Так ведь неправильно
❞
Хёнджин так и не появился. Джисон проснулся утром совершенно один, укрытый его одеялом, и с трудом вспоминал, свесив ноги, что вообще вчера произошло.
Он плакал.
Опухшее лицо от пролитых слёз ни капли не смущало. Джисон словно гордился собой и ликовал, что всё же смог. Он заплакал. И даже тот факт, что ревел он не в одиночестве, ничуть не сбавили градус счастья.
Какая разница?
Хвана Джисон не застал и у раковин, пока медленно водил щёткой по зубам. В столовой сосед тоже не объявился, словно взял и исчез. И спросить даже некого, где пропадает его Хёнджин. Хан не то чтобы переживал. Нет. Он скорее скучал, ведь привык к этому чуду, и теперь без него даже привычный завтрак не такой уж и привычный, и минуты тянутся резиновыми часами назло нервной системе.
Это было странно, но не ново. Джисон ведь знаком с дружбой, и скучания — неотъемлемое звено в этой сложной цепи взаимоотношений.
Скучать не стыдно, беспокоиться о ближнем — тоже.
Оглядевшись по сторонам, единственным знакомым, которого нашли сонные глаза, был Чан. Тот, к слову, сидел через четыре стола совершенно один, как и Джисон, и тоже выискивал кого-то, гоняя палочками по тарелке что-то съестное.
Вспомнился вечер на крыше и чувство ненужности, которое ему подарили все собравшиеся подростки, а после в сознание на цыпочках прокрался вчерашний вечер с другим чувством — важности. Хан мотает головой, выгоняя новые мысли. Это всё была случайность. Минхо просто оказался не там, где надо. Вот и всё. Будь на его месте Хёнджин, Сынмин, да хоть кто-нибудь другой, Джисон бы тоже расплакался, наверное, потому что накопилось и полилось через край.
— Привет, — среди общего гула в уши забивается знакомый голос с очевидной утренней хрипотцой.
Голова поднимается сама. Перед столом стоит Минхо: с одним стаканом какао и знакомой уже тенью улыбки на лице. Без лишних слов и вопросов он присаживается напротив, занимая стул соседа, отчего Джисон тут же озирается по сторонам, а после очень тихо выдаёт:
— Ты чего? Уйди.
Собственный голос тоже слышится хриплым и сдавленным, словно Хан не говорил много лет, и теперь прилагал кучу усилий, чтобы вытащить из себя каждое слово.
Он вчера кричал... Много... И плакал тоже много...
— Почему?
— Накажут же, — парень снова утыкается в тарелку с варёным рисом и притворяется как может, что не видит перед собой никого.
— Кто накажет?
— Не знаю, но нельзя же, — Джисон весь сжимается от своего ответа. Он тут много чего повидал, и многое ещё оставалось тайной, покрытой многолетней пылью. Узнавать, что тут за наказание для тех, кто нарушает правила — не цель и не предел мечтаний. — Сгинь говорю, — так и не поднимая головы, цедит парень сквозь сжатые зубы.
Говорить вообще-то не хотелось, но Джисон понимал, что после вчерашнего Минхо явно потянется к нему за разговором. Нельзя сказать, что парень не ждал его «привет», но не прямо же с утра настроение портить. И ведь Минхо портит. Сидит себе, грея руки о напиток, и бесит, а Джисон в десятый раз за минуту тяжело выдыхает, раздувая ноздри от такого наглого упрямства.
Наверное, стоило бы сначала поблагодарить за вчерашнюю ночь, как бы нелепо это ни звучало, а уже после слать Минхо куда подальше. Так, скорее всего, прогнать парня получилось бы. Но обстоятельства никогда не сговариваются с чувствами. Джисон и так был на иголках из-за соседа, вот он и разозлился утреннему сюрпризу и от этой же злости растерялся.
— Что нельзя?
А вот Минхо не теряется и позволяет себе противно усмехнуться, а после, видимо, хлебнув храбрости или наглости со стакана, он хватает руку Хана без предупреждения, чтобы внимание к себе вернуть.
Ладонь оказалась слишком горячей.
— Ты с ума сошёл? Не трогай меня! — Джисон возмущается, но как-то неуверенно, чтобы звучать угрожающе, и уже подумывает оставить остывшую еду в покое и уйти самому, пока никто из взрослых не поймал его на том, что он за одним столом с другим.
Ложка звонко ударяется о стол.
— Что ты несёшь? Какое наказание ты ждёшь?
Кажется, что присутствие Минхо уже самое настоящее наказание, если не проклятие. Даже вчера в душевых его близость была, как кара небесная за все немногочисленные грехи. Или всё же благодать?
Брюнет знакомо склоняет голову и снова тянется к руке Джисона, задорно щурясь. Для него это игра «как достать Джисона», а вот для самого Хана это что-то вроде пытки. Только за что?
Втянув носом ещё больше воздуха, парень выдаёт настойчивее:
— Нельзя сидеть с другими за столом.
Хан смотрит на Минхо как на идиота. Хотя скорее всего тот не идиот, а похуист. Вот ему и плевать на запреты. А Минхо из-под спутанных прядей, упавших на лоб, глядит на парня с долей снисхождения, как на вредного капризного ребёнка.
«А может, он так подставить меня решил?».
Опять же, за что? Неужели, увидев слабости Джисона, Минхо, который ночью сознался в том, что всё видел и слышал, будет теперь над ним издеваться?
«Он ведь и правда следил за мной... И он видел, как я ревел».
— Кто тебе это сказал? — голос, сравнимый со сладостью, отвлекает Хана от навязчивой идеи принять в конце концов совет Хёнджина во внимание и убежать куда подальше.
Провалено. Джисон остаётся сидеть, потому что это его стол. И потому что он не боится Минхо.
— Хёнджин.
— Хёнджин, значит, — ещё одна красивая ухмылка, которая обязана быть неприятной, кривит лицо брюнета. — А он это сказал до того, как признался, что он принц Уэльский, или после?
До Джисона слишком долго доходил вопрос. Над ним издеваются? Он в недоумении бегает глазами по лицу напротив и замечает, как Минхо легко сдерживает приступ смеха, поджав губы, но его кошачьи глаза «улыбались» вовсю.
