Один и сам по себе
❞
Боль. Адская боль и дикое головокружение прямо сейчас заполняют Джисона. Он открывает глаза, щурится от слишком яркого света и тихо шипит всем известные ругательства себе под нос. Больно даже думать о простом и сложном. Невыносимо ощущать себя живым после случившегося. Или нет? Может, он умер, и всё это светлое и давящее на глаза оказывается раем?
Нет никакого рая, в который можно сбежать...
Пахнет больницей. Значит, его душа точно не на седьмом небе. Хан пробует сесть и ещё раз разлепить глаза. С попытки третьей выходит это сделать почти без болезненных судорог в мышцах и без колющих ощущений где-то в районе затылка. Джисон видит белую ширму справа, а слева пустую кровать, на которой чёрной тучей сидит довольно хмурый Ли Минхо.
Страдающий моргает часто, пытаясь это странное видение прогнать, но галлюцинации ведь не могут разговаривать. Значит, Минхо реальный, и значит, этот свирепый тон именно от него настоящего:
— Ты зачем полез?
Хана удивляет резкий вопрос. Он, конечно, не ждал «доброе утро» или «как себя чувствуешь?», но всё же... По правде говоря, Джисон вообще не ожидал, что очнувшись, первым, кого найдут глаза, будет этот хмурый тип.
«Это он меня пинал? Что он вообще тут делает?».
— Что случилось?
— Память отшибло?
Громкий вопрос бьёт по вискам. Хан хватается за голову и пытается восстановить картинку из прошлого по кадрам. Нет. Те трое явно были другими, и Минхо к его болям не имеет никакого отношения.
«А что с мальчиком?».
— Я... — от новых коликов, которые слишком быстро рассыпались по коже, словно всё тело окунули в канаву с мелкими иглами, парень тихо стонет и прячет глаза под веками, полными песка. — А где... Где тот...
— Спит за стенкой, — Минхо пусть и отвечает спокойнее и без ненужных бурных эмоций, но Джисон всё равно чувствует холод в голосе. Лёд и злость. — У него тоже сотрясение, и рука сломана.
— Сотрясение? Тоже?
— Ты хоть что-нибудь помнишь?
Приходится молчать и насильно вспоминать, как он сидел с Хёнджином, как следил за звёздами в одиночестве и как выбежал на протоптанную поляну... В голове серые картинки: он кричал, он ударил кого-то и он слишком быстро отключился...
Помог ли? Сделал хуже? Этого Хан не догоняет. Всё, что рисует пострадавшее подсознание — блестящие слёзы в слишком детских глазах, не заслуживающих страданий, и больше ничего.
— Тебе повезло, что мы с Чаном были рядом и услышали, — Минхо чуть подаётся вперёд, обращая на себя внимание, и теперь почти змеёй плюётся в сторону Хана ядовитым фактом, сощурив глаза. — И это ведь не первый раз, когда я спасаю твою задницу, Хан Джисон.
— Я не просил.
— Ты не просил, но и тебя не просили лезть. Тебе себя не жалко? Куда ты один против троих?
— А что мне нужно было делать? Он ведь совсем ребёнок. Я не мог стоять и смотреть, ясно?
Почему его смеют отчитывать? Он ведь не сделал ничего плохого. Это злит, и злость эта поганая рикошетом приносит новую боль Джисону очередным продолжительным спазмом от темечка к шее. Умереть хочется, честное слово.
— Я не такой, как ты. Мне не всё равно.
— Не такой, как я?
Хан игнорирует чужой голос.
— Почему вы тут все такие дикие?
Минхо, очевидно, ответ не находит на этот весьма серьёзный вопрос. Тишина затягивается надолго. Сказать больше нечего, да и предъявить, наверное, тоже. Джисон сквозь свою боль сверлит брюнета взглядом, а тот встаёт и собирается, по всей видимости, уйти — вот так просто, в той же тишине. Это приводит страдающего Хана на первую ступень ярости.
— Это всё? Ты только за этим тут сидел?
От очередного колкого и даже пытливого взгляда Минхо ловко отворачивается.
— Тебе очень повезло, — бросает он напоследок и скрывается за ширмой, в очередной раз плюнув на важные для другого вопросы.
Хан слышит тихие шаги и такой же едва различимый скрип двери. В голове его тоже что-то неистово поскрипывает, и явно не от радужных бликов перед глазами.
Как же он зол...
— Придурок конченый.
Джисон вновь захлопывает глаза, желая больше никогда их не открывать, чтобы не видеть таких напыщенных идиотов, как этот Ли Минхо, и чтобы не обращать внимания на синяки, которые красуются на коже, словно клеймо позора. Наверняка и шея, и лицо украшены подобными отметинами. Кровь продолжает кипеть и температура тела заметно повышается на пару градусов. Градины пота не охлаждают, а раздражают, как надоедливые мухи, вызывающие отвращение.
— Решил меня отчитывать? — бубнит парень, устраиваясь удобнее на совсем не удобном прохудившемся матрасе с огромными выбоинами. — Да кем он, блять, себя возомнил?
— Вообще-то он прав, — из ниоткуда слышится вялый голос Сынмина.
Это ведь он?
Джисон нехотя приоткрывает один глаз, оглядывается и тут же рукой сдвигает ширму в сторону. Неприятным и нежданным сюрпризом на соседней кровати действительно лежит бледный и на вид очень мокрый Ким Сынмин.
— Ты чего? Что с тобой?
— Простудился. Всё нормально.
Глаза Хана бегают от насквозь влажной чёлки к сухим бледно-розовым губам и возвращаются к покрасневшим глазам — мутным и почти не живым глазам. Серая кожа парня едва ли темнее застиранных простыней, а сиплые звуки, которые вырываются из горла Сынмина, вообще навевают не самые приятные мысли.
— У тебя жар? Плохо?
Хан уже хочет плюнуть на свои недомогания, спрыгнуть с кровати и побежать за помощью, потому что Ким и правда выглядит как человек на пороге смерти, но полудохлая улыбка это рвение притупляет.
— Джисон-а-а-а, всё хорошо, — очень не утешающе Сынмин кашляет в кулак и отворачивается. — Я поправлюсь.
Хочется верить, но в то же время хочется рассмеяться от недоверия к этим ненужным утешениям. Кого он опять обманывает?
— Ладно, но если что-то нужно, ты скажи, хорошо?
Из-за приступа подкатившей к горлу мокроты, Сынмин, возможно, не расслышал эту просьбу, либо он физически был занят, чтобы ответить сразу — не столь важно. Джисон уже улёгся обратно под этот аккомпанемент хрипов и стонов, и ему почти удалось отвлечься от недоброго пробуждения под страшные звуки болезни на соседней кровати, но откашлявшись, Ким Сынмин возвращает его с небес на землю:
— Прекрати быть таким.
Бледнеющий на глазах парень вновь смотрит своими щенячьими глазами, вокруг которых виднеются чёткие узоры вен, сопливо шмыгает носом и снова мокро и долго кашляет. Видно и очень очевидно, что говорить Сынмину тяжело, но он зачем-то тратит силы и продолжает:
— Минхо прав... Тебе не надо... Всех спасать... Себя береги...
«Да вы все тут идиоты, оказывается».
Больше парни не переговариваются. Точнее Хан надолго завис с ответом, не зная, какие слова подобрать, чтобы не обидеть.
Неужели тут и правда какой-то параллельный мир, где зло является нормой, а от добра просят воздержаться? Почему?
Пока один из больных размышлял о непостижимом и несправедливом, знакомая медсестра влетела в палату с капельницей к другому больному и без разговоров вернула ширму в прежнее положение, чтобы вдруг на Хана зараза Сынмина не перекинулась. А во время обеда один спал, а второй жевал пресные овощи и рыбу в глухом одиночестве. Лишь под вечер, когда небесный шар закатился за горизонт, Джисон нашёл в себе силы подняться и отстоять свой героизм был готов, ведь успел правильные аргументы и факты придумать за столь долгий промежуток времени, только Сынмин так и не проснулся. Ему не хуже и не лучше, а вот Джисону одиноко.
