Спасибо и на этом
❞
После завтрака Джисона зовут в кабинет к главной. Точнее «зовут» — мягко сказано. Один из работников приюта чуть из-за стола за шкирку бедного парня не вытаскивает, но Хан ведь самостоятельный, может и сам дойти. Плюс кто-то из сидевших рядом парней своей колкостью немного сбавил пыл «надзирателя».
Шёл Джисон за этим неприятным человеком с непонятным настроем. Он пытался угадать, что от него надо, и единственным ответом было: отдых его слишком внезапно закончился — пора за уроки.
Ступив одной ногой в знакомый кабинет и увидев мягкую улыбку на лице старухи, одетой в тот же крысиный костюм, Хан улыбнулся в ответ, но фальшиво, присел на стул, на который ему указали, и замер в ожидании без особого интереса.
Пока главная с кем-то разговаривала по телефону, а точнее что-то очень внимательно слушала, вцепившись сразу двумя руками в трубку, и даже утвердительно кивала во время столь длинного рассказа, Хан покорно ждал.
А что ещё ему оставалось?
Смотреть вокруг не на что: полки с кубками, ряд благодарственных писем, полудохлая фиалка на подоконнике и море пыли.
Мда. Уныло.
— Конечно, да... Он уже здесь... Да...
Тут все мышцы парня напряглись. И пришлось через силу напрячь ещё и слух, чтобы расслышать, что говорили на том конце провода, и кто, собственно, говорил.
— Конечно, я понимаю... Да...
Джисон вот ничего не понимал, и когда женщина протянула ему пожелтевший от времени аппарат, он тоже отказывался что-то понимать и тем более принимать. Он так и сидел, сложив руки на коленях, и даже не думал тянуться к этой непонятной неизвестности.
Не страшно, но волосы на затылке сами по себе слегка приподнялись.
— Это твоя бабушка, она собирается навестить тебя и спрашивает, что тебе привезти, — директор Ли терпеливо держит увесистую трубку навесу, а Джисон всё не решается её взять.
Ему не надо. Ничего ему от бабушки не надо.
— Поговори с ней.
От резкого приказного тона Джисон очень даже искренне удивляется, а потом, подняв глаза к потолку, отворачивается.
Ему нужен покой и свобода, в том числе свобода от подобных разговоров с неприятными ему людьми.
— Ответь, — тряхнув бесполезной пластмассой и сжав второй рукой грязный пружинистый провод, женщина зазвучала тише, но настойчивее.
«Да почему все такие трудные?».
Джисон не хочет. Точка. Вместо того, чтобы отвечать родственнице, он забирает трубку и без лишних слов кладёт на сам телефон.
— Хан Джисон! — главная возмущается и, очевидно, такого поведения не понимает или не хочет принимать. Вся её былая настойчивость сменилась на обычную разочарованность. — Что за выходки?
— Мне нужна семья. Это всё, что мне нужно, понимаете? — Хан заводится на полоборота, но решает смягчить свой пыл перед ни в чём не повинной женщиной. — Они мне дать этого не могут и разговаривать мне с ними не о чем.
Джисон был горд собой, ведь смог свой распоясавшийся нрав удержать. Это можно считать за маленькую победу. Осталось невидимую пробку в себе пробить, чтобы банально поплакать, ведь хочется, очень, сука, хочется расплакаться от собственных брошенных слов, и тогда точно можно задирать подбородок в подобии гордости.
Если бы он только мог...
«Я хочу семью».
— Мальчик мой, я понимаю, что тебе нелегко, но они ведь единственные...
— Вот именно — они были единственными, кто мог меня забрать, но всё, что они сделали, так это попросили службу опеки определить меня куда-нибудь поближе, потому что бензин дорогой и они не смогут выезжать дальше пригорода.
Снова злость стремится вырваться наружу: на эту женщину с её фальшивыми сожалениями, на стариков и на себя за то, что слёз так и нет. Он ведь должен горевать, есть ведь повод. Есть много причин. Так почему не получается? Что с ним не так?
Ещё парня потряхивает от продолжительного, настырного и даже немного неуместного взгляда директрисы, который сопровождается ещё и нервным покусыванием щеки.
— Кто тебе сказал такую глупость?
— Это я сам слышал, когда кто-то из ваших им звонил.
Женщина опускает голову с тяжёлым выдохом. Кажется, она прониклась этими объяснениями или Джисон просто очень хочет верить, что его наконец услышали и поняли.