«Он точно издевается, сволочь».
— Что смешного? — Хан дует щёки и путает руки на груди в своеобразный узел. — Почему ты опять смеёшься надо мной?
— Тут всем плевать, кто и где сидит.
«И спит, видимо, тоже».
— Допустим, — тянет парень, разглядывая приклеившуюся к губам улыбку сумасшедшего кота из какого-то мультфильма, название которого очень некстати вылетело из головы. Как бы Хан хотел, чтобы так легко и просто вылетало из его памяти всё, что отравляет и причиняет боль. И прошлую ночь он бы тоже безжалостно выбросил...— Но мне не плевать, поэтому свали.
— А если нет? — теперь Минхо не только скалится как пушистое четвероногое, но и выгибает шею, на манер гибкого кота, укладывая подбородок на сцепленные в замок пальцы.
Как же надоели эти игры.
Очень удачный момент спросить или даже выпытать, что этому красивому-странному-наглому от него надо, раз все просьбы «отвалить» и «уйти куда подальше» были проигнорированы. Но Джисон о себе не думает в эту минуту.
— Слушай, а ты, кстати, не знаешь, где он?
— Кто?
— Хёнджин.
— А должен?
Хан кивает, а Минхо одновременно с этим мотает головой вправо-влево.
— Я за ним не слежу.
— А почему? — «почему за мной следишь, а не за ним?». — Вы же вроде как... Вместе?
— Это тоже он тебе сказал?
— Нет, это я сам увидел и услышал, — последнее слово Джисон выдавливает нарочно медленно, при этом вдавливая пальцы в мышцы рук.
Пусть до этого придурка дойдёт, что он знает об их ночных утехах. Пусть видит, что ему подобное не нравится.
— Ты об этом... — слишком расслабленно отвечает брюнет, откидываясь на спинку стула. — Ему это нужно, и мне, наверное, тоже было нужно, — плечи безвольно дёргаются, а лицо становится, как и прежде, каменным и нечитаемым. Серьёзность никто не звал, но она, увы, вернулась. — Взаимовыгодный обмен.
— Но... Так же нельзя. То есть... Он тебе не нравится? Ты просто его... Ну...
— Да, Джисон, у нас было просто желание поебаться, но это не значит, что мы друг друга любим и обязаны ходить друг за другом тенью.
— А... — Хан растерян, и непонятно, от чего больше: от услышанного только что или от понимания, что без той улыбки Минхо другой. Совершенно не такой. И обычные слова без той улыбки ощущаются угрозой. Он его словно пугает, как незнакомец, которого следует избегать. — Но так ведь неправильно.
— Его всё устраивало. Ему было это нужно, в первую очередь, и я лишь его выручал.
— Это он тебе сказал? — Джисон хмурится. — Он много чего болтает и много от чего отшучивается. Он может обманывать и говорить, что всё нормально и он в порядке, но это не защитная броня, а тонкая плёнка, которая рано или поздно порвётся, и ему будет больно... Может, и тебе тоже, не знаю.
— Откуда ты такой умный?
— Вчера ты говорил, что я глупый, — выпаливает Хан, уже после сообразив, что он только что ляпнул.
Он ведь не хотел заводить речь о вчерашнем, да и о том заботливом Минхо вспоминать тоже, если честно. Что-то, у чего ещё нет названия, явно опережает мысли.
Минхо должен был увидеть неловкость, за которой спрятался Джисон. Он также мог заметить покрасневшие яблочки щёк и мочки ушей. И он заметил, но не стал давить на это.
— Вопрос про твою сообразительность всё ещё открыт.
— Я не умный, я просто вижу, что он прячет. Я был в его мастерской, и там... — вот-вот Джисон начал бы задыхаться, если бы был один с этими яркими воспоминаниями с терпким запахом дерева и масла. Если бы не Минхо рядом, он бы точно забыл, как дышать. Или дело не в Минхо? — Ему плохо, ясно? Ты и все вокруг делаете ему больно.
— Больно? — тёмные глаза Минхо немного округляются, а напряжённые прежде брови расслабляются. Он явно удивлён. — Как ты это понял? Он так прямо тебе и сказал?
— Говорю же, я видел...
— Опять ты думаешь о других и за других, но не о себе, — на одном дыхании проговаривает парень, отворачиваясь к окну. Секунды не проходит, как он тут же оборачивается обратно. — Подожди. Он показывал тебе картины?
— Ну да. А что?
— Он никого в свою конуру раньше не водил. Даже на Чана как-то сорвался, когда тот попросил показать, чем он там занимается.
— Может, потому что я ему вреда не причинял?
Почти беззвучный смех, похожий на мягкий шелест свежих простыней, теряется в звуках столовой. Хан хорошо слышит грохот кастрюль с кухни и различает чей-то спор на повышенных тонах, но смех Минхо расслышать не может.
Он его буквально видит.
— Ты тут всего ничего. Успеешь ещё.
От этой наглости Джисон тоже очень хочет рассмеяться, таким смехом, чтобы все свидетели сочли его ненормальным, или в лицо Минхо плюнуть — среднего не дано. И Хан улыбается, готовый поддаться этому приступу, прячет глаза, рассматривая под столом грязь и крошки от еды, а когда готовый съязвить в ответ он поднимает голову обратно, всё рвение задеть Минхо побольнее испаряется. Парень допивает остатки какао, поднимаясь, и слишком быстро самоустраняется за другой стол.
«И опять не попрощался, — Хан колит уходящего в спину своим разочарованием и смотрит, как теперь в приветственной улыбке сияет Чан, придвинувший Минхо кружку с чем-то наверняка остывшим. — Бесит».
Хёнджин в мыслях тоже под горячую руку попадает. Он тоже теперь бесит своими исчезновениями без предупреждения. Обвинять соседа в том, что только что произошло, не хочется. Да и ночная драма к Хвану тоже никакого отношения не имеет. Но обида змеем обвивает шею и шепчет, что если бы Хёнджин был рядом, с Минхо вот так спонтанно сближаться бы не пришлось. Хотя разве они сблизились? Хан вот точно нет, а что там этот красивый придурок себе придумал — не проблема Джисона.