Ему плохо, но морально.
От скуки он наваливается на подоконник и смотрит, как парни постарше гоняют мяч на поле и как мелкие суетятся возле клумбы с лейками и маленькими граблями. Если не знать, что здесь происходит, то и правда можно подумать, что этот приют не так уж и плох. Всё красиво и все счастливы, прямо как на рекламных плакатах детского лагеря.
Хан очень скучает по временам, когда его проблемой было собрать сумку в подобное место, а после смены разобрать её. Тогда жизнь была не такой. Плохого было меньше, а хорошего слишком много. Видимо, правда все запасы счастья он истратил, и теперь остаток жизни придётся проживать вот так — в серости с кровавыми подтёками и в окружении диких долбоёбов.
Ад на Земле — не иначе.
Как только зажглись последние уличные фонари, поле опустело, а малыши бросили свои садовые инструменты и тоже скрылись в неизвестном направлении. Скоро принесут ужин, а потом Хан вернётся под одеяло и рухнет в яму своих мерзких кошмаров, но вместо медсестры в дверях в назначенный час оказывается знакомый угрюмый брюнет с подносом в руках.
Неожиданно, но приятно ли?
Хан не спрашивает, что Минхо здесь делает. Видит же, что еду принёс, только зачем?
— Подрабатываешь тут?
Вместо благодарности за доставку еды шутит парень, устраивая деревянный поднос на своих ногах. Сегодня на ужин ему предстоит осилить чашку риса, варёную курицу и водоросли в огромном количестве. Неплохо, но и есть на что пожаловаться.
— Дерзишь?
Минхо бросает рюкзак на свободную кровать и садится напротив Джисона. Даже ту же надменную позу принимает, что и утром. Не осмелившись попробовать с Минхо игру, где главным и, пожалуй, единственным правилом служит свирепый молчаливый взгляд, Хан игнорирует гостя, хватает ложку и разбивает гору из холодного слипшегося риса.
Тишина откровенно бесила, и непонятно, кого больше: уставшего от этого долгого дня Минхо или заебавшегося от молчания Джисона.
— Приятного аппетита, может, пожелаешь? — про себя улыбается Хан, сдерживаясь и не подавая виду, что он рад хоть какой-то живой душе рядом.
— Не подавись.
«Спасибо и на этом», — вместе с рисом проглатывает эту реплику Джисон.
Уголки губ, будь они прокляты, сами по себе дёрнулись вверх.
— Хочешь? — Хан кивает на миски, а потом возвращает взгляд на Минхо — привычно недовольного, но при этом по-своему милого. — Я всё не съем один.
С каких пор сведённые вместе брови, раздутые ноздри и напряжённые скулы Джисон стал считать милым?
— Не хочу.
На очередной быстрый ответ парень снова улыбается, засовывая в себя кусок курицы.
— Ты просто будешь сидеть и смотреть, как я ем?
Джисон косит глаза в сторону, но не для того, чтобы реакцию парня быстро поймать и понять, а чтобы осмотреть вдоль и поперёк. На Минхо неприлично узкие джинсы, которые облепили его крепкие мышцы ног, словно вторая кожа. А ещё на нём знакомая мешковатая чёрная футболка, которая не скрывает, что удивительно, а подчёркивает его развитую мускулатуру выше пояса. Как и в день, когда они встретились на лестнице, Хан мысленно присвистывает сильным рукам и плечам, над которыми Минхо, очевидно, старается в поте лица.
А ещё этот гадёныш старательно бесит молчанием...
— Ты пришёл, чтобы высказать то, что не успел утром?
— Я принёс тебе задания, но уверен, что ты не способен нормально думать и что-то писать, поэтому послушаешь, что мы сегодня проходили, и я уйду.
Безвкусные морские водоросли застревают где-то в горле, а колючие рисовые зёрнышки грозятся вылезти обратно через нос. Джисон больше не улыбается — боится, что и правда изо рта что-нибудь выпадет. Новых поводов смеяться над собой он добровольно отдавать в лапы Минхо не готов.
— Ч-что?
Стараясь не кашлять громко, чтобы не потревожить сон и покой Сынмина, Джисон давится какое-то время в кулак. Минхо больше не спасает. Парень даже не шелохнулся, чтобы помочь и по спине постучать, а продолжал ровно сидеть на заднице, пока больной на соседней кровати натурально задыхался. Это предсказуемо разозлило. Не могло не разозлить. То Минхо альтруист, то эгоист. Хану такие перемены не по вкусу, как и расцарапавший горло ком из белого риса. Он кое-как приходит в себя и собирается с мыслями, чтобы культурно, но в то же время грозно попросить это хмурое чудовище свалить за пределы видимости. Минхо, видимо, этого и ждёт — только больше брови не напрягает. Сидит себе с нагловатой ухмылкой, приподнимающей один уголок губы выше второго, и предстаёт перед Джисоном уже отнюдь не милой чёрной тучкой, а красной, блять, тряпкой.
— Что смешного?
— Я же сказал тебе не подавиться, — не стирая с губ противную улыбку, парень растягивает их ещё шире. — Закончил?
Раздражает. Ли Минхо просто бесит одним своим существованием: и молчанием, и дыханием, и, конечно же, своими неуместными вопросами.
— Что тебе надо? — прочистив ещё раз горло и смахнув на пол высыпавшийся на поднос из ложки рис, Джисон складывает руки на груди, гордо приподняв подбородок.
— Со слухом проблемы?
— Не поверю, что тебе есть дело до моей успеваемости.
Улыбка эта тоже теперь бесит. Хан про себя подмечает, что уж лучше бы этот хам так и продолжал хмуриться, ведь улыбка у него слишком красивая, чтобы и дальше злиться и свирепо ворчать в его сторону.
— А как заставить тебя поверить?
Все острые углы на грозном лице мигом сгладились: всё из-за одной чёртовой широкой улыбки. Невероятно. Джисон держится, чтобы и самому не обмякнуть и не улыбнуться так же светло и беззаботно в ответ. Нельзя.
— То есть... Ты действительно собрался рассказывать мне про уроки? Ты?
Прозвучало надменно, да и выглядел Джисон так, словно он потомок Династии Мин, а не обычный сирота из приюта для будущих преступников.
Вопреки всем ожиданиям, из уст Минхо не летят гадости в ответ. Он неосознанно выпрямляет спину, подражая, а острый подбородок поднимается вверх, и теперь они два отражения друг друга — только мягкая улыбка их и отличает.
— Нам ещё дали тест по истории, — голос тоже подозрительно становится ласковее. — Я не очень в ней разбираюсь, поэтому ты можешь мне помочь в качестве благодарности.
«А что, простых слов тебе уже недостаточно?», — вместе с этой Хан мыслью жуёт нижнюю губу.
— И всё?
— И всё, — кивает брюнет.
Предложение отделаться от этого парня всего-то за один решённый тест звучит очень заманчиво.
— Откуда ты знаешь, что я силён в истории?
Минхо быстро поднимает руку и указательным пальцем показывает на потолок.
— Что? — Хан скользит взглядом за пальцем, изгибая губы, но в фальшивой ухмылке. Боль в голове ещё витает назойливым призраком. — Высшие силы подсказали?
— Угадал, — Минхо весёлого настроя не поддерживает. Опять сводит брови на переносице и поджимает губы в тонкую, даже безобразную полоску. — Пальцем в небо ткнул и попал.