— Джисон, послушай, ты расстроен, но...
— Мы можем закончить этот разговор?
— Конечно, но мы к нему вернёмся, когда ты будешь готов.
— Значит, никогда?
— Ты ещё слишком молод, чтобы говорить «никогда», мой мальчик, — вопреки сведённым бровям, женщина по-доброму улыбается, и видно, что ей очень жаль, но также по старому лицу читается, что стоит Хану скрыться за дверью, как вся эта напускная жалость пройдёт, эта старушка закончит свои дела и поедет к себе домой, к своей семье, жить свою счастливую жизнь.
Судя по количеству взрослых и детей на совместном снимке в светло-розовой рамке на краю стола, семья у этой женщины большая. Если судить по улыбкам и по тому, как они все дружно обнимают эту женщину и мужчину рядом с ней, то живут они прекрасно.
Джисон не чувствует зависть. Он ощущает лишь пустоту.
— Простите меня за мою грубость.
— Что ты, я не считаю, что ты был груб, Джисон.
— Нет, не был, но сейчас буду, — парень ладонями упирается в стол, резко встаёт и напрягает челюсть. — Мне плевать на этих людей, ровно как и им плевать на меня. Не нужно меня дёргать, я всё равно не буду с ними разговаривать, а вы можете передать, что мне от них ничего не нужно и видеть я их готов только в гробу.
— Хан Джисон!
Вот теперь женщина возмущалась вовсю, только парень уже не видел этих волн из морщин на дряхлом лице. Хан выбежал из кабинета, как ужаленный, и побежал сразу вниз, чтобы собственная грозная тень его не догнала и не вмазала по лицу. Да, он сказал ужасные вещи, но ему не стыдно. Те люди заслужили.
Он долго терпел насмешки бабушки по отношению к маме. Он видел, как ей было некомфортно на семейных обедах и ужинах, особенно после часовых тирад о том, как нужно правильно наряжать ёлку или сервировать баранину. Ещё маленький Джисон слышал, как плакала мама на кухне, перемывая гору посуды, когда все гости расходились, и он не понимал, почему папа до сих пор пускает их в дом. Он терпел, потому что его просили быть снисходительным к старикам, но теперь можно отпустить себя с поводка, ведь папы нет, и мамы тоже...
Кто запретит?
Джисон за все дни здесь даже не думал, а что было бы, если бы эти родственнички всё же забрали его к себе? Любили бы? Или гнобили?
Не забрали бы.
Когда сотрудники опеки звонили бабушке, Джисону даже подслушивать не надо было: он всегда знал ответ — он им не нужен.
Если честно, даже больно не было. Лишь злость грызла сердце. Но вот сейчас этот орган сжался до катастрофических размеров и от нового страха. Хан, зависнув в своих отвратительных мыслях, врезался в двух парней, которые прижимали к стене третьего.
Джисон увидел блеск лезвия, которое моментально скрылось в карманах клетчатой рубашки, но вот оскал, которым поприветствовал его один из стоящих, всё ещё держался на лице. Тот, в кого Хан влетел, и тот же, кто грозил другому чем-то острым, был на голову выше, но крупным и сильным его называть было бы сложно. Он скорее походил на Хёнджина — длинный и худой, но если Хван был красив, то этот выглядел как типичный бандит: неаккуратно короткостриженные волосы, старый пластырь над бровью, тонкие губы и уродливый кривой нос с острым кончиком, а одежда так вообще была вся мятая и какая-то заношенная, но не до дыр, а до серой грязи и противной засаленности на манжетах.
— Что за милая мордашка у нас тут?
Джисон от незнакомого скрипучего голоса приходит в себя. Противно так, что «милая мордашка» кривится брезгливо и ступает назад.
— Простите, я... Я торопился и не заметил, — Хан делает шаг в сторону перил, намекая, что он сейчас уйдёт и не будет мешать, но бритоголовый тоже двигается синхронно с ним, перекрывая путь к отступлению.
— Ну куда же ты?
Про того прижатого паренька к стене все забывают. Второй, такой же долговязый и безобразный, даже отпускает его из захвата, и тот недолго думая срывается и летит вниз по лестнице спотыкаясь. Хан его взглядом не провожает — следит за оставшимися двумя.