Это вообще не проблема. И Минхо — не проблема. Он просто «простуда», которая обязательно пройдёт. Осталось только выяснить, зачем он крутится рядом, подслушивает, да ещё и подсматривает за его жизнью, и можно вырвать эту «болезнь» на раз-два.
Джисон не боится. Вообще нет. Им продолжает двигать обычный интерес.
Так как сегодня занятий не было — суббота ведь, — Хан решается найти себе компанию, чтобы не утопать в раздумьях о прошлом дне и о Минхо, конечно же. После завтрака заглянув в комнату и не найдя Хвана, он думает наведаться к Сынмину. Того скоро должны выписать, если он там случайно не отравился или лоб не разбил тоже случайно.
Сменив мятую футболку, которую он выхватил утром из шкафа не глядя, на любимую безрукавку и джинсовую рубашку, а серые штаны — на свежие джинсы, Джисон с пустой поистине головой выходит в безлюдный коридор. Он не думает, куда все смылись, и о Минхо он тоже не думает. Запрещает себе. О той улыбке Хан тоже старается не вспоминать и, конечно же, он всячески пытается не перебирать в голове утренний диалог...
Кого он обманывает? Он думает. Много думает. А ещё больше накручивает себя: Минхо ему вдруг стал слишком интересен. Или необходим? Всё же то, что ты делишь с другим человеком, способно сближать. Едкое горе это или паршивая радость — не столь важно. Джисон вчера не объяснялся, а просто плакал. Невыносимо долго плакал. И кричал он тоже слишком уж долго. Горло до сих пор дерёт неприятно. А Минхо видел и наверняка слышал то, что ему не следовало..
«Как же сложно».
Стоило Джисону только вывернуть из-за угла на лестничный пролёт, как его грубо хватают за волосы, нагибают и тянут в сторону. Все мысли сами собой покидают пределы сознания. Джисон сообразить не успевает, что происходит и кто его тащит, но упираться пытается себе во вред. Боль страшная. Кажется, ему сейчас клок волос с корнями вырвут и даже глазом не моргнут. Джисон предпринимает попытку закричать, но его истошный вопль тут же заглушают ударом по выгнутой спине. Воздух в горле застревает вместе с жалобными звуками.
Забравшись на один пролёт повыше, Хана отпускают и тут же толкают к стене. Снова боль поражает, только теперь всё тело разом. Чувство такое, что от столкновения с бетоном все его кости внутри с перезвоном поменялись местами, а некоторые органы лопнули, как мыльные пузыри.
Интуиция кричит и молит не открывать глаз, оставаться в своей темноте, не видеть и не пугаться того, кто его подло схватил и наверх затащил. И Джисон прижимает ладони к лицу, давит на глаза, в попытке успокоить себя и спрятаться.
— Доброго полудня, гадина.
Хан трясёт головой, пытаясь фокус поймать. На крошечную долю секунды ему кажется, что человек напротив, облачённый во всё чёрное — это Минхо. Опять этот назойливый Ли Минхо! Если бы Джисон так много не «не думал» о нём, вряд ли бы он попался в чьи-то лапы. Парень часто моргает, чтобы мутное наваждение прогнать, пристально смотрит прямо и видит кого-то с короткими волосами и кривыми зубами.
Донсик?
— Говорят, ты и правда подстилка Минхо, — парень, который действительно оказывается Ли Донсиком, подходит опасно близко и чуть ухо Хану не облизывает вместе с этим заявлением.
Двое за его спиной стоят преградой, через которую не прорваться.
Джисон шумно сглатывает и жмётся к холодной стене, как к своему единственному спасению. Но в такой ситуации его вряд ли что-то спасёт или кто-то. Только Минхо. Он ведь тогда смог. Эти уроды сбежали, и сейчас, появись он вдруг тут, Донсика бы как ветром сдуло. Это тоже нашёптывала интуиция. Но после она внутри закричала — надежды нет.
Минхо рядом нет.
— Чё молчишь? Это так? — Донсик носом прижимается к нежной щеке Джисона и ползёт выше к волосам, чтобы и их аромат вобрать в себя. — У нас принято делиться добром, — всё это похоже на извращение. И ублюдок действительно возбуждается, потому что Хан бедром чувствует чужой твердеющий член. — Тебе понравится...
— Отвали!
Голова гудит. Руки, плотно сжатые в кулаки, подрагивают. Глаза снова закрываются.
— Минхо ведь не жадный, — теперь уже мозолистой ладонью Донсик оглаживает голую шею и чуть сдавливает, заставляя Хана почти прилипнуть к нему. — А ты такая сладость.
Донсик облизывает губы и задевает языком кожу у виска. Приходится поморщиться, но пошевелиться не выходит. Страшно. У Джисона настоящий шок, и он всё ждёт, что кто-нибудь помешает этим гандонам.
Он ждёт помощи.
Он ждёт Минхо?
— Пойдёшь со мной добровольно, как верная псина, понял? Иначе я придушу тебя.
Один из парней сзади поглядывает вниз, лениво потягиваясь, а Донсик продолжает лапать заложника ситуации, предрекая жуткую расправу за непослушание. Хан терпел, пока грязные руки давили на шею, а после шарили под одеждой, оставляя на рёбрах невидимые, но липкие следы, но вот когда Донсик решил схватить Джисона за пах, тогда рефлексы взяли верх над испугавшимся разумом.
Хан дёрнулся вперёд и врезал лбом неготовому к сопротивлению обидчику. Попал он, судя по ощущениям, куда-то в скулу, и от звенящей и давящей боли в мозге, сам схватился за виски. Недавнее сотрясение напомнило о себе.
— Хули ты такой дикий? — Донсик потирает подбородок и отводит кулак назад, а после вопроса бьёт со всей дури совсем не ожидающего такого исхода Джисона прямо в нос. Кровь не заставляет себя ждать и тут же проливается диким ручьём по бледным губам, поджатому подбородку и быстро пачкает пол.
Второго удара удаётся избежать. Игнорируя подступающую тошноту, Джисон уворачивается, немного отклонившись в сторону, и Донсик попадает в стену. От сдавленного скулежа подстреленной собаки, двое наблюдателей сами вскрикивают, привлекая к себе внимание. Главная мразь тут же оглядывается, прижимая сжатый кулак к груди и шипит сквозь жёлтые зубы со слюнями на своих зрителей:
— А вы какого хуя встали?