Ответом Джисон доволен, а вот новой маской хмурости и неприязни на лице собеседника — нет. Закинув в рот кусок курицы и медленно прожевав, парень решается проститься со своей игривой иронией внутри и послать куда подальше желание ляпнуть ещё что-нибудь гадкое, что, несомненно, Минхо разозлит. Всё же он ему жизнь спас вроде как.
— Ладно. Тест так тест. Я согласен, — Джисон прячет кривую улыбку за миской с безвкусным резиновым мясом. Улыбаться, оказывается, заразно. — И спасибо за помощь.
Помогал Минхо и следующим вечером. Явился весь такой собранный и серьёзный перед ужином и написал за Джисона конспект, намеренно меняя свой почерк. Хан молча сидел рядом и удивлялся, потому что этот гений, оказывается, мог писать и правой, и левой, а ещё он оказался умным. Или глупым лжецом? Мало того, что он подсказывал замудрённые формулы, когда Хан не мог правильно решить задачу по математике, так ещё и неплохо разбирался в корейско-японской войне, в чём сам Джисон был плох, если честно.
Минхо удивлял, но чаще неприятно. Парень хоть и отличался умом и особой сообразительностью, но грубостью своей всё портил. Джисон шутил легко, скорее отвечая на колкости или заполняя тишину своим голосом, а Минхо просто был груб и точка. Человек-настроение, застрявший в дурном расположении духа. Это перечёркивало всё хорошее, что находил Хан за время их вечерних посиделок в скучной тишине. Каждая попытка свернуть с уроков в сторону обычных разговоров проваливалась: Минхо хмурился, замолкал, закрывался и быстро сваливал, забирая тетради. Джисон же оставался один.
Было невыносимо, но не смертельно. Всё же, когда Минхо исчезал, после себя он оставлял приятный осадок и хорошо сдобренную почву для «подумать».
Сынмин почти всегда спал, изжарившись высокой температурой, укрытый сразу двумя одеялами. Возможно, будь он в здравом уме, он непременно бы напомнил Джисону держаться подальше от этого «зверя», не привыкать к нему и не ждать от него дурацких редких улыбок, которые отражались на собственном лице каким-то чудесным образом. Но так как никто нотации не читает, значит, Хан позволяет себе не думать о своём помощнике в плохом ключе. Тот парень со злым лицом всё же мог быть нормальным, если сам того хотел, но это не значит, что он не бесил и не раздражал — это никуда не делось.
«Интересно, а что бы сказал Хёнджин?».
На четвёртый день после обеденного супа с лотосами, больного отправили в корпус, сунув в руку какие-то витамины и залив в уши рекомендации не нервничать, не переутомляться, а в случае, если в глазах свет померкнет или голова закружится, сразу бежать сюда. Джисон всё выслушал, понял и принял, и попрощавшись с Сынмином, который выглядел чуть бодрее, побрёл в комнату знакомой дорогой.
Он мечтал о горячем душе и своей уже привычной кровати с неудобной подушкой и коротким одеялом, но наткнулся на ещё одно разочарование.
В комнате он встретился с Хваном, который и выглядел не так, и вёл себя тоже странно. Во-первых, еле заметный синяк у виска и розоватая опухоль под глазом вызвали беспокойство, а во-вторых, отсутствие шуток и тупых вопросов с порога заставили насторожиться.
— С тобой-то что случилось?
— Ничего, — Хёнджин даже не посмотрел на соседа, рухнувшего на свою кровать. Прятал лицо как мог. Очень-очень странно. — Не спрашивай.
Кивнув и сделав вид, что всё нормально, Хан отложил вопросы на потом, но когда он собрался в душевую и Хван зачем-то пристал к нему с заявлениями, что одного он его никуда не отпустит, все отложенные вопросы полились рекой.
— Что значит один я в душ не пойду? Что случилось?
Хван так и не поднимает глаз. Смотрит на свои пушистые тапки и дует щёки.
— Что с твоим лицом? — не отставал Джисон. — Кто это сделал? Кто тебя ударил, Хённи?
— Сказал же, не спрашивай, — бесцветно отвечает Хван. — Я просто хочу пойти с тобой.
— Зачем?
— Чтобы потом вместе пойти есть, а потом...
— Хёнджин, мне не нужна нянька. Я сам могу о себе позаботиться.
Никакой злости Джисон не испытывал из-за этого тупикового диалога. Его травила изнутри какая-то другая гадость, а точнее злость на кого-то другого, кто превратил Хвана в то, что сейчас грустной лужей растекается по кровати.
— Лучше вдвоём. Я помогу, если что...
— Чем? Верой своей?
Эта перемена в соседе и его внешний вид как-то связаны — Джисон руку готов дать на отсечение, что это так. Только корень проблемы искать было просто лень. Все силы ушли на то, чтобы переубедить хилыми аргументами Хёнджина не таскаться за ним так себе охранником. Хван и правда мало чем мог помочь, если те отморозки или Донсик решат напасть, особенно в таком плачевном состоянии.
Несмотря на последующие громкие протесты, в душевые Хёнджин всё же проводил Джисона, а потом, как и обещал, едва ли не за руку повёл в столовую на ужин. Парень не сдался, а просто решил, что и правда лучше им сейчас быть рядом. Сосед выглядел слишком уж разбито, чтобы оставаться одному. Это была стеклянная правда. Хван всё время молчал и держал голову опущенной. Видно было, что он стыдится своего лица, либо не хочет встречаться с тем, кто его разукрасил.
Хёнджина было просто жаль.
Ели в тишине, но вот в комнате перед сном Хан попытался разговорить парня и выбить из него чистосердечное признание о том, кто всё-таки посмел его тронуть, но тот как сидел на подоконнике с каменным лицом, так и продолжал разглядывать непонятно что за мутным стеклом. Попытка оказалась пыткой. Хёнджин отказывался говорить, кто его ударил, и часто извинялся за то, что отпустил его одного и не проводил.
Хван повторял свои извинения так быстро и много, что это уже походило на самовнушение, граничащее с сумасшествием. Мурашки беспрерывно бегали по коже от этих монотонных «это я виноват» и «прости меня».
Хотелось оглохнуть навеки вечные.
Вины Хёнджина не было в том, что случилось. Хан и правда сам вляпался в неприятности, вспомнив слово «героизм» и забыв, что такое «безопасность», но объяснить это и донести до невиновного Джисон так и не смог.
Он правда пытался.
Сна ни в одном глазу.
Было тихо, когда в комнату кто-то быстро пробрался и включил свет. Хёнджин даже не повернулся к гостю, а вот Джисон с возмущением и негодованием оторвался от подушки, чтобы послать на хуй потревожившего. У двери оказался знакомый уже блондинчик с россыпью веснушек на кукольном лице, укутанный в розовый плед. Он беззвучно зевал, пока Джисон подбирал ругательство поинтереснее, а на светлой голове тем временем болталась нелепая резинка того же оттенка.
— У нас вечеринка на крыше намечается.
— Окей, — Хёнджин так и не посмотрел, кому отвечает. Хотя такой дикий бас, как у этого парня, наверное, перепутать ни с кем другим нельзя. — Я принесу пиво.
— Ты пойдёшь? — незваный гость равнодушно смотрит на Джисона и ждёт ответ. — Мы, кстати, не знакомы, а ты меня видел... Ну... В разных состояниях... Я Ли Ёнбок.
— Хан Джисон, — парень кивает, наградив нового знакомого таким же пустым взглядом, а когда этот Ёнбок шагает к его кровати, Джисон переводит взгляд на соседа и весь подбирается мысленно.
Хёнджин всё ещё подражает мертвецу. Ему словно неинтересно, либо до сих пор стыдно за свой внешний вид и внутреннее состояние. А вот Джисону просто некомфортно ощущать себя брошенным на произвол судьбы с новым человеком в четырёх стенах.