Пульс бьёт в шею мощными ударами. Интуиция кричит бежать не оглядываясь. Ноги стали ватными.
— Мне не нужны неприятности.
— А мы что, похожи на неприятность? Мы, может, познакомиться хотим, — тот, что стоял позади, усмехается, смотря на Джисона сальным взглядом, как собака на кость. — Ты сегодня приехал?
Хан не отвечает. Ждёт непонятно чего и откровенно злит своим молчанием этих отморозков. Нужно придумать, что делать и как выпутаться из сложившейся ситуации, и поскорее, пока способность мыслить его не покинула. Реальный мороз по коже от этих парней ощущается на полную и вполне себе реальный страх держит за горло.
— Ну же, малыш, поговори с нами, — парень трогает Джисона за лицо, проводит мозолистой ладонью по щеке и давит на родинку, которую парень тоже унаследовал от мамы, а когда тот же палец тянется к губам, Хан отворачивается, опомнившись. Страшно. Когда его с силой сжимают за обе щеки, тогда становится ещё и больно. Хан шипит и дёргается, за что получает незаслуженную пощёчину. — Очень невежливо, сучёныш.
— Не трогай меня, — собрав всю застоявшуюся в крови злость, Джисон отталкивает ублюдка, и сам же от этой силы валится на ступеньки.
Времени сидеть и себя жалеть просто-напросто нет. Хан тут же заползает повыше, ошарашено смотря на смеющихся внизу. Эти скрипучие и мерзкие звуки перебивают даже шум на пару этажей пониже.
Тревога бьёт в колокол.
— Ух какой горячий, — бритоголовый хищно облизывает губы и прикусывает кончик языка. — Ты хоть знаешь, кто я?
Джисону плевать, кто перед ним, и он бы рад это озвучить, только напоминание о лезвии в кармане его и сдерживает. Хан сам себе невидимый поводок на шею накидывает и прикусив язык перебирается на ещё одну ступень повыше. Он ждёт, пока хоть кто-нибудь появится здесь, помешает или спугнёт этих типов, но они на последнем этаже — он административный, а не жилой, поэтому вряд ли кто-то реально покажется на горизонте по своей воле.
Надежда не умирает, но уже прощается с Ханом, пакуя чемоданы.
— Чего ты боишься? — угроза, от которой Хан растерялся, медленно поднимается следом и суёт руки в карманы. — Такой хорошенький, но такой дикий. Надо тебя воспитать.
— Не трогай меня.
— А то что? Мамочке расскажешь?
Снова животный смех сотрясает этих двоих, а Джисон кипит от гнева. Он не слабый, он может дать отпор, но лезвие...
— Или ты расскажешь папочке и он меня накажет? Ну? Давай, где они? — парень снова нависает опасно близко. — Где твоя мамуля, сука?
Глаза закрываются сами, чтобы не видеть рядом эту морду. Джисон отворачивается, крепко зажмурившись, и чувствует рядом чужое дыхание. Так мерзко впервые.
— Хочешь, я стану твоим папочкой?
С этими скользкими словами по щеке скользит и язык этого ублюдка. Хан невольно стонет, но от отвращения, а не эйфорического удовольствия быть использованным. Он снова толкает неглядя, но бритоголовый стоит скалой и даже на сантиметр не сдвигается от этой жалкой попытки.
— Я долго играть не люблю, и ты начинаешь надоедать...
— Отошёл, — кто-то рычит за спинами, и голос этот не только главного обидчика отвлекает, но и Джисона привлекает.
Хан кое-как выдыхает забившийся в лёгкие ужас и косит глаза в сторону тёмной фигуры на нижней лестнице. Сначала он натыкается взглядом на острые колени и длинные чёрные шорты, пробегает глазами до сжатых до белизны кулаков и рассматривает футболку, свободно висящую на широких плечах, а уже после видит копну волнистых волос, скрывающую глаза от посторонних.
— Повторить?
— Донсик, пошли, — парень, всё это время стоявший неподалёку с наглой ухмылкой, присущей всем ублюдкам, теперь явно нервничает и окликает своего дружка, заламывая пальцы.
Второй от Джисона отстаёт, выпрямляется, но послушно спускаться не торопится.
— А он что, ваш?
— Он — мой.
— Твой?
Хан не понимает, кто ваш, а кто мой и о ком вообще речь?
«Это они про меня? Ахуели? Я что, вещь?».