Но те не просто замерли. Они первыми заметили поднимающегося на два пролёта ниже уборщика в зелёной робе, вот и были на низком старте.
У Хана настоящее море плещется в ушах. Он будто бы оглох и только течение собственной крови способен расслышать. Он не понимает, какую угрозу выплёвывает в его сторону Донсик, торопливо толкая своих дружков к спуску. Зато осознаёт, что снова его лицо опухнет и переносица покраснеет, чтобы через какое-то время посинеть.
На громкий топот и ругань Донсика мужчина со шваброй на плече вытягивает шею через перила и кричит бандитам сверху утихомириться, пока он их сам не покалечил. Предсказуемо, Донсик с дружками исчезают бесследно, так и не осуществив задуманное. А Хан, лишённый не только слуха, но и всех остальных чувств, медленно стекает по стене, запрокидывая голову как можно выше. Пальцы перепачканы кровью, шея тоже измазана, как и кеды. Радует, что чёрную безрукавку отстирать труда не составит, а вот за рубашку и джинсы обидно.
Тёплый и тягучий металл продолжает плавить горло. Джисон поклясться готов, что чувствует именно раскалённое железо в глотке, которое оставляет после себя ядрёную соль.
Кровь не перестаёт хлестать. Неприятно. Наплевав на испачканный пол и на свою одежду, парень выгибается в спине, вытягивает ноги и зажимает ноздри, при этом широко открывая рот. Пульсирующая боль отпустила, кажется, а вот кислород кто-то явно перекрыл. Неужели в лёгких не осталось места? Крови настолько много? Он сейчас захлебнётся?
— Чего расселся? — мужчина с увесистым пузом ставит с грохотом алюминиевое ведро рядом с Ханом и упирает одну руку в бок, а второй крепче сжимает свой рабочий инструмент.
Джисон разлепляет веки, и не устало, и даже не сонно, а страдающе щурится на уборщика. Ему хочется сказать «помогите», но вместо этого он лишь хлопает губами, как подыхающая рыба, и невнятно мычит свои запоздалые оправдания.
Слов Джисон не растерял от удара. Это силы его покинули предательски быстро.
— Вставай, говорю, и иди умойся, — фыркает старший, ногой своей подпинывая ступню Джисона в сторону. — Устроили тут бойцовский клуб, — продолжает причитать работник, заглушая любые попытки сидящего простонать о помощи. — Свиньи вы неблагодарные! Вот вы кто! Вам тут и то, и это, а вы устраиваете балаган, скоты бездомные.
Перебарывая себя и своё желание отключиться, Хан пытается подняться, но поскальзывается на размазанных алых каплях и сползает обратно вниз с новым стоном.
Поверить в это тяжело, но Джисон действительно захлёбывается собственной кровью в тот момент, когда у уголков губ собираются тёмного цвета пузыри.
Её неожиданно много...
— Нос зажми, чтобы полы мне тут не пачкать, — сварливо вскрикивает мужчина, наблюдая за второй попыткой парня поставить себя на ноги. — Хотя лучше поднимай свой дохлый зад и сам здесь всё убирай, дебил мелкий.
«Пиздец, блять».
❞
Джисон давил головой на подушку в темноте, какая бывает в гробу с приоткрытой крышкой.
После случившегося в нём пробудился забытый страх — такой первобытный, необузданный и болезненный, что внутри все кишки крутятся в узлы и душат при этом сердце. Комната никак не запиралась. Замки были только на окнах, а вот двери могли похвастаться только расхлябанными ручками и ржавыми петлями. От этого страшно было втройне.
Когда во мраке раздался медленный скрип, сердце бедного избитого Джисона сделало очередную остановку. Он словно умер за считанную секунду и тут же воскрес против воли.
Это Хёнджин.
Джисон не ждал, что Донсик заявится к нему так открыто, чтобы воплотить угрозы в жизнь и реально не придушить. Не ждать — не равно не бояться. Поэтому каждый звук, доносимый из-за двери, Хан встречал задержкой дыхания, а провожал облегчённым выдохом с каплями пота на висках.
— Хёнджин-а, — хрипит Джисон, заставляя крадущегося соседа замереть на месте.
— Ты чего не спишь? — выдыхает парень, на расстоянии высматривая соседа, спрятанного под одеялом.
— Не мог уснуть, — признаётся Хан.
Он тоже смотрит в сторону Хвана и силится рассмотреть его в жёлтых отблесках фонаря, но из-за разбитого носа страдают и глаза. Не смотреть больно, а стараться не закрывать глаза — трудно.
Сосед никак не комментирует услышанное. Подходит к шкафу со своей стороны, хлопает одной дверцей, следом и второй. Он пыхтит, доставая что-то из шелестящего пакета, и новые резкие звуки Джисона раздражают. Он так мечтает о тишине.
В его доме было тихо, но не жутко и зловеще, а необходимо тихо и спокойно. Телевизор включали редко, кухонной утварью не гремели, громких слов на ветер не бросали, а радио, которое висело над обеденным столом, всегда шептало.
Кричала только музыка в танцевальном зале и преступно громко смеялись друзья, заливающиеся миллионом самых громких колокольчиков.
Предаваясь воспоминаниям, Хан забывается на какое-то время и напрочь забывает про соседа, уже одетого в растянутую белую майку и боксеры. Хёнджин мягко падает на кровать, тут же подгребая подушки под рёбра, и многозначительно выдыхает.
Перевернувшись на бок, Джисон не открывая глаз снова зовёт друга:
— Хённи?
— М?
В одном звуке была слышна усталость. Не хотелось думать о Хёнджине плохо. Не хотелось представлять, что вся его расслабленность от обычной заёбанности с первым, пятым или десятым парнем. Не хотелось.
— Как ты?
Джисон склеивает ладони вместе и убирает под щёку для удобства. Ему не холодно, но его трясёт. Одеяло не спасает. Есть надежда, что разговор с соседом немного его согреет, ведь словами тоже можно подарить тепло не хуже горячих рук.
— Что? — Хван переспрашивает чуть громче, отчего усталость в его голосе слышится сильнее.
