? Откуда это сокрушительное влечение?
— Что ты...
Хан снова пытается сказать что-то подходящее. Средним и указательным касается собственных губ и придумывает очередную претензию. А может, сочиняет вопрос? Провалено. Минхо утягивает его обратно к своему сердцу поближе и все задуманное превращается в прах. Жарко. Тот первый поцелуй даже поцелуем не назовёшь. Минхо просто коснулся его, провёл языком по нижней губе и отстранился, так и не дождавшись позволения продолжить. А этот... Этот поцелуй был глубже и в разы откровеннее.
Все границы между реальностью и чьей-то больной фантазией размылись. То, с какой нежной жадностью Минхо целовал Джисона, точно должно было пустить корни в душе. Хан поддался, потому что забылся. Банально позабыл обо всём. Даже механизм дыхания, кажется, вылетел из головы куда-то вон.
Ладонь, до этого державшая чужую руку, поднимается к мягкой щеке. Большой палец находит неприметную родинку и оглаживает подаренное природой. Брюнет тихо хмыкает, когда изо рта Хана вырывается резкий выдох, и отрывается от мокрых губ, чтобы оставить новый поцелуй на щеке. Она сладкая. Она медовая. Она такая, что точно запомнится эйфоретиком.
Джисон тоже чувствовал остатки чего-то приторного на языке, когда смог свободно набрать немного воздуха ртом. Минхо словно успокоительное — одним полноценным поцелуем атрофировал все чувства и заглушил все скандалы внутри. Либо он настоящий яд — отрава для ясного разума.
Ветер вовсю поднимает пыль вокруг. Мелкие камни у ног жутко громко хрустят. Джисон закрывает веки, не думая совершено ни о чём, и отталкивает от себя Минхо, опять же, без задней мысли.
Интуиция? Протест против собственного внутреннего голоса?
Оба растеряны.
— Ты что творишь? — совсем тихо и без ожидаемых упрёков спрашивает Хан, так и не открывая глаз.
Страшно.
— Показываю тебе, что ты не прав, — где-то очень близко слышен волнующий всё внутри голос.
Джисон даже кожей ощущает сказанное. Это не то, отнюдь не то, что он хотел услышать. А что он ожидал? Ждал ли вообще хоть что-то?
Ощущение злости, которое проникло под кожу в наступившей тишине, сотрясло всё внутреннее пространство. Парень с шумом выдыхает напряжение. Эмоции по новой берут верх над телом. Сказанное Минхо вызвало слишком уж бурную реакцию.
Хан тратит всю энергию для быстрого замаха и не жалея себя бьёт Минхо по лицу. Ладонь оставляет заметный отпечаток на щеке, а пальцы бьют по левой брови, задевая и открытый глаз. Брюнет от такого удара отворачивается и прикладывает собственную руку к месту происшествия.
Больно, что ещё скажешь?
Джисону тоже больно. Он сжимает и разжимает кисть, шипя что-то нечленораздельное, и приклеивает руку к груди, одновременно с этим плавно мотая головой. Он старается прогнать эту иллюзию. Он не верит. Просто не верит, что всё закончилось так... Хёнджин, истерика, ссора, поцелуй, пощёчина...
Тишина продолжает давить.
— Никогда больше не подходи ко мне, — сквозь свои болезненные судороги угрожает Джисон, отдаляясь. — Иначе в следующий раз я точно разобью тебе лицо.
— Ты правда не понимаешь.
Минхо не звучал опасно. Нет. Наоборот, он казался слишком жалким и неуверенным, а теперь ещё и выглядел подстать, когда верхней губы коснулась тёплая капля крови.
— Не приближайся ко мне! — кричит напоследок Джисон, прежде чем завернуть по каменистой тропинке за куст.
— Это ведь всё из-за тебя, — теряется и уносится вместе с потоком ветра та истина, которую Минхо очень хотел бы донести.
Не сейчас. Не завтра. Не послезавтра. Вероятно, Джисон никогда не позволит ему оголить свою душу и уж тем более он ни за что на свете теперь не позволит повторить случившееся под пристальным вниманием тусклых созвездий, спрятанных за мягкими облаками.
Это «никогда» в мыслях оставляет горький осадок после вкуса сладкого мёда цвета настоящей крови...