Пока двое незнакомцев сверлят друг друга дикими взглядами, Джисон аккуратно поднимается, стряхивает с себя невидимую грязь, стирает чужие слюни и теперь со всем вниманием смотрит на того, кто его, по всей видимости, спас, но на спасателя незнакомец вообще не тянет — такой же, как эти двое — странный и жуткий. Но надо отдать должное — у третьего мышц побольше, как и привлекательности.
Лица Хан чётко не видел, а чего не видно, парень дорисовал в уме сам.
— Свалил, пока зубы целы, и к нему больше не подходишь.
— Донсик, ну...
— Ты мне угрожаешь? — с этим вопросом названный Донсиком тянется к тому самому карману, где ждёт своего часа нечто острое и опасное.
Сынмин оказался прав — этот парень псих, и если поверить всем рассказам знакомого, то Ли Донсик легко может напасть без предупреждения и даже со спины, как последняя скотина. Прямо сейчас волнение за своего спасателя берёт верх. Джисон хоть и доверяет тем мышцам, что видят собственные глаза, но холодное оружие на то и оружие — это неоспоримое преимущество в бою.
— Я тебе прямо говорю.
— А если мне плевать? — бритоголовый быстро оборачивается в сторону Хана и мерзко ухмыляется, вновь облизывая тонкую губу. — Плевать на твои слова.
— Значит, будешь плеваться кровью, если тронешь его.
Джисон может только рот открыть от накала страстей. Ему и интересно, чем дело кончится, и жутко быть центром этого скандала. Неосознанно, но Хан всё же выбирает сторону незнакомца, который решил его защитить. Поэтому прижимается спиной к стене и скрещивает пальцы на удачу, чтобы до драки не дошло.
— Я это запомню, Минхо.
Тот, кого назвали Донсиком, не оборачиваясь отдаляется и Хан теперь вдыхает воздух, свободный от гнили, полной грудью. И этим же кислородом Джисон чуть не давится, когда оба отморозка замирают рядом с брюнетом. Того, что шипит бритоголовый, не слышно, но, возможно, это и к лучшему — хватит на сегодня моральных потрясений, а вот ответ защитника эхом переливается на пустом лестничном пролёте:
— Сомневаюсь, ублюдок.
На этом всё. Концерт окончен. Те двое ушли, а Джисон так и стоит, вжавшись в стену. Пульс его сейчас на таком пределе, что наверняка этот бит должно быть слышно даже на первом этаже.
Воцарившаяся тишина и напряжение на лестничной площадке нервируют. Адреналин не отпускает.
— Спасибо, — слетает с подрагивающих губ.
Незнакомец теперь поднимает голову и смотрит точно в сторону Хана. Расстояние между парнями приличное — целый лестничный пролёт, но Джисон каким-то чудом всё равно под шторкой из волос рассматривает тёмные глаза с красивым, даже неповторимым разрезом.
Мысли оказались не такими уж и нереальными. Спасатель его тот ещё красавчик, смутно напоминающий дикого кота.
— Пошли провожу.
Брюнет идёт первым, а Джисон шагает следом и даже протестовать не думает. В мыслях штиль, хотя кое-чем он всё же голову свою забил: странно, что этот Минхо не спрашивает, где его комната. Он как будто знает, куда вести. Интересно. Джисон не успевает уточнить, откуда тот просвящён, в какой комнате он живёт, как перед ним уже открывают нужную дверь.
Незнакомец медлит, словно чего-то ждёт, а Хан, не зная, что ещё ему нужно сказать, впивается глазами в свои любимые кеды. Неловкий момент. Он ведь уже поблагодарил. Нужно что-то ещё? Или того «спасибо» было вполне достаточно?
— У тебя будут проблемы?
— Возможно, — тихо отвечает брюнет и делает шаг в сторону.
— А ты...
Только Джисон собирался представиться хотя бы и познакомиться с тем, кто ему задницу прикрыл и навлёк беду на свою собственную, как спаситель его уходит. Молча. Хан не видел, что этот парень не просто стоял всё это время, а внимательно осматривал его руки и открытые предплечья, и, видимо, изучив всё досконально, решил свалить так же загадочно, как и появился.
А может, он испугался тонны вопросов, которые подготовил для него Джисон?
«Ну ладно... Спасибо и на этом».