— Как ты? — повторяет Хан, настраиваясь на долгий ночной разговор.
— Как я что?
— Я спрашиваю, как ты?
Джисон намеренно не стал озвучивать «как ты себя чувствуешь?» или «как ты поживаешь?». Это слишком лёгкие вопросы, ответы на которые уже давно подготовленны разумом. Ему не нужны были отрепетированные заготовки, типа «нормально» и «пойдёт».
Хан хотел чистой правды.
— Нормально.
Вопреки всем ожиданиям на открытый диалог, Хван прячется за самым предсказуемым ответом. Это не может не расстраивать.
— Ты врёшь, — Джисон хоронит разочарованную улыбку в уголке одеяла.
— Не вру.
— Я не спрашивал, — ещё один странный смешок теряется в складках.
— Тогда спроси нормально, — выдавливает из себя Хёнджин, тоже поворачиваясь лицом к чужой кровати и устраиваясь поудобнее. — Что ты хочешь узнать?
— Ты в порядке?
Хёнджин молчит слишком долго, и молчание его говорит о многом. Конечно же он не в порядке. Все они не в порядке.
— Где ты пропадал? — Джисон позволяет себе задать следующий вопрос с надеждой, что сосед с ним всё-таки поговорит.
На самом деле Хан бы хотел спросить не «где», а «с кем» парень пропадал, но это, наверное, личное. Их мост дружбы пока до таких далей не дотягивает. Сам Джисон тоже боится ступать по этому помосту и раздевать душу, сбрасывая к ногам всё лишнее.
— Сидел в студии.
— Опять врёшь, — больше улыбаться не хотелось, пусть и с долей разочарования.
Когда надежды не оправдываются, непременно внутрь пробирается неприятное чувство, вызывающее тупую злость. Почему люди врут? Что им стоит быть честными и открытыми?
— Не вру.
— Врёшь, — уверенно парирует Хан. — Обманываешь.
— Да почему?
Слышно, как зашелестели простынь и одеяло. Видно, как Хёнджин приподнялся на согнутой руке, а второй потянулся к растрёпанному хвостику на затылке.
— Чтобы быть хорошим лжецом, нужно иметь такую же хорошую память, — Джисон тоже отлипает от матраса, устраиваясь так, чтобы и пострадавшая спина и чуть припухший затылок упирались в стену. — Ты говорил, что учебный корпус вечером закрывают. И ещё ты говорил, что охрана тебя оттуда выгоняет, если ты засиживаешься.
Секунды не проходит, как Хёнджин обвинительно и даже обиженно отвечает:
— На этот раз не выгнали.
Ну ещё бы. Хван не скажет ему правды. Можно не стараться. Этот парень не такой упрямый, как Минхо, например, но он любитель обманывать. Очевидно. И в первую очередь Хёнджин любит пиздеть самому себе.
Дальше эту тему Джисон не продолжает. Он поддаётся лёгкой боли в носу и около висков, закрывает глаза и быстро, насколько это возможно, находит новый вопрос для разговора.
— А расскажи мне про Чана.
Стало как-то слишком уж тихо, словно все звуки разом выключили. Джисон даже своего тяжёлого дыхания больше не слышит. Волнуется. Он не просто так решил спросить именно это. Утром, увидев блондина одного и заметив какую-то необъяснимую, но тяжёлую тоску на его лице, он волей-неволей вернулся в ту ночь, где ему говорили про добро и вроде как помощь. Этот парень и правда выглядел надёжно. А заметив, как солнечно он светился и освещал Минхо, совесть зашевелилась под сердцем. Чан не казался плохим — вообще нет. Да и Хёнджин часто говорил о нём только хорошее и ничего жуткого.
Надо бы извиниться.
— Почему ты так внезапно заинтересовался Чанни?
— Да нет, я... — рассказывать и пересказывать соседу всё то, что он только сегодня заметил, он не хотел. Долго всё это, и самому до конца непонятно. — Помнишь, я говорил, что мы с ним встретились как-то ночью?
— И что?
Хван уже тоже сидел на своей кровати, как и Джисон, подперев стену, и прижимал к груди одну из своих многочисленных подушек.
— Да ничего. Я ведь ему нагрубил и тут подумал, что, наверное, должен извиниться.
— Ну, наверное должен, — тянет Хёнджин. — Я не знаю. Я редко извиняюсь, поэтому ничего посоветовать не могу.
Это интересно. Всё, что касалось Хёнджина, было интересным.
— Почему?
— Почему что?
Сосед отвечал не так, как обычно, и слышался он другим — явно не таким беззаботным дураком со сквозняком в голове. У Джисона тут же появились новые вопросы, но он ставит их в очередь.
Потом.
— Почему ты редко извиняешься?
— Потому что правда у каждого своя, — бесцветно отвечает сосед, дёргая плечами. — Тебя можно понять. Конечно, мне трудно представить, как Чанни удалось тебя напугать при первой же встрече, но ты ведь не знал, кто он. Ты ничего не знал и боялся. Поэтому забей.
— Да, но всё же...
Всё же было тяжело не просто ощущать себя подонком, грубо отозвавшимся на безобидную помощь, но и быть им. Если бы удалось отмотать время назад, Хан бы не стал дерзить. Возможно, страх перед чужим человеком всё ещё был бы рядом с ним, но он бы не отталкивал, а наоборот притягивал бы к помощи невидимым канатом.
Непонятно как и чем именно тот ангел белокурый мог бы помочь и выручить, но иногда и простого осознания, что кому-то не всё равно, достаточно, чтобы просыпалось легче и дышалось свободнее.
— А ты сам в порядке? — вдруг вклинивается в мысли Хёнджин.
Хан смотрит прямо, внутри себя стонет из-за боли и белых искр среди ночной темноты и губу закусывает. Хёнджина не было рядом всего-ничего, а столько успело произойти, что, наверное, за одну ночь не расскажешь. Да и сам сосед, кажется, не в том настроении, чтобы грузиться чужими проблемами и лишними чувствами.
— Честно? — Джисон ещё раз взвешивает всё надуманное. И хочется высказать всё, что накипело, и поговорить о тех, кто заставляет его кипеть, но одновременно с этим очень хочется просто всё забыть напрочь, а не обсасывать как кость тут вместе с Хваном своё больное. — Нет. Я не в порядке. И ты тоже.