— Слушай, — блондин не присаживается, а наклоняется и говорит тихо, но при этом немного нервно. — То, что ты видел, оставь при себе. Не болтай лишнего, иначе будет плохо, но ему, — парень тыкает маленьким пальчиком в сторону Хвана. — Помалкивай и думай о ближнем своём.
Хан ответить ничего не успевает, как Ёнбок уже скрывается за дверью, словно и духу его тут не было.
— Ну что, пошли?
Мгновенно подскочившему Хёнджину он тоже не знает, что ответить, поэтому глядит на натягивающего кремовый свитер друга волком и губы кусает, чтобы не завыть.
Всё очень, очень, блять, странно.
❞
Джисон идти никуда не хотел, и он даже не скрывал этого, поднимаясь по разбитым ступеням. Только Хёнджин плевал на все его протесты и почти силой тащил бедного, лишённого сна и покоя соседа на заветную крышу.
Ночь оказалась прохладной, а небо — заляпанным тучами. Воздух намекал, что уже не лето, а непредсказуемая осень. Хан решил, что через пару минут под предлогом ветра и возможного дождя он свалит назад под одеяло, и уж такие оправдания Хёнджин должен будет понять и принять. Подумал и тут же, кажется, забыл о своём грандиозном плане.
На крыше двоих парней, укутанных в светлую фетровую рубашку в крупную клетку и вязанный длинный свитер молочного цвета, встречают знакомые, к сожалению, лица: Чан, Чанбин, Ёнбок и Минхо. Чуть подальше Джисон видит ещё каких-то парней помладше да поборзее для своего возраста, но особого внимания на этих смазливых лицах, спорящих из-за сигареты, он не заостряет.
Вяло поздоровавшись с бодрствовавшими, Хану в голову стреляет понимание, что ни он, ни Хёнджин сюда не вписываются, что ли. Чан и Чанбин, одетые в кожаные куртки, выглядят круто и очень по-взрослому. Ёнбок в той же розовой тряпке — мило. Незнакомцы тоже по-своему похожи на нечто среднее между грозными старшими и этим веснушчатым и безобидным подростком, а вот он сам и Хёнджин — другие.
Джисон не смеет думать, что он чем-то лучше или что Хёнджин, несмотря на свою сельскую жизнь вдали от цивилизованных благ, всё же на ступеньку выше этих бандитов. Нет. Он просто чувствует себя не таким и прижимается к Хвану чуть ближе, чтобы плечом к плечу и рука об руку.
Сосед вручает ему тёплую банку, которую секунду назад достал из серого пакета, под всеобщий разговор о том, что сегодня пришли не все, а Хан в стороне ликует с этим пивом в руках, которое пить не собирается, и поглядывает на небо.
«Очень хорошо, что сегодня тут не все».
Глаза Джисона вовсю заняты разглядыванием пары звёзд, что не скрыли тучи, а остальные собравшиеся тем временем что-то активно обсуждают между собой. Прислушиваться и вникать в суть смысла не было. Джисону плевать на их дела. На фоне просто чётко слышится бас блондина и бархатный голос Чана, а уж о чём они переговариваются — без разницы. Внутри плещется тихая благодарность, что его они к себе не привлекают поболтать и никакого внимания на него вообще не обращают. Судьбу Хвана, которого себе под крыло забрал Чан почти сразу же, закинув на плечо руку, Джисон повторять не хочет.
Ему и одному, если честно, прекрасно вот так стоять, вбирать в лёгкие влажный воздух и ощущать нежный холодок, закрадывающийся под ворот рубашки. Нервозность внутри сама собой затихает и всё негодование, вызванное внезапной встречей на крыше с этими опасными типами, «засыпает» под колыбель ночных звуков природы. Хорошо и спокойно, но недолго радость в нём бурлила. Задумавшись, а может, и замечтавшись, Джисон делает большой глоток алкоголя, кривится от пузыриков, которые щекочут нос и горло, и через грёбаную секунду тут же выплёвывает фонтаном то, что проглотить не успел.
Рядом кто-то стоит, и этот кто-то — Ли, мать его, Минхо.
— Ты бы не налегал на спиртное, — цедит сквозь зубы парень, пряча руки в карманах чёрной кофты с капюшоном.
Джисон резво стирает с губ капли пива, кидает многозначительный взгляд на нарушителя уединения и отворачивается, чтобы вновь видеть один лишь тёмный горизонт и больше ничего.
Никого...
— Я вообще здесь находиться не хочу, а это хоть как-то отвлекает.
Нехотя и даже из вредности Хан подносит банку к губам и морщась пьёт без остановки, желая залить в себя всё до последней капли. Минхо молчит в одном шаге где-то справа и вздыхает на эту выходку. Бунтарь из Джисона никакой. Пива в банке уменьшилось лишь наполовину, но по странному состоянию он словно ящик в себя влил разом. Его отшатывает в сторону. Хорошо, что не в сторону наглого Ли Минхо.
— Как чувствуешь себя?
Джисон так и не повернулся к собеседнику, вцепившись в ограждение свободной рукой, поэтому и не мог видеть выражение его лица, зато он прекрасно слышал улыбку.
Или это была дурацкая и неуместная усмешка?
— Великолепно. Лучше всех. Просто потрясающе я себя чувствую.
Хан язвит, а Минхо молчит. Может, ждёт, что и Джисон свой вопрос ему задаст хотя бы из вежливости, но тот помнит каждое грубое слово и каждый его молчаливый уход, когда Джисона пробирало поболтать о чём-нибудь. Мстит? Вероятно, да. Ведь он так же помнит и каждый вырвавшийся смех, и каждую секундную улыбку, которая, чёрт возьми, мешала уснуть и злила...
Это была обычная ребяческая злость. Не более.
— Тебя друзья не заждались? — сделав ещё пару маленьких глотков и поморщившись от температуры напитка, Хан всё же снисходит до одного быстрого взгляда в сторону Минхо.
Улыбается. Этот гад стоял всё это время и скалился.
«Как же бесит», — комментирует про себя Джисон увиденное и отворачивается, умоляя себя там же в мыслях больше внимания не обращать на стоящего рядом, чтобы самому вдруг не улыбнуться в ответ. Минхо странно влиял на него. Бесполезно и совсем не вовремя.
«Держись от него подальше».
— Тебе плохо?
Внезапный вопрос стирает все договорённости с самим собой не смотреть в сторону Минхо. Джисон сломался сразу. Он резко поворачивает голову, бегает блестящими от ветра глазами по мягкому лицу и пытается найти хоть какую-то подсказку, как ответить правильно. Только нужно ли? Стоит ли вообще отвечать?
Они в приюте, брошенные родными людьми или посланные на хуй самой судьбой. Они здесь — остатки потерянных, либо мёртвых людей. Им всем здесь плохо.
— Почему молчишь? — снова Минхо хмурый и чем-то расстроенный.
Джисону на долю секунды кажется, что он всегда такой и никогда другой, а то, что он видел недавно, и то, как этот парень улыбался в больничном крыле, лишь обман. Иллюзия. Игры его травмированного разума. Сынмин ведь спал во время их занятий, и если вдруг Джисон решит рассказать кому-нибудь о том, как этот тип умеет помогать одними лишь губами, никто же не поверит...
Кажется, мысли — враги.
— Тебе плохо.
Иногда вопрос гораздо важнее ответа, а тут Минхо больше не спрашивает. Утверждает. На это нечего ответить. Желания протестовать нет, ведь правда плохо, если выражаться мягко и абстрактно. Внутри давно ничего не кричит и не бунтует против реальности происходящего. Там неожиданно тихо и мёртво.
— Отвали.
Не время для таких тяжёлых разговоров и совсем не та обстановка, чтобы душу тут открывать и признаваться, что да, плохо и всё ещё непривычно. Да, болезненно и паршиво. Тот ли это вообще человек для подобных искренностей?