До наступления вечера Хан просидел на своей кровати, уткнувшись в книгу. Он подумывал, конечно, отбросить все страхи и сомнения, хотел пойти проведать Сынмина, а не подло прятаться, или выйти погреться на Солнце в сад назло всему миру, но стоило вспомнить тот тошнотворный запах, который исходил из пасти того мудака, как желудок выкручивало и ноги окончательно отказывались слушаться. Страшно, однако. Все тут страшные и жуткие, и, кажется, один Джисон нормальный. Даже спаситель его странный — молчаливый и какой-то колючий.
«А Сынмин вообще назвал его зверем».
Ужин Джисон тоже пропустил, но лишь потому что голоден не был, да и Хёнджина он не видел, который и был его основным двигателем в столовую. Никакого отчаяния не было, хоть настроение и было где-то в пограничном состоянии между далеко не приятными чувствами. Чтение неплохо скрасило долгий день в четырёх облезлых стенах и помогло забыться ненадолго.
Когда в книге осталось две страницы и когда на улице вспыхнули фонари, любимый сосед вернулся, но какой-то слишком возбуждённый или ужасно радостный — странный, одним словом. Хван влетел в комнату, кинул рюкзак в угол и тут же порхнул к шкафу сменить рубашку и брюки на свои уютные пижамные штаны и растянутую футболку, при этом приятно напевая какую-то мелодию.
Хан не мешал. Следил за этим «танцем» эмоций, слушал это радостное песнопение, а когда Хван сам прыгнул к нему на кровать, тогда-то он отложил почти дочитанную книгу в сторону.
— Как день твой?
Хёнджин всегда первым заводил разговор и обычно без прелюдий. Джисону это нравилось. Не могло не нравиться. Медленно, но верно мостик их дружбы становился прочнее, и то время, что Джисон провёл наедине с собой и своими переживаниями, показало, что без такого чуда, как этот Хёнджин, часы тянутся резиной.
Джисон скучал, и это было нормально.
— Да никак, из комнаты не выходил.
— А главная что хотела?
Джисон не стал говорить всю правду, ну потому что стыдно, если честно, что ему так «повезло» с родственничками, поэтому поделился лишь малой частью, что звонила его бабуля. Большего Хёнджин не требовал, а вот Джисону хотелось поболтать, но не о своих гнилых яблоках на семейном древе.
— Слушай, на меня тут сегодня... Эм... Ты знаешь Донсика? Он чуть не напал на меня и я... Я как бы сам налетел на него, но я слышал, что он тут не на хорошем счету и...
— А ты можешь так не тараторить? Я ничего не понял, — тень улыбки с лица Хёнджина медленно слетает. — Повтори.
И Хан повторил медленно и по порядку: лестница, двое парней, зажимающие другого, их стычка, поведение того Донсика, его грязные руки на лице и такие же словечки, и потом...
— Потом какой-то парень встрял. Если я не ослышался, то его зовут Минхо.
— Минхо?
Державшаяся прежде хилая улыбка на губах исчезает бесследно. Хван то открывает рот, нахмурив брови, то закрывает, прикрыв при этом и глаза.
Внутри Джисона начинает вальсировать паника в паре с паранойей.
— Тут такого нет? — рот парня тоже приоткрывается и вместе с этим он бьёт себя по щекам. Он порядком устал за этот день, да ещё скука и тишина его разморили, вот он и говорит, прежде чем подумать, и делает что-то, прежде чем осознать. — Но Донсик сказал...
«И Сынмин говорил про какого-то Минхо».
— Вообще-то есть, но он не заступается, — Хёнджин оборачивается полубоком, быстро закидывает свисающую ногу на кровать и берёт руки Джисона в свои. — Ты в порядке? Он ничего тебе не сделал?
— То есть он тоже плохой?
Хван трясёт головой.
— Я про Донсика, — за новой нервной улыбкой прячется волнение. Неужели Хван переживает за него? Поэтому он поглаживает его руки? И поэтому глаза отводит каждый раз, когда Джисон на него смотрит с неприкрытым испугом? — А вообще, не дели всех на плохих и хороших. Это проигрышная тактика. Минхо, например, заинька, но не советую тебе к нему соваться, ведь и зайцы кусаются.
— Я и не думал, просто... Он мне помог и я сказал ему спасибо, а он... Он знает, где я живу.
— Спасибо тоже лучше говорить на расстоянии.
— Почему?
— Говорю же, кусается.