— Хватит уже обо мне, — парень тихо усмехается, воткнув подбородок в край подушки. Нагло ухмыляется. А после пальцем указывает в сторону Джисона. — Ты бы лучше рассказал: что с твоим лицом?
Ну, на такой подвиг Хан готов. Пока он скромно описывал случай на лестнице, Хёнджин не хранил молчание. Он тоже заводился, перебивал и читал тираду о том, что Джисон совсем недавно только из больничной койки вылез и снова выглядит как тот, кому следует туда вернуться.
Чья здесь вина?
Зрение, как оказалось, у соседа было идеальным. Пусть он не видел собственных косяков и изъянов, зато разбухшую переносицу Джисона он разглядел, как и темнеющие пятна под глазами. Хёнджин не искал красивых слов, да даже безобидные не старался подбирать. Он бурчал свои резкие недовольства в сторону соседа, приправляя их заботой и переживаниями, и тем самым был собой доволен. Явно ему понравилась роль отчитывающего, а не отчитывавшегося.
Пытаться спорить и защищаться Хан не стал. Смысл? Ему раз десять, если не двадцать, говорили все неравнодушные быть осторожнее и смотреть в оба. Всё, что делал Джисон ради своей сохранности — игнорировал предупреждения, наивно веря, что его несчастья ни за что не коснутся, а все беды чудом обойдут стороной.
Дурак!
Ему ведь даже отец с детства в голову мудрое зерно пытался посадить, поговаривая: «в трудных ситуациях думая, что это будешь не ты, это всегда будешь именно ты, сынок».
— Ты мне скажи, — не унимался сосед,— ты умереть захотел? Если да, то так и скажи, я тебе помогу...
— Открой окно, — на минуте пятой бесполезных нотаций Хан прерывает Хёнджина. Тот, пусть и нехотя, но сползает с кровати и шагает к подоконнику. Джисона это приятно удивляет. Или неприятно? — Хённи, стой! Я пошутил. Это была шутка, типа мне душно от твоих нравоучений.
Хван так и зависает у подоконника с вытянутой рукой. Сначала он сверлит взглядом Джисона, потом замок на окне, преграждающий путь к свободе, о котором напрочь забыл, а после снова поворачивает голову к соседу и тихо прыскает от смеха.
Он тоже тот ещё дурак.
— Прости, — Хан поддерживает весёлое настроение своим смехом, похожим на лёгкий ветерок, и опускает голову.
Им необходимо было посмеяться и поулыбаться. Всего минутку.
— Так во что ты опять влип? — брюнет прыгает на подоконник, подбирая ноги под себя, и упирает плечо в холодный кирпич. — Это Донсик?
— Как угадал?
Джисон искренне удивляется, ведь рассказывая об угрозах и сломанной переносице, он не упоминал имени своего обидчика.
— Ну, если бы это был Ёсан, ты бы уже не шутил тут.
Говоря так легко о таком страшном, Хёнджин сам ёжится. Джисон это видит, хотя смотреть ему физически больно. Он действительно ненормальный, раз так легко и просто даёт себя в обиду. Он ведь может за себя постоять. Просто что-то мешает.
Или кто-то?
В гробовой тишине, наступившей после реплики Хвана, Джисон остатками зрения замечает россыпь синяков на чужих коленях. Он делает пометку спросить о пятнах позже, потому что сейчас возникли другие вопросы на очереди.
— А почему не Минхо? — от этого имени стало чуточку теплее. Честно. Пальцы вдруг перестали дрожать, да и мурашки куда-то исчезли. — Почему на него не думаешь?
Хван сникает. Он выключается за секунду — непонятно, о чём задумался и о ком замолчал. Видимо, наблюдательность Джисона до сих пор исправна. Минхо и Хёнджин действительно близки, пусть, по словам одного из них, их связь — это лишь необходимость, а по заверениям второго... Если поглубже копнуть, то можно отыскать в памяти и слова соседа о том, что у него есть чувства, только почему-то не к поганому Ли Минхо, а к ёбаному кем попало Ёнбоку. Про Минхо Хёнджин ничего нежного и тёплого никогда не говорил, но всё же это точно тянет на какой-то кривой любовный треугольник с опасно острыми углами.
Копилка вопросов пополняется.
Снова больно.
Только на этот раз Джисон корчит неприятную гримасу не из-за собственного разбитого носа с высохшей кровью у ноздрей, а от разбитого сердца друга.
Хёнджина по-человечески жаль, пусть даже и не совсем понятно, отчего именно вспыхивает эта жалость. Или из-за кого. Она просто есть, и Джисон просто её принимает.
— Извини, что я снова о нём. Не бери в голову.
Эти оправдания Хёнджину побоку. Он словно в трансе смотрит вперёд и пьяно разлепляет губы.
— Минхо, он...
— Он ведь не плохой, да? — опережая чувство такта, слова вырываются сами, затыкая соседа.
Знакомая тишина-подруга возвращается. Раньше казалось, что Хван не умел молчать. Ему важно было сотрясать воздух и издавать любые звуки. Жизненно необходимо. А теперь? Что теперь?
— Хёнджин, я...
— Хочешь о нём поговорить? — на этот раз перебивает Хван, напрягая брови. Видимо, одно лишь упоминание о Минхо способно нарисовать дикую хмурость на чужом лице. Это заразно. — Тебе ведь он интересен?
— Я...
— Он тебе понравился, — холодно и неприятно звучит это предположение.
Мороз по коже ощущается по-новой.
— Что? Нет! Конечно нет.
Джисон едва ли не заикается, стараясь как можно скорее отбиться от этих неоправданных обвинений.
Почему он чувствует какую-то вину? Почему Хёнджин так резко стал таким колючим? Когда они успели поменяться местами?
— Понравился.
— Да с чего ты это взял?
— Ты часто о нём говоришь, — Хёнджин невнятно фыркает, рассматривая собственные пальцы, переплетённые кривыми крюками. — Ты говоришь о нём даже больше, чем о том, к кому бегаешь в больницу.
— Просто я...