За спиной кто-то пищит, а после по крыше разливается смех, наверное, всех присутствующих. Всех, кроме Джисона и Минхо. Над ними словно грозовая туча зависла в ожидании, когда сможет пролиться диким ливнем. Хан отвлекается как может от присутствия молчаливой тени, но как игнорировать того, кто интересовал? Как бороться с приступом благодарности перед тем, кто ему помогал?
Да, Джисон немного побаивался Минхо, ведь был уверен, что Сынмин не стал бы пугать его просто так. И да, слова соседа тоже свой след оставили. Но сам Ли Минхо смыл все эти следы своим обычным поведением. Он отпугнул Донсика и неминуемую беду, и он же притащил его в медпункт, очевидно просидев у кровати какое-то время. Он и с учёбой помог без лишних просьб и по собственной инициативе. Не был он опасным, но и ангелочком безобидным тоже. Его резкие смены настроения задевали, может, и обижали Джисона, ведь он, несмотря на свои страхи, старался быть дружелюбным, а Минхо все старания слал на хуй своей хмурой хмуростью.
Он несносный, вредный, грубый и непонятный, но не опасный. А ещё Минхо, наверное, тупой, раз после просьбы отвалить он всё ещё стоит рядом.
— Тебя ждут там, — очень тихо, но убедительно напоминает Джисон. — Иди.
Он пристально смотрит в такие же намокшие от погодных условий глаза в полуметре. Минхо действительно больше не улыбался, но глаза его повторяли тенью ту улыбку мелкими звёздочками в самом сердце зрачков. Так, возможно, не бывает, и Хан снова сомневается в том, что видит. В чувствах и ощущениях Джисон тоже теряется. Ему явно нехорошо, раз он не ёжится в присутствии Минхо, а наоборот, видит в нём подобие спасения — мягкий спасательный круг.
Бред. Чушь собачья. Так не должно быть.
— Я тоже не хочу здесь находиться.
— Тоже? — вопрос вырывается сам быстрее, чем Хан успел подумать и напомнить себе не тратить слов на этого придурка.
— Тоже, — кивает Минхо и окончательно опускает голову, ковыряя носком кроссовка глубокую трещину в бетоне. — Я плохо сплю, но лучше мучиться в кровати, чем на холоде, — зачем-то признаётся брюнет. Хан глядит во все глаза и опять видит в Минхо человека — обычного подростка. — А у тебя было сотрясение, и вот я вижу, что ты мало того, что не спишь, так ещё и пиво глотаешь. Совсем себя не жалко?
— Тебе какое дело?
Опять слова опережают мысли. Хан зеркалит эмоции и тоже супится, опуская голову. Они это уже проходили, и этот вопрос Джисон задавал, кажется, добрый десяток раз. Он знает, что должно быть дальше. Минхо скажет «никакого» и уйдёт. Молча. Джисон именно этого и ждёт, но туча всё ещё рядом. Минхо не сбегает. Дождь не проливается.
— Хван приглядывает за тобой?
Джисон прыскает от смеха, но не из-за того, что Минхо решил резко сменить тему и уйти от ответа. Ему вообще-то даже не весело. Так, рефлекс на очередную несправедливость.
«Ну конечно, без тебя тут не обошлось».
Парень слышно мнёт в руках банку, разворачивается к стоящим чуть дальше и бегло осматривает каждого. Чанбин не отлипает от Ёнбока, либо это сам блондин никак не может отстать от него, обняв и завернув в розовый плед. Чан, свободно сидящий на раскладном стуле, тоже Хёнджина не отпускает, но не как заложника, а как лишние уши. Блондин делится чем-то с соседом, активно жестикулируя, а тот кивает молча и медленно сосёт пиво. Парни, чьих имён Джисон не знал, стояли отдельной группкой прямо напротив, только с другой стороны крыши, и были заняты своим трёпом.
На него самого никто внимания не обращает. Он здесь лишний. Явно. Одному Минхо вдруг есть до него дело.
— Не ответишь?
— Знаешь, необязательно бить и запугивать людей, — этот ответ не вырывается пулей. Джисон взвесил каждое слово, пока разглядывал собравшихся. — И необязательно было превращать Хёнджина в собаку-поводыря.
Минхо молчит долгую минуту, следит за взглядом Хана, который всё ещё обращён на кого угодно, только не на него, и переваривает услышанное. Наверняка он думает о том же, что и Джисон — ему здесь не место.
— И вообще, — Хан решает, что тишины с него хватит, как и этого вечера. — Спасибо тебе, что выручал меня, да ещё и в медпункт отнёс, — Хан видит призрачное удивление и кивает. Женщина в больничном халате рассказала, как он там оказался и кто его принёс под ночь — Минхо. — Спасибо за помощь с уроками, но на этом всё. Мне твоя помощь больше не нужна и мы вроде с тобой в расчёте. И Хённи не смей трогать.
Джисон бы добавил что-нибудь и про их частые «ночные рандеву», но сдержался. Не его дело.
— Не понимаю...
— Веришь ты мне или нет, но я сам могу за себя постоять. Хотя какая тебе вообще разница? — с этим финальным комментарием Джисон протягивает остатки пива в смятой банке парню и ждёт, пока тот избавит его от этой ноши. Алкоголь аккуратно давил на виски и медленно тянул за веки. Вдруг захотелось спать, даже больше, чем просто убежать отсюда. Минхо опять размыкает губы, но Джисон и в этот раз не даёт ему и слова вставить. Зачем? — И я не твой и не с вами, — чуть громче чеканит Хан, не осознавая, что его прекрасно теперь слышат все. — Не нужно больше меня спасать и смотреть на меня так не надо. Не подходи ко мне со своими претензиями, советами... Просто оставь меня в покое. Я один и сам по себе, Минхо.
«Я могу справляться сам. Я должен».
На этом всё. Поймав на себе колкий взгляд Чана и недоумевающий прищур Ёнбока, Хан, довольный собой, на пятках разворачивается и шагает в сторону лестницы. Он ни с кем не прощался. Даже Хвану рукой не махнул. Это не его. Эти люди не для него. Лишь за соседа, оставленного в не самой приличной компании, немного обидно, но лишь немного.
Переживёт.
Джисон вообще способный и гибкий, как оказалось. Он и улыбку ту редкую забудет, и хорошее к нему отношение тоже постарается выбросить из памяти. Минхо — любитель давить взглядом — тоже должен испариться из мыслей со временем. Он заменит ту улыбку смехом Хёнджина и радостью Сынмина. Джисону многого не нужно. Он справится.
«Мы с ним разные».
Ночью он опять мучается в кошмарах. Мёртвые папа и мама снова пришли к нему, но Джисон больше не убегает и не прячется от кровавой правды. Садится рядом с разбитой машиной и просто смотрит на ручьи крови, бегущие по тёмному асфальту, и на стёкла, травмировавшие лица родных людей. Он ничего не говорит и даже двигаться себе не разрешает. Смиренно ждёт, когда всё это закончится. Но если ночные кошмары с рассветом испаряются, то реальные появляются.
Опять после завтрака Джисона зовёт к себе главная, и он уверенный, что это из-за недавнего инцидента, смело идёт к ней, настраиваясь на серьёзный разговор. Он готов был высказаться не только за себя, но и за всех некогда избитых здесь детей. Он морально собрался, чтобы выслушать извинения, которые наверняка будут не от души и сердца, а просто для галочки. Он идёт с настроем прийти к какому-то решению, типа наказать уродов, но вместо разговора о важном Джисона по голове бьёт новость — приехали бабушка с дедушкой.
Директор Ли уходит, оставляя родственников в неуютном кабинете на разговор по душам.