— Я не понимаю, — густые брови Джисона снова встречаются на переносице.
— Забей.
Просто так потушить полыхающий интерес невозможно. Джисон упрямится:
— Объясни. Я тут кроме тебя и Сынмина никого не знаю, но...
Тут вспомнилась встреча с Чаном в душевой и тот парень...
«Это тоже был Минхо?».
— Кто такой Сынмин?
— А у Минхо есть шрамы? — одновременно с Хваном задаёт свой вопрос Хан.
Сосед вместо ответа странно смотрит, поджав губы, а Джисон покорно ждёт и кто такой Сынмин не торопится рассказывать.
— К чему вопрос?
Казалось, оба забыли, что вообще такое спокойное и не хмурое выражение лица. Хёнджин повторяет за Ханом мимику и тоже супится, но не грозно, а скорее мило или нелепо.
— Просто, — парень жмёт плечами, с которых валится усталость этого дня.
— Нет, погоди, откуда ты знаешь про шрамы?
«Видел, пока он тебя трахал».
— Забей, — повторяет Джисон и снова припечатывает к лицу чуть влажные ладони, которые заботливо до этого согрел Хёнджин.
— Ну уж нет, — Хван не то смеётся, не то неприятно ухмыляется. — Это не та информация, о которой знают все тут живущие.
«А вот это интересно».
Демонстративно вздохнув и театрально закатив глаза, Хан ждёт минуту-другую, прежде чем утолить интерес соседа.
— Видел его в душе. Всё?
— Ночью? — блестящие глаза Хёнджина бегают по сердитому лицу и выискивают что-то похожее на ложь. — Вы были там вдвоём?
Голос такой, словно Хвана обуяла неистовая ревность. Либо этот придурок строит из себя обиженного и оскорблённого. Только чем?
Чтобы недоразумение это как-то объяснить, Джисон снова рассказывает о том кошмарном раннем утре, когда он очнулся в липком поту, о горячем душе и о встрече с Чаном.
— Он тогда появился из ниоткуда и тоже типа меня спас от того психа.
В том, что в душевой действительно был Минхо, Джисон уже не сомневается. Ему всё внутри кричит об этом, а интуиция у Хана всегда была на пять с плюсом.
— Чанни? Псих? — Хван заливается, хлопая себя по коленям. — Если сравнивать этих двоих, то это Минхо псих, а Чанни добрый.
— Но Сынмин говорил...
— Да кто такой этот твой Сынмин?
Джисон открывает рот скорее от удивления. Тут не так много парней, и за полгода пребывания в этих стенах Хван со своей прилипчивой натурой и любвеобильностью должен был узнать тут каждого.
— Он живёт в комнате с Минхо, — вдумчиво произносит Джисон.
— А, тот очкарик? — брюнет с облегчением выдыхает и Джисон вместе с ним. — Погоди, слишком много ты стал говорить о Минхо. Ты за ним следишь? Он тебе понравился?
Челюсть парня снова отвисает.
«Чего, блять?».
— Нет, я просто...
— Вот и правильно, — Хван хлопает собеседника по колену, заглушая оправдания, и намеревается встать, но перед этим поворачивает голову и слишком загадочно и даже зловеще произносит. — Даже не думай этого делать. Не подходи к нему, а если увидишь — убегай.
Хан коротко смеётся и глаза закатывает.
«Вот же придурок».
На этом театральное представление Хвана кончается. Он вымотанный непонятно чем валится уже на свою кровать, скидывает тапки и накрывает глаза рукой, выдыхая усталость. Джисон тоже думает устроить голову на подушке, но перед этим не без ворчаний в сторону Хёнджина вырубает свет.
Видимо, сегодня оба будут вместо ужина наедаться пережитками этого дня.
— Знаешь, вредина, — голос Хёнджина резко щекочет слух, — ты, конечно, можешь меня не слушать, но правда, держись от Минхо подальше, если ты не мазохист.
— Но ты ведь сам с ним...
— И про это забудь, — бурчит сосед, отворачиваясь к стене. — Для своего же блага забудь, Джисон-и.
«Какой же ты странный».
Непонятно какими мыслями насыщался Хёнджин, прежде чем тихо засопеть после брошенного, а вот Джисон никак уснуть не мог, потому что пережёвывал эти предостережения, которыми его щедро накормили Сынмин и Хёнджин.
«Минхо тоже странный, но опасный ли?».