— Ты чувствуешь, что он тебе нравится, — заключает Хван, оставляя после сказанного нотки чего-то горького и непременно сложного. — Ты, может быть, ещё не понимаешь, но чувствуешь.
— Да нихера я не чувствую! — Хан возмущается вовсю, повышая голос. Плевать, что ночь. Похуй, если кто-то проснётся и услышит. Безразлично на всё и на всех, кроме Хвана, который подозревает его не в том. Или обвиняет? — Он сам ко мне пристаёт. Ходит за мной, следит...
— Он тебя трогал?
— Нет, — Джисон уверенно мотает головой в сторону, разгоняя колокольный звон в ушах.
— Вы спали?
«Да блять».
— Хённи, нет! Он... Он... — все нужные слова теряют свой смысл. Джисон ощущает на себе пытливый взгляд друга и недоумевает по полной. Так ведь неправильно. Хёнджин не должен на него злиться, а тот явно был недоволен. Хван никак не должен обижаться на него, но он делает это. Молчание ранит хуже, чем любые оскорбления. Джисон сдаётся. — Минхо меня бесит! Всё! — проглотив набежавшие от волнения слюни, он решается на откровение во благо спасения их всё ещё шаткого мостика дружбы. — Я знаю... Нет... Я видел, что ты с ним близок. Я всё видел, Хённи. Прости, если я расстроил тебя, но я правда не понимаю... Сам не понимаю, зачем он везде таскается за мной, помогает, пытается поговорить. Сегодня он сел со мной за завтраком и просто смеялся надо мной, и я... Я... Я не понимаю, зачем говорю тебе всё это, но поверь, пожалуйста, он мне не нужен.
— Ты глупый, — неожиданно весело отвечает Хван.
— Да почему?
Минхо тоже говорил, что он глупый, но Джисон себя знает, как никто другой. Он не такой. Пусть до него пока не доходят правила игры, которую затеял Ли Минхо, но он докопается до истины. Назло ему переиграет по-своему и обязательно выиграет. Непонятно что, зачем и какими способами, но он победит и ни за что на свете не даст себя в обиду.
Больше нет.
И Хёнджина он постарается уберечь. Пусть они и не могут похвастаться крепкими узами дружбы, проверенными временем, но что есть, то есть. Хван стал поистине близким, а за «своё» Джисон, пусть и не выросший в нужде и не воспитывавшийся в ограничениях, готов хоть глотки рвать.
Он в себя верит.
— Он тебе нравится, — громом среди небывалой тишины слова Хвана ощутимо задевают Джисона.
Не нужны ему никакие «нравится» и Минхо ему точно не нужен.
— Не неси ерунды. Лучше скажи: как мне от него отделаться? — чуть тише, чем прежде, Джисон спрашивает совет у друга, вновь нырнувшего под одеяло.
Хван явно знает Минхо лучше, и он точно может подсказать, как обращаться с тем, кто прибился бродячим котом и просьб отстать и уйти восвояси не понимает. Откровенно говоря, дело даже не в том, что Минхо не нужен ему. Это сам Хан явно не тот, кто стоит всего внимания и свободного времени парня.
Путаница какая-то.
— А зачем?
— Потому что...
— Ты попал, Джисон, — почти шепчет Хёнджин, отворачиваясь к стене. — Попал.
Наверное, невербально сосед намекнул ему, что разговор закончен. Всё. Только можно ли считать этот недоспор диалогом? У Джисона осталось много вопросов, а Хёнджин должен ему кучу ответов. Например, почему сейчас, после услышанного, Хван не напоминает о своей просьбе держаться от противного Минхо подальше? Почему не называет его психом? И как, чёрт побери, Хёнджин пришёл к выводу, что тот придурошный ему нравится?
Очевидно, не сегодня. И не завтра. Может, и никогда Хан не услышит ответов.
До правды он должен докопаться сам.
«Я попал».
❞
Чуть больше недели после случившегося на лестнице и после странного и давящего на душу разговора с Хёнджином Джисон жил относительно спокойно.
Хван больше не пропадал без вести и был рядом по доброй воле в самые нужные и не совсем моменты. Они взяли в привычку будить друг друга, вместе идти умываться, а после топать на завтрак и на занятия. Джисон обычно по дороге рассказывал о своих снах — нормальных снах без былых кошмаров и мертвецов. Либо вспоминал истории из прошлого про школу, дальние перелёты или случаи с рыбалки вместе с папой. Парни также возвращались с уроков, приклеив плечо к плечу, безостановочно болтая обо всём, до чего только фантазия дотянется. Хёнджин иногда заводил разговоры о прочитанных в прошлом книгах и комиксах, а Джисон хвастался своими познаниями в биографии тех самых писателей, которыми друг восторгался. Они могли обсуждать всё, в том числе и камни под ногами или незамысловатые формы облаков, но о Ли Минхо оба молчали.
Это имя — табу в стенах комнаты и за её пределами. В мыслях пока тот ещё мелькал, но уже не так часто и ярко. Хван умел отвлекать не хуже любой таблетки, придуманной, чтобы расслаблять и успокаивать.
Вечерами Хёнджин рисовал на своей кровати, а Джисон читал. Иногда с ними проводил время и Сынмин, но лишь когда сосед был не против и дружелюбно настроен.
Когда Кима выписали, тот первым делом полетел прямо к Джисону со своей радостной новостью и здоровым организмом. Хёнджин с порога очень ревностно отнёсся к помехе в лице этого щуплого очкарика, свалившегося неизвестно откуда, словно все совместные с Джисоном дни «до» перечеркнулись появлением нового человека в жизни. Хван не стал намекать, что долгие объятия, с которыми Ким набросился на Хана, ему были противны. Нет. Он той же ночью в лоб парню прямо заявил, что Сынмин ему не нравится. Точка.
«Личико милое, но подозрительное. А ещё он слишком навязчивый».
Вот и всё.
Хан как умел успокаивал эту ревность, тушил костры недопонимания и гасил вспыхнувшие обиды, и Хёнджин вроде поддавался, но всё же недовольство всегда витало в воздухе, когда Сынмин стучал к ним в дверь. Сосед не сбегал. Не оставлял их наедине. Волей-неволей приходилось общаться, и вроде неплохо у них получалось... Только если Хёнджин был в настроении, естественно.