Джисон смотрит в знакомые лица, сморщенные временем, и в то же время не узнает их. На бабушке строгое чёрное платье в пол и нелепый полосатый платок, прикрывающий плечи. Дедушка тоже в чёрном костюме вместо привычных удобных штанов, цветастых рубашек и обязательных подтяжек, обрамляющих его выпуклый живот.
— Присядь, Джисон, — дедушка, обычно скромный и молчаливый, первый нарушает воцарившееся молчание, когда закрылась дверь. Хан проходит и садится на уже знакомый стул, переплетает руки на груди и ждёт продолжения. Старик поднимается с диванчика, тянет в сторону внука чёрный пакет, набитый чем-то мягким и объёмным, и тот молча принимает «подарок». — Осень скоро. Мы привезли тебе тёплые вещи и плеер тебе купили. Сейчас у всех подростков такие.
Хан не говорит слов благодарности. Хранит молчание и смотрит на любимую голубую куртку, которую они с мамой купили в Японии. Это было всего пару месяцев назад, а теперь кажется, что в прошлой жизни.
— Ещё мы привезли прах отца, чтобы ты с ним простился, — это уже говорила бабушка: всегда строгая и властная. — Прощание было два дня назад.
— А мама?
Джисон не стал вдаваться в подробности и уточнять, почему его никто не пригласил проститься с родителями. Он понимает, что это слишком хлопотно — забрать и привезти его обратно. Старики на такое бы не пошли.
— Её прах мы не забирали.
Тоже очень предсказуемо и крайне обидно. Джисон обнимает мягкий пакет и носом тянет знакомый запах дома — запах пирогов, маминых малиновых духов и тепла.
Ему всего этого не хватает.
— Это всё? — хрипит парень. — Больше меня расстроить нечем?
— Джисон, — дедушка так и стоит, спрятав руки за спиной, а бабушка продолжает сидеть словно на троне, гордо задрав подбородок. — Не надо нам дерзить.
— Мы ничего плохо тебе не сделали, — встревает женщина, напрягая все свои многочисленные морщины.
— Да и хорошего тоже.
— Сядь немедленно! — бабушка повышает голос, когда внук подрывается с места. — Сядь и выслушай!
— А что мне слушать? А? Причины, почему я вам не нужен? — пакет в руках скрипит от той силы, с которой Джисон сжимает его. — Может, расскажете мне, почему ненавидели мою маму? Это потому что она тоже из детского дома, да? Вас это не устраивало? — никто на выкрики не отвечает и Хан продолжает. — Так вот смотрите, я её копия не только внешне. Вот он я — один и в приюте.
— Закрой рот!
Злость давит и душит. Воздуха в проветриваемом кабинете оказывается недостаточно. До этого безразличный Хан Джисон теперь выглядит свирепо.
— Можете высказать всё, что не успели сказать ей! Давайте!
— Джисон, всё не так, — старик предпринимает попытку утихомирить внука и делает короткий шаг в его сторону, но Джисон дёргается, словно видит надвигающийся поезд. — Мы не ненавидели Юну.
— Да? А я помню, как она плакала после ваших визитов. Я помню, как лично вы, — Хан тыкает пальцем в сторону бабушки и щурит глаза, — называли её безродной сукой, приставшей к вашему «породистому» сыну.
Старики молчат. Джисон пыхтит, стараясь протолкнуть в лёгкие кислород. Кровь кипит, но слёзы... Слёз так и нет.
Утро хуже некуда.
— Вы — чудовища, — сам себе, пожалуй, напоминает парень, надеясь, что такие пометки помогут расплакаться. Не выходит. — У вас был хотя бы шанс сделать что-то хорошее для меня, но вы лишь попросили не увозить меня далеко, потому что вам жалко денег на бензин...
— Джисон, — снова всегда молчаливый дед обрывает его речь.
— Что? Это не так? Тогда почему я в чёртовом приюте, а не у вас на кухне?
Хан не сдерживается и горланит вовсю. А кого ему бояться? Кого стесняться?
Бабушка противно фыркает, отворачиваясь от родного внука. Наверняка она предсказывала немного другой сценарий их встречи.
— Хотя знаете, я очень рад, что оказался здесь, а не с вами, — злобно цедит Джисон, наблюдая, как и дедушка отводит взгляд к окну. — А ещё запомните — видеть я вас не хочу. Не смейте ко мне приезжать и не смейте делать вид, что вам не всё равно.
«Хотя вы даже, блять, не старались».
— Не устраивай цирк, — ворчит женщина, гипнотизирующая дохлый цветок на подоконнике. — Простись с отцом и отдай дань уважения.
Цирк? Уважение? Джисон оборачивается уже у самой двери и хлопает глазами, стараясь держать себя в руках. Но зачем? Он тяжко выдыхает, оглядывая лицемерную старуху, и добивает тем, что долго держал в себе.
— Какие же вы мерзкие! — кабинет снова заполняется криком. — А знаете, что самое страшное? Вы ведь убийцы. Вы... Семь лет назад... Это было в мае... — говорить становилось сложнее, потому что слова застревали в глотке. — Помните папин день рождения? Помните, что вы устроили из-за какого-то грёбанного салата?
— Не понимаю, о чём ты, — ворчит бабушка, наконец-то обратив внимание на родную кровь.
— Ещё бы.
— Джисон, хватит, — снова прокуренный голос дедушки царапает слух.
— Хватит? — злость никак не хотела отпускать, но и рассыпаться в эмоциях перед стариками Джисон не очень-то хотел. Его пробирает смех: такой истеричный, быстрый и рваный. — Мама была беременна, а после того скандала у неё случился выкидыш.
— Не пори чушь! — нервы у бабули, очевидно, не выдержали.
Она подрывается с места слишком быстро, и если бы не реакция дедушки, то Джисону наверняка влепили бы пощёчину: поднятая вверх рука подтверждала это.
— Вы убили моего брата, — тихо и прозрачно бросает в сторону старших парень и отворачивается.
С него хватит.
Не желая больше видеть эти рожи, Джисон вырывается в пустой коридор, сбегает вниз по лестнице, обнимая мешок с вещами, и всё повторяет про себя последнюю сказанную фразу.
Они действительно убили его брата.
Не смотря по сторонам, Хан забегает в комнату, пинает пакет под кровать и валится лицом в подушку. Хёнджина нет. Некому успокоить. Он кричит и воет, но слёз нет. Он в ярости, но такой, которая не толкает на бездумные поступки. Нет. Это жгучее чувство внутри заглушает боль, но не спасает. Джисон начинает задыхаться от собственных криков. Ему больно теперь издавать хоть какие-то звуки. Ему больно, чёрт возьми, страдать. Поэтому он просто стонет и давится ненавистью несколько часов. По крайней мере Хану казалось, что прошло много времени.
Он долго колотил по подушке кулаками, представляя, что это его родственнички, и слишком долго заставлял себя остановиться. Хан ненавидел их, и он был бы счастлив узнать, что старики сдохнут этим же вечером или в крайнем случае к утру. Эти мысли превращали его в монстра, но быть таким не хотелось.
Джисон мечтал бы быть обычным: со своими подростковыми комплексами и проблемами переходного возраста. Он хотел бы быть забавным, как его друг Ёншик, и он бы многое отдал, чтобы хоть немного походить на Уёна. Оба друга жили в полной семье, в больших домах, в любви и при хорошем воспитании. Им повезло. Просто повезло, а Джисону вот нет.
Чёрная зависть с новыми силами избивает морально и без того избитого. Хан не жалеет себя, в этот момент он просто ненавидит...
Всех ненавидит.
Он продолжал кричать, пока тупо не устал и не вырубился. Во сне тоже пришлось не сладко. Один, уже приевшийся кошмар, сменился другим. Джисон оказался в том дне, когда мама схватилась за живот и упала в лужу крови. Кухня у них была светлая: белый кафель, бежевые стены и мебель в традиционном французском стиле. Это был райский уголок, запачкавшийся ярким алым. Пока женщина ползла к лестнице и оставляла свои следы почти на всём, до чего могла дотянуться, взрослый Хан стоял призраком и наблюдал со стороны за тем, что и правда когда-то произошло в их доме. Это было семь лет назад. Но память умело сохранила все детали, словно трагедия случилась вчера.
Десятилетний Ханни, как ласково звали его родители, был тогда в поиске себя. Он ещё не занимался танцами, а интересовался рисованием. Семь лет назад, в день рождения своего отца, он сбежал вниз по лестнице, с новым рисунком в руках, который намеревался отдать родителю в качестве ещё одного подарка, и наткнулся на нечто неприятное. Джисон не слышал ничего, что бы могло его напугать: мама молчала и тихо кряхтела, лёжа на полу, но радость всё равно исчезла. Любопытные детские глазки заметили кровь, много крови, и красное лицо мамы. Она еле сдерживалась и просила сына не переживать далеко не самым утешающим голосом.
Хан видит сейчас, как из рук его маленькой версии падает рисунок. Мама тоже обращает внимание на это, улыбается остатками сил и просит позвонить доктору. Джисон помнил, что папа тогда был в саду, и он помнит, как самостоятельно сделал всё то, что его просили. Он не чувствовал себя героем и сейчас таковым не ощущает.
У него просто не было выбора и шанса на ошибку тоже.
Женщину забрали, а потом Джисон вместе с папой забирал маму из центральной больницы. Малыша спасти не удалось. Так было в настоящем, а в кошмарах Хан всё ещё стоит и смотрит, как мама корчится, держась за живот, и её светлое домашнее платье с плетёными узорами напитывается тёмной кровью. Мёртвой кровью. Он не мог пошевелиться. Ни малыш Ханни, ни повзрослевший Джисон не могли ничего сделать.
Сын смог лишь закричать от резкой и ощутимой пустоты в грудной клетке, когда мама замерла и глаза её перестали блестеть в надежде на помощь...
— Блять! — пробуждаясь, Джисон чуть не падает с кровати и издаёт стон от боли, но не в голове, а в сердце. Он очнулся во власти новой злости и знакомого гнева. Порочный круг, где никакого облегчения нет, как и выхода. — Пиздец!
Закрывая рот ладонью и кусая себя за кожу, Джисон смотрит в сторону пустой кровати Хвана и в душе радуется, что его до сих пор нет. Потому что пришлось бы врать, говорить, что всё нормально, но никакой нормальностью от него и не пахло. Он не хочет так жить. Не хочет дальше бросаться в такие воспоминания и видеть стариков он до смерти не желает. Внутри что-то определённо сломалось. Только что? Сможет ли Джисон это починить? Захочет ли?
— Ненавижу...
Озвучивая свои чувства, в нутро заползает запоздалое облегчение. Джисон пялится в потолок, изучая безобразные тени от дерева, и проглатывает новые слова, которые так и хотят слететь с языка.
Какой в этом смысл? От его ненависти страдает только он. Старикам ведь плевать. И это обидно. Опять, блять, обидно до удушья невидимыми руками от чувства мирской несправедливости.
«Почему такие подонки живут, а хорошие люди так быстро уходят?».
Скидывая с себя одеяло и липкую футболку заодно, Джисон пошатываясь плетётся к двери. Ему нужно смыть с себя не только следы ночного кошмара, но и немного остудиться. Идея встать под ледяную воду кажется сейчас самой правильной.
В коридоре никого, как и в душевых. Парень проходит в первую кабинку, снимает штаны, бросает рядом и выкручивают кран с холодной водой на максимум. Мир перестаёт казаться страшным. Лёд охватывает всё тело разом, и думать хоть о чём-то, кроме обжигающей холодом воды, не получается.
Пусть ненадолго, но Джисона отпускает всё. Буквально всё: и плохое, и некогда хорошее. Всё.
Это можно считать за маленькую победу, ведь он привык жить просто и открыто: что чувствует, то и говорит. А сейчас ему и говорить не хочется, зато этих ёбаных чувств хоть отбавляй.
Дисбаланс.
Натягивая на мокрое тело тёплые штаны, Хан вздрагивает. Его словно током ударило, и плюс вода острых ощущений прибавила. Он видит тень на полу. Кто-то стоит совсем рядом. Джисон не моргая смотрит на чужие ступни, на острые колени, выделяющиеся бёдра, скрытые шортами, и натыкается на шрамы. Много шрамов.
Минхо?
Хан бы запищал от испуга, ещё тогда, пару секунд назад, но сейчас молчит, стараясь без лишних звуков вернуть в норму подскочивший пульс.
— Плохо?
«Опять эти вопросы».
— Ты что тут делаешь? — рикошетом бросает свой бесполезный вопрос Джисон.
Минхо стоял, собрав руки на голой груди, привалившись к перегородке. Создавалось ощущение, что он просто смотрел, как Хан остывал под душем. Ничего другого в голову не влезло.
«Сталкер ненормальный».
— Я слышал, как ты кричал.
— И что?
Пустое пространство впитывает все голоса и разносит эхом звуки вплоть до высокого потолка.
— Я слышал твой разговор с роднёй.
— Подслушивать нехорошо, — поджимает губы Джисон, явно сдерживая внутри подступавшую злость теперь и на это полуголое недоразумение.
— Ты царапаешь себя во сне.
Фраза, которую Минхо так легко выпалил, тяжёлым камнем ударила Джисона.
«Откуда он знает?».
— Следить за другими тоже не очень.
Минхо хмурый. Это видно даже без яркого света при тусклом освещении уличных фонарей, дотягивающихся своими лучами до лиц двух парней. Джисон тоже напрягается и сжимает зубы почти до скрипа.
— Что у тебя болит?
— Голова у меня от тебя болит, — его злое дыхание тоже разлетается эхом. — Ты свалишь?
Джисон хотел спросить другое: «почему ты опять тут?», «почему рядом?» и «что тебе реально от меня надо?». Но вместо нужных вопросов он грубит. Намеренно.
— Я просил тебя не подходить ко мне, — парень опускает голову, подмечая, как расползлись мокрые пятна по серой ткани. А ещё он краснеет ушами, потому что запоздалая мысль, что Минхо видел его голым, догнала. — Дай мне... Уйди. Просто уйди. Я хочу побыть один.
Так и не поднимая головы, словно провинившийся, но очень обиженный ребёнок, Джисон шлёпает по плитке в сторону ряда раковин. Он снова открывает кран, набирает в ладони холодную воду и опускает лицо.
Тяжело. Никаких идей, как снять с себя напряжение, нет. Ведь если не знать, где кроется корень проблемы, его никогда не выдернуть.
Минхо оказывается рядом. Хан вздрагивает второй раз за короткий промежуток времени и тихо ругается на свои рефлексы.
«Да твою же...».
— Ну что?
В отражении видны блестящие глаза Минхо, которые понравились Джисону с первой или второй, кажется, встречи. Глаза у этого парня действительно особенные, но характер...
— Тебе нужно куда-то вылить всё, что внутри, — аккуратно начинает объясняться стоящий позади. — Ты только и делаешь, что лежишь целыми днями...
— Какое тебе дело, чем я занят? Какого чёрта ты вообще за мной следишь? Я сказал тебе не лезть, — Джисон разворачивается, чтобы в эти чёртовы глаза смотреть, но не через зеркало, а прямо. — Отвали, Минхо. Отвали! Я не маленький и справлюсь, ясно?
— Ты глупый, Хан Джисон, — к прекрасным глазам добавляется тень не менее прекрасной и знакомой улыбки. Невозможно не смотреть, приоткрыв рот, как и невозможно не поддаться и не улыбнуться самому. Нельзя. — Я предлагаю тебе высказаться. Я готов тебя послушать.