За всё время наблюдения у Джисона — зачинщика и главного виновника их трио — создавалось ощущение, что сосед Сынмина опасался или просто не понимал, о чём болтать с ботаником. А сам Ким стеснялся быть собой. Наедине с Джисоном он разговорчивый, беззаботный и лёгкий во всех проявлениях, а вот в компании Хвана он совершенно другой — искусственный что ли.
Но порой бывали вечера, когда эти двое хохотали громче Хана и даже поддерживали друг друга — опять же двое против одного. Джисон как-то поделился с друзьями историей, как ему пришлось встретить новое тысячелетие с панической атакой, и эти двое не поняли его страх, а громко высмеяли.
— Нихера не смешно, — обиженно дул щёки Джисон, развалившись на подоконнике. — Это у вас, может, телевизора не было, а я видел! Это даже по новостному каналу сообщали!
— О конце света? — Сынмин обнимал свой живот и уподобляясь Хвану заливисто смеялся над абсурдом, который так героически защищал Хан.
— Да, о конце света, — иронично передразнил обиженный и оскорблённый.
— Из-за какой-то кнопки? — Хёнджин тоже подначивал соседа ещё больше краснеть и злиться.
— Да вы... — вдох-выдох. — Тогда все говорили, что система может дать сбой, и все ждали, что эти дурацкие красные кнопки сами сработают! Это же новый век... Двухтысячные... — размахивал руками парень, уже не зная, как донести до двух дураков причину своего страха и ведёрка слёз под рождественской елью. — По телеку говорили, что, возможно или очень даже вероятно, нам пиздец. И в газетах я видел статьи и заголовки, что ракеты из Северной уже были на низком старте... Я так боялся, что чуть не умер от страха, а вы издеваетесь тут...
Тот вечер и правда был забит смехом и тёплыми слезами, собравшимися в уголках глаз. Всё вроде бы было хорошо. А ещё через какой-то промежуток времени всё казалось почти идеальным.
Хван усердно занимался ночами — к весенним экзаменам начал готовиться зачем-то задолго «до» и перестал по ночам на пару с блондином мешать спать Джисону. Минхо на пороге комнаты тоже не объявлялся, как и в душевых, в коридорах, в столовой, на занятиях...
Хан моментами чувствовал себя больным, ведь ощущал чужой пристальный взгляд на себе, но оборачиваясь он не находил глазами ни Минхо, ни Донсика, ни кого-либо из его мерзких прихвостней.
Потом и за соседа Хван делал задания, потому что Джисон вдруг стал больным по-настоящему. Он попал под жуткий ливень и заработал себе простуду. Ничего серьёзного, чтобы бежать в медпункт. Хотя...
Какое-то время Джисон едва ли мог встать с кровати из-за повышенной температуры. Сынмин приносил жаропонижающие из своей личной аптечки, заботливо стирал пот с лица и бегал на кухню за горячим чаем, а после оставался проверить, что там Хёнджин написал в чужой тетради. Этот «умник» писал красиво, за что не мог не получить заслуженный комплимент, но с содержанием были проблемы.
— А с каких пор Чосон пишется с двумя «н»? — ломая брови спрашивал Сынмин одним поздним вечером. — А тут... Хёнджин, господи... Почему ты написал, что аннексия Кореи Японией закончилась в тысяча девятьсот одиннадцатом году?
— Почему? — недоумевал явно уставший Хван, сгорбившийся над чужими тетрадями и родными учебниками. — Да потому что.
— Исправь и не позорь Джисона.
— Что исправить? Чосонн с одной «н»? — Ким по-доброму кивает, улыбаясь, а Хёнджин творит странную херню и исправляет абсолютно все двойные «н».
— Да что ж ты делаешь?
— Ты же сказал...
— Аннексия с двумя «н», балда! И одиннадцатый тоже... Хотя это слово вообще убери... Насильственное присоединение длилось до десятого.
Хвана разозлили лёгким щелбаном и порцией продолжительного смеха, а потом, как только всё было проверено вдоль и поперёк, Сынмин подарил парню объятия в качестве прощания. Или всё же награды, заработанные в поте лица.
Больной под одеялом поначалу думал, что ему мерещится и медленно его простуда трансформируется в шизофрению, но Сынмин и на следующий день повис на шее Хёнджина, прежде чем выйти за пределы комнаты. И тот против не был. Он как будто сам этого только и ждал, разведя руки в стороны.
Эти двое всё реже спорили и всё больше учились понимать друг друга без слов и посторонних звуков. Полусонное состояние, в котором пребывал Хан Джисон от заката до рассвета, неплохо так поспособствовало этому.
А одной прекрасной ночью, когда парня немного отпустило, он поднялся глотнуть воды и избавиться от соплей, мешающих дышать, и чуть в обморок не упал, будучи лежачим. Время ночь, а Сынмин сидит на кровати Хёнджина, обняв себя за ноги и что-то тихо рассказывает засыпающему на его плече. Это был точно Ким Сынмин — порядочный мальчик, не нарушающий запреты и правила, а не тот Ёнбок или Минхо, которым на всё плевать, а на самого Хёнджина и подавно... О втором Хан даже думать перестал, потому что не видел его и не слышал о нём уже очень давно, словно его здесь больше нет. Да и тяжело было связно мыслить, когда кости ломает от жара в тридцать восемь градусов.
Хан не верил собственным глазам, но в то же время где-то глубоко-глубоко внутри себя он ликовал, как ненормальный. Он точно тронулся умом! Кажется, Хёнджин избавляется от мусора в своей жизни и перестаёт закапывать себя сам под кем-то.
Этой ночью под тихое шептание Сынмина о какой-то умной исторической фигне Джисон погружался в сон с самой широкой улыбкой на лице, какая только у него получилась. Его распирала радость от того, как причудливо сплетались в полутьме пальцы этих двоих. Кажется, количеством своим эта тупая радость выгоняла всю заразу вон: легче дышалось, сухость во рту уже ощущалась не так резко, как и боль от банальной улыбки...
Сегодня был День его рождения, и нет большего счастья для Джисона, чем видеть двух близких людей рядом в качестве подарка или какой-никакой компенсации за пропущенное торжество.