«Да с чего бы?».
Джисон всё же сдаётся и гнёт губы.
«Это ты глупый».
— А откуда у тебя такое самомнение? Почему я вообще должен тебе что-то рассказывать?
— Потому что так надо, — мягко отвечает Минхо, сканируя губы Джисона. Уголки опущены до упора, а трещины в полумраке выглядят как шрамы. Это кажется и красивым, и уродливым. Болезненным. — Тебе это...
— Выйди.
Быть умным не значит понимать чувства других. В этом плане Хан ещё новичок. Он ведь и в своих ни черта не смыслит, и куда ему до потаённых чувств Минхо? Тот для него головоломка, от которой ощутимо болит голова. Последними каплями терпения Джисон надеется и верит, что его услышат. Он не глупый, правда, и он не идиот, чтобы не понять, что Минхо продолжает стоять и улыбаться явно с целью выбесить. Только почему? Зачем он провоцирует?
— Я готов тебя послушать, — повторяет Минхо, чуть склоняя голову в сторону.
Выглядит он лениво и даже несерьёзно, но слова эти всё равно пробиваются сквозь мнимые защитные слои под кожу и тянутся кометами к чёрной дыре — прямо к сердцу. До Джисона доходит, что Минхо, как бы ни хотелось это признавать, прав: ему плохо и ему необходимо поговорить с кем-то. Но стоит ли душу обнажать тут, в холодных душевых, такому странному и прилипчивому придурку, как Ли Минхо.
Этот парень всё ещё казался загадкой. Сынмин говорил, что он вроде разумный, но опасный. Хёнджин тоже настоятельно просил и упрашивал держаться от Минхо подальше. И все подсказки друзей как-то мешались с реальностью, где Минхо выручал, помогал и казался безопасным. Да, Джисон чувствовал себя рядом с ним спокойно, несмотря на раздражение, но всё же смотрел на него с опаской. Минхо не был отпетым хулиганом, но он был из тех, кто мог легко им стать и причинить вред.
И хочется поговорить, и колется. И пока Джисон думает об этом, взвешивая все «за» и немного «против», Минхо хватает его за плечо и с силой сдавливает, чем прилично пугает.
— Я готов тебя выслушать, — Минхо режет каждым словом, а у Джисона вовсю поджилки трясутся от накатывающих ощущений.
Нервы и так ни к чёрту, а тут ещё такой неприятный сюрприз.
— Да иди к чёрту, — Хан скидывает от себя руку и кривит лицо, показывая своё недовольство. — На хуй иди и не трогай меня.
Минхо опять тянет руки и Джисон, так и не понимая, что это за игра, вжимается поясницей в край холодной раковины. А если у них с Хёнджином тоже так? И Хван просит его не трогать, а Минхо гнёт свою линию и напирает. А что, если он сейчас тронет Джисона? Неужели Хан всё же тупой, раз не воспринимал всерьёз просьбы Хвана и Кима?
— Тебе больно, так сделай больно мне, давай.
Это именно то, о чём его предупреждали?
— Ты псих? Отвали от меня! — Джисон в испуге толкает Минхо от себя подальше и замирает на пару секунд. Оценивает обстановку. Всё без изменений: они всё ещё одни и Минхо всё ещё стоит упрямо рядом. Джисон сжимает кулаки и толкает парня в сторону двери. С него хватит. Он колотит по голой груди, усеянной шрамами, и шипит, чтобы тот проваливал. — Вали! Отъебись ты! Все отвалите от меня!
— Кричи, давай! — голос парня становится громче, может, и властнее.
Джисон продолжает бить его, но уже молча.
Прижавшись к двери спиной, Минхо, очевидно, решает, что и с него достаточно. Когда Хан замахивается, намереваясь влепить пощёчину или сломать ему нос, Минхо перехватывает руку и рывком тянет Джисона к себе невозможно близко: до упора, до конца, до быстро стучащих рядом сердец...
Руки тут же кольцом обнимают бунтующего. Это не было похоже на дружеское объятие. Скорее, это был какой-то странный захват, мешающий двигаться и дальше наносить увечья. Джисон истратил все силы, поэтому он в сильных руках Минхо обмякает тряпкой и обречённо упирается лбом в его голое плечо.
Кожа у парня горячая, а сам себя Джисон ощущает куском льда. Намокшие штаны противно прилипают к коленям и икрам, а по спине песком рассыпаются колючие мурашки — предвестники чего-то страшного.
— Почему всё так? — Хан ощущает жжение в глазах. Это не что-то новое, но давно забытое. — Почему жизнь такая сука? Почему? Ну почему?
С уголка глаза срывается первая слеза и Хан цепляется за этот момент, как и за гладкие плечи парня. Он впивается ноготками в кожу, похожую на тёплый воск и носом жадно тянет чужой запах — необходимый запах безопасности. Ноги предательски трясутся, когда капает вторая и третья слеза. Джисон их считает. Они для него на вес золота.
— Почему я? — жалобный стон заглушает грудь Минхо, куда теперь дышит плачущий. — Почему?
Если Минхо едва ли не душит своими лапами, то Джисон парня просто обнимает.
— Выскажись, — брюнет осторожно шепчет куда-то в висок и прикладывает правую руку к затылку, создавая вихрь из влажных и мягких волос Хана, которые неестественно пахнут мёдом. — Поплачь, тебе станет легче.
— Почему?
Джисон хотел плакать. Давно. И он плачет на груди чужого человека, сам не понимая, как так вышло. Не стыдно. Нет. Нет. Нет. Хан внутри себя находит даже радость, что он не один в такой момент. Кажется, Минхо не даст ему утонуть в этом солёном горе, которое грозится цунами добить барахтающегося в переплетениях жизни парня.
Они возвращаются в комнату спустя какое-то время. За окном начинает мелко барабанить дождь, а за дверью снова никого. Хан вдыхает это одиночество, «поселившееся» третьим сожителем в четырёх стенах, переступает порог и оборачивается, чтобы влажным взглядом попросить Минхо ещё немного побыть с ним.
Будь тут Хёнджин, Джисон бы хлопнул дверью на прощание и упал бы в утешение к соседу, но его нет. А вот Минхо рядом.
С ним хорошо. С Минхо, оказывается, легче.
Приглашённый гость устраивается на кровати Джисона, приклеивая спину к холодной стене, а хозяин кровати сворачивается мокрым клубком рядом и кладёт голову на колени к парню. Ему понравилось, как пальцы Минхо успокаивали его. Мама тоже часто массировала голову, перебирала волосы и гладила, гладила, гладила...
Джисон так скучает по родным, и ему безумно не хватает ласки. Он роняет слёзы в спокойной тишине, нарушаемой лишь музыкой дождя, на чужие ноги и греет свои пальцы сухими губами. Дыхание рваное, но горячее. Ладони Минхо тоже раскалённые, но они не обжигают, когда стирают с мягких щёк застывшие капли, и не причиняют адской боли, когда опускаются на голые подрагивающие плечи. Джисон успокаивается, как под навесом самого безопасного укрытия, и тихо что-то бормочет, даже не пытаясь говорит чётко, а Минхо не протестует. Он ведь сам просил его говорить, и раз уж связно не получается, то пусть хоть так Хан сделает себе легче.
Время приближается к утру, а Минхо всё слушает, молчит и продолжает водить длинными пальцами по голове уставшего и почти уснувшего Хана. Он больше не улыбался той улыбкой.
Сохранил её на будущее.
— Будь в порядке, — в пустоту шепчет Минхо, когда на его ногах тихо засопели. Руки замерли в тёмных волосах, а сердце, наоборот, зашевелилось. — У меня на тебя ещё планы, Ханни.
На этот раз Джисон спал действительно спокойно, и ни один кошмар его не потревожил.